Наконец, нашлись люди, на которых чары фантомов как бы не действовали, — или они смогли преодолеть страх. Рассказывали о местном полицейском господине Бре-мокле, пытавшемся остановить чудовищ, о пожарном, атаковавшем одну их тварей на своей машине — в последнюю минуту, не сладив с управлением, он врезался в угол дома и получил серьезные травмы. В нескольких показаниях упоминался какой-то человек, постоянно находившийся рядом с фантомами; его лицо показалось наблюдателям знакомым, однако никто не смог припомнить его имени, а следователи позднее не возвращались к этому пункту. Наконец, в одном протоколе я встретил упоминание о человеке, фотографировавшем чудовищ, причем с близкого расстояния — свидетель видел его со спины и потому не узнал, однако ручался, что это кто-то из местных. Именно на этих двух бесстрашных я и решил сосредоточить свое внимание. Я рассудил, что если у этого инфернального зверинца имелся создатель, то он должен был находиться где-то поблизости от места действия — иначе зачем было вообще все затевать? Беседы с шестнадцатью очевидцами ничего не добавили к тому, что я уже знал. Вот и господин Хупертс повторял уже знакомые мне факты.
— Да, Бремокль, еще мой сосед доктор Бергмайер, ну, конечно, Томас… А Штумпетер, бедняга, со своей машиной, можно сказать, спас мне жизнь. Что касается меня, то знаете, что было моей первой мыслью, когда я увидел этих тварей? Я подумал: как хорошо, что в этот день мама почувствовала себя плохо и осталась дома! А затем я решил… ну, в общем, я тоже не поддался панике.
Произнеся последнюю фразу, господин Хупертс, до того рассказывавший о тех давних событиях довольно охотно, внезапно замолчал и посмотрел на часы. Он явно чего-то не договаривал. Я обратил внимание на прозвучавшие новые имена, но решил сначала задать другой вопрос.
— Скажите, — спросил я, — вы не видели человека, который снимал происходящее фотокамерой? Один свидетель утверждает, что видел, как кто-то снимает.
При этих словах выражение лица господина Хупертса совершенно изменилось. Передо мной сидел уже не благодушный хозяин дома, а умелый юрист, наводивший страх не только на противников своих клиентов, но и на не слишком подкованных судейских чиновников.
— Молодой человек, давайте не будем играть в кошки-мышки! — язвительно произнес господин Хупертс. — Я с самого начала, как только вы появились, заподозрил, что ваше, как вы выразились, «дополнительное расследование по вновь открывшимся обстоятельствам» только предлог, что вы лишь разыгрываете неосведомленность. Теперь все стало ясно. Спросите лучше прямо: не осталось ли у вас, Альфред Хупертс, еще фотографий? И я вам так же прямо отвечу: нет, не осталось! Я отдал тогда все, включая чип. Вот почему я, автор уникальных снимков, уже 13 лет молчу об их существовании, боясь прослыть новым Мюнхаузеном. У вас есть еще вопросы?
Да, у меня были вопросы — много вопросов. Прежде всего я спросил, кому хозяин дома отдал свои снимки.
— Как кому? — удивился Альфред Хупертс. — Вашему коллеге. Он явился ко мне вечером, едва только улеглось волнение. Я сам не успел толком рассмотреть, что у меня получилось, как он явился и без всяких предисловий потребовал отдать ему снимки. Он сказал, что это производится в интересах следствия. Кроме того, он предупредил меня, что в наших краях действует тайная секта, которую пока не удается ликвидировать, и если мне дорога моя жизнь, я должен молчать о своих снимках.
— А как выглядел этот мой коллега!
— Ну, выглядел он вполне заурядно. Лет примерно 28 — 30, среднего роста, лицо ничем не примечательное… Знаете, он был какой-то незапоминающийся. А почему вы спрашиваете?
— Он предъявил какие-то документы?
— Да, конечно. У него было удостоверение из вашей же службы, как ее — dinst… sicherheit… administration…
— Управление социальной безопасности?
— Оно самое. Кроме того, у него имелось предписание земельного прокурора об изъятии важных улик — все как положено по закону. Кроме того, он выдал мне расписку. Но скажите же наконец, что означают эти расспросы?
