Дверь легко подалась, и Джемма попятилась в образовавшийся проход крошечными шажками, а потом неслышно закрыла ее.
Рухнув на теплое сено, она с облегчением перевела дыхание. Несколько минут спустя ласковые руки обвились вокруг нее, приподняли, посадили на соломенном ложе. Она заморгала, приоткрыв глаза, крепко прижалась лицом к насквозь промокшей рубашке Фелипе.
— Все в порядке. Ты в безопасности. Ты напугала его больше, чем он тебя.
— Я не… не стала бы за это ручаться, — охрипшим голосом шепнула она. Хорошенький момент для шуток! Она что, сошла с ума? Она точно сошла с ума, если вот так льнет к нему. Джемма попыталась отодвинуться, но Фелипе не выпускал ее.
— Все, хватит удирать, Джемма. — Он убрал с ее лица влажные пряди, кончиками пальцев смахнул дождинки со щеки. — Нельзя бросить подобное заявление — и ринуться наутек. Куда ты от него убежишь?
Она жалобно покачала головой.
— Я… я не должна была говорить… Я не хотела…
Он обхватил ее дрожащие плечи.
— Посмотри на меня, Джемма. Скажи, что это сон.
— Кошмар! — всхлипнула она и опустила голову, не в силах вынести его взгляда.
Он заставил ее, силой приподняв подбородок.
— Почему ты сказала такое?
Ей пришлось посмотреть на него, у нее не было выбора. Он ей не поверил, да и мог ли он? В подобную фантастику просто невозможно поверить.
— Ты сказала, что любишь его, потому что он твой отец. Джемма, объясни, объясни, что это значит.
— Зачем? — вспыхнула она. — Чтобы ты мог смеяться надо мной, мучить меня, обижать еще больше, чем уже обижал? — Она сделала попытку подняться с сена, но он удержал ее, сжав запястье так, что она не могла даже пошевелиться.
— Я не хотел причинять тебе боль, Джемма…
— Но ты это делал! И делаешь! Все время! Ты не оставлял меня в покое…
— Потому что я с ума схожу по тебе! Неужели ты не видишь, через какие пытки заставила пройти меня? Я люблю тебя так, что теряю рассудок… — Он замолчал, выпустил ее руки, вцепился пальцами в мокрую голову. — Я люблю тебя настолько сильно, что готов был убить…
— Лучше бы ты так и сделал! — вскрикнула она. — Еще полгода назад, тогда я не страдала бы так долго! Ты вызвал меня сюда, Фелипе, чтобы измучить — и ты этого добился — больше, чем в состоянии представить. Агустин действительно мой отец. Я дитя любви — его и Исобель Вильерс, той женщины, для которой он построил студию… и… и как будто этого недостаточно для мук, я обнаружила, что ты его сын… что я любила собственного брата… занималась любовью с собственным братом.
В этот миг она готова была поверить, что он ее все-таки убьет. Он набросился на нее, сверкая глазами от ярости, которую вызвало ее сбивчивое признание. Она попыталась вскочить на ноги, но он вцепился ей в лодыжку и одним мощным рывком бросил на сено рядом с собой. Она лежала, онемев от страха, а он сел на нее верхом и поднял ее руки над головой.
— Что за бред ты несешь? — во всю мощь своего голоса взревел он.
Джемма беспомощно дернулась под его телом.
— Это правда! — выпалила она. — Я сама не знала, пока не получила этот заказ. Агустин действительно мой отец…
— И ты думала, что я твой брат… и ты позволила мне заниматься с тобой любовью!
— Я не знала, что ты приемный сын… я не знала до тех пор…
— До каких? — вскипел Фелипе, и Джемма догадалась, что за мысли проносятся сейчас в его смятенном мозгу.
— Ты негодяй! — выпалила она.
— Ответь! Наша ночь любви — она случилась до или после того, как ты узнала, что я не брат тебе?
Джемма изо всей силы ударила его коленом. На долю секунды он потерял равновесие, и она смогла освободить руки, чтобы попытаться спихнуть его с себя. Легче сдвинуть гору. Она не могла сражаться с ним физически, но в словах ее было достаточно силы.
— Ни то, ни другое, ты… ты извращенец — и разве ты не считаешь ее ночью мучений, а не любви?
— Мне известно, чем была эта ночь, а вот как, насчет тебя, радость моя? Ты можешь хоть представить себе, какие муки ты сейчас заставляешь меня испытывать?
— Ха, капля в море по сравнению с тем, что пришлось испытать мне. Нет, Фелипе, я не занималась любовью с тобой той ночью, зная, что совершаю… совершаю инцест. Я вообще тогда не знала, что ты сын Агустина — родной ли, приемный ли, и мне плевать, веришь ты или нет, потому что я ненавижу тебя!
