А-а, не ожидали от меня такого. Я вас удивил.
– Да. – Голос ее прозвучал хрипло даже для собственных ушей. В горле словно застрял ком. – Такого я не ожидала.
С его лица исчезла улыбка, и в комнате повеяло прохладой.
– Я еще не раз удивлю вас до конца вечера. За что приношу свои извинения.
Он продолжал:
– Я рыдал вместе с Нероном во время пожара Рима, я шептал Калигуле на ухо. Я присутствовал при падении Санкт-Петербурга, положив руку на плечо диктатора, поднявшегося на этой волне. Я видел, как скатываются с плеч головы с широко открытыми от изумления глазами и перерезанными артериями, из которых бьет кровь – прямо в корзины, заполненные до краев такими же головами. Обладатели их, слушавшие когда-то оперу и читавшие Мольера, вдруг становились немы, словно камень. Все очень обыденно. И никакого сияния. Совсем никакого.
Теперь его голос стал задумчивым, он погрузился в себя, вероятно вспоминая годы, прокручивающиеся в его сознании. В тишине, бросая блики на казавшееся отлитым из бронзы лицо Сонтайма, мерцал и трепетал голубоватый свет от экрана онемевшего телевизора. С громким звуком раскачивался маятник часов. Анна сидела не шевелясь и ждала.
Через мгновение он заговорил снова:
– Я слышал вопли детей, над которыми надругались солдаты. Видел, как несло и швыряло маленькие тела по вздувшейся реке – ребятишек бросили туда измученные родители, ведь они не могли прокормить всех. Я сидел по правую руку от королевы, правившей миром, и по левую – от кардинала, едва этот мир не погубившего. Я видел, как возникали и исчезали целые народы, как жили и умирали любовники. Теперь я просто… устал. Пора положить этому конец.
Анна сделала глубокий ровный вдох, пытаясь разрушить чары его голоса, точно так, как проснувшийся человек стряхивает паутину тревожного сна.
– Мистер Сонтайм, расскажите, как вы собираетесь это сделать.
Он улыбнулся, но в глазах застыла грусть.
– Вряд ли вы поймете, если я не начну с самого начала. К тому же… – Казалось, он рассматривал что-то в собственной душе. А может, опять перебирал в памяти прожитые годы. – Это очень длинная история.
Она смотрела на собеседника и ждала продолжения. И пока на них медленно, как ночь, нисходила тишина, Анна вдруг осознала, что часы перестали тикать – впервые за несколько столетий.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВЕК ТАЙН
Египет
Доисторические времена
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Представьте, что вы хотите прокрутить жизнь, как кинопленку: тут кончается тысячелетие, там рубеж столетия, вот завершился год, и еще один, и еще тысяча других… Но в конце концов дней оказывается так много, так много окончившихся и начавшихся лет, что вы уже не помните, зачем вам понадобилось их считать. А я все же считал. Я считал каждый, отмечая начало очередного нового года или нового столетия на особый лад: бокал вина, иногда беззвучный тост. Вращается Земля, меняется пейзаж. То я стою на башне замка, то на палубе плывущего по морю парусника. Вот я смотрю на вечную реку, а вот – на усеянное телами поле битвы. Вижу мерцающие огни Елисейских Полей, а в следующее мгновение – тлеющие руины погибшей цивилизации. Проходят годы, но вопрос остается. «Когда все-таки это произойдет? – спрашиваю я себя. – Тот ли это год, когда я наконец расскажу свою историю, всю целиком, от начала до конца?»
И что за дивное это было развлечение – на протяжении тысяч мелькающих лет воображать себе, как я буду рассказывать, при каких обстоятельствах и что именно заставит меня начать рассказ. Мысленно я вновь и вновь разрабатывал сценарий, внося в него изменения. С чего начать? Как лучше всего прославить или унизить себя в рассказе, как отыскать нить правды, которая в конце концов должна стать итогом жизни любого человека – даже если эта жизнь такая долгая и запутанная, как моя? И вот теперь время настало, и момент этот – как многие моменты, которые полагаешь судьбоносными, – разочаровывает. Ибо не так давно я понял, что невозможно поведать всю историю – ни сегодня, ни, наверное, когда-либо вообще. Жизнь любого человека – просто совокупность повестей, и я сейчас поведаю вам некоторые из них.
