Еще этот Шумм представился массажистом, хотя бумаг у него никаких не было. Массировал он плохо и больно, но раз Василий Сталин привез этого гения, приходилось подчиняться. У Шумма была плохая память, и он вывесил график массажа основного состава. Приходишь к нему, он спрашивает: «Фамилия»? Отвечаю: «Крыжевский». И вот он месил меня, пока Костя в ванночке парился. Исаев делал за Коршунова, за Федорова. Мы, молодые, шли на плаху за «стариков».
Вообще, и в наше время был авторитет «старослужащих». Но «футбольной дедовщиной» я бы это не называл. Я ведь выше уже писал, как «старики» нас без проблем одевали на прогулку по Сочи. С самого начала Виктор Жарков, «дядька», вежливо объяснил, что на нас лежит обязанность следить за мячами. Приносить, накачивать, после игры собирать в сеточку, относить посушить в котельную, вазелином или глицерином намазывать, чтобы мягкие были. «Вы, – говорил, – не думайте, если попадете в «основу» – придут другие». Без всякой обиды. А позже в «Локомотиве» и за водкой бегали. Помню, после игры в Киеве Забелин, Рогов и другие играли в гостинице в преферанс и послали Юрку Ковалева за бутылкой. А Рогов вдогонку крикнул: «Только давай без лифта, а то вдруг застрянешь – водку не принесешь». А когда меня послали на вылазку, как назло Зоя позвонила. Она работала на телефонной станции, имела возможность по межгороду разговаривать. Подошел Женя Малов и нашел что сказать: «Позвони чуть попозже, он за водкой побежал». Она мне в Москве устроила эти походы.
А уж когда нам молодым давали бутсы разбить… Раньше бутсы шили так. У каждого были свои колодки. Брали государственные бутсы, неделю играли, они растягивались, потом натягивали их на колодку кожа высыхала, на кожаную подметку набивали фибру а на нее – двенадцатимиллиметровые шипы. И бутсы уже не разбивались, целый сезон в них играли. Разнашивать бутсы давали молодежи. Ко мне как-то раз подошел сам Бобров, посмотрел на ноги и спрашивает: «Какой у тебя размер?» – «Сорок первый». А у него и так проблемы были с ногами. Немного внутрь, коленки Х-образные. Дал он мне свои бутсы: недельку поиграть – разбить. Так я за счастье почитал, хоть и ноги все намял.
Бобров был вообще моим кумиром. Выдающийся, добрый человек. Об этом много написано. Собственно, бобровскую доброту в последнее время противопоставляют тарасовской жесткости и рисуют их чуть ли не врагами. Я был не просто близок с обоими, а даже дружен. Особенно это важно в случае с Анатолием Владимировичем, которого многие считают замкнутым, порою деспотичным человеком без чувства юмора. Он действительно тяжело шел на контакт, но в узком доверительным кругу позволял себе даже такие шутки:
– Анатолий Владимирович, как стать таким великим тренером?
– Очень просто. Неважно с кем ты в постели – с женой или любовницей, – все время думай о новом футбольном упражнении.
Так вот, Тарасов прекрасно понимал, ценил и восхищался гением Боброва. Мы вместе хоронили Всеволода Михайловича, и на поминках Тарасов, не склонный к высокопарным фразам, сказал:
– Я не видел такого великого человека, который смог бы достичь подобных высот и в хоккее, и в футболе. И вряд ли страна увидит такого еще лет сто.
У Боброва все время занимали деньги. У него и у Виктора Шувалова. Они были богатыми и безропотно давали. Летчикам полагались унты и зимние кожаные куртки. Шувалов деньги носил в унтах, чтобы карманники не сперли, лез в эти унты и спрашивал:
– Когда отдашь? – Двадцатого.
Он записывал в блокнотик. И если принесешь деньги двадцать первого, больше никогда не получишь. Сказал бы до тридцатого, он бы так и записал, но чтобы точно в срок. А Бобров ничего не записывал. Мы потом соседями были, он помог мне с квартирой. Раз прихожу к нему домой. Он говорит: «Давай шампанского». Сидит Миша, его маленький сын, и Лена Боброва кормит сына кашей из ложки. Она ему:
– Миша, сколько папа денег получает? У того рот полон каши:
– Много!
– А сколько маме дает? – Мало!
Бобров кипятится, но смеется: хватит вам, вдвоем насели!