— Dios nuo! — произнес он на выдохе — таком глубоком, что Джемме он показался предсмертным. Потом он схватил ее в объятия, приподнял, зарылся лицом в ее мокрые волосы. — Я сделал такое с тобой, — застонал он. — Боже милосердный, Джемма, чем я могу искупить вину, ты простишь меня хоть когда-нибудь?
Она прижала его к себе, не замечая, что потоки слез смешиваются с каплями, стекающими с волос на щеки, и их дрожащие, промокшие тела слились в одно в липкой духоте конюшни.
— Фелипе, — вскрикнула она, и в этом крике отразилось все ее отчаяние.
Он не отпускал ее очень долго, сердца их бились совсем рядом, и только дождь эхом отзывался на этот ритм в наступившей после грозы тишине.
Джемма шевельнулась первой. Неуверенно, потому что все еще боялась — не его, а самое себя. Она столько страдала, и боль еще не ушла из нее. Стыд, вина оставили в ней свой след, и ей никогда не освободиться от горькой памяти о них.
— Мне нужно все тебе рассказать, Фелипе, — хрипло шепнула она. — О маме и Агустине…
— И о нас, Джемма, — настойчиво добавил он. — Мы должны поговорить о нас, мы должны прекратить пытки друг друга…
Она чуть-чуть улыбнулась сквозь слезы.
— Я не знала, что тоже мучаю тебя.
— Ты даже не можешь себе представить — как! Лондон остался в прошлом, а потом ничего, просто смерть при жизни. Ни единого момента не проходило без того, чтобы я не травил себя мыслями, что ты меня не любишь.
— Я всегда любила тебя, Фелипе, и меня измучила боль, когда ты уехал. Теперь я знаю, почему ты улетел в Нью-Йорк; Агустин объяснил, что ты должен был подписать какие-то документы…
— Да, он вызвал нас обоих, причем потребовал немедленного возвращения. У меня не было возможности позвонить тебе до отъезда, а в Нью-Йорке все оказалось куда сложнее, чем я рассчитывал. Такие семейные совещания, как правило, всегда откладываются из-за более неотложных дел, но в тот момент Агустину вдруг понадобилось решить все и сразу. Компания у него довольно большая, а мы с Бьянкой — его семья… — Он смущенно затих, осознав, что выразился неточно.
Джемма теперь тоже входила в эту семью, но она ничего не сказала, как не сказала и о признании Бьянки в том, что это она заставила Агустина вызвать их в Нью-Йорк. Довольно проблем и резких слов, пора оставить прошлое в покое.
— Я ничего этого тогда не знала, Фелипе. Я просто решила, что ты любишь Бьянку, а не меня. Потом… потом ты устроил этот заказ, и я узнала о своем отце…
Ласковым поцелуем он стер горечь последних слов, и Джемма почувствовала, как медленно, очень медленно из души ее уходит напряжение. Сердце шептало ей о свободе любить, и она знала, что теперь это становится реальностью, но ее измученное сознание не могло в один миг, вот так просто освободиться от тяжких воспоминаний. Она оторвала губы от его рта и прижалась поцелуем к щеке.
— Пожалуйста, Фелипе, пожалуйста, позволь мне рассказать.
Положив голову Джеммы себе на грудь и заключив ее в кольцо нежных рук, он целовал ее влажные волосы, а она, запинаясь, начала говорить. Речь ее звучала то ясно, то сбивчиво, а иногда, когда голос отказывал ей, и вовсе затихала. Она чувствовала, когда ее рассказ вызывал в нем волнение, — поцелуи тогда прекращались, и его тело напрягалось. А если она в продолжение рассказа порой не могла сдержать слез, он смахивал их с ее щек теплыми ладонями.
— И ты не говорила об этом Агустину? — спросил он под конец.
— Разве это мыслимо? Вот так вот взять и объявить, что я его дочь? К тому же после того, как он рассказал мне, что думает, будто моя мама предала его…
— Как ты предала меня, — пробормотал Фелипе, и она обратила на него полные смятения огромные карие глаза.
— Фелипе, ты думал, что я тебя предала? Какая жестокая ирония! История возвращается на круги своя…
Кольцо его рук сильнее сжалось вокруг нее.
— Истории не будет позволено вернуться на круги своя, потому что я никогда не отпущу тебя…
— Агустин ни за что не разрешит… Фелипе громко расхохотался.
— Он не может остановить нас, querida. Я люблю тебя и намерен жениться на тебе, чтобы навсегда покончить с этой нервотрепкой.