Но с чего же все началось? Иногда, я думаю, что с молодой гибкой девушки со смеющимися глазами – весьма честолюбивой. В иные моменты я точно знаю, что началось это с меланхолических настроений поэта-жреца, которого я называл когда-то другом. О чем пойдет речь: о власти женщины или мечтах мужчины? Что за темное божество придумало эту неправдоподобную сказку, чтобы потом на одном дыхании с улыбкой отослать ее в пространство? Осмелюсь ли считать, что хоть когда-то имел над ней власть?
Как видите, все началось с волшебства. Итак, я тоже вынужден начать с него.
В то далекое-далекое время я носил какое-то имя, но несколько столетий назад позабыл его окончательно, так что позвольте мне называть себя, скажем, Хэном. Вероятно, я провел детские годы в семье, подле матери и отца, но этого тоже не помню. Собственно, жизнь началась для меня в обители Ра.
Многие страницы истории человечества посвящены этой эпохе в истории Египта. Не одно поколение потратило жизни, связывая воедино разрозненные обрывки той далекой поры. И, как это обычно происходит, когда нет образца для подражания, при собирании разрушенного, при его реконструкции допускаются ошибки, пропадают одни большие куски, появляются другие – совсем не подходящие для восстановления целого. В результате чаще всего получается чудовищный абсурд.
И потому поверьте мне, когда я говорю о том, что в ходе добросовестного восстановления картин прошлого историки узнают лишь крохи. То, что нам хотелось бы от них услышать, и то, что оставлено им для познания. И, уверяю вас, все ваши познания о том времени даже не напоминают истину об обители Ра.
Истина – вообще интересное слово…
Не могу сейчас вам сказать с полной уверенностью, чем являлось здание – храмовый комплекс, в котором мы жили, работали, ели, спали и занимались, – постройкой из камня, скрепленного строительным раствором, или иллюзией. Скорее всего, в нем сочеталось и то и другое. Поэтому я опишу его так, как воспринимал тогда, имея в виду при этом непреложный факт: в конечном итоге почти всегда разница между истиной и иллюзией настолько эфемерна, что ее и не замечаешь.
Обитель Ра располагалась в рукотворном оазисе вдали от берегов Нила, в той части египетской пустыни, которая теперь представляет собой чрезвычайно неприветливый, бесплодный кусок земли в местности, известной суровостью своей природы. Окруженный высоченными скалами из песчаника, оазис с большой высоты показался бы зеленым островом в океане песка. Финиковые пальмы и фиговые деревья росли рядом с бананами, папайей и апельсинами. С известняковых валунов низвергались водопады, образуя глубокие запруды и извилистые ручьи. Землю покрывал пышный низкий ковер стелющейся душистой травы с нежным запахом лаванды, на ощупь мягкой, как мох. Даже по прошествии тысяч лет, стоит мне подумать об обители Ра, как я сразу ощущаю этот аромат. На всем свете не растет сейчас ничего подобного.
Храмовый комплекс был огромным – думаю, больше, чем мы себе могли представить, ибо, казалось, чем больше мы открывали нового, тем больше оставалось неизведанного. В храм вели закрывавшиеся только на время церемоний резные кипарисовые двери высотой с пару этажей. Их украшали пиктограммы на древнем языке, расположенные вокруг символа нашего ремесла, трех соединяющихся уравновешенных сфер, образующих вершины треугольника. На одной створке неведомый мастер разместил две сферы, на другой – одну. Треугольник смыкался только при закрытых дверях.
И сам комплекс в плане представлял собой треугольник, пронизанный длинными прямыми коридорами, которые вели в классные комнаты, лаборатории и спальни. В каждой из вершин находились большие общие круглые залы. Все здание накрывала высокая крыша, поэтому внутренние сады с водоемами пышно разрастались в искусственном тропическом климате, созданном умелыми садовниками. Еще я помню множество разных уровней – некоторые запутанные, словно лабиринты, другие – низкие, замкнутые, способные вызвать клаустрофобию. Температурные условия каждого регулировались: когда снаружи припекало солнце, здесь становилось прохладно, а когда в пустыне задували холодные ветры, помещения комплекса наполняло тепло.