Шутки шутками, а я видел как Всеволод Михайлович не жалел кровные фунты на угощение друзей, у которых и у самих валюта была в кармане. Это впервые я был с ним не то что на одной ноге, но, по крайней мере, не на разных полюсах. В пятьдесят седьмом году меня взяли на усиление ЦСКА в турне по Англии. И в баре за виски постоянно расплачивался Бобров. А я тогда, хоть и был уже обладателем кубка, ходил за ним по пятам и хотел быть во всем похожим на него. Он ратиновое пальто купил за пятнадцать фунтов, и я себе такое же. Он присмотрел для Саниной шубу, и я в том же отделе Зое заказал. Кепку шил, как у него.
В шестьдесят первом я пришел к нему в ЦСКА. Он сам попросил:
– Валентин, я тебя взял когда-то молодым, сделал из тебя футболиста, а теперь хочу выиграть чемпионат Союза. Помоги.
Его собирались назначить главным после Григория Пинаичева. Мне тут же присвоили звание прапорщика, а назначение так и не прошло. В главпуре отвели по каким-то причинам, за какие-то моральные проявления. А я остался военным…
За ВВС я отыграл, естественно, один сезон, по большей части в дубле, но первые футбольные впечатления прочно врезались в память. Хорошо помню, как играл Виктор Тихонов, наш заслуженный хоккейный тренер. Это был правый защитник, «сделанный из кремня». Работоспособный, дисциплинированный, очень жесткий в отборе. Правда, он тоже в основу никак не мог прорезаться. И когда нас расформировали, он предпочел хоккей. Тогда как раз началась некая «перестройка», негласно не поощряли совмещение видов, чтобы ведущие спортсмены не «разрывались».
Об Анатолии Исаеве уже немало написал. И хотя позже мы даже претендовали на одно место в сборной, у нас и тогда, и сейчас сохранились близкие дружеские отношения. Он до сих пор смеется, когда я ему по телефону говорю «а-ля-монтре». Дело было так. Вторым тренером в ВВС кроме Щербакова был хоккейный партнер Боброва Евгений Бабич. Он тоже относился к нам с симпатией и, видя, что мы стараемся держаться вместе, посоветовал:
– Когда мы играли в тройке – я, Бобров и Шувалов, – у нас были специальные словечки. Крикнет что-нибудь Бобров, а я уже знаю какую комбинацию играть, куда пас отдавать. И вы также договоритесь.
А я то ли в фильме каком услышал, то ли сам ляпнул: «а-лямонтре». Что это означало – невдомек (как потом выяснилось, ничего не означало – бессмыслица), но Толя смеялся до упада. Ну, я ему и предложил: «Давай, когда ты с мячом, если я крикну это, ты не глядя оставляешь мне пяткой назад». На том и порешили. А Бабич не забыл и после спрашивает:
– Ну что, придумали чего-нибудь?
– Да! Чтобы Толя пяткой мне скинул, нужно крикнуть «аля-монтре»!
– Какую, так вашу, «монтре»!!! Ты пока кричать будешь, у тебя и «монтре», и «а-ля» утащат, и ноги вместе с мячом оторвут!
Но все равно прижилось, только «а-ля» выкинули…
В 1952 году, после хельсинской олимпиады, расформировали ЦДСА. А в феврале пятьдесят третьего мы находились на сборах там же, в Сочи. Была тренировка, и вдруг по аэродрому бегут люди в штатском и кричат: «Срочно прекратить тренировки, умер Сталин!». В мае месяце участь ЦДСА постигла и нашу команду. Мы с Исаевым попали в МВО. Но на поле так и не вышли, поскольку в «город Калинин» собрался весь цвет армейского футбола. Николаев, Нырков, Гринин… Человек сорок-пятьдесят. После шестого тура расформировали и МВО. Приказ 148-й, по-моему: «Уволить в запас такого-то и такого-то…» Кто не хотел увольняться, поехали в команды окружных домов офицеров (ОДО). В Одессу, Тбилиси. Пока и до туда не докатилась волна гонений. О происках Берии много написано, а мне было всего двадцать лет, и особых волнений я как-то не испытывал. Мне даже не дали дослужить срочную службу. Приехали «купцы» из разных команд. Толю Исаева забрал Старостин в «Спартак», а меня «приглядел» Николай Сергеевич Разумовский. В прошлом известный вратарь, обладатель первого Кубка СССР, начальник команды «Локомотив». Затем он был первым директором «Лужников», его сын Витя играл вместе со мной правого края. Так я оказался в «Локомотиве» у Аркадьева.