— Могу ли я взглянуть на эту расписку? — Я продолжал игнорировать вопросы господина Хупертса.
Хозяин дома возмущенно пожал плечами, но тем не менее поднялся и вышел в соседнюю комнату. Вернувшись, он передал мне конверт. Я вынул то, что лежало в конверте, и некоторое время разглядывал этот, с позволения сказать, документ. Я хорошо знал, что события в Альтфурте расследовала баварская полиция. Управление, по вполне понятным причинам, этим делом тогда не занималось.
— Знаете, я заберу у вас это, — сказал я, кладя бумагу снова в конверт и вставая. — Если хотите, могу, в свою очередь, выдать расписку об изъятии. Скажите, а откуда этот мой коллега узнал о сушествовании фотографий? Вы кому-то говорили о них? Показывали?
— Понятия не имею! Он просто сказал: «Я знаю, что вы вели съемку». Однако вы не ответили на мои вопросы! Вы что, хотите сказать, что меня тогда обманули и этот человек не был специальным агентом? И никто из вас не видел моих фотографий?
Я покачал головой, подтверждая его худшие опасения, и направился к выходу. В деле появилось еще одно лицо, предстояло новое расследование, но начинать его сейчас у меня не было сил. Я вдруг понял, насколько я устал.
— Постойте! — остановил меня возглас хозяина дома. — Я хочу вам кое-что еще сказать.
Я обернулся. По лицу Альфреда Хупертса было заметно, что он остановил меня не за тем, чтобы поговорить о погоде.
— Я должен признаться — я тогда обманул вашего… этого визитера. У меня остались еще фотографии.
Он вновь скрылся в соседней комнате. На этот раз он отсутствовал целую вечность, однако мое терпение было вознаграждено: когда Альфред Хупертс наконец вернулся, в руках у него был пакет.
— Вот, — сказал хозяин дома, подойдя к столу, но не раскрывая пакет, напротив, крепко сжимая его, — эти снимки я отобрал из всех, что сделал. Это самые лучшие. Утром должны были нагрянуть журналисты, и мне хотелось устроить небольшой сюрприз… возможно, даже сенсацию. Видите ли, я увлекаюсь фотографией с детства, я еще застал времена, когда снимали на пленку, которую потом проявляли, — вы-то вряд ли знаете, что это означает. После гимназии я всерьез подумывал о том, чтобы сделать это увлечение своей профессией, мечтал о выставках, но тут любовная драма перевела стрелки на путях моей судьбы: я поссорился с девушкой, которой очень нравились мои фотографии, она предпочла другого, и я, словно назло ей, совершенно неожиданно для всех поступил на юридическое отделение университета. Однако фотография осталась моим увлечением, и знаете, я таки поучаствовал и в выставках, но все это было совсем не то. И вот наконец судьба подарила мне шанс, у меня в руках было нечто уникальное… Я всю жизнь чту закон, и когда мне показывают предписание прокурора, когда говорят, что изъятие производится в интересах следствия… Но мне так хотелось сохранить хоть что-то! В конце концов ведь я не лгал, отвечая на его вопрос, не остались ли у меня еще фотографии, я совершенно искренне ответил, что у меня их нет. Видите ли, когда я закончил разбирать снимки, ко мне зашел мой старинный приятель доктор Бергмайер — я уже упоминал о нем. Он страшно заинтересовался этими фотографиями и выпросил у меня вот эти лучшие до утра. Когда ночной визитер ушел, я помчался к моему другу (он уже спал, мне пришлось его будить), рассказал о визите, забрал снимки и взял обет молчания. И он молчал, как и я, молчал до самой смерти. Если бы я только знал…
Слушая этот страстный монолог, я подумал о том, что даже не поинтерсовался, о чем идет речь, что такого может быть на этих снимках. В сущности, ничего такого там быть не могло.
Видимо, недоверие отразилось на моем лице, потому что хозяин снимков замолчал, а затем, невесело усмехнувшись, добавил:
— Вы сейчас смотрите точь-в-точь так же, как те ученые, что понаехали к нам после этих событий. Они были убеждены, что эти чудовища — всего лишь галлюцинация, плод нашего больного воображения. А разве может галлюцинация оставить след на бумаге? Сейчас вы сами убедитесь: откуда бы ни явились эти создания, они оставили след.
