Глубоко задетый, Колин продолжал поиски. Он изъездил вдоль и поперек Англию, предпринимал безнадежные вылазки в Шотландию и еще более безнадежные – в Уэльс. Возвращаясь, он засыпал невозмутимого Корта фотографиями, видеокассетами, диаграммами и планами. Потом проходило некоторое время – Колин утверждал, что Корту нравится держать его в неизвестности, а потом из Монтаны, Берлина или Лос-Анджелеса приходил краткий ответ: «Нет». Всегда «нет», и Колин так часто видел или слышал это слово, что совсем потерял веру в себя.
– Под угрозой не просто моя репутация, – говорил он Роуленду три недели назад в Лондоне, вытащив того в ресторан после работы. – Я опасаюсь за свой рассудок. Я хочу, чтобы ты понял, Роуленд. Этот негодяй пьет из меня кровь. Я в отчаянии. Я начинаю сходить с ума. Я не знаю, к кому обратиться за помощью, и обращаюсь к тебе. Помоги мне. Мне нужен просто твой совет. Поверь, я не психопат, я говорю серьезно.
Роуленд сопротивлялся как мог. В прошлом он раз или два принимал участие в драмах Колина в качестве советчика и не получил от этого никакого удовольствия. Да и кто следует советам друзей да еще и испытывает признательность?!
– Послушай, – говорил позже Колин, зайдя к Роуленду в редакцию, – ты хорошо знаешь этот проклятый роман. Помнишь, во второй главе там есть описание Уайльдфелл-Холла. Кроме того, ты интересуешься архитектурой и неплохо в ней разбираешься. Конечно, хуже меня, но вполне профессионально. Ты полжизни проводишь, путешествуя по всяким Богом забытым местам… У тебя должна возникнуть какая-нибудь идея. Подумай, Роуленд. Ему нужно что-нибудь уединенное. Старинный дом, большой, в идеале времен короля Якова, не испорченный перепланировкой и реставрациями. И мрачный! Роуленд, он должен казаться темным, угрожающим, производить впечатление места, где что-то нечисто. Огромный, мрачный, уединенный и построенный в 1610 году – вот чего он хочет.
– Кажется, ты сам в чем-то сомневаешься. Почему? У тебя должно быть описание.
– У меня есть. И я выполнил все, что в нем написано, тринадцать раз. Буква в букву.
– Значит, есть какое-то требование, которое ты упустил?
– Я не знаю, что это. Он говорит, атмосфера. Что при этом имеется в виду? Все, что угодно. Я еще раз говорю тебе, Роуленд, этот человек скрытен и упрям. И по какой-то неизвестной мне причине ему хочется выжать из меня все соки.
– Возможно, – мягко предложил Роуленд, – если ты прочтешь роман еще раз, это поможет.
– Я не могу, – с неподдельным ужасом проговорил Колин и залпом осушил бокал красного вина. – Я чувствую себя идиотом. Он измучил меня своими капризами. Именно поэтому я и обратился к тебе. Потому что у тебя аналитический склад ума. У тебя потрясающая память, ты многое помнишь – люди, места, вещи, разговоры, книги, дома… Роуленд, напрягись!
– Все это просто нелепо, Колин. Ты работал с лучшими режиссерами мира! Дома? Да у тебя в голове целая энциклопедия по архитектуре.
– Ты действительно так думаешь? – Колин взглянул на друга.
– Ну конечно! – Роуленд взмахнул руками. – Как только тебе удалось получить степень, Колин? Думай. Пользуйся собственными мозгами. Прочитай еще раз роман, сценарий. Постарайся понять, почему Корт взялся за него.
– Я что-то не совсем понимаю тебя, Роуленд…
– Послушай, Колин, ты, надеюсь, не обратил внимания на то, что в романе всей собственностью владеют мужчины. Вопрос, который поднимает Анна Бронте, вернее один из вопросов, заключается в том, принадлежит ли мужчине и женщина тоже.
– О Господи, ты хочешь сказать, что роман феминистский? – Колин растерянно заморгал. – Теперь понятно, почему он мне так не понравился, я всего этого терпеть не могу. Но моя задача в другом – мне нужно найти дом.
– Понимаешь, Корт видит в этом доме символ.
– Для меня он совсем не символ. Дом есть дом. У него четыре стены, крыша и дверь. Давай же, Роуленд, ты говорил, что у тебя есть какие-то предложения.
