Профилактические инъекции сделаны всему белому населению. Особенно оберегаем мы экипажи самолетов, связывающих нас с материком. Вы же новый человек… Сам я еще не видел даже признаков этого заболевания, но приказ есть приказ…— А верно, док, что консервы мистера Бергоффа не совсем годны в пищу?— Нет, — твердо сказал Мелони. — Если бы это было так, я не смог бы молчать.— И все-таки я слышал, что здесь не все чисто!— Не думаю, мистер Хоутон. Не всегда можно верить легендам.— Вы сказали — легендам?— Не все сразу, мистер Хоутон. Нервы журналиста должны быть сотканы из терпения — так говорил мой сын.— Убедительно сказано, док. Но к врачам это, вероятно, не относится? Мое обоняние подсказывает мне, что вы не стали откладывать на вечер то, что могли сделать утром.— Я только отведал рюмочку у Оскара, — смутился Мелони.— Кто этот добрый человек?— Держатель кабачка.— О, док! Не будьте таким безжалостным. Ведите меня к нему!— Извольте… Но не так быстро, мистер Хоутон: на моих плечах шестьдесят лет! 2 Заведение Оскара всегда было полно. Когда бы и кто бы ни зашел в кабачок «Вспомни свою крошку», он обязательно видел за стойкой самого хозяина, отвечающего на приветствия посетителей неизменной улыбкой.Дела Оскара шли блестяще. Однако чем больше он богател, тем сильнее одолевала его тревога за свои капиталы. Как-никак он жил за тридевять земель от остального мира, и кто знает, удастся ли ему вывезти свои деньги с этого клочка необычной и малопонятной ему земли. Ведь хозяева острова живут по тем же принципам, что и он… Что стоит для них лишить Оскара нажитых сбережений, а потом… за его счет пожить в свое удовольствие! «Ох, тяжела ты, доля человеческая! — раздумывал он. — С деньгами хлопотно, а без них не проживешь…» Оскар добросовестно копил деньги. Он гордился своим заведением и считал его центром духовной жизни островитян, в большинстве своем собравшихся со всех концов мира в поисках «счастья».Нередко в кабачке вспыхивали споры, а то и целые «философские дискуссии».— Черт вас дери! — удивленно говорил в таких случаях Оскар. — Слушаю я вас и никак не возьму в толк: зачем вам ломать мозги? Глупо! Ваше дело: получил деньги — и плюй на всех! С деньгами все можно… Однако полегче, ребята: вы так накурили, что мои часы остановятся из-за дыма.Сегодня в кабачке было тише, чем обычно.— Рад вас видеть, мистер Мелони, — приветствовал доктора Оскар. — Вы сегодня не одни? Это меня тоже радует. Будьте гостем и вы, мистер…— Друзья мои, — объявил Мелони, — рекомендую только что прилетевшего к нам мистера Хоутона, журналиста…— … изнывающего от жажды! — громко добавил Боб.— Оскар, прошу вас, что-нибудь покрепче, из холодильника.— Слушаюсь, док, присаживайтесь сюда поближе, чтобы я быстрее мог повторять ваш заказ…Через минуту Боб поднял полный до краев стакан за здоровье «пьющего человечества», как он громогласно объявил, и осушил с нескрываемым удовольствием. А еще четверть часа спустя почти все, кто находился в кабачке, окружили его стол и приняли участие в разговоре.Первым, пошатываясь, подошел коренастый лысый человек лет сорока, с бегающими зеленоватыми глазами и отечным лицом. Он протянул Бобу руку и представился:— Мастер цеха крабоконсервного завода Монти Пирс.— Очень рад, — весело откликнулся Боб и крепко пожал его руку.За ним подсел к столу гигант Буль, матрос. Потом — Дукки, кочегар с краболовного судна; имена остальных Боб сразу не запомнил.Боб был остер на язык и на все имел свою точку зрения.— Господь справедливо и мудро разделил свою паству, ребята, на несколько неравных частей, — говорил он. — Одни проживаются, другие наживаются, а третьи скитаются. Возможность перехода человека из одного состояния в другое называется стимулом! — Он поднял к закопченному потолку указательный палец правой руки. — При этом слабые молятся, сильные борются, а хозяева подсчитывают барыши. Мы же с вами — летающие ангелы, порхаем по свету в поисках куска хлеба и думаем, что все в порядке. Так выпьем же за этот «порядок», ребята!Уже немало было приложено стараний увеличить сегодняшний доход Оскара, но Боб все еще сохранял способность мыслить.— Завидую вам, ребята, — беспечно говорил он, — вы живете здесь, как в Ницце!