Если помнишь, то когда ты последний раз была в студии, тебе было до смерти скучно.
— Ну, если это так трудно, то забудь о моей просьбе, — сказала Джейд. Она почувствовала досаду.
— Ты совсем не ешь.
Она взглянула на засыхающую яичницу:
— Я не голодна.
Дункан встал и направился к двери. Она подумала, что он собирается уйти, даже не попрощавшись, но в последний момент он обернулся:
— Утром в студии прохладно, тебе надо одеться потеплее. Я пришлю мисс Бингхемптон, чтобы она тебе помогла.
Дункан моментально пожалел о произнесенном. Он знавал художников, превративших свои студии в модные салоны, где они изображали из себя королей в присутствии придворных. Он таким не был. По его понятиям, писать картины в присутствии свидетелей было так же неестественно, как заниматься любовью при посторонних.
Он уже собирался сказать Меган, что пошутил. Но, увидев радость в ее зеленых глазах, озарившую лицо улыбку, понял, что не может ее разочаровать.
По пути к кухне он достал из бельевого шкафа покрывало. Сиделка и Дулси сидели рядышком, когда он вошел. Увидев его, Дулси, которая что-то оживленно говорила, моментально замолчала. Сначала ему даже показалось, что она не хочет, чтобы он услышал их разговор. Но он отмел это предположение как недостойное.
— Вы хотите, чтобы я это постирала? — спросила Дулси, указывая на покрывало.
— Меган хочет побыть немного в студии, и я взял его, чтобы ее укрыть, если будет прохладно.
Бингхемптон подпрыгнула на месте:
— Разве доктор Адельман давал миссис Карлисл разрешение вставать с постели?
— Я не думаю, что на это нужно отдельное разрешение.
— Но сеньора так больна! — вмешалась Дулси.
Дункан ожидал, что сиделка будет противиться, но озабоченность Дулси его поразила. Он и не подозревал, что она может так переживать за Меган.
— Дорогие дамы, я ценю ваше беспокойство, но уверен, что в состоянии сам позаботиться о супруге в течение часа-полутора.
Выходя из кухни, он ободряюще потрепал Дулси по плечу.
Студия находилась в футах пятидесяти от главного дома и архитектурно повторяла его юго-западный стиль. Несколько минут Дункан потратил на уборку, собирая с пола использованные тюбики из-под краски, приводя в порядок одеяла и покрывала на диванчике. Он также проветрил комнату и развел огонь в камине. Затем он возвратился в дом, в гостевую комнату, в которой ночевал эти дни, и привел в порядок себя.
Хотя с утра он надел чистую рубашку, он снял ее и бросил на кровать. Зайдя в ванную, сполоснул лицо и руки. Почувствовав небольшую шероховатость на щеках, он решил побриться — второй раз за сегодня. Завершая свой туалет, он побрызгался одеколоном и внимательно посмотрел на себя в зеркало.
Дункан ощущал себя как человек, впервые идущий на свидание с прекрасной дамой. Идиот. Ведь ничего не изменилось. Но где-то в глубине его души ворочалась мысль, что изменилось как раз все, и в первую очередь его отношение к Меган.
Наведя внешний лоск, он вышел из ванной. Нужно перестать себя дурачить. Эти недели после несчастного случая всего лишь антракт в продолжающейся пьесе. Он уже принял решение. За это время Малкольм приезжал раз шесть, и Меган ждала его визитов. Когда их дружба перерастет в нечто большее — всего лишь вопрос времени.
Вернувшись к Меган, Дункан застал ее сидящей на кровати. На ней была голубая хлопковая пижама с переводной картиной Рауля Дюфи на куртке, которую она приобрела во время их поездки в Париж. Дункан вспомнил, как он был раздражен в то время из-за того, что известный художник дал согласие использовать свое творение для такой плебейской цели.
Меган не могла ни понять, ни разделить его негодования. В ее головке не укладывалась разница между настоящим искусством и модой «от кутюр». Воспоминание напомнило ему о существующих между ними различиях, и за это он был благодарен.
— Мистер Карлисл, — заявила появившаяся сиделка, — я должна заявить решительный протест. Не имеет значения, хорошо ли чувствует себя ваша жена. Она до сих пор испытывает слабость и головные боли. Она не в состоянии дойти до вашей студии.
— А ей и не надо идти, я ее донесу. Ты готова? — спросил он, поворачиваясь к кровати.
