Все это обрушилось на меня одновременно, но я не мог разрешить ни одну из этих проблем. Я чувствовал, как умирала моя душа.
Пустая кровать Дженкинса стала последним, что я видел перед тем, как уснуть, и первым, когда я проснулся. Мы вместе работали и тренировались. Мы были напарниками. Дважды мы дрались с ним врукопашную. Мы были друзьями. Частью команды. «Он знал, какому риску подвергает себя» — так обычно говорили, когда кто-то из нас погибал. И я повторял это себе. Но осознавать риск смерти — это одно, а погибнуть на самом деле — совсем другое.
Я лежал неподвижно и не отрывал глаз от кровати. Когда я засыпал, на ней лежало много вещей, рядом стоял аккуратно закрытый ящик. Проснувшись, я заметил, что ящик исчез. Наверное, кто-то пришел и забрал его. Перед тем как отправиться на задание, ты разбираешь свои вещи и складываешь туда то, что в случае смерти хочешь оставить семье. Ящик Дженкинса уже отправили к нему домой. Остальное мог забрать любой желающий. Я нашел пару «Пентхаусов» и всякий хлам.
Я затолкал их под мою койку и наткнулся на собственный полупустой ящик с вещами, с письмами Селмы на случай, если она захочет получить их назад, и Кораном отца с переводом. Я открыл ящик, пролистал конверты, но не смог заставить себя читать письма и вырезки. Достал Коран и стал изучать его, как сборник ребусов. Я потратил немало времени, сравнивая подчеркнутые моим отцом строчки с английским переводом. Непростая, но выполнимая задача. Текст делился на две колонки — на арабском и английском языках. На изучение букв алфавита, которого я не знал и только начинал понимать, ушло несколько часов, а когда я закончил, мне показалось, что переведенные отрывки не имели особенно глубокого смысла. Иногда вообще казались бессмысленными.
Я прижал перевод к груди. Запомнилась только одна фраза из третьей суры, где было сказано: «Каждая душа почувствует вкус смерти».
Должно быть, мне уже встречались эти слова прежде. Когда-то я пролистал эту книгу до середины, но тогда они не имели для меня никакого значения. А теперь они коснулись моего сердца. Я испытал почти физическое ощущение. «Каждая душа почувствует вкус смерти», — прочитал я громко.
«Вкус смерти». Я нашел то, что искал. Эта душа — душа мусульманина, она способна чувствовать. Я слышал о бессмертной душе от священника моей матери и от проповедников из телешоу, но она казалась мне призрачной, как дымок, плывущий над погасшей свечой. Душа, о которой говорят в церкви, — моя душа, похоже, имела со мной мало общего, такая же далекая и таинственная, как и Господь Бог. Мне не говорили о душе, которая теперь страдала. Но в этой фразе в этой книге я нашел живую душу. Я почувствовал вкус к жизни. И если она так же чувствует вкус смерти, то это одно из важнейших переживаний в долгой жизни души. Моей души.
Это можно было объяснить сильной усталостью: я видел несуществующие цветы на болоте, находил ответы в молитве, которую не мог даже дочитать до конца. Но для меня это стало настоящим откровением, которое затрагивало каждый нерв. Пульсировало в моих венах. Возвращало к жизни, забирая страх смерти. И оно дарило покой. На мои глаза навернулись слезы, и я не стал их сдерживать. Меня никто не видел. Я уже давно не был так счастлив. Я закрыл книгу, прижал ее к груди и запомнил эту фразу, подумав, что благодаря ей смогу жить дальше.
Я не стал сообщать всему миру о своем открытии, очень личном и хрупком, не хотел рисковать, обсуждая свое откровение с кем-нибудь еще. Да и кому я мог доверять? Мог ли кто-нибудь из саудовцев подсказать мне правильный путь? Не думаю. Все они — продажные лицемеры. «Они превратили веру в ширму для своих преступлений», — читал я и понимал смысл этих слов. Могла ли нация ислама дать мне ключи к вере? Только не белому парню. Даже слова Гриффина, когда он рассказывал о себе, не тронули меня. Могут ли мудрецы дать мне больше, чем я раскрою для себя сам? Нет. Они способны толковать слова, но не доберутся до их сути. Я должен найти истину сам.
Вот так, никому ничего не объясняя, не испытывая смущения, я стал читать Коран. И делал это намного серьезнее, чем раньше. Некоторые отрывки казались лишенными смысла. Другие будоражили. Книга не была собранием библейских историй, которые легко понять. В ней скрывалась тайна, как и в шифре, с которого начинались многие главы и который я никогда не смогу разгадать. Возможно, в этом заключался особый смысл. Я находил и совершенно очевидные вещи: правила, которым должны следовать мужчины и женщины. Правила от Бога, но для людей, которые испытывают настоящую любовь и гнев, похоть и голод, счастье и страх. Правила для живых душ.
