Но даже и теперь никто из этих людей не имел ни малейшего представления о том, на краю какой опасности они находились.
Для вожаков же это было лишь небольшой передышкой: еще несколько шагов — и короткая Перузаштрассе выведет их на Макс-Йозефсплац. И тогда слева откроется узкий каньон Резиденцштрассе — другой, быть может не столь зорко охраняемый, путь к Одеонсплац… Тот путь, который им надлежало теперь избрать… Но, собственно, почему? Ведь отсюда вниз к реке, в прямо противоположном направлении, спускался еще широкий-преширокий бульвар, где их не подстерегали никакие опасности — манящая дорога отступления.
Там, возле памятника, стоял желтый, манящий к отступлению автомобиль. Когда они приблизились к перекрестку, молодой фон Шойбнер-Рихтер (правая рука Людендорфа) сразу узнал автомобиль Гитлера и присвистнул про себя. Не медля ни секунды, он крепко взял Гитлера под локоть. Уж он-то, Шойбнер-Рихтер, позаботится о том, чтобы старый генерал не был покинут в беде.
Но тут откуда-то снова поступил приказ остановиться — еще одна проверка оружия.
По маняще-желтому автомобилю пробегала едва заметная дрожь. Значит, мотор работает, все приведено в готовность! Макс Эрвин фон Шойбнер-Рихтер, неподвижно стоя рядом с Гитлером, крепче, по-приятельски прижал к себе его локоть. А в это время позади них, в задних рядах, у Вилли сводило скулы от холода, и окоченевшие пальцы едва справлялись с затвором винтовки. Когда же будет конец этим проверкам? Ему уже все осточертело. А Фриц дул на пальцы и чертыхался — он сломал ноготь. Неужто все революции такая тоска зеленая? Наконец колонна двинулась дальше, и рядовые участники похода вздохнули с облегчением.
Когда сотни винтовок были предъявлены для осмотра и до напряженного слуха полицейских, выстроившихся между статуями под аркадами Фельдхеррнхалле, долетело громыхание затворов, они поняли эти звуки по-своему. А, эти бунтовщики заряжают винтовки! Хотят, пользуясь своим численным перевесом, смести нас! Отряд полицейских был совсем не многочислен… Но эти последние сто ярдов Резиденцштрассе могли стать Фермопилами — пятьдесят человек, если они будут исполнены решимости, могли противостоять здесь целой тысяче.
Вилли показалось, что на углу сквера он приметил молодого Шейдемана возле тихо урчащего желтого автомобиля. Шейдеман вроде бы делал им какие-то знаки, и Вилли даже пихнул Фрица локтем в бок». Но конечно, это был не Лотар — больно уж унылый у этого малого вид!
Странно, однако, как вдруг опустели улицы — куда подевались все эти возбужденные зеваки, запрудившие Мариенплац? Когда голова колонны свернула влево на Резиденцштрассе, уже ни единого человека не последовало за ней — только исполненная сознания собственной важности чудная маленькая собачка в зимней попонке из клетчатого шотландского пледа.
Когда русская приятельница Мици княжна Наташа (упавшая с велосипеда девушка) поднялась на ноги, голова колонны уже скрылась из виду и вся Перузаштрассе была заполнена марширующими рядами. Однако Наташа тотчас сообразила, что колонна должна снова свернуть налево — на Резиденцштрассе. Если она хочет что-нибудь увидеть, надо добраться до Одеонсплац раньше них. Наташа была исполнена решимости ничего не упустить, ибо этой молодой изгнаннице холод был нипочем, к тому же всеобщее возбуждение передалось и ей, и она упивалась этим пением, чувством единства, мельканием марширующих ног! Наташа вскочила на велосипед и промчалась несколько оставшихся ярдов вверх по Театинерштрассе — так, словно там, впереди, не было никаких солдат (а их, в сущности, и было-то совсем немного).
— Черт бы ее побрал! — выругался командир. — Она же у меня прямо на линии огня! — И он дал ей проехать.
