А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Ну а теперь скажите, но только положа руку на сердце, вы на моем месте поступили бы иначе?
Глава 3
Иллюзионист
Часы показывали двадцать пять минут первого, когда мы с моим новым приятелем Спанки вышли на мокрые улицы ночного города. Мы спорили о Боге, поскольку только на эту тему и можно было спорить с совершенно незнакомым человеком. Я понимаю, читатель, что рискую утомить вас, однако считаю необходимым изложить хотя бы часть нашего разговора, поскольку это поможет уяснить суть тех ужасных событий, которые произошли в дальнейшем.
— Мне всегда казалось, что демоны олицетворяют некое зло, — сказал я.
— Дело в том, — пояснил Спанки, — что есть просто демоны, а есть еще и даэмоны. Ангелы часто оказываются дьяволами, и наоборот. Это нечто вроде теологического минного поля. Насколько ты помнишь, сам Сатана когда-то был ангелом, который затем лишился Божьей милости и пал с Небес. Таким образом, даэмоны по самой своей сути гораздо ближе к ангелам.
— Ничего иного я от тебя и не ожидал услышать, если ты всерьез намерен заставить меня поверить во всю эту чушь.
— Скажи, Мартин, ты ведь, как и твои родители, являешься приверженцем англиканской церкви, не так ли?
— Ну, что-то в этом роде... — согласился я, стараясь подстроиться под его шаг.
— Но тогда как же ты вообще можешь знать что-либо? В наше время англиканская церковь уже почти перестала быть религией, превратившись в нечто вроде бизнеса, связанного с недвижимостью. Нет, дружище, тебе следует приобщиться к католицизму. Как система верований он гораздо более требователен к своей пастве. Прежде чем делать какие-либо выводы, тебе необходимо основательно изучить вопрос пресуществления святого причастия.
Я никогда не был особенно подкован по части теологии и потому в данный момент почувствовал себя явно не в своей тарелке. Лично для меня все, связанное с религией, всегда существовало как бы в двух плоскостях: высокая латынь, казавшаяся мне довольно экзотической и совершенно недоступной, и более приземленная, сторонники которой бродят по земле и бьют в бубен.
Не исключалось также и то, что мой спутник — всего лишь очередной вербовщик последователей.
— Если бы, еще будучи в пятом классе школы, ты, Мартин, окончательно не запустил религиозное образование, то сейчас понял бы, что, отнюдь не являясь злобными существами из адовой бездны, большинство из нас представляют собой в высшей степени одухотворенных, мыслящих...
— Нелюдей.
— Я этого не говорил. Духовность присутствует и в человеке. Позволь мне процитировать тебе одного францисканского теолога, Лодовико Синистрари, который описывал нас следующим образом: “Наряду с человеком на Земле имеются и иные разумные существа, наделенные как и он, телом и душой. Подобно человеку, они рождаются и умирают. Наш Господь Иисус Христос отпустил им грехи, а потому они могут либо спасти свою душу, либо лишиться ее. Подобно человеку, этим мыслящим существам присуши те же самые эмоции и страсти, ревность и похоть”. Осторожно, не наступи на собачью кучку. Так где я остановился? Ага... “Они подвержены воздействию материальных предметов, а следовательно, и представляют собой материальную субстанцию. Однако в сравнении с человеком их материальность носит гораздо более утонченный, едва ощутимый характер. Им доставляет огромное наслаждение их собственная разреженность, проницаемость и переменчивость, равно как и способность к сублимации. Данные существа способны по собственному желанию исчезать из поля зрения людей”. Он еще много чего говорил, но и данный момент я не стану излишне утомлять тебя. Осторожно, автобус.
Мы переходили через дорогу, двигаясь на север в направлении громадных железных ворот Риджент-парка. Дождь прекратился, и в лужах на асфальте я отчетливо видел отражение Спанки. Разговаривая, он энергично жестикулировал руками.
— Не хочешь ни о чем меня спросить? Ступая на тротуар противоположной стороны улицы, я на мгновение задумался.
— Сколько тебе лет?
— По человеческим меркам, двадцать пять, хотя по даэмонологическому исчислению это соответствовало бы гораздо более продолжительному периоду времени. Для сравнения можно провести аналогию с собачьим возрастом. Кстати, надо посмотреть. — Он вынул из кармана пиджака маленькую записную книжку в кожаном переплете и заглянул в нее. — Где-то должна быть записана точная дата моего рождения.
