Я стащил с себя одеяло. Я чувствовал еще некоторую усталость, но яркий солнечный свет отгонял сонливость. Мне, раненому, было приятно лежать в постели и чувствовать, как возвращаются силы. И не так уж сильно я ранен. Швы крепко сжимали рану. А силы все прибывали. Да, хорошо...
Бобби вернулся с купленной одеждой. Я натянул на себя голубые джинсы – странно было ощущать, что они сухие, – рабочую рубашку, грубые башмаки, какие носят фермеры; при каждом шаге я чувствовал, как они соединяют меня с землей. Хотя башмаки были очень тяжелыми, я уже не ощущал усталости, и мне было довольно приятно поднимать ноги, обремененные тяжестью.
Я взял свой комбинезон, скомкал его. И мы с Бобби, одетые как типичные фермеры, спустились по лестнице на первый этаж. Было восхитительно чувствовать на себе сухую одежду.
Хозяйка гостиницы, которую раньше назвали бы постоялым двором, занималась уборкой.
– Я не знаю, куда это выбросить, – сказал я. – Вы не поможете?
И протянул ей свой свернутый комбинезон, весь измазанный высохшей кровью.
Она взглянула на меня:
– Помогу. Это, действительно, остается только выбросить.
– Да. Эта одежка уже ни к чему не пригодна. Сжечь ее – и все.
– Придется так и сделать. Даже на тряпки это нельзя пустить. – И она улыбнулась. А мы улыбнулись в ответ.
Мы с Бобби сели в машину Дрю и поехали в больницу. Рядом с ней стояли две полицейские машины.
– Ну, держись, – сказал я. – И помни, о чем мы говорили.
Мы зашли в здание, и какой-то человек в белом халате проводил нас в палату, где лежал Льюис. В палате стояли трое полицейских. Они тихо переговаривались, ковыряя во рту зубочистками. Льюис, который либо просто спал, либо еще находился под воздействием наркоза, лежал на койке в углу большой пустой палаты. Нижняя половина его тела была укрыта простыней, которая особым образом поддерживалась на весу так, чтобы не касаться тела. Рядом с ним сидел врач с соломенными волосами – тот самый, который занимался моей раной, – и опять что-то писал. Услышав мои тяжелые шаги, он повернул голову.
– А, привет, покоритель стихий. Как спалось?
– Нормально. Лучше, чем на берегу реки.
– Швы держатся?
– Держатся. Вы меня так крепко сшили, что я уже не расползусь. Ничего не залазит в рану и ничего из нее не вылазит.
– Хорошо, – сказал он, неожиданно посерьезнев; мне нравилось то, как он становился серьезным, когда речь заходила о вещах профессиональных.
Льюис вернулся к нам, в этот мир, раньше, чем я успел сказать что-нибудь еще. Верхняя часть его тела вдруг ожила; он выходил из сна, будто совершал какое-то мускульное усилие. Резко обозначились вены на его бицепсах – как на рисунке из анатомического атласа, – и он открыл глаза.
Я повернулся к полицейским:
– Вы уже с ним говорили?
– Нет, – ответил один из полицейских. – Мы ждали, пока он очнется.
– Похоже, он уже очнулся, – сказал я. – Или вот-вот очнется. Подождите еще минутку.
Льюис смотрел прямо на меня.
– Привет, Тарзан, – сказал я. – Как там дела, в мире Великого Белого Доктора?
– Очень бело, – ответил он.
– Что там с тобой делали?
– Это ты мне должен рассказать, что со мной делали. Нога – будто свинцом налита. И в ней гуляет боль. Но я лежу в чистой постели, крови нет, нет и этого скрежета внутри меня, когда я двигаюсь. Так что, думаю, все в порядке.
Я стал так, чтобы находиться между Льюисом и полицейскими, наклонился очень низко к нему – голова к голове – и подмигнул. Он подмигнул мне в ответ, но так, что всякий, кто точно не знал бы, что он подмигивает, не догадался бы об этом.
– В эту реку мы больше не полезем, приятель, – сказал он. – По крайней мере, сегодня.
Льюис, сам того не подозревая, дал мне возможность сообщить ему то, что мне было нужно. И я не упустил эту возможность; при этом я надеялся, что все слышали его слова.
– Все полетело кувырком, – сказал я. – А Дрю погиб. Ты помнишь, как я тебе говорил об этом?
– Вроде помню, – ответил он. – После того, как мы перевернулись, а потом поплыли снова, я чувствовал, что его уже в байдарке нет. Это я помню точно.