Роуленд сдался и молча протянул список. Как оказалось, из четырех названных в нем домов Колин уже предлагал Корту три, и все они были отвергнуты. Но, как видно, это обстоятельство не расстроило Колина, напротив, настроение у него заметно улучшилось, и он с деловым видом стал раскладывать на столе карты и блокноты.
– Я знал, что на тебя можно положиться, – с лучезарной улыбкой сказал он. – В этом предложении что-то есть.
– Есть только одна маленькая проблема, Роуленд. Вот это место, которое ты предлагаешь… Понимаешь, оно слишком далеко. Чертовски далеко от мест съемок, там нет ни дорог, ни приличной гостиницы.
Роуленд старался держать себя в руках.
– Но ты не говорил ни о дорогах, ни об отелях.
– Ну, я думал, ты и сам понимаешь. Мне же надо как-то разместить всю съемочную группу, актеров, наконец, эту звезду Наташу Лоуренс. Я должен принимать во внимание расходы – ведь надо будет обеспечить транспорт, фургоны, лимузины, генераторы, компьютерную связь, охрану. Звезды не ходят на съемки пешком, Роуленд, и они довольно-таки привередливы в отношении отелей. Не могу же я поселить Наташу Лоуренс в какой-нибудь пансион.
– А почему? Съемки – ее работа. Придется это пережить.
– Я знаю, Роуленд, что не имею больше права рассчитывать на твою помощь, но ты, кажется, на следующей неделе собираешься в отпуск…
– Ну и что из того? – Роуленд напрягся, почувствовав подвох.
– Ровным счетом ничего. Я просто подумал, что раз ты все равно собираешься на север…
– Колин, я еду заниматься альпинизмом. Я первый раз за этот год взял отпуск. У меня есть свои планы, наконец.
– Разумеется. Тебе, конечно, необходим отдых, ты его заслужил. У тебя усталый вид, дружок. Вот поэтому я и предлагаю тебе на обратном пути из Шотландии провести несколько дней в Йоркшире. Я снял там коттедж – в качестве базы. Это как раз тебе по пути, а этот негодяй Корт наверняка будет бомбардировать меня факсами и звонками. К тому времени я буду заниматься восемнадцатым по счету зданием и буду близок к тому, чтобы застрелиться. Вот мне и пришло в голову, что по доброте душевной и в память о том, что ты когда-то любил мою сестру…
– Я никогда не любил твою сестру, с чего ты вообще это взял?!
– Ну, она тебя любила, что, в сущности, одно и то же, и несмотря ни на что, она до сих пор говорит о тебе с большой любовью. Конечно, она вполне излечилась, у нее сейчас четверо детей, но каждый раз, когда я произношу твое имя, у нее в глазах появляется нечто такое…
– Колин, что я должен сделать, чтобы ты немедленно убрался отсюда?
– Она всегда говорит, что ты самый надежный друг, Роуленд. Собственно, они все так говорят. Мой отец, тетя Эмили – они неустанно тебя восхваляют. Считают, что ты оказываешь на меня благотворное влияние. Считают тебя человеком чести, человеком, на которого можно положиться в трудную минуту…
Роуленд обреченно вздохнул.
– Господи, за что ты послал мне кару сию? Ладно. Твоя взяла! Дай мне этот чертов адрес, на обратном пути я заеду.
Колин великодушно принял его капитуляцию.
И вот теперь Роуленд торчал в этом Богом забытом месте, в холодном доме с протекающей крышей, в обществе человека, который, как и он сам, не умел готовить. Продержавшись три дня на бутербродах с сыром и бульонных кубиках, Роуленд поддался на жалобные уговоры Колина и вместе с ним отправился на бесплодные поиски дома, который, как он уже начал подозревать, вообще не существовал в природе.
Это химера, говорил он себе, открывая неподатливую скрипучую калитку. Когда Роуленд ехал сюда, Уайльдфелл-Холл стоял у него перед глазами как живой. Теперь этот мысленный образ потускнел.
В этих поисках был один положительный момент – отвлечение. Но теперь Роуленд решил, что пора возвращаться в Лондон – к работе, в реальный мир. Он уедет завтра утром и днем уже будет дома. Может быть, позвонить Линдсей? Сейчас уже суббота, подумал он, взглянув на часы. Он проведет здесь ночь и уедет сразу после завтрака. Он вернулся в коттедж, полный решимости твердо заявить об этом Колину.
– Прекрасно, прекрасно, прекрасно, прекрасно, – было первое, что он услышал от Колина.