Два дня я ждал, пока нас отвезут в Джорджию, и каждую свободную минуту проводил с книгой. Вера и откровение — теперь я начинал понимать значение этих слов, и это сильно отличалось от того, что я думал о них раньше, или того, что нам внушали. Где упоминания о чадре? Я не мог их найти. Где запрет пить вино? Имелся совет не предаваться пьянству, но вино пили даже в раю. Аллах казался не каким-то чужеземным Богом, но тем Господом, которому поклонялся Моисей, кто создал в Марии чудо Девственного Рождения. Как, читая Ветхий Завет, ты словно сам прикасаешься к камням и оливковым деревьям израильской земли, так и в Коране можно почувствовать запах пустыни и жить среди племен, превратившихся после Его откровения в цивилизацию. Какой бы суровой ни была его справедливость, я мог понять ее и знал, как можно применить ее в наши дни.
Я еще не молился, еще недостаточно изучил веру. Это служило мне оправданием. Но было и кое-что еще: я хотел до конца осознать, что значит молиться по-настоящему.
В самолете из Рияда на базу «Хантер» я сидел в последнем ряду, с включенной лампой. Пока все остальные спали, просматривал фрагменты, которые вызывали у меня затруднения, или особенно трогали, или просто помогали представить картину нового мира, который я создавал. Я снова и снова просматривал сноски внизу страниц, но не для того, чтобы прочитать комментарии переводчика, а чтобы узнать, кем были эти люди, о которых я читал. Нашел ссылки на ближайших последователей Мухаммеда: Абу Бакра, Али, Отмана. И их жен.
Глаза заволокла пелена, когда я опустил их на неосвещенную часть страницы. Одно из священных имен всплыло у меня в голове, а вместе с ним часть воспоминаний, от которых я хотел избавиться. Это случилось через несколько недель после нашего разрыва с Джози. Тогда я с Дженкинсом... эх, Дженкинс... отправился в бар «Кантон-Инн», находившийся за пределами Саванны. Здесь можно было выпить, при желании снять корейскую или филиппинскую проститутку и забыться. Дженкинс считал, что именно это мне и нужно.
Одну из женщин в баре звали Гирли. Она сама так сказала и засмеялась. Я не поверил. Но она поднесла руку к горлу и достала тонкую золотую цепочку, на которой действительно было написано «Г-и-р-л-и». Я отхлебнул пиво и улыбнулся.
— Потанцуем? — предложила она.
Мне не хотелось.
— Пошли, солдатик. Ты должен танцевать. Посмотри, какие у тебя ноги. — Она просунула мне руку между ног. Затем обернулась и подмигнула другой девушке.
— Нет, нет, — засмеялся я. — Нет! — И схватил ее за руку.
Она была немного выше и миловиднее других девушек.
— Ты такой большооой, — протянула она.
— Ты, наверное, всем это говоришь?
Дженкинс не смог сдержать смех, пиво выплеснулось у него через рот и нос.
— Эй, — сказал он, вытирая лицо рукой, — будь хорошим мальчиком, Курт.
— Пойдем, Курт, — назвала она меня по имени. — Потанцуй со мной.
Взяла меня за руки и потянула за собой. На этот раз я поддался. И мне это понравилось. Мне казалось, будто я попал в кино. Дешевая светомузыка на танцполе пробивалась сквозь густой дым. Это напоминало сцену из фильма с Чаком Норрисом про Вьетнам, как раз перед началом боевых действий. Гирли пришла с двумя подругами, тоже филиппинками. Одна из них сидела за барной стойкой, в углу, крутя в руках помятую пачку сигарет. Другая была рябой, что не скрывало даже слабое освещение, ее сонные глаза, узкие губы и приплюснутый нос придавали ей сходство с диковинной ящерицей. Она клеилась к Дженкинсу, крепко прижималась к нему, извивалась всем телом, и он, как мог, отвечал ей взаимностью.
— Ты любишь «Дорз»? — спросил я Гирли.
— Конечно, конечно, Джим Моррисон.
— Я вспомнил «Апокалипсис сегодня».
— Что? — не поняла она.
Но «Дорз» в ту ночь не ставили. Зазвучала новая песня, что-то в стиле кантри в исполнении Гарта Брукса.
— Гирли, я правда не могу. Давай посидим где-нибудь, только не здесь.
— Не хочется. Купи мне выпить.
— Один стакан.