4. Почетный железнодорожник
Борис Андреевич Аркадьев – величайший тренер не только в масштабах Советского Союза, но и в мире. Но как это часто бывает, его идеи на Западе оставались неизвестными, а у нас его зачастую не понимали. Говорили, что он витает в облаках, какие-то у него заоблачные прожекты. Спустя какоето время выяснилось, что он шагал семимильными шагами. Например, авторство тактической системы катеначчо принадлежит Эленио Эррера, который использовал ее в «Интере» и дважды в середине шестидесятых выигрывал Кубок европейских чемпионатов. С точки зрения общей психологии оборонительной игры это так, а вот позицию свободного защитника – «чистильщика» или «либеро», ключевую в защитной схеме игры, – десятью годами ранее предложил Аркадьев. В «Локомотиве» на этом месте успешно играл Ваня Моргунов.
В пятьдесят. седьмом г, оду на чемпионате мира в Швеции бразильцы ошеломили всех новой тактической схемой «4 – 2 – 4». Четверка нападающих – Пеле, Гарринча, Вава, Загало – разорвала все сборные с крупным счетом (кроме, кстати, сборной СССР и Уэльса). Команды тогда играли еще по «дубль-вэ». Три защитника, два полузащитника, два инсайда и трое нападающих. Четвертого форварда бразильцев, такого, например, как Пеле, оставлять одного было смерти подобно. Соответственно, из середины поля выдергивали дополнительного защитника. А эти вещи не проходят, что называется, «с листа». Тем более против таких исполнителей. Бразильцы наделали переполох и стали чемпионами мира. Когда мы вернулись домой, то сверху пришел приказ, предписывающий всем командам играть по системе «4 – 2 – 4». Приводили в пример и венгров начала пятидесятых. Но ведь Борис Андреевич еще в конце сороковых годов сформировал в ЦДКА великолепный атакующий квартет: Гринин, Федотов, Бобров и Демин. Бобров, хоть и не числился тогда нападающим, не выполнял оборонительных функций. И если отходил назад, как позже Пеле, то его держали, на него приходилось «разменивать» чистого защитника.
На Олимпиаде в Финляндии в пятьдесят втором году наша сборная применяла традиционную тактику «дубль-вэ», и последствия поражения от югославов известны. Как мне рассказывали армейцы Юрий Нырков и Валентин Николаев, да они и сами писали, если бы Аркадьеву предоставили полную свободу, то результат был бы иным. До этого на уровне клубных команд ЦДСА уверенно обыгрывал «Партизан». Как бы там ни было, футбольный мир узнал о расстановке с четырьмя форвардами от венгров, которые и стали тогда олимпийскими чемпионами.
Кроме того, уже в те годы Борис Андреевич выдвигал идею комбинированной обороны – сочетания персональной защиты с зонной. Тогда упор делался на персональную опеку. И некоторые тренеры использовали так называемого «фальшивого» форварда, который уводил за собой приличного защитника в середину. Аркадьев старался избегать такого неравноценного размена.
Тем не менее после пятьдесят второго года Аркадьева лишили работы и даже книги его запретили. В «Локомотив» Бориса Андреевича пригласили не менее грозный, чем Берия, Лазарь Каганович и министр путей сообщения Борис Бещев. Борис Павлович тоже был большим поклонником футбола, имел всего на один орден Ленина меньше, чем маршал Жуков, и проработал на посту министра в итоге почти тридцать лет. Они заявили, что берут Аркадьева на поруки, что армия железнодорожников сплоченная, он в рабочем коллективе обязательно исправится и еще принесет пользу советскому футболу.
Борис Андреевич был одним из первых тренеров, считавших физическую готовность футболистов важнейшим условием успеха, и давал им большие нагрузки. Когда он набирал игроков, обязательно сначала отдавал новичков в руки врачей. Те всесторонне осматривали, делали пробы. И, надо сказать, что цель таких осмотров разительно отличалась от общепринятой. Как любил шутить сам Аркадьев, ему не подходил лозунг «техничный, хороший, но надо гальванизировать труп». Он приводил в пример лошадей. Есть лошади-фавориты, и есть– рекордсмены. Фаворит всегда находится в движении, участвует во всех соревнованиях. А рекордсмена кормят, поят, массируют, клизму делают, потом ставят на старт, он бьет рекорды и возвращается в стойло.
– Вы должны, – говорил Аркадьев, – походить на фаворитов, которые на протяжении всего сезона борются за победу.