Он открыл конверт, разложил снимки на журнальном столике и широким жестом пригласил меня взглянуть. Я склонился над столом.
— Вот этот снимок — один из первых, сделан в самом начале вторжения, — пояснял хозяин. — Здесь чудовища держатся вместе. А вот кузнечик, что преследовал господина Греца. Конечно, здесь они не производят того впечатления, что возникает из наших рассказов, но признайтесь — вы ведь не рассчитывали увидеть и этого, ведь так?
Я не верил своим глазам. Чудовища действительно были видны! Это не было похоже на кадры из фильмов ужасов с возвышающимися над домами ярко раскрашенными монстрами. Они выглядели скорее как сгусток тумана, как контур. Еще они были похожи на наполненные воздухом шары, на которых были нарисованы глаза, пасти, клыки. Как и туман, они просвечивали, сквозь них можно было различить предметы на заднем плане. И все же этого хватало, чтобы полностью изменить наше представление о происшедшем в Альтфурте, а возможно, и в других местах. Чудовища не были плодом воображения! Им сопутствовало нечто материальное.
— Я вижу, вы поражены? Не ожидали ничего подобного? — Господин Хупертс наслаждался произведенным эффектом. — И знаете, что еще получилось удачно? Здесь есть почти все те люди, о которых вы спрашивали, — те, что не испугались. Вот, смотрите — это господин Бремокль с фрау Грец. Вот мой друг Бергмайер выглядывает из-за столба. А вот на этом снимке очень хорошо получился Томас. Я вижу, он вас заинтересовал. Томас есть почти на всех снимках — видите, и здесь, и здесь. Он совершенно не боялся чудовищ, представляете? Ходил за ними всюду, очень близко. Впрочем, я не уверен, что с ним все было в порядке. У него было такое странное выражение лица… Мне показалось, что он был в истерике: он то ли плакал, то ли хохотал… Я окликнул его, а когда он повернулся, сделал снимок — да, вот этот. Он как-то странно на меня посмотрел — я даже не понял, узнал ли он меня. Я хотел с ним заговорить, но тут эта ужасная жаба вдруг оставила в покое бургомистра и двинулась в мою сторону. Признаюсь честно: я испугался. Она была так отвратительна! Я стал отступать по Модештрассе, но тут из-за угла появился Клаус, наш пожарный, на своей машине. Он направил ее прямо на чудовище! Оно остановилось и, кажется, попробовало увернуться. Однако машина ударила в него, но не сбила с ног, а проскочила дальше и врезалась в угол дома. Я заснял эту атаку, целых два снимка — вот, смотрите. Я увидел, что Клаус сидит в кабине неподвижно, и понял, что он ранен. Ему надо было помочь, но жаба стояла совсем рядом. Тогда я по переулку перебежал на Альбертштрассе и оттуда, скрываясь за машиной, подполз к кабине и вытащил беднягу Клауса. Он был такой тяжелый и весь в крови! Я потащил его за угол и тут вновь увидел Томаса. Он стоял рядом с машиной — прямо у ног этой твари, представляете? — и смотрел на меня. Просто стоял и смотрел, а затем ушел, и больше его я не видел. Честно сказать, я разозлился — ведь мы с ним когда-то были друзьями, и он мог бы мне помочь! Ну вот, я оттащил Шумпетера за угол, а когда вернулся, жабы уже не было. Все чудовища куда-то исчезли.
Я не отрываясь смотрел на снимок, на котором однокашник и бывший друг господина Хупертса получился лучше всего. 13 лет — немалый срок, человек может сильно измениться, но мне даже не требовалась помощь компьютера — я узнал это лицо.
— Кажется, вы сказали, что этого человека зовут Томас? — спросил я.
— Да, Томас Глечке. Шесть лет мы с ним учились в одном классе. Томас. — интересная, можно сказать, романтическая личность. Он еще в гимназии начал писать стихи, а позже, учась в университете, издал несколько сборников. Мы с ним некоторое время переписывались, последнее письмо от него я получил из Непала — представляете? Он отправился туда в поисках мудрости Востока. Он не ответил на мое очередное письмо и исчез. Я не видел его 20 с лишним лет и ничего не слышал о нем. Представляете, как я удивился, увидев его при таких обстоятельствах?