— Шампанского.
— Я сам выберу.
— Шампанского, — повторила она.
Люди на танцполе выстроились в один ряд. Некоторые филиппинские девушки, одетые в джинсы и ботинки, знали все движения танца. Взявшись за руки со своими партнерами, они двигались плавно, как танцоры из телешоу. Девушки, для которых не нашлось партнеров, танцевали друг с другом, лишь бы не уходить с площадки.
На Гирли была рубашка в ковбойском стиле, с концами, завязанными в узел над пупком. Коротко обрезанные джинсы плотно облегали бедра.
— Где ты взяла такие ноги?
— Что? — Она коснулась губами моего уха. — Что? — спросила она и провела по кончику уха языком так, что волосы встали дыбом у меня на затылке и мне захотелось кричать.
— Мне шампанское или коктейль «зомби», — потребовала она.
Десять долларов бокал. Но какая, к черту, разница! Мне никогда не нравились эти прелюдии, все эти хождения вокруг да около. Но я не из тех солдат, кто может просто сказать: «Давай трахнемся». Я заказал себе еще кружку пива, наблюдая за намечавшейся в другом конце бара заварушкой.
В дыре вроде «Кантон-Инн» ни один вечер не обходится без драки. И одна как раз была на подходе. Я не ожидал, что это произойдет так быстро. Рыжий парень получил разбитой бутылкой в лицо. Один сукин сын, сидевший позади него — маленький, смуглый мужичок с татуировкой в виде черепа на правой руке, — полоснул парня «розочкой» вдоль носа, едва не задев глаза. Мне даже стало страшно за него — хорошо, что он не ослеп. Приятель рыжего ударил мужчину с татуировкой ножом в спину.
Я не имел отношения к этой драке. И не хотел ввязываться. Но кровь и страх всегда возбуждают.
— Пошли, Гирли. Нам здесь нечего делать.
Она ничего не сказала, но не сопротивлялась, когда я потащил ее к двери, подальше от драки, не отрывая глаз от развернувшегося в мерцающих лучах прожекторов действа. Когда мы оказались на парковке, она остановилась и попыталась оттолкнуть меня, но несильно. Девушка глубоко вздохнула, на секунду мне даже показалось, что она больна. Прислонилась к моей машине, закрыла глаза и постаралась отдышаться.
— Это ужасно. Зачем они это делают?
— Поехали.
— Куда?
— Не знаю. В «Макдоналдс». В «Бодженглс». Куда хочешь. Давай уйдем, пока сюда не приехала полиция или...
Тут из дверей бара вылетел татуированный мужчина. Он дико озирался, словно опасаясь преследования. В серовато-желтом свете его рубашка, кожа под ней и брюки чернели от крови.
Машина резко сорвалась с места. Адреналин и желание переполняли меня, и несколько минут я ехал, вцепившись обеими руками в руль, чтобы успокоиться. «Не против, если я буду просто вести машину?» — спросил я через некоторое время. Гирли прижалась ко мне всем телом, как кошка.
— Ты из Филиппин?
— Ага, — протянула она.
— Откуда?
— Ты знаешь Филиппины?
— Манила. Сабик-Бэй.
— Минданао?
— Кажется, слышал что-то.
— Почему ты спрашиваешь?
— Просто хочу поговорить. — Я чувствовал, как у меня все твердело от одного прикосновения к ней.
— У меня есть идея получше. — Она медленно расстегивала мне молнию.
Я старался сосредоточиться на дороге, чувствуя, как она добирается до моей плоти и начинает целовать ее.
— Тебе нравится?
— Да, нравится. Но я не могу делать это и вести машину.
Я запустил пальцы ей в волосы. Она выпрямилась и села рядом. Мы отъехали от Аберкорна миль на десять, мимо нас проносились парковки с новенькими автомобилями. Было поздно, и все заведения закрылись. Летняя ночь, теплая, как вода в ванне, просачивалась в окна машины. Я свернул на дорогу, ведущую к парку подержанных машин, обогнул цепь около входа и остановился позади офиса. Единственным источником света здесь была луна. Как только я выключил двигатель, Гирли снова склонилась надо мной и взяла настолько глубоко, насколько позволяли ее глотка и рот.