Таким образом Наташа оказалась единственным гражданским лицом в центре пустой Одеонсплац — наедине со множеством смотревших на нее окон. Впрочем, она не растерялась — это было не в ее характере. На хорошей скорости она обогнула стоявший на площади броневик, но из броневика никак на это не реагировали. Чудесно! Верхняя часть спускавшейся от площади вниз Резиденцштрассе была еще пустынна, и Наташа решила: она поедет им навстречу. До нее уже доносился топот приближающейся колонны, а доехав до угла улицы, она различила блеск штыков. Но в эту минуту из Фельдхеррнхалле появился вооруженный отряд полиции и рассыпался впереди, поперек улицы. Это была совсем жиденькая, смехотворно жиденькая цепочка, но Наташе все-таки пришлось нажать на тормоз и соскочить с велосипеда. Топот, топот сапог… Выглядывая из-за спин полицейских, Наташа видела приближающуюся колонну: нацисты шли с винтовками наперевес, с примкнутыми штыками, оберландовцы — без оружия; они шагали бок о бок, по шесть человек в ряд — целое полчище! Эта жалкая цепочка полицейских была для них не большим препятствием, чем финишная ленточка на пути бегунов: полицейских затопчут в одну секунду, если они не уберутся с дороги подобру-поздорову. Топот, топот сапог… Наташа, стоя, тоже притоптывала ногой в такт. Какая несокрушимая сила!
Теперь уже они шли молча, без песен, и Наташа слышала, как один из идущих впереди вожаков вдруг крикнул полицейским:
— Не стреляйте, это Людендорф! — и какой-то полицейский тут же выстрелил.
Они казались несокрушимой силой, но, когда прогремел нестройный ружейный залп, их как ветром сдуло.
26
При звуке этого первого выстрела Гитлер так стремительно бросился на землю (падение было еще ускорено весом тела сраженного пулей Ульриха Графа, повалившегося на него), что вывихнул себе в плече руку, слишком крепко прижатую к боку Шойбнер-Рихтера. Впрочем, это спасло ему жизнь, так как секундой позже молодой Шойбнер-Рихтер, шагнувший на его место, упал мертвым с зияющей раной в груди. Почти все вожаки, чьи нервы были взвинчены до предела, тоже бросились на землю столь же молниеносно, как Гитлер, инстинктивно отдавая древнюю солдатскую дань уважения летящей пуле. Это на какой-то миг подставило под пули шагавших позади них ошеломленных людей, которые, быстро опомнившись, тоже распластались на земле, но как раз среди них-то оказалось больше пострадавших, чем среди вожаков.
Полицейские, стрелявшие не очень охотно, почти все старались направить дула своих карабинов вниз, в мостовую, но это мало кого спасло, так как отскакивавшие рикошетом от брусчатки расплющенные пули наносили еще более тяжелые раны. После нескольких секунд беспорядочной стрельбы многие уже были ранены, а шестнадцать человек либо убиты наповал, либо агонизировали, глядя незрячими глазами в сгущающийся над ними мрак.
Все — и мертвые и живые вперемешку — лежали, распластавшись на земле… все, кроме Людендорфа. Ибо генералы, теряя с годами проворство, теряют; вместе с ним и инстинкт самосохранения, заставляющий падать ничком. Но магический ореол Старого вояки тут-то наконец сделал свое дело, ибо никто не выстрелил в Людендорфа. Генерал споткнулся и едва не упал, но сохранил равновесие и продолжал идти вперед, держа руки в карманах своей охотничьей куртки, — прямо вперед сквозь расступившуюся перед ним цепочку зеленых полицейских мундиров — и ни разу не обернулся, ни разу не взглянул на раненых, умирающих, перепуганных людей у него за спиной. Он казался погруженным в глубокую думу. Когда он проходил мимо Наташи, до нее донеслось невнятное бормотание: «…один плюс девять, плюс два…» И генерал проследовал дальше.
Ни один из полицейских не выстрелил дважды, но этого и не требовалось. Как только выстрелы стихли, все, кто в состоянии был двигаться, вскочили на ноги и бросились бежать. И впереди улепетывала со всех ног маленькая собачка в шотландской попонке, но Гитлер, оставшийся невредимым — если не считать вывихнутого плеча, которое болело и мешало движениям, — еще несколько секунд продолжал неподвижно лежать среди всеобщего бегства.
Звуки выстрелов, долетев до конца колонны, рассеяли и остальных участников шествия. Полицейские стояли в полном ошеломлении. Дюжина людей могла бы сейчас смять их в одну минуту. Но этой дюжины не было.
Появились санитары с носилками.