Она инстинктивно отпрянула от него, как будто изменила свое решение; но тут же протянула руки и обняла его за шею. Бингхемптон продолжала бормотать предупреждения и увещевания, предрекая различные несчастья, если они покинут комнату.
Как давно уже Дункан не прижимал к себе Меган; только в фантазиях — слишком частых. Она похудела, понял он, взяв ее на руки. Но округлости ее тела были по-прежнему неотразимыми. Несмотря на свое решение, он поддавался их чарам.
Сердце Джейд колотилось настолько сильно, что ей казалось, Дункан его ощущает. Она приказывала себе успокоиться, но ничего не получалось. Когда он сжимал ее в объятиях в последний — и единственный — раз, она была в панике и не могла как следует разобраться в своих ощущениях. Теперь же она испытывала необыкновенное чувство, вдыхая запах его одеколона и мыла, терпкий мужской запах, незаглушаемый ими. Она запомнила этот запах с того момента, когда они стали спать в одной постели.
Он нес ее с такой легкостью, что ритм его дыхания даже не изменился. Джейд чувствовала себя неловко оттого, что к ней относятся как к инвалиду, но не могла сопротивляться силе его ласковых рук.
Дункан опустил ее на диван в студии. Подкладывая под нее подушки, он поинтересовался:
— Тебе удобно?
— Еще бы! Как здорово выбраться из дома! Не знаю, чем тебя и отблагодарить!
— Мне не нужна благодарность.
Тепло в его глазах смягчило некоторую резкость тона. Он вышел на середину студии, оглядываясь, будто не понимал, что делать дальше. В комнате воцарилось почти осязаемое молчание.
Наконец он откашлялся и произнес:
— Я чувствую себя не в своей тарелке, разрешая тебе смотреть за моей работой после всех этих лет.
Не так давно литературные критики хвалили ее за мастерские диалоги. Сейчас она не нашла ничего лучшего, чем произнести:
— Пожалуйста, просто не обращай на меня внимания.
Он согласно кивнул и начал передвигаться по студии, устанавливая мольберт так, чтобы на него падал свет, готовя палитру, выбирая кисти. Стараясь не мешать ему, Джейд, как только взгляд художника обращался на нее, делала вид, что смотрит в окно. Вскоре в студии установилась глубокая тишина.
Через полчаса, когда Дункан полностью ушел в работу и перестал замечать ее присутствие, Джейд смогла более или менее открыто наблюдать за ним. Она зачарованно смотрела, как чистый холст покрывался свободными, широкими мазками его кисти. В том, как он трудился, было что-то волшебное. Казалось, кисть в его руке связана невидимыми нитями с сердцем, мозгом, душой. Его действия и достигаемые результаты сплетались в единое целое. Только что холст был пустым, но вот на нем началась вырисовываться фигура индейского воина. На его старом лице отчетливо прочитывались печали его народа.
Наблюдая за Дунканом, Джейд вспомнила те прекрасные времена, когда она с упоением работала за своим компьютером, и слова со сладкой неизбежностью капель меда, падающих в соты, ложились одно к одному.
Закончив предварительный набросок, Дункан выдавил на палитру разнообразные краски и стал грунтовать холст. Одновременно он вносил изменения в набросок: в поворот головы воина, в линии его тела — до тех пор, пока рисунок не приобрел силу и яркость, которые раскрывали идею картины так же ясно, как это сделала бы надпись.
Энергично работая над холстом, временами Дункан как бы устремлял свой взгляд внутрь, наблюдая за чем-то, видимым ему одному. Его напряжение передавалось и Джейд. Раньше она и не подозревала, как материален может быть процесс рисования. Теперь она видела этот процесс как балетное адажио, в котором каждое движение исполнено смысла и значения. Что же ее очаровывает — талант или мужчина? И можно ли отделить одно от другого?
Она не чувствовала, как бежит время, пока кто-то не постучал в дверь.
— Это я, сеньор! — раздался голос Дулси. — Где накрывать вам ленч?
Дункан отложил палитру и посмотрел на Джейд. Казалось, он был удивлен, что был в студии не один.
— Ты готова к возвращению в спальню?
— Пожалуйста, чуть позже.
— А что ты хочешь на ленч?
— Что угодно.
Он подошел к двери, открыл ее и сказал:
— Мы будем есть здесь. Принеси нам несколько бутербродов и бутылку вина.
— Но сеньор!