Я снова поднял ее голову и поцеловал. Девушка оказалась такой маленькой, что я легко мог подхватить ее на руки. Секунду она сопротивлялась, пытаясь вырваться и вернуться к начатому делу, но мне это было не нужно. Я целовал ее лицо, шею, и она положила голову на сгиб моей левой руки. Засунула мне в рот язык, но я осторожно отстранился от него, лишь слегка соприкасаясь кончиком своего языка с ее. Она хихикнула. Я засмеялся. От нее пахло потом, мылом и чем-то еще, возможно жасмином. Я стал расстегивать зубами перламутровые кнопки на ее рубашке, правой рукой развязал узел, лаская языком кончики ее сосков, потом расстегнул и снял с нее джинсы. Она высвободила ноги и развела их так широко, словно собиралась поприветствовать весь мир. Я обхватил ее сзади, почувствовал ягодицы, а затем просунул пальцы в горячее, мокрое место между ее ног. Там не было никаких волос. Ничто не покрывало влажную, скользкую гладь вагины.
— Иди ко мне, — сказал я. — Иди!
— У тебя есть презерватив?
— Иди сюда!
— У меня есть. — Она нащупала правой рукой свою сумку на полу «новы». Я держал ее левую руку, но она даже не пыталась освободиться. Гирли надорвала край упаковки зубами, надела на меня презерватив и подняла ноги, приглашая меня. Я держал ее за руки.
— Давай сверху. — Я поднял ее над собой, чувствуя, как ее мышцы сжимаются вокруг меня. Женское тело блестело от пота, а маленькие твердые соски казались черными на фоне освещенных лунным светом серебристых грудей, она напрягла мышцы живота, чувствуя, что поймала меня внутри себя.
— Ты кончаешь, — сказала она. — Ты кончаешь!
— Нет, еще нет!
Она наклонилась, обняла меня за шею, отбросила мои руки в стороны и стала совершать осторожные, круговые движения. Я обхватил ее сзади, нежно лаская и массируя обеими руками.
— Гирли? — Я посмотрел на золотую цепочку вокруг ее шеи. — Тебя зовут Гирли?
— Многих филиппинских девушек зовут Гирли.
— А тебя?
— Может, и нет.
Я вошел в нее еще глубже. Она опустила голову мне на плечо и сосредоточилась, заставляя меня ощущать каждый дюйм внутри ее тела.
— Может, и нет? Тогда как?
— Знаешь имя Айша?
— Айша?
Секунду она молчала, затем повторила медленно по буквам, стараясь не сбиться с ритма.
— Ты слышал о Мухаммеде?
Я не верил своим ушам. Отстранился и посмотрел ей в лицо. Ее глаза были закрыты. Трудно было сказать, о чем она думает.
— Да.
— Правда?
— Слушай, а может, я — мусульманин?
— Ты — мешок с дерьмом. — Она покусывала мое ухо, сжимая меня еще сильнее.
— Продолжай.
— Мухаммед — старый мужчина... у него много жен. Он любит трахаться... все время... а самая молодая из его жен... Айша... он ее так любит.
Мой пах вспотел, я был невероятно возбужден, но все еще не готов кончить. Только не сейчас.
— А знаешь... сколько лет было Айше? — Она медленно поднималась надо мной, разводя мои руки в стороны, затем снова опускаясь. — Знаешь?.. Десять лет... маленькая Айша... такая хорошая девочка... такая маленькая девочка...
Она стала дрожать. Всхлипывать. И плакала до тех пор, пока все не закончилось.
* * *
Я проснулся на рассвете. Ощутил под собой липкое виниловое сиденье, в воздухе пахло сексом и летним югом.
— С тобой все хорошо? — спросил я.
— Да. Отлично.
— Расскажи мне еще о Пророке.
— Я все это придумала, Джек.
— Курт.
— Солдат, я это все сочинила.
Она открыла дверь и вышла из машины, надевая рубашку и джинсы, повернула зеркало, посмотрела на себя, потом запустила пальцы в волосы и растрясла их.
— Отвези меня домой, — потребовала она, держа в зубах шпильки.
— Айша?
— Меня зовут Гирли. Будешь платить наличными или по кредитке?
* * *
Я сидел в полудреме в пассажирском отсеке «С-5А», а эти картины мелькали перед глазами, как будто на экране кинотеатра. Я понимал, что это всего лишь быстрый секс. Но даже сейчас, и в особенности сейчас, воспоминания о том дне вызывают у меня глубокое, отчаянное чувство своей нечистоты.
Глава 12
— Курт? Заходи. Как у тебя дела?
— Спасибо, Тайлер. Все хорошо.
— К сожалению, кроме меня, дома никого нет. Леди уехали.
— И это в воскресный день?
— Будешь что-нибудь?
Мы разговаривали на большой кухне. Я провел здесь много времени, когда встречался с нею, и по-прежнему чувствовал себя как дома, хотя наши отношения с Джози закончились так давно, что я едва мог о них вспомнить.