Я-то, когда пришел, был двадцати лет отроду, к тому же команда у нас была отнюдь не звездная, многих побед добивалась за счет хорошей физики. Поэтому воспринимал нагрузки как само собой разумеющееся. Но каково было позже узнать, что он также «муштровал» свой великолепный ЦДКА. Там кроссы бежал впереди всех Валентин Николаев с секундомером, также как я в «Локомотиве». А большинство футболистов страшно ругались, особенно те, которые нарушали: Демин, Федотов. Аркадьев же тонко чувствовал момент и отвечал на «нарушения» удвоенной нагрузкой. Рассказывали даже, что иной раз на предложение пропустить по рюмочке некоторые говорили:
– Куда там! Аркаша завтра замучает нас!
Фраза, конечно же, покрепче. Мне это не грозило, я целиком отдавался футболу. Делал гимнастику даже после игры в лесу на Войковской. Более того, я изучил своих соперников на позиции, знал, кто из полузащитников выпивает, и с подачи Аркадьева поступал, как сейчас кажется, довольно жестоко. Валтузил по всему полю, делал рывки, ускорения. Один футболист (не буду называть его имени) как-то раз даже взмолился:
– Бубука, прекрати, у меня семья, дети, помру же на поле. В общем, хватало их минут на семьдесят-восемьдесят. Как говорил Аркадьев: «Валентин, твои меха позволяют заставить любого игрока в Союзе и за рубежом минут за двадцать до окончания игры прекратить свое существование на поле». У меня объем легких был как у пловца – семь тысяч двести. Только два человека могли со мной соревноваться – это Витя Царев, и Коля Синюков. Тоже были выносливые, носились со мной от начала до конца. Так что, в Хосте на сборах кросс до Сочи и обратно я бежал впереди команды. А Аркадьев ехал сзади на клубном автобусе, следил и еще прикрывал, чтобы машины не наехали. Позже писали про знаменитую «тропу смерти» Лобановского в Ялте. У нас тоже были «тещин язык», «тягуны», и преодолевали мы их не гладким бегом, а с прыжком на третий шаг. Были и чистые кроссы на двенадцать километров.
Даже на выездах в пути Борис Андреевич не позволял нам расслабляться. У нас был свой вагон тридцать восьмого года выпуска. У каждого – персональная койка. Вагон прицепляли к удобному для нас поезду. Если он приходил в Киев, допустим, в шесть утра, нас это не волновало. Вагон вместе с нами отгоняли на запасные пути, и мы продолжали спать часов до девяти. А потом к вокзалу подавали автобус, и мы направлялись в гостиницу – свежие, готовые тренироваться. Так вот, если поезд останавливался больше, чем на двадцать минут, Аркадьев отправлял нас на пробежку по шпалам или по какой-нибудь дорожке – минут семь туда и обратно. Тогда электропоездов не было, в паровозы воду заправляли. Мы как прибежим радостные, «коллеги»-машинисты сразу открывают кран, и выливают на нас ушат холодной воды. А один раз во время длинного перегона тренер Владимир Иванович Горохов запустил нас по вагону. Комплекс упражнений в движении: бегаем туда-сюда по вагону, высоко поднимая бедро.
Поразительно, но настоящий фанатик физических нагрузок Борис Андреевич был очень эрудированным и интеллигентным человеком. Он вместе с братом заканчивал Художественную академию в Москве и прекрасно рисовал сам. Когда мы приезжали в Ленинград, он водил нас по музеям, показывал картины, объяснял какие-то тонкости. Однажды в Русском музее остановил нас возле знаменитой картины Брюллова «Последний день Помпеи» и задал задачку: найти нечто нереальное на этом полотне. Мы во все глаза смотрели, искали, двадцать два человека ни фига найти не могли – рама, картина, краски, Помпея. Он сам же и ответил:
– Посмотрите, кругом пепел, все грязные, а патрициев чистеньких несут в белых туниках.
В пятьдесят пятом году, перед отлетом в Индонезию, он укоризненно говорил:
– Я знаю, вы, барахольщики, едете за барахлом. А я возьму краски, карандаши и буду делать зарисовки.
И стоит отметить, что он всеми силами пытался привить нам не только футбольную тактическую грамотность, но и художественный вкус. В Азию летели ночью, все спали. И вдруг нас будит какой-то неземной Аркадьев.