Со стен и потолка струился искусственный свет, так что мы могли работать или заниматься по вечерам. По желанию этот свет можно было выключать. Предусматривалось охлаждение продуктов. Правда, мы редко им пользовались, потому что свежей еды всегда хватало на всех. На изготовление одежды уходило так мало времени и средств, что ее не стирали, а сразу выбрасывали. Еду готовили без применения топлива и выделения тепла. Мы купались в водоемах с подогреваемой водой и пользовались собственной автоматизированной системой удаления отходов. В этом древнем, давно забытом храме, стоявшем когда-то в пустыне, мы обладали всеми современными удобствами.
Еще за два тысячелетия до моего появления в обители Ра она представляла собой загадку. В ее сводчатых мраморных залах и пропитанных солнцем галереях магия встречалась с наукой, философия – с алгеброй, чудеса и диковины относились к разряду обыденного и привычного. Многие годы спустя в Александрии появится библиотека, которую станут считать величайшей в мире. Так вот, она – лишь жалкое подобие книгохранилища, занимавшего подвалы обители Ра. Одновременно в храме жили и постигали истины не более тринадцати посвященных – лучшие, самые одаренные, тщательно отобранные Мастерами в землях Египта.
Вы спросите, о каких истинах идет речь? Ах, можно прожить жизнь и даже не услышать обо всех. Природа атомных частиц и природа человека, состав химических сплавов и тайны души. Превращение материи, источники сверхъестественных сил. Умение жить в истине и заниматься обманом. Магия. Медицина. Самодисциплина. Мастерство. Добро и зло. Гармония. Нас, мальчиков и девочек, отбирали в очень юном возрасте по качествам, которые едва ли могли постичь наши родители, и с этого времени до достижения зрелого возраста наша жизнь не выходила за пределы обители Ра. Как я припоминаю, все протекало вполне обычно: мы играли, занимались, ели и спали; у нас случались детские стычки с товарищами, мы дерзили учителям. Мы переживали моменты великой радости и глубокой боли, торжества и неудач, озарений и унижений. Мы росли, учились, любили. Заводили верных друзей и случайных сексуальных партнеров. Мы ничем не отличались от прочих детей, по крайней мере с нашей точки зрения. Мы жили в той же вселенной, что и вы сегодня; просто мы учились управлять ею при помощи кодекса правил, отличного от вашего. Мне совсем не хочется умалять значимость нашего там пребывания, грандиозность происходивших с нами перемен. Даже и теперь, стоит мне лишь закрыть глаза, я вновь испытываю невероятный восторг, охвативший меня, когда я впервые осознал законы этого мира и свою власть над ним. Позвольте мне произнести эти слова с правильной интонацией и ритмом, отбирая звуки и созданную ими гармонию, дайте мне вспомнить и произнести заклинание – ведь того, что существовало когда-то, больше нет. Смотрите, как я собираю из воздуха электричество и оно вспыхивает на моих пальцах. Разве вы не знаете, что оно находилось там всегда? А теперь я подниму камень одной силой мысли. Посмотрите, как он плавает в воздухе, подобно перышку! Позвольте мне прикоснуться к вашей руке и считать вашу память. Дайте мне приворожить вас взглядом, прошептать ваше имя и завладеть вашей волей. Мы становились мастерами магии, и магия правила миром.
Я говорю «мы», но важно понять, что не все посвященные из обители Ра обладали одинаковыми способностями. Некоторые так и не пошли дальше овладения физическими и химическими законами, позволяющими им контролировать окружающую среду; другие научились погружать пальцы в поток человеческого подсознания, стремясь познать скрытые законы, управляющие жизнью здесь, на Земле. Овладение мастерством происходило сугубо индивидуально, и каждый из нас не знал иного соперника, кроме самого себя.
Впрочем, трое с самого начала превосходили в практической магии всех остальных. Это бросалось в глаза. И, несмотря на все усилия удержаться от соблазна, честолюбию все-таки удавалось заползти в наши души. Полагаю, именно это с неизбежностью привело нас к конфликту. Но мы не стали бы искать ссор, находясь на пути овладения самым опасным и сложным из всех мистических искусств. Мы даже вообразить не могли, насколько сильно оно в конечном счете нас свяжет.