– А ты помнишь это облако брызг между двух камней? – спросил я.
– Ну так, смутно. Это произошло именно там?
– Дрю утонул после того, как мы перевернулись во второй раз, в последних порогах, – сказал я медленно. – В первый раз, когда ваше корыто перевернулось, мы выловили тебя со сломанной ногой. Там, помнишь, вверх по течению. Я поймал вторую байдарку, мы загрузили тебя в нее и поплыли дальше. А по дороге перевернулись еще раз, в тех порогах, где висело это водяное облако... Там и погиб Дрю.
– Я ничего не видел, кроме воды. Я смотрел вверх и не видел даже неба.
– Да, ничего не было видно, даже неба, – сказал я.
– Даже неба.
Я развернулся своим залатанным боком к полицейскому, который стоял ко мне ближе всех.
– Вы сами увидите. Сразу поймете, о чем говорит Льюис.
– Вы не подождете немножко за дверью, а? – сказал один из полицейских – я его раньше не видел.
Мы вышли из палаты и пошли по коридору. Но самое главное было сделано – Льюис получил предупреждение; я был уверен, что он понял, что я хотел ему сказать. И получил вовремя.
Ни я, ни Бобби не успели побриться, и хотя мы, наверное, выглядели довольно неряшливо, но, по крайней мере, чисто – в нашей новой одежде. Если бы я побрился, я бы почувствовал себя совершенно другим человеком. Но в новой одежде я уже был наполовину другим человеком, и это было хорошо. Возвращаться все-таки лучше чистым.
Через минут пятнадцать один полицейский – тот, которого мы впервые увидели в палате Льюиса, – подошел к нам и как бы между прочим спросил:
– Как насчет того, чтобы вернуться в город?
– Ладно, – сказал я. – Как скажете.
Мы залезли в полицейскую машину; я сел рядом с полицейским на переднем сиденье. Мы ехали; я молчал, полицейский молчал тоже. В городе он остановился у какого-то кафе, зашел внутрь и стал куда-то звонить. Когда я смотрел на него через три слоя стекла – через ветровое стекло машины, через витрину и стекло телефонной будки внутри кафе, – я почувствовал неясный страх. Меня как будто опутывала огромная, безжалостная паутина современной связи. А что, если сейчас приводится в действие колоссальный, непостижимый аппарат расследования преступлений, от которого никто не защищен? Я представлял себе бесконечные картотеки, компьютеры, неустанно сортирующие информацию, сравнивающие данные и факты. А что, если он говорит с самим Эдгаром Гувером, главой ФБР? Наша версия не устоит перед таким напором... Нет, устоит – даже перед Гувером!
Полицейский вернулся к машине, сел за руль, но дверцу оставил открытой. Через некоторое время подъехали еще две машины. Вокруг нас стала собираться небольшая толпа. Сначала одна голова повернулась в нашу сторону, потом еще одна... В конце концов все, кто проходил мимо, останавливались недалеко от нас, смотрели в нашу сторону. Некоторые украдкой, а некоторые – открыто, без стеснения. Я, в своей фермерской одежде, сидел без движения. И я могу показать, где эта одежда куплена. Мысль о том, что среди всех этих здоровых людей я один с раной в боку, почему-то подействовала на меня успокаивающе.
Один из полицейских из другой машины расспрашивал у кого-то из местных о дорогах, ведущих к реке. Через несколько минут мы уже были готовы ехать. Я поискал глазами Бобби – он сидел в одной из полицейских машин. Как только мы отъехали, еще одна машина полиции, выглядевшая как-то очень по-местному, проехала мимо нас. В ней сидел пожилой, спокойный, старомодный человек; я был уверен, что это именно он говорил с Бобби. Наверняка мы поедем к реке, где они будут совещаться, что делать дальше, подумал я. Под щетиной у меня зачесалась кожа. И я стал прикидывать в уме, что и как говорить – еще и еще раз.
Мы свернули с шоссе и поехали по узкой дороге, проходившей по территории какой-то фермы. Проехали мимо курятника. Какая-то женщина кормила цыплят; она была укутана так, будто на дворе было холодно. Но, скорее всего, она просто спасалась от палящих лучей солнца.
Мы двигались все медленнее и медленнее. Пока ничего не происходило. Никаких обвинений против нас не выдвигали, ничего подозрительного не обнаружили. Чем больше я сживался с выдуманной мною историей, тем правдивее она мне казалась; тела, спрятанные в реке и в лесу, оставались на своих местах.