– Друзья мои! – кричит. – Посмотрите, какой восход солнца! Мы испуганно протираем глаза, смотрим в иллюминатор, а там действительно из моря выплывает эта розовая махина. Мы же все были дети войны. Пришли по большей части от станка – у кого семь классов, у кого и того меньше. Кто-то пропускал, вообще не учился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Вообще, и в наше время был авторитет «старослужащих». Но «футбольной дедовщиной» я бы это не называл. Я ведь выше уже писал, как «старики» нас без проблем одевали на прогулку по Сочи. С самого начала Виктор Жарков, «дядька», вежливо объяснил, что на нас лежит обязанность следить за мячами. Приносить, накачивать, после игры собирать в сеточку, относить посушить в котельную, вазелином или глицерином намазывать, чтобы мягкие были. «Вы, – говорил, – не думайте, если попадете в «основу» – придут другие». Без всякой обиды. А позже в «Локомотиве» и за водкой бегали. Помню, после игры в Киеве Забелин, Рогов и другие играли в гостинице в преферанс и послали Юрку Ковалева за бутылкой. А Рогов вдогонку крикнул: «Только давай без лифта, а то вдруг застрянешь – водку не принесешь». А когда меня послали на вылазку, как назло Зоя позвонила. Она работала на телефонной станции, имела возможность по межгороду разговаривать. Подошел Женя Малов и нашел что сказать: «Позвони чуть попозже, он за водкой побежал». Она мне в Москве устроила эти походы.
А уж когда нам молодым давали бутсы разбить… Раньше бутсы шили так. У каждого были свои колодки. Брали государственные бутсы, неделю играли, они растягивались, потом натягивали их на колодку кожа высыхала, на кожаную подметку набивали фибру а на нее – двенадцатимиллиметровые шипы. И бутсы уже не разбивались, целый сезон в них играли. Разнашивать бутсы давали молодежи. Ко мне как-то раз подошел сам Бобров, посмотрел на ноги и спрашивает: «Какой у тебя размер?» – «Сорок первый». А у него и так проблемы были с ногами. Немного внутрь, коленки Х-образные. Дал он мне свои бутсы: недельку поиграть – разбить. Так я за счастье почитал, хоть и ноги все намял.
Бобров был вообще моим кумиром. Выдающийся, добрый человек. Об этом много написано. Собственно, бобровскую доброту в последнее время противопоставляют тарасовской жесткости и рисуют их чуть ли не врагами. Я был не просто близок с обоими, а даже дружен. Особенно это важно в случае с Анатолием Владимировичем, которого многие считают замкнутым, порою деспотичным человеком без чувства юмора. Он действительно тяжело шел на контакт, но в узком доверительным кругу позволял себе даже такие шутки:
– Анатолий Владимирович, как стать таким великим тренером?
– Очень просто. Неважно с кем ты в постели – с женой или любовницей, – все время думай о новом футбольном упражнении.
Так вот, Тарасов прекрасно понимал, ценил и восхищался гением Боброва. Мы вместе хоронили Всеволода Михайловича, и на поминках Тарасов, не склонный к высокопарным фразам, сказал:
– Я не видел такого великого человека, который смог бы достичь подобных высот и в хоккее, и в футболе. И вряд ли страна увидит такого еще лет сто.
У Боброва все время занимали деньги. У него и у Виктора Шувалова. Они были богатыми и безропотно давали. Летчикам полагались унты и зимние кожаные куртки. Шувалов деньги носил в унтах, чтобы карманники не сперли, лез в эти унты и спрашивал:
– Когда отдашь? – Двадцатого.
Он записывал в блокнотик. И если принесешь деньги двадцать первого, больше никогда не получишь. Сказал бы до тридцатого, он бы так и записал, но чтобы точно в срок. А Бобров ничего не записывал. Мы потом соседями были, он помог мне с квартирой. Раз прихожу к нему домой. Он говорит: «Давай шампанского». Сидит Миша, его маленький сын, и Лена Боброва кормит сына кашей из ложки. Она ему:
– Миша, сколько папа денег получает? У того рот полон каши:
– Много!
– А сколько маме дает? – Мало!
Бобров кипятится, но смеется: хватит вам, вдвоем насели!