Джейд удивило выражение, промелькнувшее на лице Дулси. Экономка выглядела гораздо более обеспокоенной, чем того заслуживала ситуация.
Дункан ел тщательно пережевывая пищу, но не чувствуя ее вкуса. Он разглядывал Меган, убеждая себя, что будет последним дураком, если поверит в ее перевоплощение. Еще несколько месяцев назад она не испытывала ни малейшего желания заглянуть в студию. А если бы даже зашла, то наверняка стала бы суетиться, критиковать запах скипидара и красок, выказывать скуку и упоминать к месту и не к месту, чего она лишилась, выйдя за него замуж.
Новая Меган вела себя на удивление тихо, так тихо, что во время работы он практически забыл о ее присутствии. Но сейчас он вспомнил о ней и испытывал неудобства.
— Хочешь немного вина? — спросил он.
— Сиделку Бингхемптон хватит удар, если она узнает, что я сделала хоть глоток.
— Ну, то, о чем она знать не будет, не причинит ей вреда!
— Тогда я немного выпью, — сказала она, протягивая бокал.
Дункан плеснул им обоим. Он подумал, что именно такой должна была быть их прежняя жизнь. Сколько часов они потратили на бессмысленные споры? Сколько дней — на взаимные упреки? Сколько недель — на обиды и злость?
Но правда остается правдой. Сегодняшний день вряд ли повторится. Меган и Малкольм становятся все ближе друг к другу.
Джейд изучала лицо Дункана, отпивая вино. Он выглядел таким серьезным, что ей захотелось узнать, о чем он думает. Ее собственная голова была переполнена словами, которые она хотела бы ему сказать. Наблюдая, как он работает, она открыла для себя нового Дункана. Когда он писал картину, его лицо освобождалось от обычного сурового и настороженного выражения. Он полностью отдавался эмоциям, улыбаясь, когда был доволен, хмуря брови, когда что-то не получалось. Как бы она хотела, чтобы и с ней он был полностью открытым!
Он страстно любил свое искусство, и это ей нравилось. Если бы она только могла поведать ему, что точно также относится к своему литературному труду! В те годы, когда она начинала писать, до того как приняла решение избегать эмоциональности, она могла громко смеяться над рожденными ею словами или почти рыдать, когда сюжет обретал трагический поворот.
Да, было бы прекрасно поговорить с Дунканом о муках творчества, поделиться глубокими чувствами, рождаемыми искусством, но ей было непозволительно делать этого.
Сначала нужно признаться, кто она такая на самом деле. Но она была еще слаба, чтобы встретить лицом к лицу последствия такого шага. Тем не менее она может постараться разговорить его на тему живописи…
— Ты не возражаешь, если я задам тебе несколько вопросов о твоей работе?
— Что бы тебе хотелось узнать? — Он неопределенно повел плечами.
— Ты не работаешь с эскизами или фотографиями и не используешь натурщиков. Откуда тогда ты знаешь, что у тебя в конце концов должно получиться?
— Ну, я начинаю рисовать, когда идея картины уже полностью сформировалась у меня в голове. Иногда я делаю зарисовки, но обычно работаю прямо на холсте, поскольку хочу быть свободным в своем поиске. Можно получить неожиданный результат. Я думаю, будет честно сказать, что больше все-таки полагаюсь на интуицию.
— Да, я пишу точно так же. Вначале я печатаю обширный план произведения, но никогда ему полностью не следую…
Заметив недоумение на лице Дункана, Джейд оборвала свою мысль. Она настолько расслабилась, услышав от него столь созвучные ее душе слова, что совершенно забыла о том, что Меган мало что понимает в писательском труде.
— Я не понимаю, как ты можешь сравнивать свои игры с пишущей машинкой и мою работу!
— А почему нет? — Боже, она сделала только хуже! Она опять говорит как писатель, а не как Меган.
— Хотя бы по отношению ко времени. Мне трудно сопоставить твое единственное письмо в редакцию журнала с целой жизнью, которую я посвятил…
Дункан остановился на середине фразы. Вскочив с места, он собрал пустые тарелки и бокалы на поднос и направился к выходу из студии.
Его опущенные плечи свидетельствовали о том, что он расстроен. Он со стуком поставил поднос за дверью, и Джейд с затаенным дыханием ожидала, что последует дальше. К ее облегчению, он вернулся обратно.