Одно дело – совершать чудеса с неодушевленными предметами, например расплавить камни или осушить ручей силой дыхания, ибо хорошо известно, что все вещи существуют одновременно во всевозможных формах и перевести их из одного состояния в другое способен любой обученный ремеслу маг. Но трансформироваться самому – такое превращение неизменно станет искушать и страшить в той или иной степени каждого практикующего мага на протяжении всей его жизни. Многие адепты, вполне компетентные во всех прочих областях, никогда не смогут достичь состояния простого Единства, без которого трансмутация в другое живое существо неосуществима. Но мы, трое воспитанников обители Ра, легко овладели этим искусством. Вероятно, слишком легко.
На протяжении тысячелетий продолжаются дебаты по поводу того, является ли трансформация в буквальном смысле физической перестройкой материи или же не менее глубоким, но гораздо менее наглядным видоизменением духа. Действительно ли я становлюсь лягушкой или просто проникаю своим сознанием в сущность ее состояния? Могу ли я это сделать с такой убедительностью, чтобы заставить других людей увидеть меня таким, каким хочу предстать перед ними – в форме лягушки? Говорю вам, что это одно и то же. Вся магия – иллюзия, а реальность такова, какой ее воспринимает человек. В том мире, где жили мы, граница между этими двумя планами существования оставалась незаметной, невидимой.
Так что, если это поможет вашему современному западному научному интеллекту облегчить понимание описываемых мной явлений, считайте, если угодно, что все это происходило от оккультного образа мышления. Что мы придумывали и заставляли увидеть других странные вещи, в которые вы отказываетесь верить. Не стану оспаривать эту точку зрения. Вы ведь знаете, что простым внушением можно остановить сердце, или сломать кость, или изменить лик времени, а это в конечном счете одно и то же для тех, чьи жизни затрагиваются.
И все же мне бы не хотелось заставлять вас думать, что исчезновение одной формы и появление другой – вещь спонтанная и что мы проделывали это из прихоти. Совсем наоборот. Большинство из нас овладевали лишь простыми формами животного мира – лягушка, рыба, птица или змея. Ах, превращение в иное существо вызывало с трудом переносимый восторг, захватывало целиком, доставляя ни с чем несравнимое наслаждение, и таило в себе реальную опасность. Полностью отдаваясь этому процессу, человек порой не стремился вернуться в прежнее состояние и скоро забывал, как это делается. Наша история богата сказками, в которых происходят подобные несчастья – превратившийся в лягушку принц, влюбленные, ставшие парой лебедей, девушка, принявшая форму дерева и не позаботившаяся об обратном превращении. О, поверьте мне, это искушение мне знакомо. Я знаю, что такое горечь выбора.
До того как попытаться превратиться в птицу, я уже освоил быструю, как молния, шелковистую, извивающуюся форму змеи с ее невероятно чувствительным обонянием, открывшим мне сотни тысяч запахов и их оттенков, о которых я раньше и не догадывался. Прежде я постиг, что значит, приняв форму гусеницы, неподвижно застыть на ветке в окружении зелени, пропитавшись зеленым цветом и словно плывя в бесконечном океане зеленого великолепия. Я пропускал через легкие воду вместо воздуха, видел в илистых водах Нила такие цвета, о которых не догадывался никто из людей. Но стать птицей… Быть поднятым дуновением ветра, видеть распростертый под крыльями мир… этого мне хотелось больше всего на свете.
Я упорно упражнялся, стремясь к точному, гармоничному состоянию небытия, которое позволило бы молекулам всего тела изменить структуру на крошечную долю, достаточную для исчезновения человеческого обличья. Потом же, повинуясь команде всемирных законов с их совершенной синхронностью, мне оставалось перевести себя в форму, которую я отчетливо представлял в уме. О, я близко к этому подошел. Бесстрастно и вполне сознательно наблюдал я, как мои пальцы вытягиваются и превращаются в перья. Я ощущал в теле пощипывание и покалывание. Легкий ветерок восхитительно шелестел перышками с нижней стороны моих едва оформившихся крыльев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Да. – Голос ее прозвучал хрипло даже для собственных ушей. В горле словно застрял ком. – Такого я не ожидала.