У ног Наташи лежал молодой помощник Людендорфа Макс Эрвин фон Шойбнер-Рихтер: кусок легкого виднелся в рваной ране на его груди. Бедный Макс Эрвин! Наташа встречалась с ним на званых вечерах: в нем была бездна обаяния… А рядом с ним лежал еще кто-то, забрызгавший мозгами всю мостовую на десять ярдов вокруг. Вебер, вождь «Оберланда», с трудом поднявшись на ноги, стоял, прислонясь к стене дворца, и лицо его было залито слезами. Молодой Геринг с двумя пулевыми ранениями в паху пытался укрыться за одним из каменных львов перед зданием дворца.
Улица ало сверкала от крови. Когда запах пороха рассеялся, запах крови стал ощутим, и тогда какое-то безумие охватило Наташу. Она вскочила на велосипед и бешено помчалась вниз по улице, зигзагами виляя между мертвыми и умирающими. Заплескать, как можно сильнее заплескать колеса велосипеда в их крови (особенно в крови Гитлера, если это удастся, ведь он же упал — она видела!). Но Гитлер, еще прежде чем Наташа вскочила в седло, уже успел сбежать: доковылял до Макс-Йозефсплац, забрался в ожидавший его желтый автомобиль и был таков. Лотар видел мельком, как он садился в автомобиль: одна рука у него как-то странно торчала вбок, словно он нес в ней что-то. И Наташе пришлось удовлетвориться чьей-то безымянной кровью — по чистой случайности преимущественно кровью Вилли.
Людендорф, не встречая никаких помех, продолжал идти через пустую площадь. Как только он кончил складывать в уме цифры этого рокового года: 1 — 9 — 2 — 3 — и получил в итоге цифру 15, все мысли внезапно куда-то исчезли и в мозгу его образовалась пустота. Он продолжал шагать вперед — машинально, словно заводная игрушка, без всякой цели; шагал и шагал — просто потому, что на пути не встречалось препятствий… Топ-топ сапогами…
Так он свернул уже на Бриннерштрассе… Топ-топ сапогами… И вдруг остановился, словно громом пораженный: мозг внезапно ожил и заработал бешено. Ну разумеется! «Пятнадцать!» Ведь эту же сумму составляют и цифры 1 — 9 — 1 — 4! Но цифра девять повторяется дважды, и в первом случае и во втором. А девятая буква алфавита — это «И»! И с этой буквы начинаются слова «Иегова» и «Иисус»! Следовательно, оба эти года должны благоприятствовать обоим врагам Германии — иудеям и иезуитам!
Год 1914… «Год Иеговы и Иисуса». Год, когда петля интернационального еврейско-папистского союза впервые так стянулась на горле Германии, что страна принуждена была нанести ответный, но безрезультатный удар. И вот теперь год 1923… Не удивительно, что мы проиграли!
Но в эту минуту какой-то полицейский, набравшись наконец храбрости, обратился к Людендорфу и вежливо предложил проводить Его Превосходительство до полицейского участка. В участке, однако, были уже не столь вежливы. Одноглазый и деревяннолицый ефрейтор, оторвавшись от гроссбуха, попросил высокого посетителя сообщить свое имя и адрес, да еще заставил повторить фамилию по буквам. Постовой с изумлением воззрился на начальника: не может же ефрейтор не знать этого человека в лицо и не знать, как пишется фамилия «Людендорф»? Ведь он и глаз-то потерял (сам же всем об этом рассказывал) во время злополучного «людендорфовского наступления» в 1918 году.
27
Маленькая собачка в клетчатой попонке разыскала все же своего хозяина — пожилого господина в элегантном сюртуке и с такой холеной бородой лопатой, что она, несомненно, получила бы на конкурсе первый приз (на ночь ее укладывали в сеточку), — и оба возликовали. А Вилли сидел в это время на мостовой на Макс-Йозефсплац перед зданием почты и накладывал на ногу жгут, стараясь остановить хлеставшую из раны кровь, и в голове у него был полный сумбур. У Наташи же, пока ее рвало в дамской уборной, украли велосипед, и она поспешила домой пешком, чтобы поскорей засесть за письмо (двухдюймовыми буквами) к своей подружке Мици.
Служба отдела здравоохранения с поразительной скрупулезностью и быстротой вычистила и привела в порядок Резиденцштрассе — на это они были мастера. Полицейские с нарочито свирепыми лицами, словно все они только что по своему обычаю позавтракали кампфбундовскими младенцами, произвели многочисленные отчаянно-трудные и рискованно-смелые аресты (как, например, арест Вилли, который так ослабел от потери крови, что едва держался на ногах). Затем мало-помалу магазины и рестораны на пути следования колонны начали открываться (а в других районах города они и не закрывались), и жизнь вошла в свою колею.