Шутки шутками, а я видел как Всеволод Михайлович не жалел кровные фунты на угощение друзей, у которых и у самих валюта была в кармане. Это впервые я был с ним не то что на одной ноге, но, по крайней мере, не на разных полюсах. В пятьдесят седьмом году меня взяли на усиление ЦСКА в турне по Англии. И в баре за виски постоянно расплачивался Бобров. А я тогда, хоть и был уже обладателем кубка, ходил за ним по пятам и хотел быть во всем похожим на него. Он ратиновое пальто купил за пятнадцать фунтов, и я себе такое же. Он присмотрел для Саниной шубу, и я в том же отделе Зое заказал. Кепку шил, как у него.
В шестьдесят первом я пришел к нему в ЦСКА. Он сам попросил:
– Валентин, я тебя взял когда-то молодым, сделал из тебя футболиста, а теперь хочу выиграть чемпионат Союза. Помоги.
Его собирались назначить главным после Григория Пинаичева. Мне тут же присвоили звание прапорщика, а назначение так и не прошло. В главпуре отвели по каким-то причинам, за какие-то моральные проявления. А я остался военным…
За ВВС я отыграл, естественно, один сезон, по большей части в дубле, но первые футбольные впечатления прочно врезались в память. Хорошо помню, как играл Виктор Тихонов, наш заслуженный хоккейный тренер. Это был правый защитник, «сделанный из кремня». Работоспособный, дисциплинированный, очень жесткий в отборе. Правда, он тоже в основу никак не мог прорезаться. И когда нас расформировали, он предпочел хоккей. Тогда как раз началась некая «перестройка», негласно не поощряли совмещение видов, чтобы ведущие спортсмены не «разрывались».
Об Анатолии Исаеве уже немало написал. И хотя позже мы даже претендовали на одно место в сборной, у нас и тогда, и сейчас сохранились близкие дружеские отношения. Он до сих пор смеется, когда я ему по телефону говорю «а-ля-монтре». Дело было так. Вторым тренером в ВВС кроме Щербакова был хоккейный партнер Боброва Евгений Бабич. Он тоже относился к нам с симпатией и, видя, что мы стараемся держаться вместе, посоветовал:
– Когда мы играли в тройке – я, Бобров и Шувалов, – у нас были специальные словечки. Крикнет что-нибудь Бобров, а я уже знаю какую комбинацию играть, куда пас отдавать. И вы также договоритесь.
А я то ли в фильме каком услышал, то ли сам ляпнул: «а-лямонтре». Что это означало – невдомек (как потом выяснилось, ничего не означало – бессмыслица), но Толя смеялся до упада. Ну, я ему и предложил: «Давай, когда ты с мячом, если я крикну это, ты не глядя оставляешь мне пяткой назад». На том и порешили. А Бабич не забыл и после спрашивает:
– Ну что, придумали чего-нибудь?
– Да! Чтобы Толя пяткой мне скинул, нужно крикнуть «аля-монтре»!
– Какую, так вашу, «монтре»!!! Ты пока кричать будешь, у тебя и «монтре», и «а-ля» утащат, и ноги вместе с мячом оторвут!
Но все равно прижилось, только «а-ля» выкинули…
В 1952 году, после хельсинской олимпиады, расформировали ЦДСА. А в феврале пятьдесят третьего мы находились на сборах там же, в Сочи. Была тренировка, и вдруг по аэродрому бегут люди в штатском и кричат: «Срочно прекратить тренировки, умер Сталин!». В мае месяце участь ЦДСА постигла и нашу команду. Мы с Исаевым попали в МВО. Но на поле так и не вышли, поскольку в «город Калинин» собрался весь цвет армейского футбола. Николаев, Нырков, Гринин… Человек сорок-пятьдесят. После шестого тура расформировали и МВО. Приказ 148-й, по-моему: «Уволить в запас такого-то и такого-то…» Кто не хотел увольняться, поехали в команды окружных домов офицеров (ОДО). В Одессу, Тбилиси. Пока и до туда не докатилась волна гонений. О происках Берии много написано, а мне было всего двадцать лет, и особых волнений я как-то не испытывал. Мне даже не дали дослужить срочную службу. Приехали «купцы» из разных команд. Толю Исаева забрал Старостин в «Спартак», а меня «приглядел» Николай Сергеевич Разумовский. В прошлом известный вратарь, обладатель первого Кубка СССР, начальник команды «Локомотив». Затем он был первым директором «Лужников», его сын Витя играл вместе со мной правого края. Так я оказался в «Локомотиве» у Аркадьева.