Роуленд замер на пороге. Было ясно, что Колин, который час назад поговаривал о самоубийстве, сейчас в прекрасном настроении и сильно пьян. В половине второго ночи. За полтора часа отсутствия Роуленда он ухитрился развеселиться. Колин лежал на диване, вытянув длинные ноги к огню, светлые волосы были растрепаны, в руке он сжимал бутылку виски и улыбался лучезарной улыбкой.
– Ага, – произнес он заплетающимся языком. – Хорошая новость! Двойная хорошая новость. Какой же ты хитрец, Роуленд. Темная лошадка. До чего же прекрасна жизнь!
Роуленд воспринял это заявление с непоколебимым спокойствием. Он снял мокрые ботинки и налил себе виски из почти пустой бутылки. Потом он сел в уютное кресло у камина. Колин благодушно наблюдал за его действиями.
– Сейчас угадаю, – спокойно сказал Роуленд, заметив, что Колин вот-вот погрузится в нирвану или просто заснет. – Звонил Томас Корт. Или прислал факс. Ему понравился какой-нибудь дом?
– Еще как. Самый первый, который ты предложил. Тот, у моря… Он просто посмотрел в-в-в…
– Видеозапись?
– Ее самую. Вернее, их. И картинки. Нет, карточки.
– Снимки?
– Правильно, снимки. Ему очень понравилось. Безумно понравилось. Невероятно понравилось.
– Ну что ж, это действительно хорошая новость. Все твои проблемы разрешились. Великолепно.
– Ты настоящий друг, Роуленд, вот ты кто такой. Друг помогает в беде. – Колин начал проявлять признаки эмоционального возбуждения.
– Не думай об этом, – сказал Роуленд. – На твоем месте я не стал бы придавать этому такое значение. Ты уверен, что действительно хочешь допить эту бутылку?
Колин был уверен. Он сказал, что он умрет, если не допьет это виски. Он сказал, что он готов вступить в смертный бой со всяким, кто осмелится лишить его этого виски. Бой до победного конца.
Чтобы заявить о своих правах, он с трудом встал на ноги. Потом осторожно опустился обратно на диван. Некоторое время он подозрительно смотрел на Роуленда, затем, узнав его, вновь высказал мнение, что Роуленд темная лошадка.
Роуленд не стал возражать. После десятиминутных излияний чувств он получил новую информацию. Почти сразу после звонка Корта, который Колин решил немедленно отпраздновать, позвонила какая-то женщина, желавшая говорить с Роулендом. У этой женщины – не то Линди, не то Динни, а может быть, даже Линетт, оказался голос, который Колину страшно понравился. То есть они с Лизой или Линной страшно понравились друг другу. На самом деле они с Линдой болтали как старые друзья целый час или даже больше. О Йоркшире, о людях, которые любят гулять но ночам, о жизни, о том о сем…
– О том о сем? – саркастически повторил Роуленд, когда этот словесный поток несколько иссяк. – Между прочим, ее зовут Линдсей.
– Линдсей! Прекрасная Линдсей! С волшебным голосом. – Судя по интонациям Колина, он начал трезветь. – Я мог бы слушать этот голос всю ночь напролет. Ей тоже понравился мой голос. Она сама сказала. Она сказала, что я очень веселый. Я ее развеселил. – Он допил наконец виски.
– Счастлив это слышать. – Роуленд поднялся. – А она не просила мне что-нибудь передать в промежутках между обменом комплиментами?
– Не могу никак вспомнить.
– Попытайся. Она не могла позвонить просто так, без причины.
– Она передавала привет. Да, точно – привет.
– Нет, не то. Что ей было нужно?
Колина снова развезло. На его лице появилась ангельская улыбка.
– Мы поняли друг друга, – объявил он.
– Сомневаюсь.
– Нет, поняли. Мы пришли к взаимопониманию. Я вспомнил! Вспомнил! – Колин вскочил, потом снова рухнул на диван. – Она сказала, что это дружеский звонок. Она хотела узнать, когда ты собираешься вернуться. Вы с ней друзья. Дружественные друзья. Вот что она сказала. А потом…
– Что потом?
– Потом я сделал ей предложение.
– Понятно. – Роуленд окинул Колина внимательным долгим взглядом. – Ну и как? Она согласилась?
– Кажется, да.
– Что ж, прими мои поздравления, – бесстрастно проговорил Роуленд. – Я пошел спать.
5
В ту же субботу в десять утра сын Линдсей Том находился в комнате, служившей ему одновременно спальной и гостиной дома в северном Оксфорде. Сверху и снизу из квартир других выпускников доносилась музыка: Моцарт слева и джаз справа. Том лежал, вытянувшись во весь рост, на диване. На груди он держал третью за утро миску кукурузных хлопьев, на этот раз с водой, потому что вчера Том и его подружка Катя позабыли купить молока. Он съел на пробу одну ложку и решил, что на худой конец сойдет и это. Том перевернул страницу толстой книги, в которой подробно разбирались экономические последствия Версальского договора для Германии.