— Я прошу у тебя прощения, — сказала она. — Я понимаю, что говорила слишком претенциозно. Моим единственным извинением может стать только то, что я очень серьезно отношусь к своей попытке начать писательскую карьеру.
Он коротко кивнул, но холод в его глазах сказал ей, что ему не нужны ее извинения и что он продолжает злиться. Но почему он так разозлился? Явно не только из-за ее неуклюжего замечания. Возможно ли, что Дункан Карлисл предпочитает женщин, которые должны восхищаться только им и не стремятся к чему-то своему в жизни? Джейд подумала, что временами Дункана легче ненавидеть, чем любить.
Хилари взглянула на часы. Малкольм появится не раньше чем через час. Времени у нее больше чем достаточно, чтобы принять расслабляющую ванну и получить вдобавок небольшое удовольствие. Она сняла костюм, копию «от Шанель», сшитую местной портнихой: только знаток смог бы отличить его от настоящего. К несчастью, Меган Карлисл, чтоб ее разорвало, как раз была экспертом в этих делах.
Хилари помассировала эти ужасные морщинки на лбу. Они никак не устраивали ее на нынешней стадии игры, когда положение с каждым днем становилось все более шатким. Она всегда делала ставку на свой внешний вид — до того, как встретила Малкольма. Но сейчас и на Малкольма положиться нельзя. Будь Меган дважды проклята!
Жизнь так несправедлива! Меган даже пальцем не пошевелила, чтобы иметь все, о чем Хилари могла только мечтать. Великолепного мужа, великолепный дом и великолепный счет в банке. И все это только потому, что ее угораздило родиться в правильной семье. Думы о семье вновь заставили Хилари нахмуриться.
О семье? Просто смешно. Иметь мать-проститутку и родиться в одном из борделей Нового Орлеана вовсе не означает иметь семью, даже если другие шлюхи сюсюкали над тобой, пока ты была маленькая. Да, ей было трудно начинать, но она старалась пробиться. Она так же красива, как и Меган, ни капельки не хуже. И конечно же, больше нее заслуживает удачи в жизни, обладания той роскошью, которую имеет Меган. Она вкалывала, не жалея себя, чтобы заработать то, что сегодня у нее есть — галерея, домик и прочее. Положим, оплачивал все это Малкольм, но с точки зрения справедливости она это заработала. Своим горбом. Собою. А теперь Меган собирается увести от нее Малкольма. Если ей не удастся это предотвратить.
Хилари дотянулась до шнура от звонка, висевшего около кровати, и требовательно дернула. Через минуту в дверях появился Рауль. За прошедшие две недели он полностью реорганизовал ее домашнее хозяйство: уволил старую прислугу и нанял новую, более подходящую к специфическим запросам Хилари.
— Вы звонили?
— Да. Где эта новая служанка?
— Ест на кухне.
— Она полностью понимает свои обязанности?
— Полностью. Я сам ее обучал.
— Хорошо, я хочу, чтобы она приготовила ванну. И пусть принесет шампанского.
— Как угодно, мадам.
Хилари была полностью обнаженной, когда служанка, лет пятнадцати на вид, вошла в спальню. Взглянув на хозяйку, она покраснела до корней волос.
«Симпатичная девчонка», — подумала Хилари. Рауль умеет выбирать. Ее юность, неопытность и бедность должны сделать ее податливой, такой же, какой Хилари сама была годы назад, когда один из мамашиных дружков ее изнасиловал.
— Ты знаешь свои обязанности, Энид? Ведь тебя зовут Энид, не так ли?
— Да, мэм. — Она стояла, опустив глаза к полу.
— Когда я с тобой разговариваю, смотри прямо на меня!
Хилари наслаждалась испугом девушки. Хилари могла бы вспомнить время, когда сама была такой — беззащитной, запуганной, которую каждый мог использовать и выбросить как ненужную тряпку. Сейчас, впрочем, она ощущала себя победительницей. Сила — это возможность заставлять людей делать, что тебе хочется, невзирая на их желания. Сила — это единственный путь к цели. Сегодня, до того как Хилари увидит Меган, ей нужны доказательства своей силы, конкретные напоминания о том, как далеко она продвинулась в жизни.
— Я объясняю лишь один раз, — сказала она, беря Энид за руку и ведя в ванную. — Мне нужно, чтобы вода была горячей, полотенца — теплыми, шампанское — холодным.