Лотар спокойно добрался домой, быстро переоделся и, чисто выбритый, в аккуратном сером костюме, уселся за свою конторку в отеле «Байришер-Хоф», прежде чем его отсутствие было кем-либо замечено (в отеле «Байришер-Хоф» мало кому даже было известно, что в городе происходили какие-то беспорядки).
Тем временем полиция уже совершила налет на спортзал. В классе была обнаружена десятишиллинговая бумажка Огастина, ее показали представителям печати, и эта неожиданная находка снова принесла кому-то удачу — разве не являлась она неопровержимым доказательством того, что нацисты находятся на жалованье у иностранной державы?
Людендорфа отпустили на поруки (далеко не лестный для него исход), и, уязвленный до глубины души, он возвратился к себе домой в Людвигсхехе. Коричневорубашечники — друзья Геринга — нашли его за каменной статуей льва перед дворцом: он стонал и был в весьма плачевном состоянии. Друзья отвезли Геринга к доктору-еврею, который залатал его, проявив бесконечную заботливость и доброту (этой доброты Геринг не мог позабыть до конца жизни), и предоставил убежище в своем доме. Таким образом, Герингу удалось в конце концов добраться до Розенгейма, откуда он переправился в Австрию, что и входило с самого начала в его намерения. Там он обнаружил Пуци Ханфштенгля и всех остальных, прибывших туда раньше него; всех, впрочем, кроме Розенберга, который укрылся где-то в Мюнхене. Ну, и кроме Гитлера, разумеется: Гитлер мчался на бешеной скорости через Баварию, совсем потеряв голову и плохо отдавая себе отчет в том, куда он мчится. И кончилось это тем, что он, сам не зная почему, застрял в окрестностях Уффинга — в загородном доме Ханфштенгля, который рано или поздно неизбежно должен был подвергнуться обыску, — и его спрятали на чердаке, где хранилась бочка муки про черный день.
Почти все эти события произошли еще до того, как у Штойкелей собрались гости; но достоверные слухи распространяются медленно, и гости разошлись прежде, чем стало известно о бесславном конце путча. А когда утренние газеты с подробным описанием подлинных событий достигли Лориенбурга, новость не произвела ни на кого особого впечатления, так как единственный заслуживающий внимания факт был там уже предугадан: задуманная Каром реставрация монархии не осуществилась.
Но такого рода политическая осечка могла также означать, что осуществление великих замыслов будет теперь отложено надолго, и это вызвало бесполезные упреки в адрес Людендорфа, чье неуклюжее, дилетантское вмешательство разрушило тщательно выношенные планы Кара. Утешительно во всем этом деле только одно: Людендорф теперь скомпрометировал себя навеки. Да и это ничтожество, этот болван Гитлер — тоже. Он выбрал себе роль не по плечу и, как лягушка из басни, раздулся так, что лопнул. Теперь уж, слава тебе господи, мы не услышим больше о Гитлере! Разве что когда его поймают и водворят обратно в Австрию, как нежелательного иностранца.
Итак, доказавшая свою никчемность «белая ворона» уходит со сцены!
А вскоре эти события и вовсе позабылись. Ибо все семейство Кессенов было занято сейчас сугубо личной, семейной проблемой, заставившей их выкинуть на время из головы даже политику: как поступить с Мици, полностью потерявшей зрение?
КНИГА ТРЕТЬЯ
«ЛИСИЦА НА ЧЕРДАКЕ»
1
На заброшенном чердаке было темно, летучие мыши беспрестанно проносились то туда, то сюда или висели, сбившись в кучу от холода. Кто-то спавший в углу под грудой меховых шкур зашевелился и застонал.
Юноше, почти мальчику — широко расставленные глаза закрыты, и черты лица искажены, — снится один из его «красных» снов, в которых кровь, кровь повсюду. Сегодня ему снится, что у него парализованы ноги и он ползком перебирается через груды трупов, а из распоротых животов выползают, как змеи, кишки и обвиваются вокруг него, и зазубриваются, и оплетают его, как колючая проволока. В зловонном, дымно-кровавом воздухе какой-то щебет… хотя не видно никаких пернатых существ…
На чердаке, мучимый кошмаром, лежит юноша с открытым, привлекательным лицом. Это Вольф, пропавший без вести брат Лотара, школьный товарищ Франца, его закадычный друг и поныне еще — его путеводная звезда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Для вожаков же это было лишь небольшой передышкой: еще несколько шагов — и короткая Перузаштрассе выведет их на Макс-Йозефсплац. И тогда слева откроется узкий каньон Резиденцштрассе — другой, быть может не столь зорко охраняемый, путь к Одеонсплац… Тот путь, который им надлежало теперь избрать… Но, собственно, почему? Ведь отсюда вниз к реке, в прямо противоположном направлении, спускался еще широкий-преширокий бульвар, где их не подстерегали никакие опасности — манящая дорога отступления.