4. Почетный железнодорожник
Борис Андреевич Аркадьев – величайший тренер не только в масштабах Советского Союза, но и в мире. Но как это часто бывает, его идеи на Западе оставались неизвестными, а у нас его зачастую не понимали. Говорили, что он витает в облаках, какие-то у него заоблачные прожекты. Спустя какоето время выяснилось, что он шагал семимильными шагами. Например, авторство тактической системы катеначчо принадлежит Эленио Эррера, который использовал ее в «Интере» и дважды в середине шестидесятых выигрывал Кубок европейских чемпионатов. С точки зрения общей психологии оборонительной игры это так, а вот позицию свободного защитника – «чистильщика» или «либеро», ключевую в защитной схеме игры, – десятью годами ранее предложил Аркадьев. В «Локомотиве» на этом месте успешно играл Ваня Моргунов.
В пятьдесят. седьмом г, оду на чемпионате мира в Швеции бразильцы ошеломили всех новой тактической схемой «4 – 2 – 4». Четверка нападающих – Пеле, Гарринча, Вава, Загало – разорвала все сборные с крупным счетом (кроме, кстати, сборной СССР и Уэльса). Команды тогда играли еще по «дубль-вэ». Три защитника, два полузащитника, два инсайда и трое нападающих. Четвертого форварда бразильцев, такого, например, как Пеле, оставлять одного было смерти подобно. Соответственно, из середины поля выдергивали дополнительного защитника. А эти вещи не проходят, что называется, «с листа». Тем более против таких исполнителей. Бразильцы наделали переполох и стали чемпионами мира. Когда мы вернулись домой, то сверху пришел приказ, предписывающий всем командам играть по системе «4 – 2 – 4». Приводили в пример и венгров начала пятидесятых. Но ведь Борис Андреевич еще в конце сороковых годов сформировал в ЦДКА великолепный атакующий квартет: Гринин, Федотов, Бобров и Демин. Бобров, хоть и не числился тогда нападающим, не выполнял оборонительных функций. И если отходил назад, как позже Пеле, то его держали, на него приходилось «разменивать» чистого защитника.
На Олимпиаде в Финляндии в пятьдесят втором году наша сборная применяла традиционную тактику «дубль-вэ», и последствия поражения от югославов известны. Как мне рассказывали армейцы Юрий Нырков и Валентин Николаев, да они и сами писали, если бы Аркадьеву предоставили полную свободу, то результат был бы иным. До этого на уровне клубных команд ЦДСА уверенно обыгрывал «Партизан». Как бы там ни было, футбольный мир узнал о расстановке с четырьмя форвардами от венгров, которые и стали тогда олимпийскими чемпионами.
Кроме того, уже в те годы Борис Андреевич выдвигал идею комбинированной обороны – сочетания персональной защиты с зонной. Тогда упор делался на персональную опеку. И некоторые тренеры использовали так называемого «фальшивого» форварда, который уводил за собой приличного защитника в середину. Аркадьев старался избегать такого неравноценного размена.
Тем не менее после пятьдесят второго года Аркадьева лишили работы и даже книги его запретили. В «Локомотив» Бориса Андреевича пригласили не менее грозный, чем Берия, Лазарь Каганович и министр путей сообщения Борис Бещев. Борис Павлович тоже был большим поклонником футбола, имел всего на один орден Ленина меньше, чем маршал Жуков, и проработал на посту министра в итоге почти тридцать лет. Они заявили, что берут Аркадьева на поруки, что армия железнодорожников сплоченная, он в рабочем коллективе обязательно исправится и еще принесет пользу советскому футболу.
Борис Андреевич был одним из первых тренеров, считавших физическую готовность футболистов важнейшим условием успеха, и давал им большие нагрузки. Когда он набирал игроков, обязательно сначала отдавал новичков в руки врачей. Те всесторонне осматривали, делали пробы. И, надо сказать, что цель таких осмотров разительно отличалась от общепринятой. Как любил шутить сам Аркадьев, ему не подходил лозунг «техничный, хороший, но надо гальванизировать труп». Он приводил в пример лошадей. Есть лошади-фавориты, и есть– рекордсмены. Фаворит всегда находится в движении, участвует во всех соревнованиях. А рекордсмена кормят, поят, массируют, клизму делают, потом ставят на старт, он бьет рекорды и возвращается в стойло.
– Вы должны, – говорил Аркадьев, – походить на фаворитов, которые на протяжении всего сезона борются за победу.