Энид наполнила ванну, и Хилари залезла в нее. Протянув девушке мочалку, она спросила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Ну, если это так трудно, то забудь о моей просьбе, — сказала Джейд. Она почувствовала досаду.
— Ты совсем не ешь.
Она взглянула на засыхающую яичницу:
— Я не голодна.
Дункан встал и направился к двери. Она подумала, что он собирается уйти, даже не попрощавшись, но в последний момент он обернулся:
— Утром в студии прохладно, тебе надо одеться потеплее. Я пришлю мисс Бингхемптон, чтобы она тебе помогла.
Дункан моментально пожалел о произнесенном. Он знавал художников, превративших свои студии в модные салоны, где они изображали из себя королей в присутствии придворных. Он таким не был. По его понятиям, писать картины в присутствии свидетелей было так же неестественно, как заниматься любовью при посторонних.
Он уже собирался сказать Меган, что пошутил. Но, увидев радость в ее зеленых глазах, озарившую лицо улыбку, понял, что не может ее разочаровать.
По пути к кухне он достал из бельевого шкафа покрывало. Сиделка и Дулси сидели рядышком, когда он вошел. Увидев его, Дулси, которая что-то оживленно говорила, моментально замолчала. Сначала ему даже показалось, что она не хочет, чтобы он услышал их разговор. Но он отмел это предположение как недостойное.
— Вы хотите, чтобы я это постирала? — спросила Дулси, указывая на покрывало.
— Меган хочет побыть немного в студии, и я взял его, чтобы ее укрыть, если будет прохладно.
Бингхемптон подпрыгнула на месте:
— Разве доктор Адельман давал миссис Карлисл разрешение вставать с постели?
— Я не думаю, что на это нужно отдельное разрешение.
— Но сеньора так больна! — вмешалась Дулси.
Дункан ожидал, что сиделка будет противиться, но озабоченность Дулси его поразила. Он и не подозревал, что она может так переживать за Меган.
— Дорогие дамы, я ценю ваше беспокойство, но уверен, что в состоянии сам позаботиться о супруге в течение часа-полутора.
Выходя из кухни, он ободряюще потрепал Дулси по плечу.
Студия находилась в футах пятидесяти от главного дома и архитектурно повторяла его юго-западный стиль. Несколько минут Дункан потратил на уборку, собирая с пола использованные тюбики из-под краски, приводя в порядок одеяла и покрывала на диванчике. Он также проветрил комнату и развел огонь в камине. Затем он возвратился в дом, в гостевую комнату, в которой ночевал эти дни, и привел в порядок себя.
Хотя с утра он надел чистую рубашку, он снял ее и бросил на кровать. Зайдя в ванную, сполоснул лицо и руки. Почувствовав небольшую шероховатость на щеках, он решил побриться — второй раз за сегодня. Завершая свой туалет, он побрызгался одеколоном и внимательно посмотрел на себя в зеркало.
Дункан ощущал себя как человек, впервые идущий на свидание с прекрасной дамой. Идиот. Ведь ничего не изменилось. Но где-то в глубине его души ворочалась мысль, что изменилось как раз все, и в первую очередь его отношение к Меган.
Наведя внешний лоск, он вышел из ванной. Нужно перестать себя дурачить. Эти недели после несчастного случая всего лишь антракт в продолжающейся пьесе. Он уже принял решение. За это время Малкольм приезжал раз шесть, и Меган ждала его визитов. Когда их дружба перерастет в нечто большее — всего лишь вопрос времени.
Вернувшись к Меган, Дункан застал ее сидящей на кровати. На ней была голубая хлопковая пижама с переводной картиной Рауля Дюфи на куртке, которую она приобрела во время их поездки в Париж. Дункан вспомнил, как он был раздражен в то время из-за того, что известный художник дал согласие использовать свое творение для такой плебейской цели.
Меган не могла ни понять, ни разделить его негодования. В ее головке не укладывалась разница между настоящим искусством и модой «от кутюр». Воспоминание напомнило ему о существующих между ними различиях, и за это он был благодарен.
— Мистер Карлисл, — заявила появившаяся сиделка, — я должна заявить решительный протест. Не имеет значения, хорошо ли чувствует себя ваша жена. Она до сих пор испытывает слабость и головные боли. Она не в состоянии дойти до вашей студии.
— А ей и не надо идти, я ее донесу. Ты готова? — спросил он, поворачиваясь к кровати.