Буль разлил полстакана вина, Дукки весь затрясся от хохота, а Монти Пирс открыл рот да так и застыл, обнажив свои неровные, гнилые зубы.— Это ты здорово хватил! — воскликнул Буль. — Знаешь ли ты, что все капитаны уже сотню лет обходят этот остров стороной?— Вранье!— Сам ты враль! — обиделся Дукки. — Я слышал от деда (а он всю жизнь провел в Океании), что в старину Пито-Као называли островом смерти.— Но почему? — допытывался Боб.— Черт его знает… Говорили, что здесь сама земля отравлена: стоит побыть на ней денек и… крышка!— А как же вы живете здесь?— Наверное, с годами она проветрилась, и все прошло, — ответил Буль. — Но что когда-то так было, я верю.— Любопытно, что кое-что в этом духе я слышал и на материке, — признался Боб. — Может, это чей-то досужий вымысел?— Без ветра волны не бывает, — возразил Буль.— А почему хозяева засекретили всю южную часть острова? — вдруг зло воскликнул Дукки.— Они рылись в старом кладбище… — поддержал Буль. — Если бы я знал это раньше, то ни за что не приехал бы сюда!— Не надо говорить лишнего, ребята! — предостерег Пирс. К столу подошел человечек ростом не более метра — лилипут Гарри. Он серьезным взглядом обвел компанию и тонким голосом произнес:— Все дело в том, что мистер Дорт изобретает особые лучи для ловли крабов и рыбы.— Лучи?! — удивился Боб.— Это официальная версия, — пояснил Буль и отвернулся.— Откуда вам это известно? — спросил Боб у лилипута. — Все знают, не только я, — ответил Гарри и отошел от стола.— Кто он? — тихо спросил Боб у Мелони.— Слуга Дорта, — ответил итальянец. — Даже больше: его воспитанник. А может быть, просто заменяет патрону домашнего попугая.Боб подумал, что, пожалуй, на сегодня достаточно расспросов, и сменил тему разговора:— Между прочим, джентльмены, я еще не успел устроиться с жильем. Что вы мне посоветуете?— У Монти есть свободная комната, — нерешительно сказал Дукки и повернулся к Пирсу.— Можно и у меня, — поразмыслив, великодушно согласился Пирс.— О, я ненадолго стеснил бы вас, Монти.— О'кэй! — закричал Оскар. — Такое любезное предложение мистера Пирса стоит отметить! Как, ребята?— Да-да, обязательно! Оскар, повторите для всех, кто еще способен держать стакан в руке, — распорядился Боб. — Я чувствую, что буду жить здесь отлично! Удивительно, как я раньше не догадался прибыть в ваш благословенный край?— Сию минуту, мистер Хоутон, сию минуту я наполню все ваши стаканы и даже сам опрокину рюмочку за любовь к ближнему, — засуетился кабатчик.— В конце концов все мы жители одной планеты, — умиротворенно сказал Дукки. — К чему ссориться и допытываться, что у кого на уме?— Конечно, болеть легче, чем быть здоровым… — начал было Буль, но Оскар прервал его.— Ты опять за свое, — недовольно произнес он. — Все от бога, он один над нами! — и деловито оглядел столы. — Вы имеете работу, есть чем закусить, так, право, не стоит горевать…— Ну что ж, Оскар, — согласился Буль, — да будет всевышний милостив к вашим клиентам! Наливайте, я люблю, когда меня угощают.— И так всегда, — наклонившись к уху Боба, прошептал Мелони. — В ложке виски растворяются горы сомнений и размышлений. А впрочем, пейте, черт вас возьми, не то и я стану философствовать.Общее веселье продолжалось. В нем не принимал участия лишь один человек — лилипут Гарри. Он сидел за крайним столиком, в самом углу. В его крошечных ручках поблескивал маленький стакан с вином, а на круглом старушечьем лице лежала тень задумчивости.— Одни проживаются, другие наживаются, а третьи скитаются… — негромко повторил он недавно услышанные слова Боба и выпил, сильно запрокинув маленькую голову с несоразмерно большими ушами. ГЛАВА ТРЕТЬЯФронтовые друзья встречаются вновь. У «парадного подъезда» кавказских курортов — в Минеральных Водах — долго бесновалась настоящая северная пурга. Только третьего января экипажу Шелеста удалось вылететь в Грозный. Там они распрощались с Ниной Тверской, с которой успели сдружиться за три ненастных дня. Нина села в автобус и уехала в город, а в самолете все еще держался аромат «Белой сирени».На обратном пути погода по трассе снова ухудшилась, они пролетели Минеральные Воды и первую посадку сделали только в Ростове-на-Дону.