С его лица исчезла улыбка, и в комнате повеяло прохладой.
– Я еще не раз удивлю вас до конца вечера. За что приношу свои извинения.
Он продолжал:
– Я рыдал вместе с Нероном во время пожара Рима, я шептал Калигуле на ухо. Я присутствовал при падении Санкт-Петербурга, положив руку на плечо диктатора, поднявшегося на этой волне. Я видел, как скатываются с плеч головы с широко открытыми от изумления глазами и перерезанными артериями, из которых бьет кровь – прямо в корзины, заполненные до краев такими же головами. Обладатели их, слушавшие когда-то оперу и читавшие Мольера, вдруг становились немы, словно камень. Все очень обыденно. И никакого сияния. Совсем никакого.
Теперь его голос стал задумчивым, он погрузился в себя, вероятно вспоминая годы, прокручивающиеся в его сознании. В тишине, бросая блики на казавшееся отлитым из бронзы лицо Сонтайма, мерцал и трепетал голубоватый свет от экрана онемевшего телевизора. С громким звуком раскачивался маятник часов. Анна сидела не шевелясь и ждала.
Через мгновение он заговорил снова:
– Я слышал вопли детей, над которыми надругались солдаты. Видел, как несло и швыряло маленькие тела по вздувшейся реке – ребятишек бросили туда измученные родители, ведь они не могли прокормить всех. Я сидел по правую руку от королевы, правившей миром, и по левую – от кардинала, едва этот мир не погубившего. Я видел, как возникали и исчезали целые народы, как жили и умирали любовники. Теперь я просто… устал. Пора положить этому конец.
Анна сделала глубокий ровный вдох, пытаясь разрушить чары его голоса, точно так, как проснувшийся человек стряхивает паутину тревожного сна.
– Мистер Сонтайм, расскажите, как вы собираетесь это сделать.
Он улыбнулся, но в глазах застыла грусть.
– Вряд ли вы поймете, если я не начну с самого начала. К тому же… – Казалось, он рассматривал что-то в собственной душе. А может, опять перебирал в памяти прожитые годы. – Это очень длинная история.
Она смотрела на собеседника и ждала продолжения. И пока на них медленно, как ночь, нисходила тишина, Анна вдруг осознала, что часы перестали тикать – впервые за несколько столетий.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВЕК ТАЙН
Египет
Доисторические времена
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Представьте, что вы хотите прокрутить жизнь, как кинопленку: тут кончается тысячелетие, там рубеж столетия, вот завершился год, и еще один, и еще тысяча других… Но в конце концов дней оказывается так много, так много окончившихся и начавшихся лет, что вы уже не помните, зачем вам понадобилось их считать. А я все же считал. Я считал каждый, отмечая начало очередного нового года или нового столетия на особый лад: бокал вина, иногда беззвучный тост. Вращается Земля, меняется пейзаж. То я стою на башне замка, то на палубе плывущего по морю парусника. Вот я смотрю на вечную реку, а вот – на усеянное телами поле битвы. Вижу мерцающие огни Елисейских Полей, а в следующее мгновение – тлеющие руины погибшей цивилизации. Проходят годы, но вопрос остается. «Когда все-таки это произойдет? – спрашиваю я себя. – Тот ли это год, когда я наконец расскажу свою историю, всю целиком, от начала до конца?»
И что за дивное это было развлечение – на протяжении тысяч мелькающих лет воображать себе, как я буду рассказывать, при каких обстоятельствах и что именно заставит меня начать рассказ. Мысленно я вновь и вновь разрабатывал сценарий, внося в него изменения. С чего начать? Как лучше всего прославить или унизить себя в рассказе, как отыскать нить правды, которая в конце концов должна стать итогом жизни любого человека – даже если эта жизнь такая долгая и запутанная, как моя? И вот теперь время настало, и момент этот – как многие моменты, которые полагаешь судьбоносными, – разочаровывает. Ибо не так давно я понял, что невозможно поведать всю историю – ни сегодня, ни, наверное, когда-либо вообще. Жизнь любого человека – просто совокупность повестей, и я сейчас поведаю вам некоторые из них.