— Скажите, а в каких отношениях ваш знакомый находился с бургомистром, с директором гимназии, с господином… э-э… Воллерзейном — с теми, кто пострадал во время этих событий?
— В каких отношениях? — Хупертс весьма удивился моему вопросу. — Но тут какое-то недоразумение. Тогда во главе гимназии стоял совсем другой человек, и учителя были другие. Надо сказать, Томас учился неважно, у него были конфликты и в гимназии, и с отцом… Но знаете, господин Кузениус, наш нынешний бургомистр, тоже учился неважно. Он был на год старше нас, да… Может, у него с Томасом и были какие-то стычки, но я точно не помню.
— Большое спасибо, господин Хупертс, — произнес я. — Вы оказали следствию неоценимую помощь. Увы, я должен забрать эти снимки с собой.
— Что ж, понимаю, — вздохнул хозяин. — Но позвольте, вы берете только эти три? А остальные — я могу их теперь показывать? Публиковать?
— Можете, — сочувственно сказал я. — Но боюсь, что они мало кого сейчас заинтересуют.
Глава 10
СПАСИТЕЛЬНАЯ ТЬМА
Томас Готфрид Глечке родился 1 января 2001 года в Нанкине, где его отец продолжал миссионерскую деятельность, начатую за три года до этого в Восточной Африке. Как свидетельствуют документы, пастор Ганс Глечке был широко образованным и любознательным человеком, наделенным тактом и чувством юмора. Маленький Томас рос в атмосфере любви и заботы.
Ему было семь лет, когда семья вернулась в Европу. Из Китая Томас вез несколько папок с рисунками, коллекцию мечей — разумеется, игрушечных, но очень похожих на настоящие — и богатый запас впечатлений. Он умел говорить по-китайски, пользоваться палочками и непринужденно выполнять упражнения древней восточной гимнастики. Все это, соединенное с талантом рассказчика (причем рассказы обильно оснащались невероятными подробностями), обеспечило ему на первых порах стойкий интерес однокашников, граничивший с восхищением. Однако он скоро растерял свой авторитет: отчасти из-за своего физического недостатка (от рождения он хромал на левую ногу) и некоторой робости, но главным образом по причине неуемного желания командовать своими товарищами, от которых он требовал полной покорности — черта, которую дети не прощают, если претензии ничем не подкреплены. Теперь его рассказы встречали насмешками, над ним издевались. Он отгородился от них стеной отчуждения; Хупертс, Шиффер — вот весь круг его общения в старших классах.
Учился он неровно. Рано обнаружив способности в литературе, живописи, вообще в сфере художественного, он плохо успевал по естественным наукам, особенно по математике. Как обычно бывает в таких случаях, вначале он страшно переживал свои неудачи, а с определенного возраста, напротив, стал ими бравировать, легко вступая в перепалки с учителями. Понятно, что он доставлял родителям печали больше, чем радости. Особенно огорчало Ганса Глечке равнодушие сына к тому, что составляло смысл его собственной жизни — к религии, церкви, ее догматам и обрядам, — равнодушие, казавшееся особенно вызывающим на фоне стойкого интереса Томаса к другим областям трансцендентного. Его не интересовало бессмертие души, ее спасение, смысл жизни — нет, его увлекало сверхъестественное само по себе, как тайна, как спрятанный волшебный меч, который удачливый герой может отыскать, враз обретя превосходство над врагами. Еще в гимназии он зачитывался Каббалой и магическими трактатами, от которых перешел к трудам немецких и индийских мистиков и всевозможным модификациям восточных учений.