В другом углу комнаты Катя, которая официально жила в своем колледже, но проводила там очень мало времени, двумя пальцами стучала по клавиатуре компьютера. Время от времени она прекращала печатать и нетерпеливо отводила упавшие на лицо рыжие пряди, потом поправляла большие очки и всматривалась в экран. Перед ней стояла трудная задача – сегодня вечером она должна была представить эссе своей наставнице, доктору Старк, которую все страшно боялись. Пожалуй, работа могла бы быть закончена к сроку, если бы они с Томом не решили вчера устроить ретроспективный просмотр фильмов о вампирах, что в канун Дня Всех Святых, несомненно, было более актуальным, чем Катино эссе или проблемы инфляции в Германии в тридцатых годах. Потом пришлось перекусить, потом появилась Крессида-с-верхнего-этажа с бутылкой красного вина и алжирской травкой, потом надо было поспать – во всяком случае, лечь в постель, потом… Том с удовольствием перебрал в уме все, что происходило потом. В результате получилось два часа настоящего сна. Или полтора? Он отставил кукурузные хлопья и закрыл глаза, книга соскользнула на пол. Десять часов. В Оксфорде столько церквей, и все они бьют вразнобой. Бой, возвещающий окончание часа, может продолжаться минут пять, и Том, любивший Оксфорд, любил его и за то, что время там чуть-чуть растягивалось.
Катины пальцы мягко стучали по клавишам. Катя отличалась твердостью во взглядах и все делала с неиссякаемой страстью. Может быть, именно по этой причине Том и любил ее уже целых два года. Нет, больше чем два года, лениво подумал он, вытягиваясь поудобнее. Два года, два месяца, неделю и еще два дня. Его радовала продолжительность их абсолютной верности друг другу, это убеждало его в том, что он не унаследовал вместе с генами отцовский характер. Отец, которого он почти не знал и с которым теперь совсем не виделся, был, по мнению Тома, слабой личностью.
Внезапно Том вскочил с дивана, словно его ударило током, и диким взглядом оглядел комнату. Теперь он видел, что больше всего она похожа на свинарник. И как он не видел этого раньше? Кровать, стоявшая в нише, не была застелена, на полу валялись футболки, носки и трусики, на столе громоздились грязные тарелки и стаканы, пепельница была полна окурков. Том потянул носом – не пахнет ли травкой? Он бросился к окну и настежь распахнул створки.
– Боже мой, Боже мой, – бормотал он в панике, – сегодня же суббота! Ужас!
– Ну и что? – спросила Катя, не поднимая головы. Ее пальцы еще быстрее забегали по клавиатуре.
– Мама приезжает. Она будет здесь с минуты на минуту. Меньше чем через полчаса.
Катя взглянула на часы.
– Она опоздает. Она всегда опаздывает. Здесь одностороннее движение, и она заблудится. Ты же знаешь, как она ездит.
– Черт, черт, черт! – Том метался по комнате, подбирая носки и трусы и запихивая их под подушку. – А что, если она не опоздает?
– Спокойней. Эти трусики мне нужны. Что ты дергаешься?
– Накрой кровать. Брось мне брюки. Мне нужны-то две минуты, я уже почти закончила.
Том застонал. Он опустошил пепельницу, убрал в буфет грязную посуду. Потом он запер дверь, кинул Кате ее брюки, расправил одеяло, взбил подушки и остался стоять посередине комнаты, потирая ушибленную второпях ногу и оглядываясь вокруг с затравленным выражением.
– Что еще? Что еще? Должно быть что-то еще. У мамы не глаза, а рентгеновский аппарат, от нее ничего не скроешь. А пыль? Здесь кругом пыль. И откуда только она берется?
– Линдсей уже видела эту пыль и ничего не сказала. Не понимаю, почему ты так дергаешься. По-моему, Линдсей ко всему этому совершенно равнодушна.
– Моя мама? Равнодушна? Она помешана на ванных и кухнях. – Да? Так покажи ей кухню. Здесь ведь есть кухня?
– Кухню? Ты с ума сошла! Она умрет, если увидит эту кухню. Там на подоконнике до сих пор стоит блюдо со спагетти, которое ребята принесли месяца три назад.