Но с чего же все началось? Иногда, я думаю, что с молодой гибкой девушки со смеющимися глазами – весьма честолюбивой. В иные моменты я точно знаю, что началось это с меланхолических настроений поэта-жреца, которого я называл когда-то другом. О чем пойдет речь: о власти женщины или мечтах мужчины? Что за темное божество придумало эту неправдоподобную сказку, чтобы потом на одном дыхании с улыбкой отослать ее в пространство? Осмелюсь ли считать, что хоть когда-то имел над ней власть?
Как видите, все началось с волшебства. Итак, я тоже вынужден начать с него.
В то далекое-далекое время я носил какое-то имя, но несколько столетий назад позабыл его окончательно, так что позвольте мне называть себя, скажем, Хэном. Вероятно, я провел детские годы в семье, подле матери и отца, но этого тоже не помню. Собственно, жизнь началась для меня в обители Ра.
Многие страницы истории человечества посвящены этой эпохе в истории Египта. Не одно поколение потратило жизни, связывая воедино разрозненные обрывки той далекой поры. И, как это обычно происходит, когда нет образца для подражания, при собирании разрушенного, при его реконструкции допускаются ошибки, пропадают одни большие куски, появляются другие – совсем не подходящие для восстановления целого. В результате чаще всего получается чудовищный абсурд.
И потому поверьте мне, когда я говорю о том, что в ходе добросовестного восстановления картин прошлого историки узнают лишь крохи. То, что нам хотелось бы от них услышать, и то, что оставлено им для познания. И, уверяю вас, все ваши познания о том времени даже не напоминают истину об обители Ра.
Истина – вообще интересное слово…
Не могу сейчас вам сказать с полной уверенностью, чем являлось здание – храмовый комплекс, в котором мы жили, работали, ели, спали и занимались, – постройкой из камня, скрепленного строительным раствором, или иллюзией. Скорее всего, в нем сочеталось и то и другое. Поэтому я опишу его так, как воспринимал тогда, имея в виду при этом непреложный факт: в конечном итоге почти всегда разница между истиной и иллюзией настолько эфемерна, что ее и не замечаешь.
Обитель Ра располагалась в рукотворном оазисе вдали от берегов Нила, в той части египетской пустыни, которая теперь представляет собой чрезвычайно неприветливый, бесплодный кусок земли в местности, известной суровостью своей природы. Окруженный высоченными скалами из песчаника, оазис с большой высоты показался бы зеленым островом в океане песка. Финиковые пальмы и фиговые деревья росли рядом с бананами, папайей и апельсинами. С известняковых валунов низвергались водопады, образуя глубокие запруды и извилистые ручьи. Землю покрывал пышный низкий ковер стелющейся душистой травы с нежным запахом лаванды, на ощупь мягкой, как мох. Даже по прошествии тысяч лет, стоит мне подумать об обители Ра, как я сразу ощущаю этот аромат. На всем свете не растет сейчас ничего подобного.
Храмовый комплекс был огромным – думаю, больше, чем мы себе могли представить, ибо, казалось, чем больше мы открывали нового, тем больше оставалось неизведанного. В храм вели закрывавшиеся только на время церемоний резные кипарисовые двери высотой с пару этажей. Их украшали пиктограммы на древнем языке, расположенные вокруг символа нашего ремесла, трех соединяющихся уравновешенных сфер, образующих вершины треугольника. На одной створке неведомый мастер разместил две сферы, на другой – одну. Треугольник смыкался только при закрытых дверях.
И сам комплекс в плане представлял собой треугольник, пронизанный длинными прямыми коридорами, которые вели в классные комнаты, лаборатории и спальни. В каждой из вершин находились большие общие круглые залы. Все здание накрывала высокая крыша, поэтому внутренние сады с водоемами пышно разрастались в искусственном тропическом климате, созданном умелыми садовниками. Еще я помню множество разных уровней – некоторые запутанные, словно лабиринты, другие – низкие, замкнутые, способные вызвать клаустрофобию. Температурные условия каждого регулировались: когда снаружи припекало солнце, здесь становилось прохладно, а когда в пустыне задували холодные ветры, помещения комплекса наполняло тепло.