Переживания, связанные с этими поисками, навеянные ими образы составили основное содержание стихов, которые он начал писать еще в выпускном классе. Видимо, что-то было в этих темных, словно зашифрованных строчках, какой-то талант — ему довольно легко удалось издать первый сборник, а затем, уже в годы учебы в Берлине, и второй. Обе книжки получили хорошую прессу, о Томасе Глечке заговорили, как о талантливом представителе мистического направления поэзии. Однако третий сборник, на который он возлагал большие надежды, был встречен весьма холодно, отзывы о нем разочаровывали. Глечке тяжело перенес эту неудачу — он внезапно бросает университет и надолго исчезает из Европы…
Я захлопнул блокнот. И без его подсказки я наизусть знал дальнейшую биографию Томаса Глечке — во всяком случае, ее значительную часть. Немудрено — ведь я сам писал ее, или, если быть более точным, складывал, словно кусочки мозаики. Выполняя приказ Римана, отложил на сутки свои неотложные дела, все сотрудники Управления по крупицам собирали сведения о нашем герое; мне оставалось лишь уточнить кое-какие детали и собрать все воедино. Картина получилась неровная — ясная вначале, она по мере приближения к нашим дням, к тому, что, собственно, составляло интерес следствия, все чаще заменяла факты размытыми предположениями;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Да, Бремокль, еще мой сосед доктор Бергмайер, ну, конечно, Томас… А Штумпетер, бедняга, со своей машиной, можно сказать, спас мне жизнь. Что касается меня, то знаете, что было моей первой мыслью, когда я увидел этих тварей? Я подумал: как хорошо, что в этот день мама почувствовала себя плохо и осталась дома! А затем я решил… ну, в общем, я тоже не поддался панике.
Произнеся последнюю фразу, господин Хупертс, до того рассказывавший о тех давних событиях довольно охотно, внезапно замолчал и посмотрел на часы. Он явно чего-то не договаривал. Я обратил внимание на прозвучавшие новые имена, но решил сначала задать другой вопрос.
— Скажите, — спросил я, — вы не видели человека, который снимал происходящее фотокамерой? Один свидетель утверждает, что видел, как кто-то снимает.
При этих словах выражение лица господина Хупертса совершенно изменилось. Передо мной сидел уже не благодушный хозяин дома, а умелый юрист, наводивший страх не только на противников своих клиентов, но и на не слишком подкованных судейских чиновников.
— Молодой человек, давайте не будем играть в кошки-мышки! — язвительно произнес господин Хупертс. — Я с самого начала, как только вы появились, заподозрил, что ваше, как вы выразились, «дополнительное расследование по вновь открывшимся обстоятельствам» только предлог, что вы лишь разыгрываете неосведомленность. Теперь все стало ясно. Спросите лучше прямо: не осталось ли у вас, Альфред Хупертс, еще фотографий? И я вам так же прямо отвечу: нет, не осталось! Я отдал тогда все, включая чип. Вот почему я, автор уникальных снимков, уже 13 лет молчу об их существовании, боясь прослыть новым Мюнхаузеном. У вас есть еще вопросы?
Да, у меня были вопросы — много вопросов. Прежде всего я спросил, кому хозяин дома отдал свои снимки.
— Как кому? — удивился Альфред Хупертс. — Вашему коллеге. Он явился ко мне вечером, едва только улеглось волнение. Я сам не успел толком рассмотреть, что у меня получилось, как он явился и без всяких предисловий потребовал отдать ему снимки. Он сказал, что это производится в интересах следствия. Кроме того, он предупредил меня, что в наших краях действует тайная секта, которую пока не удается ликвидировать, и если мне дорога моя жизнь, я должен молчать о своих снимках.
— А как выглядел этот мой коллега!
— Ну, выглядел он вполне заурядно. Лет примерно 28 — 30, среднего роста, лицо ничем не примечательное… Знаете, он был какой-то незапоминающийся. А почему вы спрашиваете?
— Он предъявил какие-то документы?
— Да, конечно. У него было удостоверение из вашей же службы, как ее — dinst… sicherheit… administration…
— Управление социальной безопасности?
— Оно самое. Кроме того, у него имелось предписание земельного прокурора об изъятии важных улик — все как положено по закону. Кроме того, он выдал мне расписку. Но скажите же наконец, что означают эти расспросы?
— Могу ли я взглянуть на эту расписку? — Я продолжал игнорировать вопросы господина Хупертса.
Хозяин дома возмущенно пожал плечами, но тем не менее поднялся и вышел в соседнюю комнату. Вернувшись, он передал мне конверт. Я вынул то, что лежало в конверте, и некоторое время разглядывал этот, с позволения сказать, документ. Я хорошо знал, что события в Альтфурте расследовала баварская полиция. Управление, по вполне понятным причинам, этим делом тогда не занималось.
