А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Во дворе Балхизы тоже лежали козы, одна из них загораживала вход. Фатхия оттолкнула ее, коза нехотя поднялась и уступила дорогу. Окунувшись в густую темень избы, Фатхия позвала:
— Балхиза-инэй! Нафиса!
Никто не отозвался. Удивившись, Фатхия пошарила рукой на шестке, нашла лучину и засветила ее. Тут же откуда-то из-за чувала выскочила большая лохматая кошка и бросилась к дверям. Фатхия подошла к нарам, где, поджав ноги, как девочка, спала на козлиной шкуре старая Балхиза.
— Балхиза-инэй, проснись, проснись, — она тронула ее за плечо. — Ты не видала моей Нафисы?
Балхиза даже не пошевелилась. Фатхия поднесла лучину к ее желтому, сморщенному лицу и увидела открывшийся беззубый рот, ввалившиеся глубоко глаза. Руки и ноги Балхизы окоченели.
Фатхию обдало холодом. «Какое несчастье! Когда же она скончалась? И где Нафиса? Уж не случилось ли чего с ней?»
Фатхия подняла лучину выше и оглядела дом. Пол был замусорен и давно не метен, передняя часть немазаного чувала обрушилась, рядом с ним валялись на полу пустая деревянная чашка и кумган; потолок, словно собираясь вот-вот обрушиться, тяжело прогнулся в одном углу.
«Во всем доме даже для милостыни ни одной вещи не найдется, — подумала Фатхия, — а ведь нужны деньги, чтобы устроить поминание на третий, седьмой и сороковый день.. И Гилман-мулла не станет без денег читать погребальную молитву, а одолжить некому»…
Фатхия взглянула опять на нары, и то ли странно как-то мигнула в этот момент лучина, то ли еще что, но ей показалось, что высохшее левое веко инэй дрогнуло. Фатхия покрылась холодным потом. Внезапно звонкий, дробный топот козьих копытцев послышался за домом, — Фатхия вздрогнула: не шайтан ли это несется? Не он ли лежал, притворившись козой, у дверей и уступил ей дорогу?!
— Прочь, прочь, нечистая сила! — крикнула Фатхия дрожащим голосом и, читая молитвы, выбежала из дому. В доме что-то упало и покатилось по полу.
Скотина все так же спокойно лежала на земле, но лишь Фатхия пошла медленнее, как сзади послышались чьи-то тяжелые шаги. Она обернулась — улица была пуста. Так она, то прибавляя, то убавляя шаг, оглядываясь и призывая аллаха, с колотящимся сердцем дошла до дому.
Нафиса задумчиво сидела у окна, сложив руки на коленях. Она, видимо, только что вернулась, и Фатхия с облегчением вздохнула.
— Где ты была, доченька?
Нафиса бросилась к матери и прижалась лицом к ее плечу.
— Мама, не ругай меня!.. Я была не у Балхизы-инэй… Я увидала Хисматуллу… Мы сидели у реки…
Фатхия оттолкнула дочь, схватила коромысло и ударила Нафису по плечу, плача и дрожа от гнева.
— Бессовестная! Ты так платишь матери за то, что день и ночь о тебе думает?..
Она сама удивилась тому, как страх перед нечистой силой, еще несколько минут тому назад живший в ней, обратился в жгучую ярость и обрушился на дочь. Она готова была кричать, выть, бить ее слепо и безжалостно, не слушая умоляющий голос Нафисы.
— Эсей!.. Эсей!.. Нас никто не видел!.. Я не сделала ничего плохого!.. Эсей!
— Ты опозорила себя и нас! — Фатхия оторвалась от дочери, села на сосновый чурбан, за стонала, закачалась из стороны в сторону. — Ой, алла, алла, как нам теперь показаться на глаза людям?.. И зачем я отпустила тебя? О, позор на мою седую голову…
— Мама!.. Мамочка!.. Пожалей меня!.. Не отдавай меня баю!.. Мы с Хисматуллой будем всю жизнь работать на вас… Не губите меня!.. Мы соберем большой калым!..
— Молчи, дурочка!.. Ты теперь от меня ни на шаг не отойдешь и никогда своего нищего Хисматуллу не увидишь!
Послышались неторопливые шаркающие шаги, и Фатхия, не видя, кто шел, уже знала, что это Хайретдин.
— Иди за занавеску, и чтобы я больше не слышала ни твоих слез, ни твоих жалоб! — Фатхия выпрямилась, набросила на голову платок, чтобы он скрывал ее заплаканные глаза. — Я отцу ничего не скажу, он и так еле живой… Не хватало, чтобы он еще заботился о твоей чести!..
Нафиса закрыла лицо руками, занавеска качнулась, и замерла, за нею было так тихо, что можно было подумать, что там никого нет.
«Теперь не буду спускать с нее глаз, — размышляла Фатхия. — Молодость безрассудна!.. Она бросится и в огонь и в воду, если за нею недоглядеть!.. Когда буду уходить из дому, придется закрывать в подвале или на замок в сарае… Потом сама спасибо скажет, что мать была строга и держала ее за косы, чтобы уберечь от глупого поступка!»
Хайретдин вошел не спеша, повесил старый красный кушак на деревянный крюк возле дверей, подтянул и прибил попрочнее телячью брюшину, которой было затянуто узкое окно, бегло оглядел чувал и нары.
— Ты бы обмазала чувал, мать, скоро гости будут, — тихо сказал он.
— Кого позвал?