Та машина, в которой сидел я, шла первой. Мы проехали через поле кукурузы яркой расцветки, заехали в скудный лесок с низкими соснами. Я прислушивался – не услышу ли шума реки, но увидел ее раньше, чем услышал. Чем ближе мы подъезжали к реке, тем хуже становилась дорога. Ничего удивительного в этом не было. У самой реки машины уже едва ползли.
– Это произошло где-то здесь? – спросил меня полицейский, сидевший за рулем.
– Нет, – сказал я, выхваченный из полусна, в который, незаметно для себя, погрузился. – Должно быть, где-то выше по течению. Вода здесь слишком спокойная. Если бы умудрялись переворачиваться даже в тихой воде, мы бы сюда вообще не доплыли.
Полицейский как-то странно взглянул на меня – или мне просто показалось, что странно. А я как раз в этот момент высматривал желтое дерево и прислушивался – опять! – не слышно ли шума водопада. Было чудно подъезжать к порогам на машине, двигаясь вдоль реки.
Нам пришлось ехать еще не менее часа – ехали медленно, перебираясь через неглубокие овраги, но участков, непроходимых для обычных машин, не было. Наконец, мы увидели желтое дерево. В глаза бросился сначала его цвет, а потом я разглядел и следы от удара молнии. И сердце мое прыгнуло, будто независимое от меня живое существо, – казалось, оно хочет выскочить и убежать. В порогах, до которых было с четверть мили, ревела вода. Я различал уже некоторые камни и увидел, что пороги значительно страшнее, чем они казались раньше. Перепад уровня реки на одном участке был не меньше трех метров. И единственное место, сквозь которое могла проскользнуть байдарка, представляло собой узкую воронку, в которую вжимался весь поток реки; вода протискивалась в этот проход, становясь белой от пены, беснуясь, являя собой зрелище невероятной мощи, постоянно стремясь вырваться из узкого прохода. Полицейский показал на воронку:
– Это здесь?
– Да, мы перевернулись в этом месте, – сказал я. – Но скорее всего, Дрю – нашего товарища – снесло дальше вниз по течению. Или, может быть, он остался где-то там, на камнях. Я думаю, искать нужно начинать отсюда.
Мы вылезли из машины, остальные вышли тоже, и все мы стали сходиться. Проведя взглядом над капотами и крышами машин, я увидел Бобби, который стоял без движения. Полицейские проходили мимо него, и его неподвижность среди двигающихся туда-сюда людей наводила на мысль, что он либо не может перемещаться свободно, либо вообще не может двигаться. Вряд ли кто-нибудь, кроме меня, обратил на это внимание или интерпретировал таким образом неподвижность Бобби. Но так или иначе, меня охватило некоторое беспокойство – Бобби выглядел как арестованный, в какой-то момент я даже подумал, что ему на ноги надели кандалы. Я направился к нему, но полицейские, вылезшие из этих трех машин, двигались так, что все время оказывались между мной и Бобби – очевидно, вполне намеренно, хотя им удавалось создавать вид, будто это происходит случайно. Но, наконец, Бобби сдвинулся с места и вместе со всеми пошел к реке.
Тем временем подъезжали все новые машины, и вскоре они вытянулись в длинный ряд вдоль берега вниз по течению. Среди приехавших в основном, были фермеры, но, судя по внешнему виду, попадались и мелкие торговцы. Некоторые привезли с собой длинные веревки с привязанными к ним крюками – «кошками». И я впервые с ужасом осознал полный смысл выражения, которое иногда встречалось в газетах, особенно летом: «драгировать реку с помощью крюков в поисках трупа». Действительно, с помощью крюков.
– Это то самое место? – снова спросил меня полицейский.
– Насколько я помню, то самое, – сказал я. – И мне кажется, я не ошибаюсь.
Люди стали входить в воду, держа свои веревки и крюки наготове. Некоторые стояли по пояс в воде, некоторые – по грудь. Вода спокойно обтекала их. Стали забрасывать веревки и цепи, тащить их обратно, но крюки возвращались пустыми. В действиях людей обозначился определенный ритм. Каждый раз казалось, что крюки за что-то цеплялись под водой, но это что-то непременно соскальзывало с них, когда их подтягивали к берегу. Я сидел под кустом рядом с полицейским, который привез меня к реке, наблюдая за людьми в высоких резиновых сапогах, стоящих в воде; я вспомнил кольцо на пальце Дрю, мозоли на мертвой ладони, развернувшейся в воде.