Там, возле памятника, стоял желтый, манящий к отступлению автомобиль. Когда они приблизились к перекрестку, молодой фон Шойбнер-Рихтер (правая рука Людендорфа) сразу узнал автомобиль Гитлера и присвистнул про себя. Не медля ни секунды, он крепко взял Гитлера под локоть. Уж он-то, Шойбнер-Рихтер, позаботится о том, чтобы старый генерал не был покинут в беде.
Но тут откуда-то снова поступил приказ остановиться — еще одна проверка оружия.
По маняще-желтому автомобилю пробегала едва заметная дрожь. Значит, мотор работает, все приведено в готовность! Макс Эрвин фон Шойбнер-Рихтер, неподвижно стоя рядом с Гитлером, крепче, по-приятельски прижал к себе его локоть. А в это время позади них, в задних рядах, у Вилли сводило скулы от холода, и окоченевшие пальцы едва справлялись с затвором винтовки. Когда же будет конец этим проверкам? Ему уже все осточертело. А Фриц дул на пальцы и чертыхался — он сломал ноготь. Неужто все революции такая тоска зеленая? Наконец колонна двинулась дальше, и рядовые участники похода вздохнули с облегчением.
Когда сотни винтовок были предъявлены для осмотра и до напряженного слуха полицейских, выстроившихся между статуями под аркадами Фельдхеррнхалле, долетело громыхание затворов, они поняли эти звуки по-своему. А, эти бунтовщики заряжают винтовки! Хотят, пользуясь своим численным перевесом, смести нас! Отряд полицейских был совсем не многочислен… Но эти последние сто ярдов Резиденцштрассе могли стать Фермопилами — пятьдесят человек, если они будут исполнены решимости, могли противостоять здесь целой тысяче.
Вилли показалось, что на углу сквера он приметил молодого Шейдемана возле тихо урчащего желтого автомобиля. Шейдеман вроде бы делал им какие-то знаки, и Вилли даже пихнул Фрица локтем в бок». Но конечно, это был не Лотар — больно уж унылый у этого малого вид!
Странно, однако, как вдруг опустели улицы — куда подевались все эти возбужденные зеваки, запрудившие Мариенплац? Когда голова колонны свернула влево на Резиденцштрассе, уже ни единого человека не последовало за ней — только исполненная сознания собственной важности чудная маленькая собачка в зимней попонке из клетчатого шотландского пледа.
Когда русская приятельница Мици княжна Наташа (упавшая с велосипеда девушка) поднялась на ноги, голова колонны уже скрылась из виду и вся Перузаштрассе была заполнена марширующими рядами. Однако Наташа тотчас сообразила, что колонна должна снова свернуть налево — на Резиденцштрассе. Если она хочет что-нибудь увидеть, надо добраться до Одеонсплац раньше них. Наташа была исполнена решимости ничего не упустить, ибо этой молодой изгнаннице холод был нипочем, к тому же всеобщее возбуждение передалось и ей, и она упивалась этим пением, чувством единства, мельканием марширующих ног! Наташа вскочила на велосипед и промчалась несколько оставшихся ярдов вверх по Театинерштрассе — так, словно там, впереди, не было никаких солдат (а их, в сущности, и было-то совсем немного).
— Черт бы ее побрал! — выругался командир. — Она же у меня прямо на линии огня! — И он дал ей проехать.