— Знаете, я заберу у вас это, — сказал я, кладя бумагу снова в конверт и вставая. — Если хотите, могу, в свою очередь, выдать расписку об изъятии. Скажите, а откуда этот мой коллега узнал о сушествовании фотографий? Вы кому-то говорили о них? Показывали?
— Понятия не имею! Он просто сказал: «Я знаю, что вы вели съемку». Однако вы не ответили на мои вопросы! Вы что, хотите сказать, что меня тогда обманули и этот человек не был специальным агентом? И никто из вас не видел моих фотографий?
Я покачал головой, подтверждая его худшие опасения, и направился к выходу. В деле появилось еще одно лицо, предстояло новое расследование, но начинать его сейчас у меня не было сил. Я вдруг понял, насколько я устал.
— Постойте! — остановил меня возглас хозяина дома. — Я хочу вам кое-что еще сказать.
Я обернулся. По лицу Альфреда Хупертса было заметно, что он остановил меня не за тем, чтобы поговорить о погоде.
— Я должен признаться — я тогда обманул вашего… этого визитера. У меня остались еще фотографии.
Он вновь скрылся в соседней комнате. На этот раз он отсутствовал целую вечность, однако мое терпение было вознаграждено: когда Альфред Хупертс наконец вернулся, в руках у него был пакет.
— Вот, — сказал хозяин дома, подойдя к столу, но не раскрывая пакет, напротив, крепко сжимая его, — эти снимки я отобрал из всех, что сделал. Это самые лучшие. Утром должны были нагрянуть журналисты, и мне хотелось устроить небольшой сюрприз… возможно, даже сенсацию. Видите ли, я увлекаюсь фотографией с детства, я еще застал времена, когда снимали на пленку, которую потом проявляли, — вы-то вряд ли знаете, что это означает. После гимназии я всерьез подумывал о том, чтобы сделать это увлечение своей профессией, мечтал о выставках, но тут любовная драма перевела стрелки на путях моей судьбы: я поссорился с девушкой, которой очень нравились мои фотографии, она предпочла другого, и я, словно назло ей, совершенно неожиданно для всех поступил на юридическое отделение университета. Однако фотография осталась моим увлечением, и знаете, я таки поучаствовал и в выставках, но все это было совсем не то. И вот наконец судьба подарила мне шанс, у меня в руках было нечто уникальное… Я всю жизнь чту закон, и когда мне показывают предписание прокурора, когда говорят, что изъятие производится в интересах следствия… Но мне так хотелось сохранить хоть что-то! В конце концов ведь я не лгал, отвечая на его вопрос, не остались ли у меня еще фотографии, я совершенно искренне ответил, что у меня их нет. Видите ли, когда я закончил разбирать снимки, ко мне зашел мой старинный приятель доктор Бергмайер — я уже упоминал о нем. Он страшно заинтересовался этими фотографиями и выпросил у меня вот эти лучшие до утра. Когда ночной визитер ушел, я помчался к моему другу (он уже спал, мне пришлось его будить), рассказал о визите, забрал снимки и взял обет молчания. И он молчал, как и я, молчал до самой смерти. Если бы я только знал…
Слушая этот страстный монолог, я подумал о том, что даже не поинтерсовался, о чем идет речь, что такого может быть на этих снимках. В сущности, ничего такого там быть не могло.
Видимо, недоверие отразилось на моем лице, потому что хозяин снимков замолчал, а затем, невесело усмехнувшись, добавил:
— Вы сейчас смотрите точь-в-точь так же, как те ученые, что понаехали к нам после этих событий. Они были убеждены, что эти чудовища — всего лишь галлюцинация, плод нашего больного воображения. А разве может галлюцинация оставить след на бумаге? Сейчас вы сами убедитесь: откуда бы ни явились эти создания, они оставили след.
Он открыл конверт, разложил снимки на журнальном столике и широким жестом пригласил меня взглянуть. Я склонился над столом.
— Вот этот снимок — один из первых, сделан в самом начале вторжения, — пояснял хозяин. — Здесь чудовища держатся вместе. А вот кузнечик, что преследовал господина Греца. Конечно, здесь они не производят того впечатления, что возникает из наших рассказов, но признайтесь — вы ведь не рассчитывали увидеть и этого, ведь так?