— То есть ты и рожден был в человеческом обличье? — спросил я, как бы подыгрывая ему-
— Ну конечно, — вполне серьезно ответил он. — У меня, наверное, целая вечность уйдет на то, чтобы подсчитать, как долго я выступал в роли даэмона. — Он •захлопнул книжку. — Кроме того, мне известно, что мое нынешнее тело родилось где-то в двадцатых голах этого столетия.
— То есть сейчас тебе под семьдесят?
— Но согласись, что для своего возраста я неплохо сохранился.
— Сказать тебе, о чем я думаю? О том, что я просто дурак набитый, иначе не стал бы слушать всю эту белиберду.
— Загляни мне в глаза, и ты поймешь, что это вовсе не белиберда. — Он повернулся, засунул руки в карманы пиджака и вызывающе посмотрел на меня. Я понимал, что это всего лишь какой-то фокус, трюк, что он, должно быть, безработный гипнотизер, промышляющий мелким надувательством, и все же повернулся и заглянул ему в глаза. И увидел...
Я уже не стоял на темной городской улице. Теперь меня окружали зелено-белые стены. Запах медикаментов и дезинфицирующих средств. Слабо освещенная палата в военном госпитале. В отдалении виднелась разделенная перегородкой комната, заполненная перешептывающимися людьми в белых халатах. Вот они расступились, чтобы я смог увидеть лежавшего на спине пациента с симпатичным, хотя и основательно поврежденным лицом. Судя по всему, он был в плохом состоянии, скорее всего, при смерти. Голова у него была укрыта полотенцем или салфеткой. Врачи снова сомкнулись, заслонив от меня неподвижную фигуру человека.
Откуда-то издалека до меня донесся голос Спанки:
— Мне было десять лет. Мой отец работал врачом. В ту ночь он взял меня с собой в госпиталь, чтобы я смог в последний раз взглянуть на живую легенду — Лоуренса Аравийского, умиравшего от травмы черепа, которую он получил в аварии на мотоцикле.
Я снова оказался на улице. Огляделся по сторонам — нигде ни малейшего следа только что увиденной сцены.
— Какого черта тебе от меня нужно? — спросил я. Спанки надул губы и озадаченно посмотрел на меня:
— Мне казалось, что это и так достаточно ясно. Возможно, ты сам этого пока не понимаешь, однако тебе определенно нужен кто-то, наделенный силой, способной изменить тебя. Сам ты с этим никогда не справишься.
Я чуть отступил назад, готовый продолжить спор, однако, прежде чем успел произнести хотя бы слово, Спанки поднял свою холеную руку:
— Если ты будешь все время обижаться, мы ни к чему не придем. Мне необходимо со всей объективностью и беспристрастностью разобраться в тебе. Конкретные недостатки твоей личности должны быть выявлены и зафиксированы. Это как при лечении алкоголиков: признать факт существования проблемы — значит наполовину решить ее.
— По-твоему, я уже стал алкоголиком, так, что ли?
— Я просто иллюстрирую смысл сказанного. В сущности, Мартин, ты очень даже неплохой человек, однако твоя жизнь явно сошла с рельсов. С большинством людей это происходит лишь где-то после сорока лет.
Наглость Спанки не знала границ. Я отнюдь не считал свою жизнь такой уж поганой — у многих она была еще хуже.
— Ну и в чем дело?! — заорал я. — Ты что, сделку мне предлагаешь, да? Разложишь по косточкам всю мою жизнь, доберешься до души, а меня самого навечно отправишь в ад, так, что ли? Ну так знай, я никому не намерен отдавать свою душу.
— Не обольщайся, Мартин. Мне кажется, что у тебя вообще нет никакой души. Лишь немногие люди наделены ею, но они встречаются столь же редко, как и подлинные аристократы. Просто ты слишком насмотрелся старых фильмов. И потом, души у людей забирает только дьявол.
— Но ведь он наверняка твой приятель, разве не так? — Не так. Я вообще сомневаюсь в том, что он, как и Бог, имеет некое материальное обличье. Скорее всего, они представляют собой некое генерализованное ощущение, своеобразную ауру добра и зла, а не какое-то существо из плоти. И вообще мы работаем совсем по-другому. Для начала могу сказать, что я вполне реален и прибыл сюда исключительно для того, чтобы наставить тебя на путь истинный. Я покину тебя, как только ты твердо станешь на этот путь.