Таким образом Наташа оказалась единственным гражданским лицом в центре пустой Одеонсплац — наедине со множеством смотревших на нее окон. Впрочем, она не растерялась — это было не в ее характере. На хорошей скорости она обогнула стоявший на площади броневик, но из броневика никак на это не реагировали. Чудесно! Верхняя часть спускавшейся от площади вниз Резиденцштрассе была еще пустынна, и Наташа решила: она поедет им навстречу. До нее уже доносился топот приближающейся колонны, а доехав до угла улицы, она различила блеск штыков. Но в эту минуту из Фельдхеррнхалле появился вооруженный отряд полиции и рассыпался впереди, поперек улицы. Это была совсем жиденькая, смехотворно жиденькая цепочка, но Наташе все-таки пришлось нажать на тормоз и соскочить с велосипеда. Топот, топот сапог… Выглядывая из-за спин полицейских, Наташа видела приближающуюся колонну: нацисты шли с винтовками наперевес, с примкнутыми штыками, оберландовцы — без оружия; они шагали бок о бок, по шесть человек в ряд — целое полчище! Эта жалкая цепочка полицейских была для них не большим препятствием, чем финишная ленточка на пути бегунов: полицейских затопчут в одну секунду, если они не уберутся с дороги подобру-поздорову. Топот, топот сапог… Наташа, стоя, тоже притоптывала ногой в такт. Какая несокрушимая сила!
Теперь уже они шли молча, без песен, и Наташа слышала, как один из идущих впереди вожаков вдруг крикнул полицейским:
— Не стреляйте, это Людендорф! — и какой-то полицейский тут же выстрелил.
Они казались несокрушимой силой, но, когда прогремел нестройный ружейный залп, их как ветром сдуло.
26
При звуке этого первого выстрела Гитлер так стремительно бросился на землю (падение было еще ускорено весом тела сраженного пулей Ульриха Графа, повалившегося на него), что вывихнул себе в плече руку, слишком крепко прижатую к боку Шойбнер-Рихтера. Впрочем, это спасло ему жизнь, так как секундой позже молодой Шойбнер-Рихтер, шагнувший на его место, упал мертвым с зияющей раной в груди. Почти все вожаки, чьи нервы были взвинчены до предела, тоже бросились на землю столь же молниеносно, как Гитлер, инстинктивно отдавая древнюю солдатскую дань уважения летящей пуле. Это на какой-то миг подставило под пули шагавших позади них ошеломленных людей, которые, быстро опомнившись, тоже распластались на земле, но как раз среди них-то оказалось больше пострадавших, чем среди вожаков.
Полицейские, стрелявшие не очень охотно, почти все старались направить дула своих карабинов вниз, в мостовую, но это мало кого спасло, так как отскакивавшие рикошетом от брусчатки расплющенные пули наносили еще более тяжелые раны. После нескольких секунд беспорядочной стрельбы многие уже были ранены, а шестнадцать человек либо убиты наповал, либо агонизировали, глядя незрячими глазами в сгущающийся над ними мрак.
Все — и мертвые и живые вперемешку — лежали, распластавшись на земле… все, кроме Людендорфа. Ибо генералы, теряя с годами проворство, теряют; вместе с ним и инстинкт самосохранения, заставляющий падать ничком. Но магический ореол Старого вояки тут-то наконец сделал свое дело, ибо никто не выстрелил в Людендорфа. Генерал споткнулся и едва не упал, но сохранил равновесие и продолжал идти вперед, держа руки в карманах своей охотничьей куртки, — прямо вперед сквозь расступившуюся перед ним цепочку зеленых полицейских мундиров — и ни разу не обернулся, ни разу не взглянул на раненых, умирающих, перепуганных людей у него за спиной. Он казался погруженным в глубокую думу. Когда он проходил мимо Наташи, до нее донеслось невнятное бормотание: «…один плюс девять, плюс два…» И генерал проследовал дальше.
Ни один из полицейских не выстрелил дважды, но этого и не требовалось. Как только выстрелы стихли, все, кто в состоянии был двигаться, вскочили на ноги и бросились бежать. И впереди улепетывала со всех ног маленькая собачка в шотландской попонке, но Гитлер, оставшийся невредимым — если не считать вывихнутого плеча, которое болело и мешало движениям, — еще несколько секунд продолжал неподвижно лежать среди всеобщего бегства.
Звуки выстрелов, долетев до конца колонны, рассеяли и остальных участников шествия. Полицейские стояли в полном ошеломлении. Дюжина людей могла бы сейчас смять их в одну минуту. Но этой дюжины не было.
Появились санитары с носилками.
