— А у взрослых людей есть взрослые интересы.— Попридержи свой взрослый язычок-то, — нервно сказал мальчик. При этом он впервые за время разговора вынул из кармана ножик.— Без денег и при большевиках не прожить. Она дама умная, я — сноровистый. И проворачиваем дела к обоюдной выгоде. Или ты думал, все ейные денежки отписал ей в наследство дядюшка Березовский, сахарный фабрикант из Ростова?На Митиных щеках отразился предательский румянец. Верно, он не раз пользовался щедростью своей любимой, не задумываясь об истоках ее благосостояния. Кроме того, мальчика огорчил тот факт, что незнакомец знает о существовании дядюшки Березовского, а вот он — не знает.— Извольте, в конце концов, объяснить, что означают ваши рассуждения, — нервно сказал Цезарь Петрович. Судя по всему, дядюшка Березовский стал открытием и для него тоже.— Чего объяснять-то? — устало молвил Назаров, глядя на своих противников с тем утомленным презрением, с которым унтер смотрит на новобранца, не способного за день разобраться с устройством трехлинейки. — Вы же не хуже меня знаете — у Марины хватает дел и кроме амуров. Но в Васе она ошиблась. Не так уж он оборотист в делах, каким сперва ей показался (Назаров заметил, как при этих словах чуть-чуть просветлели лица у Мити и учителя: любая гадость про Васю радовала их сердца). Она же всю наличность вложила в спиртовой оборот. Вот и позвала меня в деловую подмогу. И до вчерашнего дня все шло путем. Только из-за вора Князя вчерашний груз задержался. Я бы его завтра утром с вокзала выручил, да не успел. Одно скажу. Когда с Мариной объяснюсь — вам стыдно станет.— Не верю! — воскликнул педагог.Назаров вложил в свой взгляд столько презрения, сколько смог.— Эх, Цезарь Петрович! Сейчас будете кричать на весь дом, что Марина только вас любит, а остальных держит на побегушках. А она вам свои волосы с собственным медальоном дарила?Готовность к дальнейшему сопротивлению сменилась на лице Цезаря Петровича полным разочарованием.— А мне дарила. Вот он, у меня на шее висит. — Назаров, насколько ему позволяла правая цепь, показал рукой себе на грудь.— Не верю! — почти завизжал Цезарь Петрович.— А чего верить? — пожал плечами Назаров. — Подойдите и посмотрите. Небось, тогда сразу с меня эти гремелки снимешь и извинишься.Цезарь Петрович и мальчик застыли в секундном недоумении. Назаров понял, что у него есть единственный шанс. Лишь бы только обыск не поручили Мите.— Решать пора. А то у меня руки затекли. Цезарь Петрович, раз вы тут за главного, распорядитесь, чтобы мальчонка снял с моей шеи брелок.Эффект был достигнут.— Ну знаете! — закричал Митька. — Мне ничего о ваших амурных гешефтах неизвестно. У меня с Мариной чистая любовь. Я ради вас, водочных торгашей, с места не сдвинусь.— У кого любовь чистая, у кого — крепкая, — вздохнул Назаров. — Цезарь Петрович, раз наш парнишка заартачился, придется смотреть вам. Или убедиться боитесь?— Хорошо, сейчас посмотрю, — зло и отрывисто сказал учитель. — Посмотрю на ваш медальон. Но если его там нет… Тогда вы… вы останетесь в моих глазах непревзойденным скотом.С этими словами он направился к Назарову. * * * Очень хотелось малопьющему Сосницкому откушать водочки с графинчик и проспать с полдня, а не спускаться по этой глухой лестнице, чья ширина от стены до стены превышала разворот плеч Дмитрия от силы на два пальца.На поворотах чадили допотопные лучины.Как раз из-за одного такого поворота вывернул господин, чьи плечи были заметно шире лестничного размаха. Поэтому господин поднимался боком. Поднимался до тех пор, пока не остановился и остолбенело не уставился на Дмитрия.Дмитрий же спускался по лестнице как ни в чем не бывало, нисколечко не смущаясь своего голого торса и отсутствия права разгуливать по этому дому.Господин наморщил лоб и зашевелил губами — не иначе, взялся думать. Учитель гимнастики шел прежним маршрутом, шел прямо на него и с прежней скоростью.Наконец господин закончил мыслить, придя к какому-то решению. И с этого момента начался поединок. * * * — Пропала Россия, — буднично и как-то обыденно сказал Иван Григорьевич. — Не уберегли мы ее, матушку. Но такая беда для нас не впервой. Почитай, триста веков да пять лет выпало, как сидели в кремлевских палатах ляхи и воры. Что с ними сталось? Тухлой лошадятиной подавились. Камни с голоду лизали. Кто очистил святые стены от вражьего сора? Кто дал земле русской нового царя?