Парк был уже закрыт, но Спанки без труда справился с замком и настежь распахнул чугунные ворота. В тусклом свете уличных фонарей мы ступили на покрытую гравием платановую аллею. Тут я обратил внимание на то, что мой знакомый не отбрасывает тени.
— Нет, — проговорил он, — в этом смысле я скорее похож на Питера Пэна.
— Я предпочитаю, чтобы вы не занимались чтением моих мыслей, поскольку это не что иное, как вторжение в мою личность.
— О, извини, Мартин. Привычка! Хотя я понимаю, что постороннего человека она и в самом деле может задеть. Кстати, тебе следовало бы научиться хотя бы немного скрывать от меня свои мысли. Я действительно поглощаю свет, но в то же время у меня есть отражение, можно сказать, некий зеркальный образ, разве не так?
— Не знаю.
— А следовало бы знать. Ведь ты и есть это самое мое отражение. Разве ты не обратил внимания на определенное сходство между нами? Я лично это сразу заметил.
— Пожалуй, есть немного, — нехотя признал я. Если Спанки и в самом деле был моим зеркальным отражением, то, несомненно, значительно более колоритным, чем я. Буквально все в нем — от походки до убедительности высказываний — олицетворяло собой энтузиазм или энергию, каким-то непостижимым образом связанные с сексуальностью. Я внезапно поймал себя на мысли, что подобные мои суждения могут быть восприняты им превратно.
— Как же много у тебя всяких сомнений! — прокомментировал Спанки мои мысли. — Позволю себе успокоить твой мятущийся разум., В своем естественном состоянии я не являюсь ни мужчиной, ни женщиной. На сей раз я предпочел предстать в образе мужчины, причем чертовски симпатичного, поскольку суждения мужчин всегда звучат более весомо. Постыдный факт, но что делать — в гу пору, когда я родился, дела обстояли именно так.
— Сейчас мало что изменилось, — заметил я. — Разумеется, женщины с тех пор смогли достичь некоторого прогресса, однако он, в сущности, весьма невелик.
— А в мое время именно женщины управляли обществом, тогда как мужчины занимались бизнесом.
Мы подошли к находившемуся в центре парка фонтану. Сентябрьская ночь выдалась прохладной и приятной, в воздухе еще витал аромат недавнего дождя, но в душе моей все же продолжала нарастать смутная тревога. В атмосфере словно скапливалось насыщенное озоном избыточное напряжение, а скользивший по коже ветерок навевал странные чувства. Пожалуй, мне снова стало казаться, что я очутился в компании сумасшедшего.
— И все же, Мартин, ты мне так до конца и не поверил. Давай присядем на минутку.
Спанки провел ладонью по одной из зеленых парковых скамеек — капли дождя скатились с крашеных досок, и сиденье стало сухим. Затем он поднес к моему лицу сжатую и кулак ладонь и, раскрыв ее, продемонстрировал жутковатого вида осколок зеленого стекла.
— Ты веришь в то, что стекло способно пронзить плоть, ибо является более острым, чем она, не так ли?
Он положил стекло на правую ладонь и стал сжимать до тех пор, пока острые края его не прошли насквозь. Даже при том, что ни капли крови при этом не обнаружилось, смотреть на подобное действо было ужасно неприятно.
— А вот я верю в то, что плоть острее стекла. — Спанки извлек стеклянный осколок из ладони и, нажав указательным пальцем на его плоскую поверхность, стал давить до тех пор, пока палец не прошел в проделанное им отверстие.
— Ну, так на чьей же стороне правда — науки или верования? А теперь я покажу тебе еще кое-что, уже из области силы убеждения. Так, давай посмотрим, кто мне для этого понадобится.
Он указал в сторону аллеи, и я тотчас же увидел появившееся в самом конце ее какое-то смутное пятно. Постепенно это пятно материализовалось в человеческие фигуры, которые затем начали двигаться в нашу сторону. Поначалу они казались неясными, расплывчатыми, но когда достигли полосы света, я увидел, что возглавляет шествие экстравагантно одетая и при этом странно знакомая женщина.