— Но Бьянка…
— Бьянка никогда ничего не значила для меня, Джемма. Да как ты могла такое подумать?
— Ты сам сказал, что она была большей частью твоей жизни, чем я.
— Только в смысле времени. Будучи родственниками, мы просто чаще встречались, вот и все. Никогда в жизни я не собирался жениться на ней, что бы там ни говорил Агустин.
— Но ведь ты был в бешенстве, когда думал, что Майк ее соблазняет.
— Только потому, что я думал, что он обманывает Кристину.
— О… но… ты использовал ее, чтобы мучить меня…
Он не позволил ей закончить, наклонился ниже и, глядя ей в лицо, произнес:
— Любовь может быть страшно разрушительной, дорогая. Я был до такой степени одержим тобой, что почти ненавидел — звучит дико, но это правда. Я натравил на тебя Бьянку, потому что хотел, чтобы ты страдала так же, как страдал я.
— Тогда ты прежде всего должен был бы верить, что я очень люблю тебя. Иначе ты не мог бы надеяться на мои страдания.
— Я знал, что в Лондоне мы были искренни, но думал, что с тех пор что-то изменило твои чувства ко мне. И я захотел возродить нашу страсть — а потом разрушить ее, для обоих. Но после той ночи любви здесь я стал надеяться, молиться… Я думал, что ты любишь меня, жаждешь меня. Я знал, что моя любовь к тебе всегда была жива, а потом приехал Агустин с Бьянкой…
— А я думала, ты сделал это нарочно, чтобы добавить еще больше к моим пыткам… После того скандала за ужином я узнала, что ты сын Агустина, мне сказала Мария, только она не уточнила, что ты приемный сын, и…
Он потерся губами о ее губы.
— И ты решила, что занималась любовью с единокровным братом?.. — (Джемма отвернулась от него и закусила дрожащую губу.) — Джемма, — жарко выдохнул Фелипе, и тревожная морщинка перерезала его лоб, — все позади. Тебе нечего стыдиться.
Ее глаза округлились, в них заблестели слезы.
— Нет, Фелипе, — задохнулась она от горестного стона. — Понимаешь… даже… даже когда я думала, что мы с тобой родственники… я… все равно любила тебя… все равно хотела…
Фелипе на мгновение окаменел.
— И если бы я продолжал домогаться тебя… ты боялась, что позволила бы этому произойти?
— Конечно! — зарыдала она. — Я не знала, смогу ли я удержать тебя…
— Но ты это сделала, глупышка, — настаивал Фелипе, стиснув ее плечи. — Неужели ты не понимаешь, что сделала это? В душе, Джемма, я мог бы взять тебя, и потом, когда я сдернул полотенце, чтобы подразнить, мне было так легко взять тебя…
— Но ты не стал! — напомнила Джемма. — Потому что ненавидел меня.
— Нет, я тебя не ненавидел. Я любил тебя больше, чем когда-либо, и не овладел тобой только потому, что ты меня останавливала. Я видел этот запрет в твоих глазах, я видел в них страх. Для меня это было что-то новое, и я решил, что сам добился этого, своей дикой пыткой и местью. Видишь, Джемма, ты меня остановила…
— Я не знала. — Может ли она в это поверить? Чтобы жить дальше — придется постараться.
— Не стоит мучить себя мыслями о том, чего никогда не могло произойти, Джемма. Эти мысли способны разрушить человека.
Ей даже удалось слабо улыбнуться. Она покачала головой.
— Хороший совет, учитывая, что он исходит от тебя.
Он улыбнулся в ответ, заглянул ей в глаза, и беспокойство покинуло ее сердце. Он обнял ее и уложил на спину, и, когда его губы приблизились к ее, она поняла, что с этим поцелуем исчезла последняя тень сомнения.
Поцелуй Фелипе все длился, унося Джемму от боли и страданий. Они могли любить друг друга без наказания, без стыда. Ничто теперь не могло омрачить сладость восторга.
В этой любовной прелюдии не было спешки, напора, лихорадочной настойчивости. Экстаз и сумасшедшая страсть придут позже, когда чувства выйдут из-под контроля и повлекут влюбленных за собой. А пока их вело желание любви, утешения и нежности, которые их сердца готовы были излить друг на друга.