Мяснов приостановился, набрал побольше воздуха в грудь и провел перед собой вытянутой правой рукой, будто желая ткнуть пальцем в каждого из сидевших за столом.— Вы! Мы! Мы, русские купцы. Наш брат Козьма Минин отложил безмен, скинул мясницкий передник и повел Россию за собой. Потом за ним и князья пошли, кто от ляхов почета не получил, голытьба, уразумевшая — скоро во всей Расее грабить нечего будет. На деньги тогда купцы не поскупились, товар свой на площадь снесли. И победили. Такое царство воздвигли — триста лет простояло.Купцы слушали внимательно, но с легким недоумением. Историю 1612 года они помнили с гимназических лет. Те, кто уже захмелел как следует, ждали — когда же будет сказан сам тост. Те, кто был потрезвее, забеспокоились. Они понимали — для тоста сказано многовато. Да и тон не тот. Но к чему же тогда клонит хозяин?— Братья моя, — чуть тише сказал Мяснов, и тут же стало ясно, как тихо за столом, как все ловят каждое слово хозяина. Даже храп Горького, казалось, поутих. — Настал час нам о России позаботиться и свои имена во веки вечные прославить. Знаю, думали вы, что хочу я с прежним торговым житьем распрощаться. На поминки я вас созвал. Нет, не на поминки. На крестины. Ради святого дела сойтись нам в церкви бы надо. Но в Божьем доме сейчас не собраться. И на площади нельзя. Значит, пришлось за столом. Ничего. Водка не помеха о Родине думать.Один из купцов, видимо, окончательно протрезвевший, взглянул на Мяснова почти собачьими, умоляющими глазами.— Знаю, Сергей Никодимыч, что ты мне молвить хочешь, — громко сказал Мяснов. — Мол, негоже о таком говорить при многолюдном сборище. Надо бы на квартире собраться малым кругом, потом решить, еще кого вовлечь, кто понадежней. Не хочу. Пусть эсеры в своих заговорах вязнут, как свинья в навозе. А мы прямо скажем — пора всем за Россию подняться.Иван Григорьевич сделал знак слуге, стоящему рядом, тот с поклоном подал ему поднос, на котором лежало что-то, закрытое скатертью. Лицо одно из купцов исказила гримаса ужаса: он решил, что там голова Дзержинского или Коллонтай.Мяснов сдернул скатерть. Ни один из гостей не смог удержаться от глубокого вздоха и приглушенного возгласа: «Батюшки святы…» * * * Сосницкий и его недруг, при столкновении вцепившись друг в друга и превратившись в огромный пыхтящий клубок, покатились вниз, пока не застряли, сдавленные сырыми, шершавыми стенами. Где-то ниже звякнул о каменную ступень выбитый Сосницким пистолет.Антагонист Дмитрия лепной мускулатурой напоминал циркового борца, какими их малюют на афишах. Как незамедлительно выяснилось, Сосницкому действительно в первый раз за сегодняшний полный разнообразных и удивительных встреч день попался цирковой борец.Им было неудобно, тесно. Они терлись спинами о стены, сдирая кожу. Однако неустроенность не помешала циркачу захватить руку и начать грамотно проводить болевой прием. В его натужном пыхтении уже улавливались интонации скорого торжества. Честно сказать, не без оснований — вот-вот и затрещат Дмитриевы сухожилия.(Как говорилось в древнекитайском трактате «Кара-фу — учение о чужой смерти»: «Нет другой истины кроме одной: одолеть врага есть предназначение считающего себя воином. И нет для воина на этом пути недозволенного».)И Сосницкий впился здоровыми, крепкими зубами в плоть антагониста. Он сомкнул челюсти в области сонной артерии недруга своего. Как ни противна человеку роль бульдога, но порой приходится играть и ее, чтобы выжить, чтобы победить.(Как говорил об этом древнекитайский трактат: «А если надо — стань крысой, стеблем гаоляна, трупом старого шакала. Но ты должен одолеть их всех».)Сосницкий рвал шею врага зубами, мотая головой из стороны в сторону, как делает волк, распоровший горло оленю. Но и его самого терзаемый противник бил руками куда придется. Швырнул спиной на стену, на ступени. Голова Сосницкого ударилась о камень лестницы, и глаза перестали видеть. В ушах нарастал заунывный зловещий звон. Агонизирующий противник бросил себя и вместе с собой впившегося врага на лестничные ступени внизу.