Она инстинктивно отпрянула от него, как будто изменила свое решение; но тут же протянула руки и обняла его за шею. Бингхемптон продолжала бормотать предупреждения и увещевания, предрекая различные несчастья, если они покинут комнату.
Как давно уже Дункан не прижимал к себе Меган; только в фантазиях — слишком частых. Она похудела, понял он, взяв ее на руки. Но округлости ее тела были по-прежнему неотразимыми. Несмотря на свое решение, он поддавался их чарам.
Сердце Джейд колотилось настолько сильно, что ей казалось, Дункан его ощущает. Она приказывала себе успокоиться, но ничего не получалось. Когда он сжимал ее в объятиях в последний — и единственный — раз, она была в панике и не могла как следует разобраться в своих ощущениях. Теперь же она испытывала необыкновенное чувство, вдыхая запах его одеколона и мыла, терпкий мужской запах, незаглушаемый ими. Она запомнила этот запах с того момента, когда они стали спать в одной постели.
Он нес ее с такой легкостью, что ритм его дыхания даже не изменился. Джейд чувствовала себя неловко оттого, что к ней относятся как к инвалиду, но не могла сопротивляться силе его ласковых рук.
Дункан опустил ее на диван в студии. Подкладывая под нее подушки, он поинтересовался:
— Тебе удобно?
— Еще бы! Как здорово выбраться из дома! Не знаю, чем тебя и отблагодарить!
— Мне не нужна благодарность.
Тепло в его глазах смягчило некоторую резкость тона. Он вышел на середину студии, оглядываясь, будто не понимал, что делать дальше. В комнате воцарилось почти осязаемое молчание.
Наконец он откашлялся и произнес:
— Я чувствую себя не в своей тарелке, разрешая тебе смотреть за моей работой после всех этих лет.
Не так давно литературные критики хвалили ее за мастерские диалоги. Сейчас она не нашла ничего лучшего, чем произнести:
— Пожалуйста, просто не обращай на меня внимания.
Он согласно кивнул и начал передвигаться по студии, устанавливая мольберт так, чтобы на него падал свет, готовя палитру, выбирая кисти. Стараясь не мешать ему, Джейд, как только взгляд художника обращался на нее, делала вид, что смотрит в окно. Вскоре в студии установилась глубокая тишина.
Через полчаса, когда Дункан полностью ушел в работу и перестал замечать ее присутствие, Джейд смогла более или менее открыто наблюдать за ним. Она зачарованно смотрела, как чистый холст покрывался свободными, широкими мазками его кисти. В том, как он трудился, было что-то волшебное. Казалось, кисть в его руке связана невидимыми нитями с сердцем, мозгом, душой. Его действия и достигаемые результаты сплетались в единое целое. Только что холст был пустым, но вот на нем началась вырисовываться фигура индейского воина. На его старом лице отчетливо прочитывались печали его народа.
Наблюдая за Дунканом, Джейд вспомнила те прекрасные времена, когда она с упоением работала за своим компьютером, и слова со сладкой неизбежностью капель меда, падающих в соты, ложились одно к одному.
Закончив предварительный набросок, Дункан выдавил на палитру разнообразные краски и стал грунтовать холст. Одновременно он вносил изменения в набросок: в поворот головы воина, в линии его тела — до тех пор, пока рисунок не приобрел силу и яркость, которые раскрывали идею картины так же ясно, как это сделала бы надпись.
Энергично работая над холстом, временами Дункан как бы устремлял свой взгляд внутрь, наблюдая за чем-то, видимым ему одному. Его напряжение передавалось и Джейд. Раньше она и не подозревала, как материален может быть процесс рисования. Теперь она видела этот процесс как балетное адажио, в котором каждое движение исполнено смысла и значения. Что же ее очаровывает — талант или мужчина? И можно ли отделить одно от другого?
Она не чувствовала, как бежит время, пока кто-то не постучал в дверь.
— Это я, сеньор! — раздался голос Дулси. — Где накрывать вам ленч?
Дункан отложил палитру и посмотрел на Джейд. Казалось, он был удивлен, что был в студии не один.
— Ты готова к возвращению в спальню?
— Пожалуйста, чуть позже.
— А что ты хочешь на ленч?
— Что угодно.
Он подошел к двери, открыл ее и сказал:
— Мы будем есть здесь. Принеси нам несколько бутербродов и бутылку вина.
— Но сеньор!