– Я думаю, она отнесется к этому с пониманием. Будь любезен, заткнись на минутку. Мне осталось совсем немного. Кстати, Том, я тебя люблю. Лучше я скажу это, пока не появилась твоя мама.
– Я тоже тебя люблю, Катя.
– Ну вот и чудно! А теперь, Том, пожалуйста, причешись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– Под угрозой не просто моя репутация, – говорил он Роуленду три недели назад в Лондоне, вытащив того в ресторан после работы. – Я опасаюсь за свой рассудок. Я хочу, чтобы ты понял, Роуленд. Этот негодяй пьет из меня кровь. Я в отчаянии. Я начинаю сходить с ума. Я не знаю, к кому обратиться за помощью, и обращаюсь к тебе. Помоги мне. Мне нужен просто твой совет. Поверь, я не психопат, я говорю серьезно.
Роуленд сопротивлялся как мог. В прошлом он раз или два принимал участие в драмах Колина в качестве советчика и не получил от этого никакого удовольствия. Да и кто следует советам друзей да еще и испытывает признательность?!
– Послушай, – говорил позже Колин, зайдя к Роуленду в редакцию, – ты хорошо знаешь этот проклятый роман. Помнишь, во второй главе там есть описание Уайльдфелл-Холла. Кроме того, ты интересуешься архитектурой и неплохо в ней разбираешься. Конечно, хуже меня, но вполне профессионально. Ты полжизни проводишь, путешествуя по всяким Богом забытым местам… У тебя должна возникнуть какая-нибудь идея. Подумай, Роуленд. Ему нужно что-нибудь уединенное. Старинный дом, большой, в идеале времен короля Якова, не испорченный перепланировкой и реставрациями. И мрачный! Роуленд, он должен казаться темным, угрожающим, производить впечатление места, где что-то нечисто. Огромный, мрачный, уединенный и построенный в 1610 году – вот чего он хочет.
– Кажется, ты сам в чем-то сомневаешься. Почему? У тебя должно быть описание.
– У меня есть. И я выполнил все, что в нем написано, тринадцать раз. Буква в букву.
– Значит, есть какое-то требование, которое ты упустил?
– Я не знаю, что это. Он говорит, атмосфера. Что при этом имеется в виду? Все, что угодно. Я еще раз говорю тебе, Роуленд, этот человек скрытен и упрям. И по какой-то неизвестной мне причине ему хочется выжать из меня все соки.
– Возможно, – мягко предложил Роуленд, – если ты прочтешь роман еще раз, это поможет.
– Я не могу, – с неподдельным ужасом проговорил Колин и залпом осушил бокал красного вина. – Я чувствую себя идиотом. Он измучил меня своими капризами. Именно поэтому я и обратился к тебе. Потому что у тебя аналитический склад ума. У тебя потрясающая память, ты многое помнишь – люди, места, вещи, разговоры, книги, дома… Роуленд, напрягись!
– Все это просто нелепо, Колин. Ты работал с лучшими режиссерами мира! Дома? Да у тебя в голове целая энциклопедия по архитектуре.
– Ты действительно так думаешь? – Колин взглянул на друга.
– Ну конечно! – Роуленд взмахнул руками. – Как только тебе удалось получить степень, Колин? Думай. Пользуйся собственными мозгами. Прочитай еще раз роман, сценарий. Постарайся понять, почему Корт взялся за него.
– Я что-то не совсем понимаю тебя, Роуленд…
– Послушай, Колин, ты, надеюсь, не обратил внимания на то, что в романе всей собственностью владеют мужчины. Вопрос, который поднимает Анна Бронте, вернее один из вопросов, заключается в том, принадлежит ли мужчине и женщина тоже.
– О Господи, ты хочешь сказать, что роман феминистский? – Колин растерянно заморгал. – Теперь понятно, почему он мне так не понравился, я всего этого терпеть не могу. Но моя задача в другом – мне нужно найти дом.
– Понимаешь, Корт видит в этом доме символ.
– Для меня он совсем не символ. Дом есть дом. У него четыре стены, крыша и дверь. Давай же, Роуленд, ты говорил, что у тебя есть какие-то предложения.
Роуленд сдался и молча протянул список. Как оказалось, из четырех названных в нем домов Колин уже предлагал Корту три, и все они были отвергнуты. Но, как видно, это обстоятельство не расстроило Колина, напротив, настроение у него заметно улучшилось, и он с деловым видом стал раскладывать на столе карты и блокноты.
– Я знал, что на тебя можно положиться, – с лучезарной улыбкой сказал он. – В этом предложении что-то есть.