Фелипе медленно освободил Джемму от мокрой одежды, мягко рассмеялся в ответ на ее гримаску, когда соломинки укололи ее обнаженную кожу. Он достал и расстелил под ней попону, и она помогла ему раздеться, дрожащими, неловкими пальцами стянула мокрую рубашку и сырые от дождя джинсы. Фелипе опустился на колени рядом с ней — обнаженный, сильный, бронзовый и влажно мерцающий. Он был прекрасен, и Джемма протянула руки, чтобы провести кончиками пальцев по его груди, ощутить, как напрягаются и вздрагивают его мускулы от ее прикосновения. Его глаза, губы, руки подарили ей восторг обожания, и Джемма каждой клеточкой души и тела отозвалась на его ласки. Жажда получать и отдавать любовь поднимала их к новым вершинам дерзаний.
Страсть нарастала, они отдались ее напору, и каждый поцелуй, каждое прикосновение становились все жарче, все настойчивее. Джемма томилась желанием ощутить его внутри себя, и нежная просьба об этом готова была сорваться с ее губ.
Их взгляды слились, когда он приподнял ее бедра для первого мощного толчка. Он любил этот момент обладания, это изысканное вторжение в мир влажной чувственности, трепетного, упругого тепла, от которого воспламенялись нервы, заставляя приближать непостижимый и загадочный миг экстаза.
Джемма смотрела на него, наслаждаясь его взглядом победителя, блеском зубов, стиснутых, будто от боли, когда он проник в нее до конца. Этот взгляд зажег Джемму восторгом, огнем желания, в один миг поглотившим ее с головой. Он был внутри ее, и мощь его пульсирующей плоти доказывала ей, что их любовь совершенна, прекрасна и несомненна. Она задвигалась с ним в едином глубоком ритме, поднимаясь за грань реальности.
Из ее груди вырвался крик, когда она уже не в силах была сдерживаться, когда она готова была умереть от близости взрыва.
— Я не могу больше сдерживаться!.. — закричала она и выгнулась ему навстречу.
— Не пытайся, querida, не останавливай нашу любовь… сейчас, любовь моя, сейчас!
Они воспарили вместе, сокрушив барьеры экстаза. Золотистая, огненная лава жизненной силы забила сказочным ключом одновременно с потоком их слов любви, освобождения, благодарности. Они были свободны, паря, как птицы, в безоблачном голубом небе счастья, свободны для любви и вечной жизни — вдвоем.
— Фелипе мне все рассказал.
Джемма нервным движением одернула рабочую рубашку и взглянула на своего отца, который усаживался в привычной позе на кресле — для последнего сеанса. Полотно нисколько не пострадало при падении, но нервы Джеммы от ожидания этой встречи-объяснения настрадались предостаточно.
— Я не могла сама рассказать тебе, — призналась она и взяла в руки палитру, гадая, удастся ли ей вообще закончить этот портрет без нервного срыва.
Бьянка собрала вещи и ожидала вылета. Майк должен был отвезти ее в Каракас — с Марией и Кристиной в качестве провожатых, на тот случай, если она вдруг раскапризничается. Странно, но Агустин тоже собирался в поездку, Джемма не знала куда — и не особенно задумывалась над этим. Мысли ее были заняты другим: Фелипе и разговором с отцом.
— Правильно, что мне все рассказал Фелипе, — тихо произнес Агустин. — Полагаю, со мной бы случился сердечный приступ, если бы это сделала ты.
— Ты мог мне не поверить.
— Я должен был бы сам догадаться. Твои волосы, сильный характер, талант — так много общего с матерью. Расскажи мне, Джемма, расскажи о своей маме.
Она с радостью повиновалась. Напряжение и беспокойство покидали ее по мере того, как она продвигалась в своем рассказе, нанося при этом последние штрихи на самый лучший в своей жизни портрет.
— Знаешь, она по-прежнему любит тебя, — пробормотала она в самом конце и подумала, что именно этих слов он, наверное, и ждал с начала ее рассказа.
Он медленно поднялся и подошел к законченному портрету, обнял Джемму за плечи. Она улыбнулась и положила свою ладонь на его.
— Нет, я, должно быть, ослеп, — пробормотал он, вглядываясь в портрет. — Ведь видно же, верно? Глаза, губы.
— Я сама не замечала, пока Мария не указала мне на это сходство, — рассмеялась Джемма. — Агустин, — вдруг произнесла она, — мы с Фелипе…
Он повернул ее к себе, ласково сжал пальцы.
— Все в порядке. Неужели ты могла подумать, что я отберу счастье у собственной дочери? Я благословляю вас…
— Но… ты же хотел для Фелипе жену одной с ним культуры…
— Именно это он и получил. Ты же латиноамериканка, Джемма, одна из нас.
Джемма рассмеялась и залилась счастливым румянцем.
— Да, конечно, я все забываю, — пробормотала она.