Джейд удивило выражение, промелькнувшее на лице Дулси. Экономка выглядела гораздо более обеспокоенной, чем того заслуживала ситуация.
Дункан ел тщательно пережевывая пищу, но не чувствуя ее вкуса. Он разглядывал Меган, убеждая себя, что будет последним дураком, если поверит в ее перевоплощение. Еще несколько месяцев назад она не испытывала ни малейшего желания заглянуть в студию. А если бы даже зашла, то наверняка стала бы суетиться, критиковать запах скипидара и красок, выказывать скуку и упоминать к месту и не к месту, чего она лишилась, выйдя за него замуж.
Новая Меган вела себя на удивление тихо, так тихо, что во время работы он практически забыл о ее присутствии. Но сейчас он вспомнил о ней и испытывал неудобства.
— Хочешь немного вина? — спросил он.
— Сиделку Бингхемптон хватит удар, если она узнает, что я сделала хоть глоток.
— Ну, то, о чем она знать не будет, не причинит ей вреда!
— Тогда я немного выпью, — сказала она, протягивая бокал.
Дункан плеснул им обоим. Он подумал, что именно такой должна была быть их прежняя жизнь. Сколько часов они потратили на бессмысленные споры? Сколько дней — на взаимные упреки? Сколько недель — на обиды и злость?
Но правда остается правдой. Сегодняшний день вряд ли повторится. Меган и Малкольм становятся все ближе друг к другу.
Джейд изучала лицо Дункана, отпивая вино. Он выглядел таким серьезным, что ей захотелось узнать, о чем он думает. Ее собственная голова была переполнена словами, которые она хотела бы ему сказать. Наблюдая, как он работает, она открыла для себя нового Дункана. Когда он писал картину, его лицо освобождалось от обычного сурового и настороженного выражения. Он полностью отдавался эмоциям, улыбаясь, когда был доволен, хмуря брови, когда что-то не получалось. Как бы она хотела, чтобы и с ней он был полностью открытым!
Он страстно любил свое искусство, и это ей нравилось. Если бы она только могла поведать ему, что точно также относится к своему литературному труду! В те годы, когда она начинала писать, до того как приняла решение избегать эмоциональности, она могла громко смеяться над рожденными ею словами или почти рыдать, когда сюжет обретал трагический поворот.
Да, было бы прекрасно поговорить с Дунканом о муках творчества, поделиться глубокими чувствами, рождаемыми искусством, но ей было непозволительно делать этого.
Сначала нужно признаться, кто она такая на самом деле. Но она была еще слаба, чтобы встретить лицом к лицу последствия такого шага. Тем не менее она может постараться разговорить его на тему живописи…
— Ты не возражаешь, если я задам тебе несколько вопросов о твоей работе?
— Что бы тебе хотелось узнать? — Он неопределенно повел плечами.
— Ты не работаешь с эскизами или фотографиями и не используешь натурщиков. Откуда тогда ты знаешь, что у тебя в конце концов должно получиться?
— Ну, я начинаю рисовать, когда идея картины уже полностью сформировалась у меня в голове. Иногда я делаю зарисовки, но обычно работаю прямо на холсте, поскольку хочу быть свободным в своем поиске. Можно получить неожиданный результат. Я думаю, будет честно сказать, что больше все-таки полагаюсь на интуицию.
— Да, я пишу точно так же. Вначале я печатаю обширный план произведения, но никогда ему полностью не следую…
Заметив недоумение на лице Дункана, Джейд оборвала свою мысль. Она настолько расслабилась, услышав от него столь созвучные ее душе слова, что совершенно забыла о том, что Меган мало что понимает в писательском труде.
— Я не понимаю, как ты можешь сравнивать свои игры с пишущей машинкой и мою работу!
— А почему нет? — Боже, она сделала только хуже! Она опять говорит как писатель, а не как Меган.
— Хотя бы по отношению ко времени. Мне трудно сопоставить твое единственное письмо в редакцию журнала с целой жизнью, которую я посвятил…
Дункан остановился на середине фразы. Вскочив с места, он собрал пустые тарелки и бокалы на поднос и направился к выходу из студии.
Его опущенные плечи свидетельствовали о том, что он расстроен. Он со стуком поставил поднос за дверью, и Джейд с затаенным дыханием ожидала, что последует дальше. К ее облегчению, он вернулся обратно.