У ног Наташи лежал молодой помощник Людендорфа Макс Эрвин фон Шойбнер-Рихтер: кусок легкого виднелся в рваной ране на его груди. Бедный Макс Эрвин! Наташа встречалась с ним на званых вечерах: в нем была бездна обаяния… А рядом с ним лежал еще кто-то, забрызгавший мозгами всю мостовую на десять ярдов вокруг. Вебер, вождь «Оберланда», с трудом поднявшись на ноги, стоял, прислонясь к стене дворца, и лицо его было залито слезами. Молодой Геринг с двумя пулевыми ранениями в паху пытался укрыться за одним из каменных львов перед зданием дворца.
Улица ало сверкала от крови. Когда запах пороха рассеялся, запах крови стал ощутим, и тогда какое-то безумие охватило Наташу. Она вскочила на велосипед и бешено помчалась вниз по улице, зигзагами виляя между мертвыми и умирающими. Заплескать, как можно сильнее заплескать колеса велосипеда в их крови (особенно в крови Гитлера, если это удастся, ведь он же упал — она видела!). Но Гитлер, еще прежде чем Наташа вскочила в седло, уже успел сбежать: доковылял до Макс-Йозефсплац, забрался в ожидавший его желтый автомобиль и был таков. Лотар видел мельком, как он садился в автомобиль: одна рука у него как-то странно торчала вбок, словно он нес в ней что-то. И Наташе пришлось удовлетвориться чьей-то безымянной кровью — по чистой случайности преимущественно кровью Вилли.
Людендорф, не встречая никаких помех, продолжал идти через пустую площадь. Как только он кончил складывать в уме цифры этого рокового года: 1 — 9 — 2 — 3 — и получил в итоге цифру 15, все мысли внезапно куда-то исчезли и в мозгу его образовалась пустота. Он продолжал шагать вперед — машинально, словно заводная игрушка, без всякой цели; шагал и шагал — просто потому, что на пути не встречалось препятствий… Топ-топ сапогами…
Так он свернул уже на Бриннерштрассе… Топ-топ сапогами… И вдруг остановился, словно громом пораженный: мозг внезапно ожил и заработал бешено. Ну разумеется! «Пятнадцать!» Ведь эту же сумму составляют и цифры 1 — 9 — 1 — 4! Но цифра девять повторяется дважды, и в первом случае и во втором. А девятая буква алфавита — это «И»! И с этой буквы начинаются слова «Иегова» и «Иисус»! Следовательно, оба эти года должны благоприятствовать обоим врагам Германии — иудеям и иезуитам!
Год 1914… «Год Иеговы и Иисуса». Год, когда петля интернационального еврейско-папистского союза впервые так стянулась на горле Германии, что страна принуждена была нанести ответный, но безрезультатный удар. И вот теперь год 1923… Не удивительно, что мы проиграли!
Но в эту минуту какой-то полицейский, набравшись наконец храбрости, обратился к Людендорфу и вежливо предложил проводить Его Превосходительство до полицейского участка. В участке, однако, были уже не столь вежливы. Одноглазый и деревяннолицый ефрейтор, оторвавшись от гроссбуха, попросил высокого посетителя сообщить свое имя и адрес, да еще заставил повторить фамилию по буквам. Постовой с изумлением воззрился на начальника: не может же ефрейтор не знать этого человека в лицо и не знать, как пишется фамилия «Людендорф»? Ведь он и глаз-то потерял (сам же всем об этом рассказывал) во время злополучного «людендорфовского наступления» в 1918 году.
27
Маленькая собачка в клетчатой попонке разыскала все же своего хозяина — пожилого господина в элегантном сюртуке и с такой холеной бородой лопатой, что она, несомненно, получила бы на конкурсе первый приз (на ночь ее укладывали в сеточку), — и оба возликовали. А Вилли сидел в это время на мостовой на Макс-Йозефсплац перед зданием почты и накладывал на ногу жгут, стараясь остановить хлеставшую из раны кровь, и в голове у него был полный сумбур. У Наташи же, пока ее рвало в дамской уборной, украли велосипед, и она поспешила домой пешком, чтобы поскорей засесть за письмо (двухдюймовыми буквами) к своей подружке Мици.
Служба отдела здравоохранения с поразительной скрупулезностью и быстротой вычистила и привела в порядок Резиденцштрассе — на это они были мастера. Полицейские с нарочито свирепыми лицами, словно все они только что по своему обычаю позавтракали кампфбундовскими младенцами, произвели многочисленные отчаянно-трудные и рискованно-смелые аресты (как, например, арест Вилли, который так ослабел от потери крови, что едва держался на ногах). Затем мало-помалу магазины и рестораны на пути следования колонны начали открываться (а в других районах города они и не закрывались), и жизнь вошла в свою колею.