Кто-то подходил к нам, не спеша, но целенаправленно. Я повернул голову к полицейскому, сидевшему рядом со мной, чтобы показать, что я, вроде бы, не замечаю подходящего ко мне человека.
– Послушай, приятель, – сказал этот человек. – Можно с тобой поговорить?
– Да, конечно, – ответил я. – Садитесь.
Он сел, мы пожали друг другу руки. Подошедший оказался пожилым человеком, щуплым, с морщинистым лицом, карими глазами. Шляпу он носил как это было принято в сельской местности, слегка набекрень – это всегда меня забавляло. Я чуть не улыбнулся, но, взяв предложенную мне сигарету и закурив, отогнал улыбку.
– Ты уверен, что это то самое место?
– Я не могу быть совершенно уверенным. Я уверен, что Дрю погиб где-то здесь, но не могу сказать, где именно: там, в камнях, или уже тут, поближе к нам.
– Ты говоришь, что вы вот плыли по этой самой речке на байдарке?
– На двух байдарках. Поначалу мы плыли в двух байдарках.
– Как так?
– Как так что?
– Как так, что вы вообще взялись плыть на этих штуках? Зачем?
– Э-э-э-э... – начал я, колеблясь, не зная точно, что сказать (я и до сих пор не знаю). – Ну, я думаю, мы хотели вроде как проветриться немного. Мы все работаем в большом городе, и торчать все время в конторе очень утомительно. Тот, который сломал ногу – он уже бывал раньше в этих местах, ловил рыбу. Он рассказывал, что места здесь очень красивые и нам стоит их посмотреть сейчас, потому что реку скоро перегородят дамбой, все зальет водой, а то, что не зальет, превратят в что-то вроде парка. Вот и все. Никакой особой другой причины не было. Мы затеяли все это просто со скуки.
– Это я понимаю, – сказал он после небольшого молчания. – И вы не знали толком, что здесь, на реке, вас ожидает, так?
– Да, действительно, не знали, – ответил я. – Мы и предположить не могли, что все так обернется.
Он некоторое время обдумывал мои слова.
– Видишь те большие старые камни, вон там? Почему вы не вылезли из вашей лодки и не протащили ее через них? Почему вы попытались проплыть между ними? Вы что, не видели, как это сложно? Зачем вы туда сунулись на лодке?
– Течение там, перед порогами, очень быстрое. Эти вот камни – последние в порогах. Мы плыли слишком быстро. К тому же, эти пороги не казались такими уж страшными. Мы не видели, что там такой большой перепад. А когда увидели, было слишком поздно. Мы уже падали с уступа вниз. И ничего уже нельзя было сделать. Там нас и вывалило из лодки.
– Раз так, то вашего приятеля нечего искать на камнях, а?
– Нет, его там, конечно, нет, – сказал я. – Поэтому я предложил искать сначала где-то здесь. Он не мог остаться там, на дальних камнях, но может быть, он застрял на камнях тут, прямо под водопадом.
– Ну, тогда от него мало что осталось, а?
– Да, наверное.
– Ты говоришь, вы отправились по реке позавчера?
– Мы отплыли в пятницу, около четырех дня.
– В двух лодках.
– Да, в двух байдарках.
– И потеряли одну из них здесь, на этом месте?
– Нет, не здесь. Значительно выше по течению. После этого мы все четверо забрались в одну байдарку.
Наступило молчание, которое продолжалось не меньше минуты.
– А твой приятель рассказывает по-другому.
– Этого не может быть, – сказал я. – Пойдите и расспросите его получше.
– А я уже расспрашивал его.
– Ну тогда расспросите еще раз. Расспросите того, кто в больнице.
– Э, нет. У тебя была возможность поговорить и с тем, и с другим.
– Ну тогда у вас что-то не в порядке со слухом.
– Со слухом у меня все нормально. Никакого тела мы тут не найдем. А найдем его выше по течению.
– На что это вы намекаете? – сказал я с возмущением, и оно было не деланным, а вполне искренним. Мой рассказ подвергали сомнению, а мне стоило много времени, сил и крови – да, да, крови, – создать нашу версию происшедшего.
Я наклонился к полицейскому.
– Послушайте, почему я должен выслушивать все это? И я не собираюсь больше отвечать ему. Вот так. Он что, имеет право задавать такие вопросы?
– Вам бы, наверное, лучше ответить еще на несколько вопросов, – сказал полицейский. – А потом – это уж его дело, как реагировать на ваши ответы.