— А теперь мне пора, — произнес Агустин, взглянув на часы. — Мне нужно договориться о вылете из Каракаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Рухнув на теплое сено, она с облегчением перевела дыхание. Несколько минут спустя ласковые руки обвились вокруг нее, приподняли, посадили на соломенном ложе. Она заморгала, приоткрыв глаза, крепко прижалась лицом к насквозь промокшей рубашке Фелипе.
— Все в порядке. Ты в безопасности. Ты напугала его больше, чем он тебя.
— Я не… не стала бы за это ручаться, — охрипшим голосом шепнула она. Хорошенький момент для шуток! Она что, сошла с ума? Она точно сошла с ума, если вот так льнет к нему. Джемма попыталась отодвинуться, но Фелипе не выпускал ее.
— Все, хватит удирать, Джемма. — Он убрал с ее лица влажные пряди, кончиками пальцев смахнул дождинки со щеки. — Нельзя бросить подобное заявление — и ринуться наутек. Куда ты от него убежишь?
Она жалобно покачала головой.
— Я… я не должна была говорить… Я не хотела…
Он обхватил ее дрожащие плечи.
— Посмотри на меня, Джемма. Скажи, что это сон.
— Кошмар! — всхлипнула она и опустила голову, не в силах вынести его взгляда.
Он заставил ее, силой приподняв подбородок.
— Почему ты сказала такое?
Ей пришлось посмотреть на него, у нее не было выбора. Он ей не поверил, да и мог ли он? В подобную фантастику просто невозможно поверить.
— Ты сказала, что любишь его, потому что он твой отец. Джемма, объясни, объясни, что это значит.
— Зачем? — вспыхнула она. — Чтобы ты мог смеяться надо мной, мучить меня, обижать еще больше, чем уже обижал? — Она сделала попытку подняться с сена, но он удержал ее, сжав запястье так, что она не могла даже пошевелиться.
— Я не хотел причинять тебе боль, Джемма…
— Но ты это делал! И делаешь! Все время! Ты не оставлял меня в покое…
— Потому что я с ума схожу по тебе! Неужели ты не видишь, через какие пытки заставила пройти меня? Я люблю тебя так, что теряю рассудок… — Он замолчал, выпустил ее руки, вцепился пальцами в мокрую голову. — Я люблю тебя настолько сильно, что готов был убить…
— Лучше бы ты так и сделал! — вскрикнула она. — Еще полгода назад, тогда я не страдала бы так долго! Ты вызвал меня сюда, Фелипе, чтобы измучить — и ты этого добился — больше, чем в состоянии представить. Агустин действительно мой отец. Я дитя любви — его и Исобель Вильерс, той женщины, для которой он построил студию… и… и как будто этого недостаточно для мук, я обнаружила, что ты его сын… что я любила собственного брата… занималась любовью с собственным братом.
В этот миг она готова была поверить, что он ее все-таки убьет. Он набросился на нее, сверкая глазами от ярости, которую вызвало ее сбивчивое признание. Она попыталась вскочить на ноги, но он вцепился ей в лодыжку и одним мощным рывком бросил на сено рядом с собой. Она лежала, онемев от страха, а он сел на нее верхом и поднял ее руки над головой.
— Что за бред ты несешь? — во всю мощь своего голоса взревел он.
Джемма беспомощно дернулась под его телом.
— Это правда! — выпалила она. — Я сама не знала, пока не получила этот заказ. Агустин действительно мой отец…
— И ты думала, что я твой брат… и ты позволила мне заниматься с тобой любовью!
— Я не знала, что ты приемный сын… я не знала до тех пор…
— До каких? — вскипел Фелипе, и Джемма догадалась, что за мысли проносятся сейчас в его смятенном мозгу.
— Ты негодяй! — выпалила она.
— Ответь! Наша ночь любви — она случилась до или после того, как ты узнала, что я не брат тебе?
Джемма изо всей силы ударила его коленом. На долю секунды он потерял равновесие, и она смогла освободить руки, чтобы попытаться спихнуть его с себя. Легче сдвинуть гору. Она не могла сражаться с ним физически, но в словах ее было достаточно силы.
— Ни то, ни другое, ты… ты извращенец — и разве ты не считаешь ее ночью мучений, а не любви?
— Мне известно, чем была эта ночь, а вот как, насчет тебя, радость моя? Ты можешь хоть представить себе, какие муки ты сейчас заставляешь меня испытывать?
— Ха, капля в море по сравнению с тем, что пришлось испытать мне. Нет, Фелипе, я не занималась любовью с тобой той ночью, зная, что совершаю… совершаю инцест. Я вообще тогда не знала, что ты сын Агустина — родной ли, приемный ли, и мне плевать, веришь ты или нет, потому что я ненавижу тебя!