Подрулив к перрону и выключив моторы, Андрей и Серафим направились оформлять дальнейший полет, а Петушок принялся хлопотать насчет заправки горючим и маслом.Покончив с заправкой, Петушок забежал в отдел перевозок, забрал грузовые и почтовые документы и вышел на перрон. Здесь царила обычная вокзальная сутолока. И провожая и встречая, люди смеялись и плакали, говорили все сразу, чудом понимая друг друга, делились мелочами и забывали о главном. Так всегда бывает на перроне любого аэровокзала. Даже авиаторы, привыкшие к ежедневным встречам и расставаниям, не стеснялись приласкать своих любимых.Но только не ростовские летчики. Встречаясь с давними друзьями после многолетней разлуки, они ограничивались крепкими рукопожатиями и короткими фразами: «Нормально!», «Живем, старина?..», «Потихоньку, на крейсерском режиме…». И только потом, укрывшись от посторонних взоров за бокалом цимлянского, мало пили, но много говорили обо всем.Нетрудно представить поэтому, как поразился Петушок, увидев своего командира за весьма необычным занятием. Андрей на виду у всех стискивал в своих мощных объятиях кого-то в офицерской шинели с погонами капитана.— Сто лет, Андрюша, сто лет! — восторженно восклицал капитан.— Лешка, черт! — гудел Андрей и влажными глазами сверху вниз смотрел на форменную фуражку капитана. — Вот повезло! Ведь я же верил, что встретимся…Не желая оставаться в роли случайного и, возможно, непрошеного свидетеля. Петушок направился к самолету, раздумывая: кто же этот капитан?В самолет Андрей пришел радостно-возбужденным.— Давайте шустренько! — приказал он.Быстро заняли свои места, запустили моторы, вырулили и взлетели. Набрали высоту, включили автопилот, закурили. После того как прошли Донецк, когда самолет уже летел курсом на Харьков, Петушок не выдержал:— О чем задумался, командир?— Не о чем, а о ком… Замечательного человека встретил!— Кто он, этот капитан? — вспомнил Венев.— Ты видел, да? Видел? — обрадовался Андрей.— Да так, мельком.— Друг мой фронтовой! — с гордостью сказал Андрей. — Орел человек. Обратил внимание, какое у него лицо?— Да, красивый парень, — поддакнул Петушок.— Ты что?! Смеяться над человеком? — вспылил Андрей.— Я? Нет, что ты, командир! — растерялся Петушок. — Я его только в спину видел…— Тогда не врал бы, — упрекнул Андрей. — Он же обгорелый, но для меня его лицо лучше всех остальных.Бортрадист повернулся и стал прислушиваться к разговору пилотов.— Это Алексей Рязанов, бывший летчик-истребитель. Я с ним подружился в сорок пятом, в Германии. Мне мало пришлось повоевать, с полгода. Только школу закончил. Если бы не Леша, не летать бы мне сейчас.— Расскажи, командир, это интересно.— Интересно, говоришь? — задумался Андрей. — Теперь, пожалуй, да. А в тот день… Мы служили в одном полку, и даже летали в одной паре. Война уже заканчивалась, но бои, особенно на нашем участке фронта, велись ожесточенные. Помню, общая задача у нас была по форсированию реки…Впрочем, мы расскажем читателю эту историю своими словами.Плотное, словно высеченное из белого камня облако напоминало своей формой гигантский самовар. Оно висело над землей всего в двух километрах от места переправы наших войск, форсировавших широкую и быструю реку. Вокруг этого «самовара» кипели воздушные бои.Движение войск на переправе шло полным ходом. На западном берегу наши десанты уже вступили в схватку с врагом, и к ним на помощь тянулись с восточного берега маленькими черточками понтонные мосты, удлиняясь с каждой минутой, и ползли точки баркасов и лодок.Темно-зеленый массив леса, рассеченный серебристой лентой реки, беспрестанно покрывался блуждающими вспышками взрывов, будто сказочные маки появлялись и исчезали, оставляя лепестки черного дыма.Распаленный воздушным боем, Андрей Шелест не замечал ни красоты облака, ни хрустальной прозрачности и чистоты неба, ни вечной прелести земли: мир врывался в его сознание не весенним дыханием природы, а ревом мотора, короткими словами команды в наушниках шлемофона и захватывающим дух ощущением скорости.— Справа внизу «юнкерс»! — услышал он голос своего ведущего лейтенанта Рязанова.