– Мы нашли вашу вторую лодку – или, точнее, что от нее осталось. Нашли тогда, когда вы, по твоим словам, должны были еще быть далеко отсюда.
– Ну и что из этого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Бобби вернулся с купленной одеждой. Я натянул на себя голубые джинсы – странно было ощущать, что они сухие, – рабочую рубашку, грубые башмаки, какие носят фермеры; при каждом шаге я чувствовал, как они соединяют меня с землей. Хотя башмаки были очень тяжелыми, я уже не ощущал усталости, и мне было довольно приятно поднимать ноги, обремененные тяжестью.
Я взял свой комбинезон, скомкал его. И мы с Бобби, одетые как типичные фермеры, спустились по лестнице на первый этаж. Было восхитительно чувствовать на себе сухую одежду.
Хозяйка гостиницы, которую раньше назвали бы постоялым двором, занималась уборкой.
– Я не знаю, куда это выбросить, – сказал я. – Вы не поможете?
И протянул ей свой свернутый комбинезон, весь измазанный высохшей кровью.
Она взглянула на меня:
– Помогу. Это, действительно, остается только выбросить.
– Да. Эта одежка уже ни к чему не пригодна. Сжечь ее – и все.
– Придется так и сделать. Даже на тряпки это нельзя пустить. – И она улыбнулась. А мы улыбнулись в ответ.
Мы с Бобби сели в машину Дрю и поехали в больницу. Рядом с ней стояли две полицейские машины.
– Ну, держись, – сказал я. – И помни, о чем мы говорили.
Мы зашли в здание, и какой-то человек в белом халате проводил нас в палату, где лежал Льюис. В палате стояли трое полицейских. Они тихо переговаривались, ковыряя во рту зубочистками. Льюис, который либо просто спал, либо еще находился под воздействием наркоза, лежал на койке в углу большой пустой палаты. Нижняя половина его тела была укрыта простыней, которая особым образом поддерживалась на весу так, чтобы не касаться тела. Рядом с ним сидел врач с соломенными волосами – тот самый, который занимался моей раной, – и опять что-то писал. Услышав мои тяжелые шаги, он повернул голову.
– А, привет, покоритель стихий. Как спалось?
– Нормально. Лучше, чем на берегу реки.
– Швы держатся?
– Держатся. Вы меня так крепко сшили, что я уже не расползусь. Ничего не залазит в рану и ничего из нее не вылазит.
– Хорошо, – сказал он, неожиданно посерьезнев; мне нравилось то, как он становился серьезным, когда речь заходила о вещах профессиональных.
Льюис вернулся к нам, в этот мир, раньше, чем я успел сказать что-нибудь еще. Верхняя часть его тела вдруг ожила; он выходил из сна, будто совершал какое-то мускульное усилие. Резко обозначились вены на его бицепсах – как на рисунке из анатомического атласа, – и он открыл глаза.
Я повернулся к полицейским:
– Вы уже с ним говорили?
– Нет, – ответил один из полицейских. – Мы ждали, пока он очнется.
– Похоже, он уже очнулся, – сказал я. – Или вот-вот очнется. Подождите еще минутку.
Льюис смотрел прямо на меня.
– Привет, Тарзан, – сказал я. – Как там дела, в мире Великого Белого Доктора?
– Очень бело, – ответил он.
– Что там с тобой делали?
– Это ты мне должен рассказать, что со мной делали. Нога – будто свинцом налита. И в ней гуляет боль. Но я лежу в чистой постели, крови нет, нет и этого скрежета внутри меня, когда я двигаюсь. Так что, думаю, все в порядке.
Я стал так, чтобы находиться между Льюисом и полицейскими, наклонился очень низко к нему – голова к голове – и подмигнул. Он подмигнул мне в ответ, но так, что всякий, кто точно не знал бы, что он подмигивает, не догадался бы об этом.
– В эту реку мы больше не полезем, приятель, – сказал он. – По крайней мере, сегодня.
Льюис, сам того не подозревая, дал мне возможность сообщить ему то, что мне было нужно. И я не упустил эту возможность; при этом я надеялся, что все слышали его слова.
– Все полетело кувырком, – сказал я. – А Дрю погиб. Ты помнишь, как я тебе говорил об этом?
– Вроде помню, – ответил он. – После того, как мы перевернулись, а потом поплыли снова, я чувствовал, что его уже в байдарке нет. Это я помню точно.
– А ты помнишь это облако брызг между двух камней? – спросил я.
– Ну так, смутно. Это произошло именно там?