— Dios nuo! — произнес он на выдохе — таком глубоком, что Джемме он показался предсмертным. Потом он схватил ее в объятия, приподнял, зарылся лицом в ее мокрые волосы. — Я сделал такое с тобой, — застонал он. — Боже милосердный, Джемма, чем я могу искупить вину, ты простишь меня хоть когда-нибудь?
Она прижала его к себе, не замечая, что потоки слез смешиваются с каплями, стекающими с волос на щеки, и их дрожащие, промокшие тела слились в одно в липкой духоте конюшни.
— Фелипе, — вскрикнула она, и в этом крике отразилось все ее отчаяние.
Он не отпускал ее очень долго, сердца их бились совсем рядом, и только дождь эхом отзывался на этот ритм в наступившей после грозы тишине.
Джемма шевельнулась первой. Неуверенно, потому что все еще боялась — не его, а самое себя. Она столько страдала, и боль еще не ушла из нее. Стыд, вина оставили в ней свой след, и ей никогда не освободиться от горькой памяти о них.
— Мне нужно все тебе рассказать, Фелипе, — хрипло шепнула она. — О маме и Агустине…
— И о нас, Джемма, — настойчиво добавил он. — Мы должны поговорить о нас, мы должны прекратить пытки друг друга…
Она чуть-чуть улыбнулась сквозь слезы.
— Я не знала, что тоже мучаю тебя.
— Ты даже не можешь себе представить — как! Лондон остался в прошлом, а потом ничего, просто смерть при жизни. Ни единого момента не проходило без того, чтобы я не травил себя мыслями, что ты меня не любишь.
— Я всегда любила тебя, Фелипе, и меня измучила боль, когда ты уехал. Теперь я знаю, почему ты улетел в Нью-Йорк; Агустин объяснил, что ты должен был подписать какие-то документы…
— Да, он вызвал нас обоих, причем потребовал немедленного возвращения. У меня не было возможности позвонить тебе до отъезда, а в Нью-Йорке все оказалось куда сложнее, чем я рассчитывал. Такие семейные совещания, как правило, всегда откладываются из-за более неотложных дел, но в тот момент Агустину вдруг понадобилось решить все и сразу. Компания у него довольно большая, а мы с Бьянкой — его семья… — Он смущенно затих, осознав, что выразился неточно.
Джемма теперь тоже входила в эту семью, но она ничего не сказала, как не сказала и о признании Бьянки в том, что это она заставила Агустина вызвать их в Нью-Йорк. Довольно проблем и резких слов, пора оставить прошлое в покое.
— Я ничего этого тогда не знала, Фелипе. Я просто решила, что ты любишь Бьянку, а не меня. Потом… потом ты устроил этот заказ, и я узнала о своем отце…
Ласковым поцелуем он стер горечь последних слов, и Джемма почувствовала, как медленно, очень медленно из души ее уходит напряжение. Сердце шептало ей о свободе любить, и она знала, что теперь это становится реальностью, но ее измученное сознание не могло в один миг, вот так просто освободиться от тяжких воспоминаний. Она оторвала губы от его рта и прижалась поцелуем к щеке.
— Пожалуйста, Фелипе, пожалуйста, позволь мне рассказать.
Положив голову Джеммы себе на грудь и заключив ее в кольцо нежных рук, он целовал ее влажные волосы, а она, запинаясь, начала говорить. Речь ее звучала то ясно, то сбивчиво, а иногда, когда голос отказывал ей, и вовсе затихала. Она чувствовала, когда ее рассказ вызывал в нем волнение, — поцелуи тогда прекращались, и его тело напрягалось. А если она в продолжение рассказа порой не могла сдержать слез, он смахивал их с ее щек теплыми ладонями.
— И ты не говорила об этом Агустину? — спросил он под конец.
— Разве это мыслимо? Вот так вот взять и объявить, что я его дочь? К тому же после того, как он рассказал мне, что думает, будто моя мама предала его…
— Как ты предала меня, — пробормотал Фелипе, и она обратила на него полные смятения огромные карие глаза.
— Фелипе, ты думал, что я тебя предала? Какая жестокая ирония! История возвращается на круги своя…
Кольцо его рук сильнее сжалось вокруг нее.
— Истории не будет позволено вернуться на круги своя, потому что я никогда не отпущу тебя…
— Агустин ни за что не разрешит… Фелипе громко расхохотался.
— Он не может остановить нас, querida. Я люблю тебя и намерен жениться на тебе, чтобы навсегда покончить с этой нервотрепкой.