Со стен и потолка струился искусственный свет, так что мы могли работать или заниматься по вечерам. По желанию этот свет можно было выключать. Предусматривалось охлаждение продуктов. Правда, мы редко им пользовались, потому что свежей еды всегда хватало на всех. На изготовление одежды уходило так мало времени и средств, что ее не стирали, а сразу выбрасывали. Еду готовили без применения топлива и выделения тепла. Мы купались в водоемах с подогреваемой водой и пользовались собственной автоматизированной системой удаления отходов. В этом древнем, давно забытом храме, стоявшем когда-то в пустыне, мы обладали всеми современными удобствами.
Еще за два тысячелетия до моего появления в обители Ра она представляла собой загадку. В ее сводчатых мраморных залах и пропитанных солнцем галереях магия встречалась с наукой, философия – с алгеброй, чудеса и диковины относились к разряду обыденного и привычного. Многие годы спустя в Александрии появится библиотека, которую станут считать величайшей в мире. Так вот, она – лишь жалкое подобие книгохранилища, занимавшего подвалы обители Ра. Одновременно в храме жили и постигали истины не более тринадцати посвященных – лучшие, самые одаренные, тщательно отобранные Мастерами в землях Египта.
Вы спросите, о каких истинах идет речь? Ах, можно прожить жизнь и даже не услышать обо всех. Природа атомных частиц и природа человека, состав химических сплавов и тайны души. Превращение материи, источники сверхъестественных сил. Умение жить в истине и заниматься обманом. Магия. Медицина. Самодисциплина. Мастерство. Добро и зло. Гармония. Нас, мальчиков и девочек, отбирали в очень юном возрасте по качествам, которые едва ли могли постичь наши родители, и с этого времени до достижения зрелого возраста наша жизнь не выходила за пределы обители Ра. Как я припоминаю, все протекало вполне обычно: мы играли, занимались, ели и спали; у нас случались детские стычки с товарищами, мы дерзили учителям. Мы переживали моменты великой радости и глубокой боли, торжества и неудач, озарений и унижений. Мы росли, учились, любили. Заводили верных друзей и случайных сексуальных партнеров. Мы ничем не отличались от прочих детей, по крайней мере с нашей точки зрения. Мы жили в той же вселенной, что и вы сегодня; просто мы учились управлять ею при помощи кодекса правил, отличного от вашего. Мне совсем не хочется умалять значимость нашего там пребывания, грандиозность происходивших с нами перемен. Даже и теперь, стоит мне лишь закрыть глаза, я вновь испытываю невероятный восторг, охвативший меня, когда я впервые осознал законы этого мира и свою власть над ним. Позвольте мне произнести эти слова с правильной интонацией и ритмом, отбирая звуки и созданную ими гармонию, дайте мне вспомнить и произнести заклинание – ведь того, что существовало когда-то, больше нет. Смотрите, как я собираю из воздуха электричество и оно вспыхивает на моих пальцах. Разве вы не знаете, что оно находилось там всегда? А теперь я подниму камень одной силой мысли. Посмотрите, как он плавает в воздухе, подобно перышку! Позвольте мне прикоснуться к вашей руке и считать вашу память. Дайте мне приворожить вас взглядом, прошептать ваше имя и завладеть вашей волей. Мы становились мастерами магии, и магия правила миром.
Я говорю «мы», но важно понять, что не все посвященные из обители Ра обладали одинаковыми способностями. Некоторые так и не пошли дальше овладения физическими и химическими законами, позволяющими им контролировать окружающую среду; другие научились погружать пальцы в поток человеческого подсознания, стремясь познать скрытые законы, управляющие жизнью здесь, на Земле. Овладение мастерством происходило сугубо индивидуально, и каждый из нас не знал иного соперника, кроме самого себя.
Впрочем, трое с самого начала превосходили в практической магии всех остальных. Это бросалось в глаза. И, несмотря на все усилия удержаться от соблазна, честолюбию все-таки удавалось заползти в наши души. Полагаю, именно это с неизбежностью привело нас к конфликту. Но мы не стали бы искать ссор, находясь на пути овладения самым опасным и сложным из всех мистических искусств. Мы даже вообразить не могли, насколько сильно оно в конечном счете нас свяжет.