— Могу чем-нибудь помочь тебе, Курт? — Отец Джози налил мне стакан холодного сладкого чая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Пустая кровать Дженкинса стала последним, что я видел перед тем, как уснуть, и первым, когда я проснулся. Мы вместе работали и тренировались. Мы были напарниками. Дважды мы дрались с ним врукопашную. Мы были друзьями. Частью команды. «Он знал, какому риску подвергает себя» — так обычно говорили, когда кто-то из нас погибал. И я повторял это себе. Но осознавать риск смерти — это одно, а погибнуть на самом деле — совсем другое.
Я лежал неподвижно и не отрывал глаз от кровати. Когда я засыпал, на ней лежало много вещей, рядом стоял аккуратно закрытый ящик. Проснувшись, я заметил, что ящик исчез. Наверное, кто-то пришел и забрал его. Перед тем как отправиться на задание, ты разбираешь свои вещи и складываешь туда то, что в случае смерти хочешь оставить семье. Ящик Дженкинса уже отправили к нему домой. Остальное мог забрать любой желающий. Я нашел пару «Пентхаусов» и всякий хлам.
Я затолкал их под мою койку и наткнулся на собственный полупустой ящик с вещами, с письмами Селмы на случай, если она захочет получить их назад, и Кораном отца с переводом. Я открыл ящик, пролистал конверты, но не смог заставить себя читать письма и вырезки. Достал Коран и стал изучать его, как сборник ребусов. Я потратил немало времени, сравнивая подчеркнутые моим отцом строчки с английским переводом. Непростая, но выполнимая задача. Текст делился на две колонки — на арабском и английском языках. На изучение букв алфавита, которого я не знал и только начинал понимать, ушло несколько часов, а когда я закончил, мне показалось, что переведенные отрывки не имели особенно глубокого смысла. Иногда вообще казались бессмысленными.
Я прижал перевод к груди. Запомнилась только одна фраза из третьей суры, где было сказано: «Каждая душа почувствует вкус смерти».
Должно быть, мне уже встречались эти слова прежде. Когда-то я пролистал эту книгу до середины, но тогда они не имели для меня никакого значения. А теперь они коснулись моего сердца. Я испытал почти физическое ощущение. «Каждая душа почувствует вкус смерти», — прочитал я громко.
«Вкус смерти». Я нашел то, что искал. Эта душа — душа мусульманина, она способна чувствовать. Я слышал о бессмертной душе от священника моей матери и от проповедников из телешоу, но она казалась мне призрачной, как дымок, плывущий над погасшей свечой. Душа, о которой говорят в церкви, — моя душа, похоже, имела со мной мало общего, такая же далекая и таинственная, как и Господь Бог. Мне не говорили о душе, которая теперь страдала. Но в этой фразе в этой книге я нашел живую душу. Я почувствовал вкус к жизни. И если она так же чувствует вкус смерти, то это одно из важнейших переживаний в долгой жизни души. Моей души.
Это можно было объяснить сильной усталостью: я видел несуществующие цветы на болоте, находил ответы в молитве, которую не мог даже дочитать до конца. Но для меня это стало настоящим откровением, которое затрагивало каждый нерв. Пульсировало в моих венах. Возвращало к жизни, забирая страх смерти. И оно дарило покой. На мои глаза навернулись слезы, и я не стал их сдерживать. Меня никто не видел. Я уже давно не был так счастлив. Я закрыл книгу, прижал ее к груди и запомнил эту фразу, подумав, что благодаря ей смогу жить дальше.
Я не стал сообщать всему миру о своем открытии, очень личном и хрупком, не хотел рисковать, обсуждая свое откровение с кем-нибудь еще. Да и кому я мог доверять? Мог ли кто-нибудь из саудовцев подсказать мне правильный путь? Не думаю. Все они — продажные лицемеры. «Они превратили веру в ширму для своих преступлений», — читал я и понимал смысл этих слов. Могла ли нация ислама дать мне ключи к вере? Только не белому парню. Даже слова Гриффина, когда он рассказывал о себе, не тронули меня. Могут ли мудрецы дать мне больше, чем я раскрою для себя сам? Нет. Они способны толковать слова, но не доберутся до их сути. Я должен найти истину сам.
Вот так, никому ничего не объясняя, не испытывая смущения, я стал читать Коран. И делал это намного серьезнее, чем раньше. Некоторые отрывки казались лишенными смысла. Другие будоражили. Книга не была собранием библейских историй, которые легко понять. В ней скрывалась тайна, как и в шифре, с которого начинались многие главы и который я никогда не смогу разгадать. Возможно, в этом заключался особый смысл. Я находил и совершенно очевидные вещи: правила, которым должны следовать мужчины и женщины. Правила от Бога, но для людей, которые испытывают настоящую любовь и гнев, похоть и голод, счастье и страх. Правила для живых душ.