Лотар спокойно добрался домой, быстро переоделся и, чисто выбритый, в аккуратном сером костюме, уселся за свою конторку в отеле «Байришер-Хоф», прежде чем его отсутствие было кем-либо замечено (в отеле «Байришер-Хоф» мало кому даже было известно, что в городе происходили какие-то беспорядки).
Тем временем полиция уже совершила налет на спортзал. В классе была обнаружена десятишиллинговая бумажка Огастина, ее показали представителям печати, и эта неожиданная находка снова принесла кому-то удачу — разве не являлась она неопровержимым доказательством того, что нацисты находятся на жалованье у иностранной державы?
Людендорфа отпустили на поруки (далеко не лестный для него исход), и, уязвленный до глубины души, он возвратился к себе домой в Людвигсхехе. Коричневорубашечники — друзья Геринга — нашли его за каменной статуей льва перед дворцом: он стонал и был в весьма плачевном состоянии. Друзья отвезли Геринга к доктору-еврею, который залатал его, проявив бесконечную заботливость и доброту (этой доброты Геринг не мог позабыть до конца жизни), и предоставил убежище в своем доме. Таким образом, Герингу удалось в конце концов добраться до Розенгейма, откуда он переправился в Австрию, что и входило с самого начала в его намерения. Там он обнаружил Пуци Ханфштенгля и всех остальных, прибывших туда раньше него; всех, впрочем, кроме Розенберга, который укрылся где-то в Мюнхене. Ну, и кроме Гитлера, разумеется: Гитлер мчался на бешеной скорости через Баварию, совсем потеряв голову и плохо отдавая себе отчет в том, куда он мчится. И кончилось это тем, что он, сам не зная почему, застрял в окрестностях Уффинга — в загородном доме Ханфштенгля, который рано или поздно неизбежно должен был подвергнуться обыску, — и его спрятали на чердаке, где хранилась бочка муки про черный день.
Почти все эти события произошли еще до того, как у Штойкелей собрались гости; но достоверные слухи распространяются медленно, и гости разошлись прежде, чем стало известно о бесславном конце путча. А когда утренние газеты с подробным описанием подлинных событий достигли Лориенбурга, новость не произвела ни на кого особого впечатления, так как единственный заслуживающий внимания факт был там уже предугадан: задуманная Каром реставрация монархии не осуществилась.
Но такого рода политическая осечка могла также означать, что осуществление великих замыслов будет теперь отложено надолго, и это вызвало бесполезные упреки в адрес Людендорфа, чье неуклюжее, дилетантское вмешательство разрушило тщательно выношенные планы Кара. Утешительно во всем этом деле только одно: Людендорф теперь скомпрометировал себя навеки. Да и это ничтожество, этот болван Гитлер — тоже. Он выбрал себе роль не по плечу и, как лягушка из басни, раздулся так, что лопнул. Теперь уж, слава тебе господи, мы не услышим больше о Гитлере! Разве что когда его поймают и водворят обратно в Австрию, как нежелательного иностранца.
Итак, доказавшая свою никчемность «белая ворона» уходит со сцены!
А вскоре эти события и вовсе позабылись. Ибо все семейство Кессенов было занято сейчас сугубо личной, семейной проблемой, заставившей их выкинуть на время из головы даже политику: как поступить с Мици, полностью потерявшей зрение?
КНИГА ТРЕТЬЯ
«ЛИСИЦА НА ЧЕРДАКЕ»
1
На заброшенном чердаке было темно, летучие мыши беспрестанно проносились то туда, то сюда или висели, сбившись в кучу от холода. Кто-то спавший в углу под грудой меховых шкур зашевелился и застонал.
Юноше, почти мальчику — широко расставленные глаза закрыты, и черты лица искажены, — снится один из его «красных» снов, в которых кровь, кровь повсюду. Сегодня ему снится, что у него парализованы ноги и он ползком перебирается через груды трупов, а из распоротых животов выползают, как змеи, кишки и обвиваются вокруг него, и зазубриваются, и оплетают его, как колючая проволока. В зловонном, дымно-кровавом воздухе какой-то щебет… хотя не видно никаких пернатых существ…
На чердаке, мучимый кошмаром, лежит юноша с открытым, привлекательным лицом. Это Вольф, пропавший без вести брат Лотара, школьный товарищ Франца, его закадычный друг и поныне еще — его путеводная звезда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38