– Дрю утонул после того, как мы перевернулись во второй раз, в последних порогах, – сказал я медленно. – В первый раз, когда ваше корыто перевернулось, мы выловили тебя со сломанной ногой. Там, помнишь, вверх по течению. Я поймал вторую байдарку, мы загрузили тебя в нее и поплыли дальше. А по дороге перевернулись еще раз, в тех порогах, где висело это водяное облако... Там и погиб Дрю.
– Я ничего не видел, кроме воды. Я смотрел вверх и не видел даже неба.
– Да, ничего не было видно, даже неба, – сказал я.
– Даже неба.
Я развернулся своим залатанным боком к полицейскому, который стоял ко мне ближе всех.
– Вы сами увидите. Сразу поймете, о чем говорит Льюис.
– Вы не подождете немножко за дверью, а? – сказал один из полицейских – я его раньше не видел.
Мы вышли из палаты и пошли по коридору. Но самое главное было сделано – Льюис получил предупреждение; я был уверен, что он понял, что я хотел ему сказать. И получил вовремя.
Ни я, ни Бобби не успели побриться, и хотя мы, наверное, выглядели довольно неряшливо, но, по крайней мере, чисто – в нашей новой одежде. Если бы я побрился, я бы почувствовал себя совершенно другим человеком. Но в новой одежде я уже был наполовину другим человеком, и это было хорошо. Возвращаться все-таки лучше чистым.
Через минут пятнадцать один полицейский – тот, которого мы впервые увидели в палате Льюиса, – подошел к нам и как бы между прочим спросил:
– Как насчет того, чтобы вернуться в город?
– Ладно, – сказал я. – Как скажете.
Мы залезли в полицейскую машину; я сел рядом с полицейским на переднем сиденье. Мы ехали; я молчал, полицейский молчал тоже. В городе он остановился у какого-то кафе, зашел внутрь и стал куда-то звонить. Когда я смотрел на него через три слоя стекла – через ветровое стекло машины, через витрину и стекло телефонной будки внутри кафе, – я почувствовал неясный страх. Меня как будто опутывала огромная, безжалостная паутина современной связи. А что, если сейчас приводится в действие колоссальный, непостижимый аппарат расследования преступлений, от которого никто не защищен? Я представлял себе бесконечные картотеки, компьютеры, неустанно сортирующие информацию, сравнивающие данные и факты. А что, если он говорит с самим Эдгаром Гувером, главой ФБР? Наша версия не устоит перед таким напором... Нет, устоит – даже перед Гувером!
Полицейский вернулся к машине, сел за руль, но дверцу оставил открытой. Через некоторое время подъехали еще две машины. Вокруг нас стала собираться небольшая толпа. Сначала одна голова повернулась в нашу сторону, потом еще одна... В конце концов все, кто проходил мимо, останавливались недалеко от нас, смотрели в нашу сторону. Некоторые украдкой, а некоторые – открыто, без стеснения. Я, в своей фермерской одежде, сидел без движения. И я могу показать, где эта одежда куплена. Мысль о том, что среди всех этих здоровых людей я один с раной в боку, почему-то подействовала на меня успокаивающе.
Один из полицейских из другой машины расспрашивал у кого-то из местных о дорогах, ведущих к реке. Через несколько минут мы уже были готовы ехать. Я поискал глазами Бобби – он сидел в одной из полицейских машин. Как только мы отъехали, еще одна машина полиции, выглядевшая как-то очень по-местному, проехала мимо нас. В ней сидел пожилой, спокойный, старомодный человек; я был уверен, что это именно он говорил с Бобби. Наверняка мы поедем к реке, где они будут совещаться, что делать дальше, подумал я. Под щетиной у меня зачесалась кожа. И я стал прикидывать в уме, что и как говорить – еще и еще раз.
Мы свернули с шоссе и поехали по узкой дороге, проходившей по территории какой-то фермы. Проехали мимо курятника. Какая-то женщина кормила цыплят; она была укутана так, будто на дворе было холодно. Но, скорее всего, она просто спасалась от палящих лучей солнца.
Мы двигались все медленнее и медленнее. Пока ничего не происходило. Никаких обвинений против нас не выдвигали, ничего подозрительного не обнаружили. Чем больше я сживался с выдуманной мною историей, тем правдивее она мне казалась; тела, спрятанные в реке и в лесу, оставались на своих местах.