Два дня я ждал, пока нас отвезут в Джорджию, и каждую свободную минуту проводил с книгой. Вера и откровение — теперь я начинал понимать значение этих слов, и это сильно отличалось от того, что я думал о них раньше, или того, что нам внушали. Где упоминания о чадре? Я не мог их найти. Где запрет пить вино? Имелся совет не предаваться пьянству, но вино пили даже в раю. Аллах казался не каким-то чужеземным Богом, но тем Господом, которому поклонялся Моисей, кто создал в Марии чудо Девственного Рождения. Как, читая Ветхий Завет, ты словно сам прикасаешься к камням и оливковым деревьям израильской земли, так и в Коране можно почувствовать запах пустыни и жить среди племен, превратившихся после Его откровения в цивилизацию. Какой бы суровой ни была его справедливость, я мог понять ее и знал, как можно применить ее в наши дни.
Я еще не молился, еще недостаточно изучил веру. Это служило мне оправданием. Но было и кое-что еще: я хотел до конца осознать, что значит молиться по-настоящему.
В самолете из Рияда на базу «Хантер» я сидел в последнем ряду, с включенной лампой. Пока все остальные спали, просматривал фрагменты, которые вызывали у меня затруднения, или особенно трогали, или просто помогали представить картину нового мира, который я создавал. Я снова и снова просматривал сноски внизу страниц, но не для того, чтобы прочитать комментарии переводчика, а чтобы узнать, кем были эти люди, о которых я читал. Нашел ссылки на ближайших последователей Мухаммеда: Абу Бакра, Али, Отмана. И их жен.
Глаза заволокла пелена, когда я опустил их на неосвещенную часть страницы. Одно из священных имен всплыло у меня в голове, а вместе с ним часть воспоминаний, от которых я хотел избавиться. Это случилось через несколько недель после нашего разрыва с Джози. Тогда я с Дженкинсом... эх, Дженкинс... отправился в бар «Кантон-Инн», находившийся за пределами Саванны. Здесь можно было выпить, при желании снять корейскую или филиппинскую проститутку и забыться. Дженкинс считал, что именно это мне и нужно.
Одну из женщин в баре звали Гирли. Она сама так сказала и засмеялась. Я не поверил. Но она поднесла руку к горлу и достала тонкую золотую цепочку, на которой действительно было написано «Г-и-р-л-и». Я отхлебнул пиво и улыбнулся.
— Потанцуем? — предложила она.
Мне не хотелось.
— Пошли, солдатик. Ты должен танцевать. Посмотри, какие у тебя ноги. — Она просунула мне руку между ног. Затем обернулась и подмигнула другой девушке.
— Нет, нет, — засмеялся я. — Нет! — И схватил ее за руку.
Она была немного выше и миловиднее других девушек.
— Ты такой большооой, — протянула она.
— Ты, наверное, всем это говоришь?
Дженкинс не смог сдержать смех, пиво выплеснулось у него через рот и нос.
— Эй, — сказал он, вытирая лицо рукой, — будь хорошим мальчиком, Курт.
— Пойдем, Курт, — назвала она меня по имени. — Потанцуй со мной.
Взяла меня за руки и потянула за собой. На этот раз я поддался. И мне это понравилось. Мне казалось, будто я попал в кино. Дешевая светомузыка на танцполе пробивалась сквозь густой дым. Это напоминало сцену из фильма с Чаком Норрисом про Вьетнам, как раз перед началом боевых действий. Гирли пришла с двумя подругами, тоже филиппинками. Одна из них сидела за барной стойкой, в углу, крутя в руках помятую пачку сигарет. Другая была рябой, что не скрывало даже слабое освещение, ее сонные глаза, узкие губы и приплюснутый нос придавали ей сходство с диковинной ящерицей. Она клеилась к Дженкинсу, крепко прижималась к нему, извивалась всем телом, и он, как мог, отвечал ей взаимностью.
— Ты любишь «Дорз»? — спросил я Гирли.
— Конечно, конечно, Джим Моррисон.
— Я вспомнил «Апокалипсис сегодня».
— Что? — не поняла она.
Но «Дорз» в ту ночь не ставили. Зазвучала новая песня, что-то в стиле кантри в исполнении Гарта Брукса.
— Гирли, я правда не могу. Давай посидим где-нибудь, только не здесь.
— Не хочется. Купи мне выпить.
— Один стакан.
— Шампанского.
— Я сам выберу.
— Шампанского, — повторила она.