Я не верил своим глазам. Чудовища действительно были видны! Это не было похоже на кадры из фильмов ужасов с возвышающимися над домами ярко раскрашенными монстрами. Они выглядели скорее как сгусток тумана, как контур. Еще они были похожи на наполненные воздухом шары, на которых были нарисованы глаза, пасти, клыки. Как и туман, они просвечивали, сквозь них можно было различить предметы на заднем плане. И все же этого хватало, чтобы полностью изменить наше представление о происшедшем в Альтфурте, а возможно, и в других местах. Чудовища не были плодом воображения! Им сопутствовало нечто материальное.
— Я вижу, вы поражены? Не ожидали ничего подобного? — Господин Хупертс наслаждался произведенным эффектом. — И знаете, что еще получилось удачно? Здесь есть почти все те люди, о которых вы спрашивали, — те, что не испугались. Вот, смотрите — это господин Бремокль с фрау Грец. Вот мой друг Бергмайер выглядывает из-за столба. А вот на этом снимке очень хорошо получился Томас. Я вижу, он вас заинтересовал. Томас есть почти на всех снимках — видите, и здесь, и здесь. Он совершенно не боялся чудовищ, представляете? Ходил за ними всюду, очень близко. Впрочем, я не уверен, что с ним все было в порядке. У него было такое странное выражение лица… Мне показалось, что он был в истерике: он то ли плакал, то ли хохотал… Я окликнул его, а когда он повернулся, сделал снимок — да, вот этот. Он как-то странно на меня посмотрел — я даже не понял, узнал ли он меня. Я хотел с ним заговорить, но тут эта ужасная жаба вдруг оставила в покое бургомистра и двинулась в мою сторону. Признаюсь честно: я испугался. Она была так отвратительна! Я стал отступать по Модештрассе, но тут из-за угла появился Клаус, наш пожарный, на своей машине. Он направил ее прямо на чудовище! Оно остановилось и, кажется, попробовало увернуться. Однако машина ударила в него, но не сбила с ног, а проскочила дальше и врезалась в угол дома. Я заснял эту атаку, целых два снимка — вот, смотрите. Я увидел, что Клаус сидит в кабине неподвижно, и понял, что он ранен. Ему надо было помочь, но жаба стояла совсем рядом. Тогда я по переулку перебежал на Альбертштрассе и оттуда, скрываясь за машиной, подполз к кабине и вытащил беднягу Клауса. Он был такой тяжелый и весь в крови! Я потащил его за угол и тут вновь увидел Томаса. Он стоял рядом с машиной — прямо у ног этой твари, представляете? — и смотрел на меня. Просто стоял и смотрел, а затем ушел, и больше его я не видел. Честно сказать, я разозлился — ведь мы с ним когда-то были друзьями, и он мог бы мне помочь! Ну вот, я оттащил Шумпетера за угол, а когда вернулся, жабы уже не было. Все чудовища куда-то исчезли.
Я не отрываясь смотрел на снимок, на котором однокашник и бывший друг господина Хупертса получился лучше всего. 13 лет — немалый срок, человек может сильно измениться, но мне даже не требовалась помощь компьютера — я узнал это лицо.
— Кажется, вы сказали, что этого человека зовут Томас? — спросил я.
— Да, Томас Глечке. Шесть лет мы с ним учились в одном классе. Томас. — интересная, можно сказать, романтическая личность. Он еще в гимназии начал писать стихи, а позже, учась в университете, издал несколько сборников. Мы с ним некоторое время переписывались, последнее письмо от него я получил из Непала — представляете? Он отправился туда в поисках мудрости Востока. Он не ответил на мое очередное письмо и исчез. Я не видел его 20 с лишним лет и ничего не слышал о нем. Представляете, как я удивился, увидев его при таких обстоятельствах?
— Скажите, а в каких отношениях ваш знакомый находился с бургомистром, с директором гимназии, с господином… э-э… Воллерзейном — с теми, кто пострадал во время этих событий?
— В каких отношениях? — Хупертс весьма удивился моему вопросу. — Но тут какое-то недоразумение. Тогда во главе гимназии стоял совсем другой человек, и учителя были другие. Надо сказать, Томас учился неважно, у него были конфликты и в гимназии, и с отцом… Но знаете, господин Кузениус, наш нынешний бургомистр, тоже учился неважно. Он был на год старше нас, да… Может, у него с Томасом и были какие-то стычки, но я точно не помню.