На ней был белый, украшенный драгоценностями корсаж и широкая юбка из голубой парчи с внушительным турнюром, расшитая узором из роз и саламандр. Подол юбки достигал ширины никак не менее двух ярдов. Обладательница странного наряда взирала на окружающий мир с надменным высокомерием, хотя сама была стара и довольно уродлива, в высоком пудреном парике из крутых белых локонов и с огромными бриллиантовыми серьгами в ушах. Следом за ней ступали двое слуг в ливреях, которые несли зачехленное кресло — на тот случай, если госпожа пожелает отдохнуть.
Наконец она заметила наше присутствие и устремила на меня презрительный взгляд, словно обнаружила у себя в розарии свинью. Я тоже неотрывно смотрел на ее безобразное, без бровей и ресниц лицо — узкий подбородок, гнилые коричневатые зубы, крупный нос, — и к тому же такое бледное, что требовался толстенный слой пудры, чтобы хоть отчасти затушевать прозрачность кожи.
— Елизавета Первая, — чуть слышно прошептал Спанки. — Склони голову — она немного того, с причудами. Впрочем, чему тут удивляться, если ее матушке отрубили голову, когда ей самой было всего три года от роду-
В то же мгновение в поле нашего зрения показался паж королевы. Поскольку я стоял с опущенной головой, мне были видны лишь толстые, обтянутые шелковыми чулками ноги королевы и туфли пажа, украшенные пурпурными шелковыми розетками, каждая величиной с блюдце.
— Ваше Величество, милорд Эссекс испрашивал аудиенции, однако до сих пор не получил Вашего ответа.
— Ничего, пускай еще подождет — до конца зимы я все равно его не приму. — У королевы был хриплый, дребезжащий старушечий голос, в котором не чувствовалось абсолютно ничего королевского, хотя в нем и присутствовали интонации, заставлявшие слушающего проявлять максимум внимания.
— Она принимает нас за своих придворных, — снова прошептал Спанки. — Я не могу позволить себе нарушать ход истории. Судя по всему, она снова разругалась с Эссексом и теперь, по своему обыкновению, будет дуться на него несколько месяцев. Давай подберем себе кого-нибудь другого.
Медленно миновав нас, королева-девственница стала постепенно растворяться в темноте парка, тогда как в отдалении уже послышался новый голос, громкий, с сильным теннессийским акцентом. Обладатель голоса явно с кем-то спорил. Я поднял голову и огляделся по сторонам. Королевская процессия уже успела полностью раствориться во мраке. Прищурившись, я снова стал всматриваться в глубь аллеи, и вскоре мне было суждено пережить еще один шок.
— Меня совершенно не интересует сраный контракт, который вы составили, а потому передай Тому, что я его не подпишу.
Каково же было мое удивление, когда я увидел направлявшегося к нам самого Элвиса Арона Пресли, в черном кожаном костюме, сапогах и кожаных напульсниках, обливавшегося потом, судя по всему, в состоянии крайней ярости. Выглядел он великолепно, все еще довольно стройный, только его отливающие здоровым блеском волосы показались мне непривычно темного цвета и были начесаны на лоб. Я смекнул, что это был Пресли периода примерно шестьдесят восьмого года, то есть еще до того, как он вступил в пору своего заката. Следом за ним трусили два субъекта в темных костюмах, весьма смахивавших на встревоженных слуг Елизаветы.
— Но, мистер Пресли, — увещевал один из них, — ведь все уже готово. Кинооператоры...
— Я никогда не давал своего согласия на выступление по телевидению! — прокричал в ответ Пресли. — Так и скажите Полковнику. Черт побери, я же только что провел двухчасовое шоу! Или у меня вообще нет права на личную жизнь?!
— Нет, нет, нет! — Спанки вскочил на ноги и громко ударил в ладоши. Пресли и двое субъектов в темных костюмах рассыпались, словно стеклянные, на мелкие осколки и исчезли во тьме.
— Я хотел другого, Великого Джазиста, а не его. Извини, наверное, я просто недостаточно сосредоточился. Ведь все это — лишь иллюзии, — добавил Спанки, — хотя и не вполне бесполезные.
Впервые за все это время я заметил в облике моего спутника нечто такое, что оказалось вполне доступным моему пониманию: Спанки попросту выпендривался, явно рассчитывая услышать от меня нечто вроде комплимента.
— Как ты только что сказал, — сухо заметил я, — это всего лишь иллюзии, а потому, если ты действительно вознамерился ради меня разобраться в моей жизни, пользы от них будет не так уж много.
— Но я никогда и не говорил, что должен ради тебя что-то делать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35