Люди на танцполе выстроились в один ряд. Некоторые филиппинские девушки, одетые в джинсы и ботинки, знали все движения танца. Взявшись за руки со своими партнерами, они двигались плавно, как танцоры из телешоу. Девушки, для которых не нашлось партнеров, танцевали друг с другом, лишь бы не уходить с площадки.
На Гирли была рубашка в ковбойском стиле, с концами, завязанными в узел над пупком. Коротко обрезанные джинсы плотно облегали бедра.
— Где ты взяла такие ноги?
— Что? — Она коснулась губами моего уха. — Что? — спросила она и провела по кончику уха языком так, что волосы встали дыбом у меня на затылке и мне захотелось кричать.
— Мне шампанское или коктейль «зомби», — потребовала она.
Десять долларов бокал. Но какая, к черту, разница! Мне никогда не нравились эти прелюдии, все эти хождения вокруг да около. Но я не из тех солдат, кто может просто сказать: «Давай трахнемся». Я заказал себе еще кружку пива, наблюдая за намечавшейся в другом конце бара заварушкой.
В дыре вроде «Кантон-Инн» ни один вечер не обходится без драки. И одна как раз была на подходе. Я не ожидал, что это произойдет так быстро. Рыжий парень получил разбитой бутылкой в лицо. Один сукин сын, сидевший позади него — маленький, смуглый мужичок с татуировкой в виде черепа на правой руке, — полоснул парня «розочкой» вдоль носа, едва не задев глаза. Мне даже стало страшно за него — хорошо, что он не ослеп. Приятель рыжего ударил мужчину с татуировкой ножом в спину.
Я не имел отношения к этой драке. И не хотел ввязываться. Но кровь и страх всегда возбуждают.
— Пошли, Гирли. Нам здесь нечего делать.
Она ничего не сказала, но не сопротивлялась, когда я потащил ее к двери, подальше от драки, не отрывая глаз от развернувшегося в мерцающих лучах прожекторов действа. Когда мы оказались на парковке, она остановилась и попыталась оттолкнуть меня, но несильно. Девушка глубоко вздохнула, на секунду мне даже показалось, что она больна. Прислонилась к моей машине, закрыла глаза и постаралась отдышаться.
— Это ужасно. Зачем они это делают?
— Поехали.
— Куда?
— Не знаю. В «Макдоналдс». В «Бодженглс». Куда хочешь. Давай уйдем, пока сюда не приехала полиция или...
Тут из дверей бара вылетел татуированный мужчина. Он дико озирался, словно опасаясь преследования. В серовато-желтом свете его рубашка, кожа под ней и брюки чернели от крови.
Машина резко сорвалась с места. Адреналин и желание переполняли меня, и несколько минут я ехал, вцепившись обеими руками в руль, чтобы успокоиться. «Не против, если я буду просто вести машину?» — спросил я через некоторое время. Гирли прижалась ко мне всем телом, как кошка.
— Ты из Филиппин?
— Ага, — протянула она.
— Откуда?
— Ты знаешь Филиппины?
— Манила. Сабик-Бэй.
— Минданао?
— Кажется, слышал что-то.
— Почему ты спрашиваешь?
— Просто хочу поговорить. — Я чувствовал, как у меня все твердело от одного прикосновения к ней.
— У меня есть идея получше. — Она медленно расстегивала мне молнию.
Я старался сосредоточиться на дороге, чувствуя, как она добирается до моей плоти и начинает целовать ее.
— Тебе нравится?
— Да, нравится. Но я не могу делать это и вести машину.
Я запустил пальцы ей в волосы. Она выпрямилась и села рядом. Мы отъехали от Аберкорна миль на десять, мимо нас проносились парковки с новенькими автомобилями. Было поздно, и все заведения закрылись. Летняя ночь, теплая, как вода в ванне, просачивалась в окна машины. Я свернул на дорогу, ведущую к парку подержанных машин, обогнул цепь около входа и остановился позади офиса. Единственным источником света здесь была луна. Как только я выключил двигатель, Гирли снова склонилась надо мной и взяла настолько глубоко, насколько позволяли ее глотка и рот.