Дмитрий опять ударился головой и потерял сознание. Но, видимо, тело его уже не нуждалось в сознании. (Как говорилось в том же трактате: «Когда не остается ничего другого — доверься телу своему».) Тело продолжало доделывать начатое — перегрызать горло врагу…Когда к Дмитрию Сосницкому вернулось сознание, все было кончено. Его враг с растерзанным горлом и остекленевшим взглядом лежал рядом. Сосницкий пошевелился. Надо было идти. Дмитрий поднялся, его качнуло, он оперся о стену, но ноги не держали тело. Он опустился на ступени. Организм заполнила нестерпимая дурнота, и Сосницкий вновь впал в забытье. Из которого ему суждено было выйти не своей волей, а лишь тогда, когда холодный пистолетный ствол больно надавил ему на кадык… * * * Глупость и подозрительность — качества вредные. Его противник мог бы оставить пистолет мальчишке. Но не оставил. Испугался. Зато Назарова он не боялся, понадеявшись на железные цепи.Федор помнил, что браунинг лежит в правом кармане брюк педагога. Он бросил взгляд на скованные руки, пытаясь прикинуть, какой же размах позволяют ему цепи. Вершка полтора, не больше. Впрочем, больше и не надо.Цезарь Петрович приблизился к Назарову. От него несло каким-то сладковатым одеколоном. Было заметно, как дрожат его пальцы. Он протянул руку к гимнастерке Федора.В этот момент Назаров схватил его за ухо правой рукой, накрутил и рванул. От страшной и непредвиденной боли Цезарь Петрович на миг лишился соображения. Левой рукой Назаров сгреб его за шиворот и, собрав все силы, приподнял над полом. Пальцы правой руки солдата дотянулись до брючного кармана противника, нашли рельефную рукоять, а подушечка указательного даже ощутила фирменную монограмму «Фабрик насьональ». С той же легкостью, с которой заядлый курильщик впотьмах выбивает папиросу из портсигара, Назаров не глядя отщелкнул предохранитель. И лишь после этого швырнул Цезаря Петровича под ноги набегающему гимназисту.Оба противника пару секунд барахтались на полу. Потом педагог отполз в сторону, а Митя встал и, поблескивая ножом, двинулся к Назарову. Как заметил солдат, мальчик уже успел слегка порезаться своим оружием. Подобно отсутствующему Васе, гимназист остановился в двух шагах от Назарова. В его голову было направлено пистолетное дуло.— Сядь, Митя, не мельтеши, — просто сказал Назаров. — Вам, Цезарь Петрович, тоже подниматься не надо.Митя растерянно оглянулся по сторонам и сел на грязный пол рядом с пришедшим в себя Цезарем Петровичем.— Ножичек запусти мне по полу. Вот так. А вам, Цезарь Петрович, не след геморрой наживать. А ну-ка, встаньте да освободите мне левую руку.Цезарь Петрович взглянул ему в глаза. Назаров вспомнил подобный взгляд. Так под Эрзерумом смотрел турецкий мулла, которого пьяные казаки пытались накормить ветчиной.— Вы, оказывается, мелкий жулик. Вы… вы даже не представляете, какой вы подлец.— Чудной человек, — с грустью вздохнул Назаров. — Я у него ничего не крал, я его к стенке ржавыми железяками не присобачивал, и я же при этом подлец. Ладно. Освободи-ка меня, не то я в твоем сюртуке дырок понаделаю.Педагог вскочил на ноги и наполеоновским жестом рванул сюртучок, подставляя под дуло волосатую грудь:— Стреляйте, стреляйте! Распоследний вы скотский хам!— Стреляй, стреляй, — азартно подхватил Митя. — Боишься, что ли?— А можно и по-другому, — задумчиво сказал Назаров. — Скотским хамам закон не писан. Пристрелю-ка я лучше мальчонку.— Если вы в него выстрелите, я буду вам премного благодарен, — почти что с радостью сказал Цезарь Петрович. — Вы этим себя до конца разоблачите.Мите такая идея не понравилась. Его румяная мордашка побелела. Челюсть же отвисла после того, как пистолет Назарова опять указал на него.— Гос…господин, я тут совсем ни при чем.— Тогда освободи меня.— Не могу. Я даже не знаю как. Знаете что, — глаза подростка блеснули, озаренные внезапной мыслью, — я в вашу серьезность не верю. Вот застрелите сперва этого, тогда я вас и освобожу.