– Есть только одна маленькая проблема, Роуленд. Вот это место, которое ты предлагаешь… Понимаешь, оно слишком далеко. Чертовски далеко от мест съемок, там нет ни дорог, ни приличной гостиницы.
Роуленд старался держать себя в руках.
– Но ты не говорил ни о дорогах, ни об отелях.
– Ну, я думал, ты и сам понимаешь. Мне же надо как-то разместить всю съемочную группу, актеров, наконец, эту звезду Наташу Лоуренс. Я должен принимать во внимание расходы – ведь надо будет обеспечить транспорт, фургоны, лимузины, генераторы, компьютерную связь, охрану. Звезды не ходят на съемки пешком, Роуленд, и они довольно-таки привередливы в отношении отелей. Не могу же я поселить Наташу Лоуренс в какой-нибудь пансион.
– А почему? Съемки – ее работа. Придется это пережить.
– Я знаю, Роуленд, что не имею больше права рассчитывать на твою помощь, но ты, кажется, на следующей неделе собираешься в отпуск…
– Ну и что из того? – Роуленд напрягся, почувствовав подвох.
– Ровным счетом ничего. Я просто подумал, что раз ты все равно собираешься на север…
– Колин, я еду заниматься альпинизмом. Я первый раз за этот год взял отпуск. У меня есть свои планы, наконец.
– Разумеется. Тебе, конечно, необходим отдых, ты его заслужил. У тебя усталый вид, дружок. Вот поэтому я и предлагаю тебе на обратном пути из Шотландии провести несколько дней в Йоркшире. Я снял там коттедж – в качестве базы. Это как раз тебе по пути, а этот негодяй Корт наверняка будет бомбардировать меня факсами и звонками. К тому времени я буду заниматься восемнадцатым по счету зданием и буду близок к тому, чтобы застрелиться. Вот мне и пришло в голову, что по доброте душевной и в память о том, что ты когда-то любил мою сестру…
– Я никогда не любил твою сестру, с чего ты вообще это взял?!
– Ну, она тебя любила, что, в сущности, одно и то же, и несмотря ни на что, она до сих пор говорит о тебе с большой любовью. Конечно, она вполне излечилась, у нее сейчас четверо детей, но каждый раз, когда я произношу твое имя, у нее в глазах появляется нечто такое…
– Колин, что я должен сделать, чтобы ты немедленно убрался отсюда?
– Она всегда говорит, что ты самый надежный друг, Роуленд. Собственно, они все так говорят. Мой отец, тетя Эмили – они неустанно тебя восхваляют. Считают, что ты оказываешь на меня благотворное влияние. Считают тебя человеком чести, человеком, на которого можно положиться в трудную минуту…
Роуленд обреченно вздохнул.
– Господи, за что ты послал мне кару сию? Ладно. Твоя взяла! Дай мне этот чертов адрес, на обратном пути я заеду.
Колин великодушно принял его капитуляцию.
И вот теперь Роуленд торчал в этом Богом забытом месте, в холодном доме с протекающей крышей, в обществе человека, который, как и он сам, не умел готовить. Продержавшись три дня на бутербродах с сыром и бульонных кубиках, Роуленд поддался на жалобные уговоры Колина и вместе с ним отправился на бесплодные поиски дома, который, как он уже начал подозревать, вообще не существовал в природе.
Это химера, говорил он себе, открывая неподатливую скрипучую калитку. Когда Роуленд ехал сюда, Уайльдфелл-Холл стоял у него перед глазами как живой. Теперь этот мысленный образ потускнел.
В этих поисках был один положительный момент – отвлечение. Но теперь Роуленд решил, что пора возвращаться в Лондон – к работе, в реальный мир. Он уедет завтра утром и днем уже будет дома. Может быть, позвонить Линдсей? Сейчас уже суббота, подумал он, взглянув на часы. Он проведет здесь ночь и уедет сразу после завтрака. Он вернулся в коттедж, полный решимости твердо заявить об этом Колину.
– Прекрасно, прекрасно, прекрасно, прекрасно, – было первое, что он услышал от Колина.
Роуленд замер на пороге. Было ясно, что Колин, который час назад поговаривал о самоубийстве, сейчас в прекрасном настроении и сильно пьян. В половине второго ночи. За полтора часа отсутствия Роуленда он ухитрился развеселиться. Колин лежал на диване, вытянув длинные ноги к огню, светлые волосы были растрепаны, в руке он сжимал бутылку виски и улыбался лучезарной улыбкой.