— Но Бьянка…
— Бьянка никогда ничего не значила для меня, Джемма. Да как ты могла такое подумать?
— Ты сам сказал, что она была большей частью твоей жизни, чем я.
— Только в смысле времени. Будучи родственниками, мы просто чаще встречались, вот и все. Никогда в жизни я не собирался жениться на ней, что бы там ни говорил Агустин.
— Но ведь ты был в бешенстве, когда думал, что Майк ее соблазняет.
— Только потому, что я думал, что он обманывает Кристину.
— О… но… ты использовал ее, чтобы мучить меня…
Он не позволил ей закончить, наклонился ниже и, глядя ей в лицо, произнес:
— Любовь может быть страшно разрушительной, дорогая. Я был до такой степени одержим тобой, что почти ненавидел — звучит дико, но это правда. Я натравил на тебя Бьянку, потому что хотел, чтобы ты страдала так же, как страдал я.
— Тогда ты прежде всего должен был бы верить, что я очень люблю тебя. Иначе ты не мог бы надеяться на мои страдания.
— Я знал, что в Лондоне мы были искренни, но думал, что с тех пор что-то изменило твои чувства ко мне. И я захотел возродить нашу страсть — а потом разрушить ее, для обоих. Но после той ночи любви здесь я стал надеяться, молиться… Я думал, что ты любишь меня, жаждешь меня. Я знал, что моя любовь к тебе всегда была жива, а потом приехал Агустин с Бьянкой…
— А я думала, ты сделал это нарочно, чтобы добавить еще больше к моим пыткам… После того скандала за ужином я узнала, что ты сын Агустина, мне сказала Мария, только она не уточнила, что ты приемный сын, и…
Он потерся губами о ее губы.
— И ты решила, что занималась любовью с единокровным братом?.. — (Джемма отвернулась от него и закусила дрожащую губу.) — Джемма, — жарко выдохнул Фелипе, и тревожная морщинка перерезала его лоб, — все позади. Тебе нечего стыдиться.
Ее глаза округлились, в них заблестели слезы.
— Нет, Фелипе, — задохнулась она от горестного стона. — Понимаешь… даже… даже когда я думала, что мы с тобой родственники… я… все равно любила тебя… все равно хотела…
Фелипе на мгновение окаменел.
— И если бы я продолжал домогаться тебя… ты боялась, что позволила бы этому произойти?
— Конечно! — зарыдала она. — Я не знала, смогу ли я удержать тебя…
— Но ты это сделала, глупышка, — настаивал Фелипе, стиснув ее плечи. — Неужели ты не понимаешь, что сделала это? В душе, Джемма, я мог бы взять тебя, и потом, когда я сдернул полотенце, чтобы подразнить, мне было так легко взять тебя…
— Но ты не стал! — напомнила Джемма. — Потому что ненавидел меня.
— Нет, я тебя не ненавидел. Я любил тебя больше, чем когда-либо, и не овладел тобой только потому, что ты меня останавливала. Я видел этот запрет в твоих глазах, я видел в них страх. Для меня это было что-то новое, и я решил, что сам добился этого, своей дикой пыткой и местью. Видишь, Джемма, ты меня остановила…
— Я не знала. — Может ли она в это поверить? Чтобы жить дальше — придется постараться.
— Не стоит мучить себя мыслями о том, чего никогда не могло произойти, Джемма. Эти мысли способны разрушить человека.
Ей даже удалось слабо улыбнуться. Она покачала головой.
— Хороший совет, учитывая, что он исходит от тебя.
Он улыбнулся в ответ, заглянул ей в глаза, и беспокойство покинуло ее сердце. Он обнял ее и уложил на спину, и, когда его губы приблизились к ее, она поняла, что с этим поцелуем исчезла последняя тень сомнения.
Поцелуй Фелипе все длился, унося Джемму от боли и страданий. Они могли любить друг друга без наказания, без стыда. Ничто теперь не могло омрачить сладость восторга.
В этой любовной прелюдии не было спешки, напора, лихорадочной настойчивости. Экстаз и сумасшедшая страсть придут позже, когда чувства выйдут из-под контроля и повлекут влюбленных за собой. А пока их вело желание любви, утешения и нежности, которые их сердца готовы были излить друг на друга.