Назаров задумался. Можно изловчиться, прострелить одному из них руку — напугать такой решимостью другого. Потом, если не поможет, прострелить другому ногу…Однако ничего этого делать не пришлось. В коридоре послышались шаги. Дверь открылась. На пороге стоял Сосницкий с поднятыми руками. * * * Купцы неотрывно глядели на Ивана Григорьевича. В его руках сверкала императорская корона. Подержав ее около минуты, он положил ее на стол небрежным жестом, как обычный котелок.— Вот что вырвал я из безбожных рук. Но наденет царский венец только достойный государь. Которого выберем мы, купцы русские. Фабрики наши смутьяны отобрали, а золотой скоп пока у каждого есть. Двинемся в Нижний — вот эти, — Мяснов ткнул пальцем в сонное тело Луначарского, — дадут нам спокойно отсюда выехать. До меня вчера сведения дошли — от Волги до Сибири чехи восстали. Значит, скоро и в Нижнем будут. Им самим в городах власть не испечь, они беглых думских говорунов позовут, создавайте, мол, изгнанное правительство. Мы в их забавы мешаться не станем. У нас свое дело. Крикнем клич по всей земле, не в Нижнем, так в Симбирске: «Собирайтесь, люди русские! Есть у нас казна золотая, ничего для вас не пожалеем! В войско дорога никому не заказана. Эсер, не эсер, кадет или эсдек раскаявшийся — смотреть не будем, лишь бы мог по доброй воле перед церковью перекреститься да крикнуть прилюдно: „Был дураком, теперь понял — без царя Руси не жить". Соберем войско, пойдем новых ляхов из Москвы гнать. Победим непременно, было уже так!»Пьяных за столом уже не осталось. Все не мигая глядели на Ивана Григорьевича. Поглядывали на усыпленных комиссаров. И лишь иногда бросали взгляд на дверь.— А потом великая награда всем нам будет, — продолжил он. — Всей землей царя изберем. И проследим, чтобы царь настоящим был. Без всяких там немецких княжон и английского приблудья. Настоящий русский царь. Не обязательно, чтобы из Романовых. Из любого древнего княжеского рода. Или не княжеского. Можно и из купецкого. Пусть тот на трон взойдет, кто его от простого табурета отличить умеет. Кто больше иных совершил ради торжества нашего дела! Неужто нет таких среди нас? Есть!И с этим словами Иван Григорьевич поднял корону обеими руками, и поднял так, что она оказалась над его головой. * * * В зале трактира «Балалаечка» было чисто и пусто. Кухонная девка Прасковья, только что вымывшая пол, сидела в своем закутке. Домой ей не хотелось, а зайти в зал она боялась, хотя все самое интересное происходило именно там.Полчаса назад к трактиру подъехала бричка. Двое завсегдатаев заведения втащили в зал большой рогожный мешок. Они его развязали и вытряхнули содержимое на пол — слабо шевелящееся и стонущее тело. Прасковья узнала Марселя Прохоровича Ракова, работавшего здесь несколько лет назад. Конвоиры подняли несчастного, пару раз ткнули кулаками под ложечку и, швырнув на стул в углу, сели рядом. Их разговоры Прасковья не слышала.А говорили они вот о чем.— Пашка, ты с той подсадной девкой-то расплатился?— Конечно. Одним червонцем, как уговаривались. Петя, объясни, зачем Сергей Степанович велел его сюда привезти?— Ребра хочет ему пересчитать за давние амуры.— С кем амуры-то?— А ты не сообразил, дурачина? С евонной супружницей. Пять годков прошло с той поры, а он все забыть не может. Ясное дело, такое не забывают.— Любезные господа, — плачущим голосом сказал Марсель Прохорович, проверяя украдкой, не сломан ли нос. — Почему вы изволили так со мной зверски обойтись?Петя — бородатый верзила в грязной тужурке — хохотнул, обдав товарища Ракова спиртовым перегаром, несильно ударил кулаком под ребра и лишь после этого удостоил ответом:— У меня к тебе, блудный ты котишка, претензий нет. Обидно мне за Сергея Степановича. Как ты смел, мелкий подлец, так с хорошим человеком обойтись?— Который хороших людей в долг кормит и поит, — подхватил напарник. — Как ты смел его законный брак опозорить? Она, Марфа Ивановна, с околоточным мужу не изменяла, а ты ее охмурил, холуй дрянной.— Господа, быть может, позабудем о том неприятном происшествии? Пять лет с тех скорбных событий миновало, — несмело сказал Марсель Прохорович.— Такое и за десять не забудется, — сказал Петя и заехал Ракову в ухо. Тот охнул и медленно пополз на пол. Его безвольная правая рука коснулась ботинка.Петя поднял товарища Ракова, ухватив за шиворот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42