Я снова поднял ее голову и поцеловал. Девушка оказалась такой маленькой, что я легко мог подхватить ее на руки. Секунду она сопротивлялась, пытаясь вырваться и вернуться к начатому делу, но мне это было не нужно. Я целовал ее лицо, шею, и она положила голову на сгиб моей левой руки. Засунула мне в рот язык, но я осторожно отстранился от него, лишь слегка соприкасаясь кончиком своего языка с ее. Она хихикнула. Я засмеялся. От нее пахло потом, мылом и чем-то еще, возможно жасмином. Я стал расстегивать зубами перламутровые кнопки на ее рубашке, правой рукой развязал узел, лаская языком кончики ее сосков, потом расстегнул и снял с нее джинсы. Она высвободила ноги и развела их так широко, словно собиралась поприветствовать весь мир. Я обхватил ее сзади, почувствовал ягодицы, а затем просунул пальцы в горячее, мокрое место между ее ног. Там не было никаких волос. Ничто не покрывало влажную, скользкую гладь вагины.
— Иди ко мне, — сказал я. — Иди!
— У тебя есть презерватив?
— Иди сюда!
— У меня есть. — Она нащупала правой рукой свою сумку на полу «новы». Я держал ее левую руку, но она даже не пыталась освободиться. Гирли надорвала край упаковки зубами, надела на меня презерватив и подняла ноги, приглашая меня. Я держал ее за руки.
— Давай сверху. — Я поднял ее над собой, чувствуя, как ее мышцы сжимаются вокруг меня. Женское тело блестело от пота, а маленькие твердые соски казались черными на фоне освещенных лунным светом серебристых грудей, она напрягла мышцы живота, чувствуя, что поймала меня внутри себя.
— Ты кончаешь, — сказала она. — Ты кончаешь!
— Нет, еще нет!
Она наклонилась, обняла меня за шею, отбросила мои руки в стороны и стала совершать осторожные, круговые движения. Я обхватил ее сзади, нежно лаская и массируя обеими руками.
— Гирли? — Я посмотрел на золотую цепочку вокруг ее шеи. — Тебя зовут Гирли?
— Многих филиппинских девушек зовут Гирли.
— А тебя?
— Может, и нет.
Я вошел в нее еще глубже. Она опустила голову мне на плечо и сосредоточилась, заставляя меня ощущать каждый дюйм внутри ее тела.
— Может, и нет? Тогда как?
— Знаешь имя Айша?
— Айша?
Секунду она молчала, затем повторила медленно по буквам, стараясь не сбиться с ритма.
— Ты слышал о Мухаммеде?
Я не верил своим ушам. Отстранился и посмотрел ей в лицо. Ее глаза были закрыты. Трудно было сказать, о чем она думает.
— Да.
— Правда?
— Слушай, а может, я — мусульманин?
— Ты — мешок с дерьмом. — Она покусывала мое ухо, сжимая меня еще сильнее.
— Продолжай.
— Мухаммед — старый мужчина... у него много жен. Он любит трахаться... все время... а самая молодая из его жен... Айша... он ее так любит.
Мой пах вспотел, я был невероятно возбужден, но все еще не готов кончить. Только не сейчас.
— А знаешь... сколько лет было Айше? — Она медленно поднималась надо мной, разводя мои руки в стороны, затем снова опускаясь. — Знаешь?.. Десять лет... маленькая Айша... такая хорошая девочка... такая маленькая девочка...
Она стала дрожать. Всхлипывать. И плакала до тех пор, пока все не закончилось.
* * *
Я проснулся на рассвете. Ощутил под собой липкое виниловое сиденье, в воздухе пахло сексом и летним югом.
— С тобой все хорошо? — спросил я.
— Да. Отлично.
— Расскажи мне еще о Пророке.
— Я все это придумала, Джек.
— Курт.
— Солдат, я это все сочинила.
Она открыла дверь и вышла из машины, надевая рубашку и джинсы, повернула зеркало, посмотрела на себя, потом запустила пальцы в волосы и растрясла их.
— Отвези меня домой, — потребовала она, держа в зубах шпильки.
— Айша?
— Меня зовут Гирли. Будешь платить наличными или по кредитке?
* * *
Я сидел в полудреме в пассажирском отсеке «С-5А», а эти картины мелькали перед глазами, как будто на экране кинотеатра. Я понимал, что это всего лишь быстрый секс. Но даже сейчас, и в особенности сейчас, воспоминания о том дне вызывают у меня глубокое, отчаянное чувство своей нечистоты.
Глава 12
— Курт? Заходи. Как у тебя дела?
— Спасибо, Тайлер. Все хорошо.
— К сожалению, кроме меня, дома никого нет. Леди уехали.
— И это в воскресный день?
— Будешь что-нибудь?
Мы разговаривали на большой кухне. Я провел здесь много времени, когда встречался с нею, и по-прежнему чувствовал себя как дома, хотя наши отношения с Джози закончились так давно, что я едва мог о них вспомнить.
— Могу чем-нибудь помочь тебе, Курт? — Отец Джози налил мне стакан холодного сладкого чая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32