Я-то, когда пришел, был двадцати лет отроду, к тому же команда у нас была отнюдь не звездная, многих побед добивалась за счет хорошей физики. Поэтому воспринимал нагрузки как само собой разумеющееся. Но каково было позже узнать, что он также «муштровал» свой великолепный ЦДКА. Там кроссы бежал впереди всех Валентин Николаев с секундомером, также как я в «Локомотиве». А большинство футболистов страшно ругались, особенно те, которые нарушали: Демин, Федотов. Аркадьев же тонко чувствовал момент и отвечал на «нарушения» удвоенной нагрузкой. Рассказывали даже, что иной раз на предложение пропустить по рюмочке некоторые говорили:
– Куда там! Аркаша завтра замучает нас!
Фраза, конечно же, покрепче. Мне это не грозило, я целиком отдавался футболу. Делал гимнастику даже после игры в лесу на Войковской. Более того, я изучил своих соперников на позиции, знал, кто из полузащитников выпивает, и с подачи Аркадьева поступал, как сейчас кажется, довольно жестоко. Валтузил по всему полю, делал рывки, ускорения. Один футболист (не буду называть его имени) как-то раз даже взмолился:
– Бубука, прекрати, у меня семья, дети, помру же на поле. В общем, хватало их минут на семьдесят-восемьдесят. Как говорил Аркадьев: «Валентин, твои меха позволяют заставить любого игрока в Союзе и за рубежом минут за двадцать до окончания игры прекратить свое существование на поле». У меня объем легких был как у пловца – семь тысяч двести. Только два человека могли со мной соревноваться – это Витя Царев, и Коля Синюков. Тоже были выносливые, носились со мной от начала до конца. Так что, в Хосте на сборах кросс до Сочи и обратно я бежал впереди команды. А Аркадьев ехал сзади на клубном автобусе, следил и еще прикрывал, чтобы машины не наехали. Позже писали про знаменитую «тропу смерти» Лобановского в Ялте. У нас тоже были «тещин язык», «тягуны», и преодолевали мы их не гладким бегом, а с прыжком на третий шаг. Были и чистые кроссы на двенадцать километров.
Даже на выездах в пути Борис Андреевич не позволял нам расслабляться. У нас был свой вагон тридцать восьмого года выпуска. У каждого – персональная койка. Вагон прицепляли к удобному для нас поезду. Если он приходил в Киев, допустим, в шесть утра, нас это не волновало. Вагон вместе с нами отгоняли на запасные пути, и мы продолжали спать часов до девяти. А потом к вокзалу подавали автобус, и мы направлялись в гостиницу – свежие, готовые тренироваться. Так вот, если поезд останавливался больше, чем на двадцать минут, Аркадьев отправлял нас на пробежку по шпалам или по какой-нибудь дорожке – минут семь туда и обратно. Тогда электропоездов не было, в паровозы воду заправляли. Мы как прибежим радостные, «коллеги»-машинисты сразу открывают кран, и выливают на нас ушат холодной воды. А один раз во время длинного перегона тренер Владимир Иванович Горохов запустил нас по вагону. Комплекс упражнений в движении: бегаем туда-сюда по вагону, высоко поднимая бедро.
Поразительно, но настоящий фанатик физических нагрузок Борис Андреевич был очень эрудированным и интеллигентным человеком. Он вместе с братом заканчивал Художественную академию в Москве и прекрасно рисовал сам. Когда мы приезжали в Ленинград, он водил нас по музеям, показывал картины, объяснял какие-то тонкости. Однажды в Русском музее остановил нас возле знаменитой картины Брюллова «Последний день Помпеи» и задал задачку: найти нечто нереальное на этом полотне. Мы во все глаза смотрели, искали, двадцать два человека ни фига найти не могли – рама, картина, краски, Помпея. Он сам же и ответил:
– Посмотрите, кругом пепел, все грязные, а патрициев чистеньких несут в белых туниках.
В пятьдесят пятом году, перед отлетом в Индонезию, он укоризненно говорил:
– Я знаю, вы, барахольщики, едете за барахлом. А я возьму краски, карандаши и буду делать зарисовки.
И стоит отметить, что он всеми силами пытался привить нам не только футбольную тактическую грамотность, но и художественный вкус. В Азию летели ночью, все спали. И вдруг нас будит какой-то неземной Аркадьев.
– Друзья мои! – кричит. – Посмотрите, какой восход солнца! Мы испуганно протираем глаза, смотрим в иллюминатор, а там действительно из моря выплывает эта розовая махина. Мы же все были дети войны. Пришли по большей части от станка – у кого семь классов, у кого и того меньше. Кто-то пропускал, вообще не учился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21