— Большое спасибо, господин Хупертс, — произнес я. — Вы оказали следствию неоценимую помощь. Увы, я должен забрать эти снимки с собой.
— Что ж, понимаю, — вздохнул хозяин. — Но позвольте, вы берете только эти три? А остальные — я могу их теперь показывать? Публиковать?
— Можете, — сочувственно сказал я. — Но боюсь, что они мало кого сейчас заинтересуют.
Глава 10
СПАСИТЕЛЬНАЯ ТЬМА
Томас Готфрид Глечке родился 1 января 2001 года в Нанкине, где его отец продолжал миссионерскую деятельность, начатую за три года до этого в Восточной Африке. Как свидетельствуют документы, пастор Ганс Глечке был широко образованным и любознательным человеком, наделенным тактом и чувством юмора. Маленький Томас рос в атмосфере любви и заботы.
Ему было семь лет, когда семья вернулась в Европу. Из Китая Томас вез несколько папок с рисунками, коллекцию мечей — разумеется, игрушечных, но очень похожих на настоящие — и богатый запас впечатлений. Он умел говорить по-китайски, пользоваться палочками и непринужденно выполнять упражнения древней восточной гимнастики. Все это, соединенное с талантом рассказчика (причем рассказы обильно оснащались невероятными подробностями), обеспечило ему на первых порах стойкий интерес однокашников, граничивший с восхищением. Однако он скоро растерял свой авторитет: отчасти из-за своего физического недостатка (от рождения он хромал на левую ногу) и некоторой робости, но главным образом по причине неуемного желания командовать своими товарищами, от которых он требовал полной покорности — черта, которую дети не прощают, если претензии ничем не подкреплены. Теперь его рассказы встречали насмешками, над ним издевались. Он отгородился от них стеной отчуждения; Хупертс, Шиффер — вот весь круг его общения в старших классах.
Учился он неровно. Рано обнаружив способности в литературе, живописи, вообще в сфере художественного, он плохо успевал по естественным наукам, особенно по математике. Как обычно бывает в таких случаях, вначале он страшно переживал свои неудачи, а с определенного возраста, напротив, стал ими бравировать, легко вступая в перепалки с учителями. Понятно, что он доставлял родителям печали больше, чем радости. Особенно огорчало Ганса Глечке равнодушие сына к тому, что составляло смысл его собственной жизни — к религии, церкви, ее догматам и обрядам, — равнодушие, казавшееся особенно вызывающим на фоне стойкого интереса Томаса к другим областям трансцендентного. Его не интересовало бессмертие души, ее спасение, смысл жизни — нет, его увлекало сверхъестественное само по себе, как тайна, как спрятанный волшебный меч, который удачливый герой может отыскать, враз обретя превосходство над врагами. Еще в гимназии он зачитывался Каббалой и магическими трактатами, от которых перешел к трудам немецких и индийских мистиков и всевозможным модификациям восточных учений.
Переживания, связанные с этими поисками, навеянные ими образы составили основное содержание стихов, которые он начал писать еще в выпускном классе. Видимо, что-то было в этих темных, словно зашифрованных строчках, какой-то талант — ему довольно легко удалось издать первый сборник, а затем, уже в годы учебы в Берлине, и второй. Обе книжки получили хорошую прессу, о Томасе Глечке заговорили, как о талантливом представителе мистического направления поэзии. Однако третий сборник, на который он возлагал большие надежды, был встречен весьма холодно, отзывы о нем разочаровывали. Глечке тяжело перенес эту неудачу — он внезапно бросает университет и надолго исчезает из Европы…
Я захлопнул блокнот. И без его подсказки я наизусть знал дальнейшую биографию Томаса Глечке — во всяком случае, ее значительную часть. Немудрено — ведь я сам писал ее, или, если быть более точным, складывал, словно кусочки мозаики. Выполняя приказ Римана, отложил на сутки свои неотложные дела, все сотрудники Управления по крупицам собирали сведения о нашем герое; мне оставалось лишь уточнить кое-какие детали и собрать все воедино. Картина получилась неровная — ясная вначале, она по мере приближения к нашим дням, к тому, что, собственно, составляло интерес следствия, все чаще заменяла факты размытыми предположениями;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28