– Ага, – произнес он заплетающимся языком. – Хорошая новость! Двойная хорошая новость. Какой же ты хитрец, Роуленд. Темная лошадка. До чего же прекрасна жизнь!
Роуленд воспринял это заявление с непоколебимым спокойствием. Он снял мокрые ботинки и налил себе виски из почти пустой бутылки. Потом он сел в уютное кресло у камина. Колин благодушно наблюдал за его действиями.
– Сейчас угадаю, – спокойно сказал Роуленд, заметив, что Колин вот-вот погрузится в нирвану или просто заснет. – Звонил Томас Корт. Или прислал факс. Ему понравился какой-нибудь дом?
– Еще как. Самый первый, который ты предложил. Тот, у моря… Он просто посмотрел в-в-в…
– Видеозапись?
– Ее самую. Вернее, их. И картинки. Нет, карточки.
– Снимки?
– Правильно, снимки. Ему очень понравилось. Безумно понравилось. Невероятно понравилось.
– Ну что ж, это действительно хорошая новость. Все твои проблемы разрешились. Великолепно.
– Ты настоящий друг, Роуленд, вот ты кто такой. Друг помогает в беде. – Колин начал проявлять признаки эмоционального возбуждения.
– Не думай об этом, – сказал Роуленд. – На твоем месте я не стал бы придавать этому такое значение. Ты уверен, что действительно хочешь допить эту бутылку?
Колин был уверен. Он сказал, что он умрет, если не допьет это виски. Он сказал, что он готов вступить в смертный бой со всяким, кто осмелится лишить его этого виски. Бой до победного конца.
Чтобы заявить о своих правах, он с трудом встал на ноги. Потом осторожно опустился обратно на диван. Некоторое время он подозрительно смотрел на Роуленда, затем, узнав его, вновь высказал мнение, что Роуленд темная лошадка.
Роуленд не стал возражать. После десятиминутных излияний чувств он получил новую информацию. Почти сразу после звонка Корта, который Колин решил немедленно отпраздновать, позвонила какая-то женщина, желавшая говорить с Роулендом. У этой женщины – не то Линди, не то Динни, а может быть, даже Линетт, оказался голос, который Колину страшно понравился. То есть они с Лизой или Линной страшно понравились друг другу. На самом деле они с Линдой болтали как старые друзья целый час или даже больше. О Йоркшире, о людях, которые любят гулять но ночам, о жизни, о том о сем…
– О том о сем? – саркастически повторил Роуленд, когда этот словесный поток несколько иссяк. – Между прочим, ее зовут Линдсей.
– Линдсей! Прекрасная Линдсей! С волшебным голосом. – Судя по интонациям Колина, он начал трезветь. – Я мог бы слушать этот голос всю ночь напролет. Ей тоже понравился мой голос. Она сама сказала. Она сказала, что я очень веселый. Я ее развеселил. – Он допил наконец виски.
– Счастлив это слышать. – Роуленд поднялся. – А она не просила мне что-нибудь передать в промежутках между обменом комплиментами?
– Не могу никак вспомнить.
– Попытайся. Она не могла позвонить просто так, без причины.
– Она передавала привет. Да, точно – привет.
– Нет, не то. Что ей было нужно?
Колина снова развезло. На его лице появилась ангельская улыбка.
– Мы поняли друг друга, – объявил он.
– Сомневаюсь.
– Нет, поняли. Мы пришли к взаимопониманию. Я вспомнил! Вспомнил! – Колин вскочил, потом снова рухнул на диван. – Она сказала, что это дружеский звонок. Она хотела узнать, когда ты собираешься вернуться. Вы с ней друзья. Дружественные друзья. Вот что она сказала. А потом…
– Что потом?
– Потом я сделал ей предложение.
– Понятно. – Роуленд окинул Колина внимательным долгим взглядом. – Ну и как? Она согласилась?
– Кажется, да.
– Что ж, прими мои поздравления, – бесстрастно проговорил Роуленд. – Я пошел спать.
5
В ту же субботу в десять утра сын Линдсей Том находился в комнате, служившей ему одновременно спальной и гостиной дома в северном Оксфорде. Сверху и снизу из квартир других выпускников доносилась музыка: Моцарт слева и джаз справа. Том лежал, вытянувшись во весь рост, на диване. На груди он держал третью за утро миску кукурузных хлопьев, на этот раз с водой, потому что вчера Том и его подружка Катя позабыли купить молока. Он съел на пробу одну ложку и решил, что на худой конец сойдет и это. Том перевернул страницу толстой книги, в которой подробно разбирались экономические последствия Версальского договора для Германии.