Фелипе медленно освободил Джемму от мокрой одежды, мягко рассмеялся в ответ на ее гримаску, когда соломинки укололи ее обнаженную кожу. Он достал и расстелил под ней попону, и она помогла ему раздеться, дрожащими, неловкими пальцами стянула мокрую рубашку и сырые от дождя джинсы. Фелипе опустился на колени рядом с ней — обнаженный, сильный, бронзовый и влажно мерцающий. Он был прекрасен, и Джемма протянула руки, чтобы провести кончиками пальцев по его груди, ощутить, как напрягаются и вздрагивают его мускулы от ее прикосновения. Его глаза, губы, руки подарили ей восторг обожания, и Джемма каждой клеточкой души и тела отозвалась на его ласки. Жажда получать и отдавать любовь поднимала их к новым вершинам дерзаний.
Страсть нарастала, они отдались ее напору, и каждый поцелуй, каждое прикосновение становились все жарче, все настойчивее. Джемма томилась желанием ощутить его внутри себя, и нежная просьба об этом готова была сорваться с ее губ.
Их взгляды слились, когда он приподнял ее бедра для первого мощного толчка. Он любил этот момент обладания, это изысканное вторжение в мир влажной чувственности, трепетного, упругого тепла, от которого воспламенялись нервы, заставляя приближать непостижимый и загадочный миг экстаза.
Джемма смотрела на него, наслаждаясь его взглядом победителя, блеском зубов, стиснутых, будто от боли, когда он проник в нее до конца. Этот взгляд зажег Джемму восторгом, огнем желания, в один миг поглотившим ее с головой. Он был внутри ее, и мощь его пульсирующей плоти доказывала ей, что их любовь совершенна, прекрасна и несомненна. Она задвигалась с ним в едином глубоком ритме, поднимаясь за грань реальности.
Из ее груди вырвался крик, когда она уже не в силах была сдерживаться, когда она готова была умереть от близости взрыва.
— Я не могу больше сдерживаться!.. — закричала она и выгнулась ему навстречу.
— Не пытайся, querida, не останавливай нашу любовь… сейчас, любовь моя, сейчас!
Они воспарили вместе, сокрушив барьеры экстаза. Золотистая, огненная лава жизненной силы забила сказочным ключом одновременно с потоком их слов любви, освобождения, благодарности. Они были свободны, паря, как птицы, в безоблачном голубом небе счастья, свободны для любви и вечной жизни — вдвоем.
— Фелипе мне все рассказал.
Джемма нервным движением одернула рабочую рубашку и взглянула на своего отца, который усаживался в привычной позе на кресле — для последнего сеанса. Полотно нисколько не пострадало при падении, но нервы Джеммы от ожидания этой встречи-объяснения настрадались предостаточно.
— Я не могла сама рассказать тебе, — призналась она и взяла в руки палитру, гадая, удастся ли ей вообще закончить этот портрет без нервного срыва.
Бьянка собрала вещи и ожидала вылета. Майк должен был отвезти ее в Каракас — с Марией и Кристиной в качестве провожатых, на тот случай, если она вдруг раскапризничается. Странно, но Агустин тоже собирался в поездку, Джемма не знала куда — и не особенно задумывалась над этим. Мысли ее были заняты другим: Фелипе и разговором с отцом.
— Правильно, что мне все рассказал Фелипе, — тихо произнес Агустин. — Полагаю, со мной бы случился сердечный приступ, если бы это сделала ты.
— Ты мог мне не поверить.
— Я должен был бы сам догадаться. Твои волосы, сильный характер, талант — так много общего с матерью. Расскажи мне, Джемма, расскажи о своей маме.
Она с радостью повиновалась. Напряжение и беспокойство покидали ее по мере того, как она продвигалась в своем рассказе, нанося при этом последние штрихи на самый лучший в своей жизни портрет.
— Знаешь, она по-прежнему любит тебя, — пробормотала она в самом конце и подумала, что именно этих слов он, наверное, и ждал с начала ее рассказа.
Он медленно поднялся и подошел к законченному портрету, обнял Джемму за плечи. Она улыбнулась и положила свою ладонь на его.
— Нет, я, должно быть, ослеп, — пробормотал он, вглядываясь в портрет. — Ведь видно же, верно? Глаза, губы.
— Я сама не замечала, пока Мария не указала мне на это сходство, — рассмеялась Джемма. — Агустин, — вдруг произнесла она, — мы с Фелипе…
Он повернул ее к себе, ласково сжал пальцы.
— Все в порядке. Неужели ты могла подумать, что я отберу счастье у собственной дочери? Я благословляю вас…
— Но… ты же хотел для Фелипе жену одной с ним культуры…
— Именно это он и получил. Ты же латиноамериканка, Джемма, одна из нас.
Джемма рассмеялась и залилась счастливым румянцем.
— Да, конечно, я все забываю, — пробормотала она.
— А теперь мне пора, — произнес Агустин, взглянув на часы. — Мне нужно договориться о вылете из Каракаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18