Тяжелый «юнкерс», едва различимый на фоне леса, шел к переправе. Четыре «фоккера» прикрывали стервятника. Не сговариваясь, летчики круто развернулись и стали догонять его. Две пары других наших истребителей камнем упали с неба на «фоккеров» и связали их боем. На минуту-две создалась благоприятная обстановка, и Андрей, слегка отжимая ручку управления, пошел на сближение…Вот он, стервятник, несущий смерть и разрушение! На его фюзеляже Андрей отчетливо увидел огненно-зеленую комету — хвастливую эмблему крылатого убийцы. Прильнув к прицелу, Андрей поймал в перекрестие ненавистную «комету» и нажал на гашетки пушки и пулеметов. Фашистский самолет дрогнул и стал крениться на правое крыло. От мотора повалил густой дым, и бомбардировщик вошел в крутую спираль. Некоторое время спустя в небе появились два парашюта, а горящий «юнкерс» врезался в землю столбом пламени и дыма.Андрей перевел самолет в набор высоты, следя за командиром и неотступно следуя за ним. В висках стучало, несколько мгновений было трудно дышать от перегрузки, в кабине стояла жара, перед козырьком вдали промелькнуло белое облачко над горизонтом, и вдруг с левой стороны мотора появился пляшущий, злой язычок пламени.Андрей закрыл бензокран, выключил зажигание, резко положил машину на правое крыло и ввел самолет в глубокое скольжение, надеясь сбить пламя встречной стру╕й воздуха. Но пламя не унималось. Стало ясно, что вынужденная посадка неизбежна.Оглянувшись, Андрей увидел самолет командира, коротко доложил по радио Рязанову о случившемся и стал выбирать место для посадки. Высота уменьшалась с каждой долей секунды, земля неудержимо приближалась. Вот, кажется, единственный клочок, пригодный для посадки, — ровная прямоугольная площадка шириной метров двести и длиной около километра. С запада и с юга ее прикрывал густой лес, а с севера ограничивал глубокий овраг. По ту сторону оврага — немцы… Как быть? Но раздумывать некогда, а то превратишься в живой факел!..Андрей вывел самолет из скольжения и, выбрав южную сторону площадки, сел на нее, ближе к лесу. «Як» послушно приземлился на фюзеляж, со скрежетом смялся водорадиатор, лопасти винта погнулись. Андрей открыл фонарь, и жаркое пламя ворвалось в кабину. Задыхаясь и почти ничего не видя вокруг, Андрей, стиснув зубы, перевалился всей тяжестью своего большого тела за борт и кубарем скатился на землю, срывая с себя куски горящей одежды.Издалека доносился гул сражения у переправы. В небе рычали самолеты, с сухим треском разрывали воздух пулеметные очереди.Острая, жгучая боль охватила тело Андрея, словно пламя бушевало внутри него самого. По другой стороне оврага к нему бежали фашисты. Они что-то кричали, размахивая руками, на бегу беспорядочно стреляли из автоматов.Низко над самым местом приземления Шелеста промчался самолет Рязанова, покачиваясь с крыла на крыло. Гул мотора резко ударил в уши и умчался вслед за самолетом… Сомнений не было; командир решил спасти его! Это придало Андрею сил. Он отбежал в сторону, прячась за свой горящий самолет, и стал наблюдать за действиями Рязанова.Расчет оказался точным: Рязанов приземлился у края площадки. Самолет еще катился, посвистывая тормозами, а Шелест уже бежал за ним, почти не чувствуя боли. Когда машина стала, Андрей бросился к самолету и торопливо открыл крышку багажника.— Быстрее! — крикнул Рязанов и стал заруливать к лесу, где было больше места для разгона перед взлетом.— Готово! — хрипло отозвался Андрей.Рязанов спокойно, словно все это происходило не на глазах у противника, а на своем аэродроме, осмотрелся, дал газ и, взлетев, взял курс на базу: горючего оставалось в обрез.Из воспаленных глаз Андрея лились слезы. Ухватившись обожженными руками за металлическую раму фюзеляжа, он старался как-нибудь справиться с нечеловеческой болью и покачивался из стороны в сторону, словно это монотонное движение могло унять ее. Перед собой он видел тонкие трубочки, которые оплели сиденье пилота, и ноги Рязанова, обутые в добротные сапоги. Они плавно двигались на педалях руля поворота — одна вперед, другая назад…Шелест потерял представление о времени, ему казалось, что летят они целую вечность, что он и родился вот с этой нестерпимой болью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53