В другом углу комнаты Катя, которая официально жила в своем колледже, но проводила там очень мало времени, двумя пальцами стучала по клавиатуре компьютера. Время от времени она прекращала печатать и нетерпеливо отводила упавшие на лицо рыжие пряди, потом поправляла большие очки и всматривалась в экран. Перед ней стояла трудная задача – сегодня вечером она должна была представить эссе своей наставнице, доктору Старк, которую все страшно боялись. Пожалуй, работа могла бы быть закончена к сроку, если бы они с Томом не решили вчера устроить ретроспективный просмотр фильмов о вампирах, что в канун Дня Всех Святых, несомненно, было более актуальным, чем Катино эссе или проблемы инфляции в Германии в тридцатых годах. Потом пришлось перекусить, потом появилась Крессида-с-верхнего-этажа с бутылкой красного вина и алжирской травкой, потом надо было поспать – во всяком случае, лечь в постель, потом… Том с удовольствием перебрал в уме все, что происходило потом. В результате получилось два часа настоящего сна. Или полтора? Он отставил кукурузные хлопья и закрыл глаза, книга соскользнула на пол. Десять часов. В Оксфорде столько церквей, и все они бьют вразнобой. Бой, возвещающий окончание часа, может продолжаться минут пять, и Том, любивший Оксфорд, любил его и за то, что время там чуть-чуть растягивалось.
Катины пальцы мягко стучали по клавишам. Катя отличалась твердостью во взглядах и все делала с неиссякаемой страстью. Может быть, именно по этой причине Том и любил ее уже целых два года. Нет, больше чем два года, лениво подумал он, вытягиваясь поудобнее. Два года, два месяца, неделю и еще два дня. Его радовала продолжительность их абсолютной верности друг другу, это убеждало его в том, что он не унаследовал вместе с генами отцовский характер. Отец, которого он почти не знал и с которым теперь совсем не виделся, был, по мнению Тома, слабой личностью.
Внезапно Том вскочил с дивана, словно его ударило током, и диким взглядом оглядел комнату. Теперь он видел, что больше всего она похожа на свинарник. И как он не видел этого раньше? Кровать, стоявшая в нише, не была застелена, на полу валялись футболки, носки и трусики, на столе громоздились грязные тарелки и стаканы, пепельница была полна окурков. Том потянул носом – не пахнет ли травкой? Он бросился к окну и настежь распахнул створки.
– Боже мой, Боже мой, – бормотал он в панике, – сегодня же суббота! Ужас!
– Ну и что? – спросила Катя, не поднимая головы. Ее пальцы еще быстрее забегали по клавиатуре.
– Мама приезжает. Она будет здесь с минуты на минуту. Меньше чем через полчаса.
Катя взглянула на часы.
– Она опоздает. Она всегда опаздывает. Здесь одностороннее движение, и она заблудится. Ты же знаешь, как она ездит.
– Черт, черт, черт! – Том метался по комнате, подбирая носки и трусы и запихивая их под подушку. – А что, если она не опоздает?
– Спокойней. Эти трусики мне нужны. Что ты дергаешься?
– Накрой кровать. Брось мне брюки. Мне нужны-то две минуты, я уже почти закончила.
Том застонал. Он опустошил пепельницу, убрал в буфет грязную посуду. Потом он запер дверь, кинул Кате ее брюки, расправил одеяло, взбил подушки и остался стоять посередине комнаты, потирая ушибленную второпях ногу и оглядываясь вокруг с затравленным выражением.
– Что еще? Что еще? Должно быть что-то еще. У мамы не глаза, а рентгеновский аппарат, от нее ничего не скроешь. А пыль? Здесь кругом пыль. И откуда только она берется?
– Линдсей уже видела эту пыль и ничего не сказала. Не понимаю, почему ты так дергаешься. По-моему, Линдсей ко всему этому совершенно равнодушна.
– Моя мама? Равнодушна? Она помешана на ванных и кухнях. – Да? Так покажи ей кухню. Здесь ведь есть кухня?
– Кухню? Ты с ума сошла! Она умрет, если увидит эту кухню. Там на подоконнике до сих пор стоит блюдо со спагетти, которое ребята принесли месяца три назад.
– Я думаю, она отнесется к этому с пониманием. Будь любезен, заткнись на минутку. Мне осталось совсем немного. Кстати, Том, я тебя люблю. Лучше я скажу это, пока не появилась твоя мама.
– Я тоже тебя люблю, Катя.
– Ну вот и чудно! А теперь, Том, пожалуйста, причешись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45