Та машина, в которой сидел я, шла первой. Мы проехали через поле кукурузы яркой расцветки, заехали в скудный лесок с низкими соснами. Я прислушивался – не услышу ли шума реки, но увидел ее раньше, чем услышал. Чем ближе мы подъезжали к реке, тем хуже становилась дорога. Ничего удивительного в этом не было. У самой реки машины уже едва ползли.
– Это произошло где-то здесь? – спросил меня полицейский, сидевший за рулем.
– Нет, – сказал я, выхваченный из полусна, в который, незаметно для себя, погрузился. – Должно быть, где-то выше по течению. Вода здесь слишком спокойная. Если бы умудрялись переворачиваться даже в тихой воде, мы бы сюда вообще не доплыли.
Полицейский как-то странно взглянул на меня – или мне просто показалось, что странно. А я как раз в этот момент высматривал желтое дерево и прислушивался – опять! – не слышно ли шума водопада. Было чудно подъезжать к порогам на машине, двигаясь вдоль реки.
Нам пришлось ехать еще не менее часа – ехали медленно, перебираясь через неглубокие овраги, но участков, непроходимых для обычных машин, не было. Наконец, мы увидели желтое дерево. В глаза бросился сначала его цвет, а потом я разглядел и следы от удара молнии. И сердце мое прыгнуло, будто независимое от меня живое существо, – казалось, оно хочет выскочить и убежать. В порогах, до которых было с четверть мили, ревела вода. Я различал уже некоторые камни и увидел, что пороги значительно страшнее, чем они казались раньше. Перепад уровня реки на одном участке был не меньше трех метров. И единственное место, сквозь которое могла проскользнуть байдарка, представляло собой узкую воронку, в которую вжимался весь поток реки; вода протискивалась в этот проход, становясь белой от пены, беснуясь, являя собой зрелище невероятной мощи, постоянно стремясь вырваться из узкого прохода. Полицейский показал на воронку:
– Это здесь?
– Да, мы перевернулись в этом месте, – сказал я. – Но скорее всего, Дрю – нашего товарища – снесло дальше вниз по течению. Или, может быть, он остался где-то там, на камнях. Я думаю, искать нужно начинать отсюда.
Мы вылезли из машины, остальные вышли тоже, и все мы стали сходиться. Проведя взглядом над капотами и крышами машин, я увидел Бобби, который стоял без движения. Полицейские проходили мимо него, и его неподвижность среди двигающихся туда-сюда людей наводила на мысль, что он либо не может перемещаться свободно, либо вообще не может двигаться. Вряд ли кто-нибудь, кроме меня, обратил на это внимание или интерпретировал таким образом неподвижность Бобби. Но так или иначе, меня охватило некоторое беспокойство – Бобби выглядел как арестованный, в какой-то момент я даже подумал, что ему на ноги надели кандалы. Я направился к нему, но полицейские, вылезшие из этих трех машин, двигались так, что все время оказывались между мной и Бобби – очевидно, вполне намеренно, хотя им удавалось создавать вид, будто это происходит случайно. Но, наконец, Бобби сдвинулся с места и вместе со всеми пошел к реке.
Тем временем подъезжали все новые машины, и вскоре они вытянулись в длинный ряд вдоль берега вниз по течению. Среди приехавших в основном, были фермеры, но, судя по внешнему виду, попадались и мелкие торговцы. Некоторые привезли с собой длинные веревки с привязанными к ним крюками – «кошками». И я впервые с ужасом осознал полный смысл выражения, которое иногда встречалось в газетах, особенно летом: «драгировать реку с помощью крюков в поисках трупа». Действительно, с помощью крюков.
– Это то самое место? – снова спросил меня полицейский.
– Насколько я помню, то самое, – сказал я. – И мне кажется, я не ошибаюсь.
Люди стали входить в воду, держа свои веревки и крюки наготове. Некоторые стояли по пояс в воде, некоторые – по грудь. Вода спокойно обтекала их. Стали забрасывать веревки и цепи, тащить их обратно, но крюки возвращались пустыми. В действиях людей обозначился определенный ритм. Каждый раз казалось, что крюки за что-то цеплялись под водой, но это что-то непременно соскальзывало с них, когда их подтягивали к берегу. Я сидел под кустом рядом с полицейским, который привез меня к реке, наблюдая за людьми в высоких резиновых сапогах, стоящих в воде; я вспомнил кольцо на пальце Дрю, мозоли на мертвой ладони, развернувшейся в воде.
Кто-то подходил к нам, не спеша, но целенаправленно. Я повернул голову к полицейскому, сидевшему рядом со мной, чтобы показать, что я, вроде бы, не замечаю подходящего ко мне человека.