Одно дело – совершать чудеса с неодушевленными предметами, например расплавить камни или осушить ручей силой дыхания, ибо хорошо известно, что все вещи существуют одновременно во всевозможных формах и перевести их из одного состояния в другое способен любой обученный ремеслу маг. Но трансформироваться самому – такое превращение неизменно станет искушать и страшить в той или иной степени каждого практикующего мага на протяжении всей его жизни. Многие адепты, вполне компетентные во всех прочих областях, никогда не смогут достичь состояния простого Единства, без которого трансмутация в другое живое существо неосуществима. Но мы, трое воспитанников обители Ра, легко овладели этим искусством. Вероятно, слишком легко.
На протяжении тысячелетий продолжаются дебаты по поводу того, является ли трансформация в буквальном смысле физической перестройкой материи или же не менее глубоким, но гораздо менее наглядным видоизменением духа. Действительно ли я становлюсь лягушкой или просто проникаю своим сознанием в сущность ее состояния? Могу ли я это сделать с такой убедительностью, чтобы заставить других людей увидеть меня таким, каким хочу предстать перед ними – в форме лягушки? Говорю вам, что это одно и то же. Вся магия – иллюзия, а реальность такова, какой ее воспринимает человек. В том мире, где жили мы, граница между этими двумя планами существования оставалась незаметной, невидимой.
Так что, если это поможет вашему современному западному научному интеллекту облегчить понимание описываемых мной явлений, считайте, если угодно, что все это происходило от оккультного образа мышления. Что мы придумывали и заставляли увидеть других странные вещи, в которые вы отказываетесь верить. Не стану оспаривать эту точку зрения. Вы ведь знаете, что простым внушением можно остановить сердце, или сломать кость, или изменить лик времени, а это в конечном счете одно и то же для тех, чьи жизни затрагиваются.
И все же мне бы не хотелось заставлять вас думать, что исчезновение одной формы и появление другой – вещь спонтанная и что мы проделывали это из прихоти. Совсем наоборот. Большинство из нас овладевали лишь простыми формами животного мира – лягушка, рыба, птица или змея. Ах, превращение в иное существо вызывало с трудом переносимый восторг, захватывало целиком, доставляя ни с чем несравнимое наслаждение, и таило в себе реальную опасность. Полностью отдаваясь этому процессу, человек порой не стремился вернуться в прежнее состояние и скоро забывал, как это делается. Наша история богата сказками, в которых происходят подобные несчастья – превратившийся в лягушку принц, влюбленные, ставшие парой лебедей, девушка, принявшая форму дерева и не позаботившаяся об обратном превращении. О, поверьте мне, это искушение мне знакомо. Я знаю, что такое горечь выбора.
До того как попытаться превратиться в птицу, я уже освоил быструю, как молния, шелковистую, извивающуюся форму змеи с ее невероятно чувствительным обонянием, открывшим мне сотни тысяч запахов и их оттенков, о которых я раньше и не догадывался. Прежде я постиг, что значит, приняв форму гусеницы, неподвижно застыть на ветке в окружении зелени, пропитавшись зеленым цветом и словно плывя в бесконечном океане зеленого великолепия. Я пропускал через легкие воду вместо воздуха, видел в илистых водах Нила такие цвета, о которых не догадывался никто из людей. Но стать птицей… Быть поднятым дуновением ветра, видеть распростертый под крыльями мир… этого мне хотелось больше всего на свете.
Я упорно упражнялся, стремясь к точному, гармоничному состоянию небытия, которое позволило бы молекулам всего тела изменить структуру на крошечную долю, достаточную для исчезновения человеческого обличья. Потом же, повинуясь команде всемирных законов с их совершенной синхронностью, мне оставалось перевести себя в форму, которую я отчетливо представлял в уме. О, я близко к этому подошел. Бесстрастно и вполне сознательно наблюдал я, как мои пальцы вытягиваются и превращаются в перья. Я ощущал в теле пощипывание и покалывание. Легкий ветерок восхитительно шелестел перышками с нижней стороны моих едва оформившихся крыльев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27