— Я прошу у тебя прощения, — сказала она. — Я понимаю, что говорила слишком претенциозно. Моим единственным извинением может стать только то, что я очень серьезно отношусь к своей попытке начать писательскую карьеру.
Он коротко кивнул, но холод в его глазах сказал ей, что ему не нужны ее извинения и что он продолжает злиться. Но почему он так разозлился? Явно не только из-за ее неуклюжего замечания. Возможно ли, что Дункан Карлисл предпочитает женщин, которые должны восхищаться только им и не стремятся к чему-то своему в жизни? Джейд подумала, что временами Дункана легче ненавидеть, чем любить.
Хилари взглянула на часы. Малкольм появится не раньше чем через час. Времени у нее больше чем достаточно, чтобы принять расслабляющую ванну и получить вдобавок небольшое удовольствие. Она сняла костюм, копию «от Шанель», сшитую местной портнихой: только знаток смог бы отличить его от настоящего. К несчастью, Меган Карлисл, чтоб ее разорвало, как раз была экспертом в этих делах.
Хилари помассировала эти ужасные морщинки на лбу. Они никак не устраивали ее на нынешней стадии игры, когда положение с каждым днем становилось все более шатким. Она всегда делала ставку на свой внешний вид — до того, как встретила Малкольма. Но сейчас и на Малкольма положиться нельзя. Будь Меган дважды проклята!
Жизнь так несправедлива! Меган даже пальцем не пошевелила, чтобы иметь все, о чем Хилари могла только мечтать. Великолепного мужа, великолепный дом и великолепный счет в банке. И все это только потому, что ее угораздило родиться в правильной семье. Думы о семье вновь заставили Хилари нахмуриться.
О семье? Просто смешно. Иметь мать-проститутку и родиться в одном из борделей Нового Орлеана вовсе не означает иметь семью, даже если другие шлюхи сюсюкали над тобой, пока ты была маленькая. Да, ей было трудно начинать, но она старалась пробиться. Она так же красива, как и Меган, ни капельки не хуже. И конечно же, больше нее заслуживает удачи в жизни, обладания той роскошью, которую имеет Меган. Она вкалывала, не жалея себя, чтобы заработать то, что сегодня у нее есть — галерея, домик и прочее. Положим, оплачивал все это Малкольм, но с точки зрения справедливости она это заработала. Своим горбом. Собою. А теперь Меган собирается увести от нее Малкольма. Если ей не удастся это предотвратить.
Хилари дотянулась до шнура от звонка, висевшего около кровати, и требовательно дернула. Через минуту в дверях появился Рауль. За прошедшие две недели он полностью реорганизовал ее домашнее хозяйство: уволил старую прислугу и нанял новую, более подходящую к специфическим запросам Хилари.
— Вы звонили?
— Да. Где эта новая служанка?
— Ест на кухне.
— Она полностью понимает свои обязанности?
— Полностью. Я сам ее обучал.
— Хорошо, я хочу, чтобы она приготовила ванну. И пусть принесет шампанского.
— Как угодно, мадам.
Хилари была полностью обнаженной, когда служанка, лет пятнадцати на вид, вошла в спальню. Взглянув на хозяйку, она покраснела до корней волос.
«Симпатичная девчонка», — подумала Хилари. Рауль умеет выбирать. Ее юность, неопытность и бедность должны сделать ее податливой, такой же, какой Хилари сама была годы назад, когда один из мамашиных дружков ее изнасиловал.
— Ты знаешь свои обязанности, Энид? Ведь тебя зовут Энид, не так ли?
— Да, мэм. — Она стояла, опустив глаза к полу.
— Когда я с тобой разговариваю, смотри прямо на меня!
Хилари наслаждалась испугом девушки. Хилари могла бы вспомнить время, когда сама была такой — беззащитной, запуганной, которую каждый мог использовать и выбросить как ненужную тряпку. Сейчас, впрочем, она ощущала себя победительницей. Сила — это возможность заставлять людей делать, что тебе хочется, невзирая на их желания. Сила — это единственный путь к цели. Сегодня, до того как Хилари увидит Меган, ей нужны доказательства своей силы, конкретные напоминания о том, как далеко она продвинулась в жизни.
— Я объясняю лишь один раз, — сказала она, беря Энид за руку и ведя в ванную. — Мне нужно, чтобы вода была горячей, полотенца — теплыми, шампанское — холодным.
Энид наполнила ванну, и Хилари залезла в нее. Протянув девушке мочалку, она спросила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39