– Послушай, приятель, – сказал этот человек. – Можно с тобой поговорить?
– Да, конечно, – ответил я. – Садитесь.
Он сел, мы пожали друг другу руки. Подошедший оказался пожилым человеком, щуплым, с морщинистым лицом, карими глазами. Шляпу он носил как это было принято в сельской местности, слегка набекрень – это всегда меня забавляло. Я чуть не улыбнулся, но, взяв предложенную мне сигарету и закурив, отогнал улыбку.
– Ты уверен, что это то самое место?
– Я не могу быть совершенно уверенным. Я уверен, что Дрю погиб где-то здесь, но не могу сказать, где именно: там, в камнях, или уже тут, поближе к нам.
– Ты говоришь, что вы вот плыли по этой самой речке на байдарке?
– На двух байдарках. Поначалу мы плыли в двух байдарках.
– Как так?
– Как так что?
– Как так, что вы вообще взялись плыть на этих штуках? Зачем?
– Э-э-э-э... – начал я, колеблясь, не зная точно, что сказать (я и до сих пор не знаю). – Ну, я думаю, мы хотели вроде как проветриться немного. Мы все работаем в большом городе, и торчать все время в конторе очень утомительно. Тот, который сломал ногу – он уже бывал раньше в этих местах, ловил рыбу. Он рассказывал, что места здесь очень красивые и нам стоит их посмотреть сейчас, потому что реку скоро перегородят дамбой, все зальет водой, а то, что не зальет, превратят в что-то вроде парка. Вот и все. Никакой особой другой причины не было. Мы затеяли все это просто со скуки.
– Это я понимаю, – сказал он после небольшого молчания. – И вы не знали толком, что здесь, на реке, вас ожидает, так?
– Да, действительно, не знали, – ответил я. – Мы и предположить не могли, что все так обернется.
Он некоторое время обдумывал мои слова.
– Видишь те большие старые камни, вон там? Почему вы не вылезли из вашей лодки и не протащили ее через них? Почему вы попытались проплыть между ними? Вы что, не видели, как это сложно? Зачем вы туда сунулись на лодке?
– Течение там, перед порогами, очень быстрое. Эти вот камни – последние в порогах. Мы плыли слишком быстро. К тому же, эти пороги не казались такими уж страшными. Мы не видели, что там такой большой перепад. А когда увидели, было слишком поздно. Мы уже падали с уступа вниз. И ничего уже нельзя было сделать. Там нас и вывалило из лодки.
– Раз так, то вашего приятеля нечего искать на камнях, а?
– Нет, его там, конечно, нет, – сказал я. – Поэтому я предложил искать сначала где-то здесь. Он не мог остаться там, на дальних камнях, но может быть, он застрял на камнях тут, прямо под водопадом.
– Ну, тогда от него мало что осталось, а?
– Да, наверное.
– Ты говоришь, вы отправились по реке позавчера?
– Мы отплыли в пятницу, около четырех дня.
– В двух лодках.
– Да, в двух байдарках.
– И потеряли одну из них здесь, на этом месте?
– Нет, не здесь. Значительно выше по течению. После этого мы все четверо забрались в одну байдарку.
Наступило молчание, которое продолжалось не меньше минуты.
– А твой приятель рассказывает по-другому.
– Этого не может быть, – сказал я. – Пойдите и расспросите его получше.
– А я уже расспрашивал его.
– Ну тогда расспросите еще раз. Расспросите того, кто в больнице.
– Э, нет. У тебя была возможность поговорить и с тем, и с другим.
– Ну тогда у вас что-то не в порядке со слухом.
– Со слухом у меня все нормально. Никакого тела мы тут не найдем. А найдем его выше по течению.
– На что это вы намекаете? – сказал я с возмущением, и оно было не деланным, а вполне искренним. Мой рассказ подвергали сомнению, а мне стоило много времени, сил и крови – да, да, крови, – создать нашу версию происшедшего.
Я наклонился к полицейскому.
– Послушайте, почему я должен выслушивать все это? И я не собираюсь больше отвечать ему. Вот так. Он что, имеет право задавать такие вопросы?
– Вам бы, наверное, лучше ответить еще на несколько вопросов, – сказал полицейский. – А потом – это уж его дело, как реагировать на ваши ответы.
– Мы нашли вашу вторую лодку – или, точнее, что от нее осталось. Нашли тогда, когда вы, по твоим словам, должны были еще быть далеко отсюда.
– Ну и что из этого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32