— С калымом должны прийти: лошадь при ведут, корову, в дом — новый занавес, а тебе лисью шубу жених обещал… И свадьбу всю на себя берет — корову отдает на угощение. Сразу видно, что хорошего рода. Слава аллаху, наконец-то он вспомнил о нашей нужде — теперь будет чем и за Гайзуллу заплатить! Да и о Нафисе больше не станет забот — и сыта, и обута, и оде та! Верно, мать?
— Верно, верно, отец, пристроили мы ее: Слава аллаху, она у нас хорошая девушка, небалованная, и честь свою сберегла. Дай ей аллах счастья! — Фатхия отвернулась и заплакала.
— Ну, что запричитала, будто навек с ней расстаешься? — смущенно тронул ее за плечо Хайретдин. — Тут будет жить, под боком, хоть каждый день навещай… Может, и ума поднаберется: как-никак жених — человек ученый, весь коран прочитал, настоящий мусульманин…
Хайретдин сел на нары и задумался.
10
Сарай был старый, щелястый, в каждую щель пробивалось солнце, и оттого казалось, что он весь был насквозь проколот золотистыми острыми кинжалами.
Едва заслышав конский топот или чьи-нибудь шаги, Нафиса вскакивала, приникала одним глазом к первой попавшейся трещине, напрягала слух.
— Сюда, сюда! Я здесь, меня в сарае заперли!
Ей хотелось крикнуть об этом, и девушка сдерживала себя, боясь, что ее услышат.
Сквозь щель нельзя было разглядеть даже двор, и она видела то тропинку, ведущую от калитки, то угол ворот, то стену забора. Пробегали белые куры, за ними, рокоча, вприпрыжку скакал петух, чертя крылом по земле, и потом снова наступала тишина, и тишина эта казалась Нафисе невыносимой. «Аллах мой! Где же ты, Хисмат? Почему ты не торопишься? Почему ты не спасаешь меня?»
Она то принималась ходить по сараю, разглядывая белые от помета насесты для кур, то следила за лениво крутившимися в солнечных потоках пылинками, то вдруг начинала плакать — неудержимо, навзрыд, захлебываясь слезами.
Проплакав до полудня, она так устала от слез, что не заметила, как уснула, — сидя, прислонившись к сучковатой стене сарая. Солнце заглянуло в щель над дверью и коснулось ее лица тонким золотистым лучом, в котором лениво плавали легкие пылинки. Нафиса вздохнула и улыбнулась, не открывая глаз.
Во сне она сразу очутилась среди своих подружек — нарядная и счастливая, потому что Хисматулла давно уже выплатил калым за нее, и скоро он должен был показаться верхом на коне в конце улицы, чтобы навестить ее, как жених. Наступают ранние сумерки, самое лучшее время, когда можно спрятать невесту, а жених обязан во что бы то ни стало отыскать ее. И вот уже слышится глухой, будто по днищу пустой бочки, перестук копыт, кричат мальчишки, сидящие на заборе верхом: «Жених едет! Жених!» — и Нафиса бросается с подружками в огород, к невысокой копне сена, падает в ее дурманную духоту, а подружки заваливают ее сверху большими охапками травы. «Иди сюда, Хисмат!» — мысленно зовет она его, не чувствуя, что сено колет ей лицо и руки. Но Хисмат, сойдя с коня и бросив поводья свату, кружится где-то по двору, гремит досками в сарае, а подружки, не сдерживаясь, смеются, и Нафисе становится жаль его. Ну зачем они его так мучают. Или он не может одарить их подарками, чтобы они навели его на след? Ведь для мужчины считается позором, если он не сумеет отыскать свою невесту! «Я здесь, Хисмат! Милый! Я здесь!» — шепчет Нафиса, вся переполненная нежностью, и лаской, и тревогой. И вот, точно услышав ее зов, Хисмат скрипит калиткой, бежит по огороду, и сердце его стучит в лад его бегу. Вот он останавливается в двух шагах, она слышит, как он прерывисто дышит, потом руки его торопливо обшаривают копну, и тут Нафиса —не выдерживает, вырывается из душного плена травы, бежит между грядок, выскакивает во двор, а оттуда уже за ворота на широкую улицу. Ветер свистит в ее, ушах, горят огнем щеки, слезы выкатываются из глаз, но она бежит что есть силы, теперь уже не щадя своего нареченного — он должен, обязан догнать ее на виду у всех, и Хисмат догоняет ее, его сильные руки падают ей на плечи, он подхватывает ее, задыхающуюся, счастливую, и несет обратно к дому. У дверей толпятся подружки, родичи, две женщины держат, натянув у входа, разноцветную полосу ситца, и Хисмат, вырвав ситец, становится на яркий лоскут обеими ногами, с треском рвет его на куски… На какие-то время их оставляют одних, он опускается на край нар, а она, присев, стягивает с него сапоги. Он хочет обнять ее, но она отстраняет его руки, увертывается от поцелуев. Тогда, чтобы соблюсти до конца все обычаи, он роется в кармане, протягивает ей на ладони серебряную монетку, и она Сама прижимается к нему, ищет губами его губы… И вот уже гудит от свадебного гомона вся изба, а гости все идут и идут… Уже прочли никах, и ее с Хисматуллой отвели за занавеску, и они сидят там, словно напуганные шумом, и, как маленькие, держатся за руки и улыбаются друг другу… Хватит ли денег, чтобы угостить всех? Наверное, хватит, иначе зачем бы отец приглашал столько гостей?.. А что это опять за топот? Аха, это скачут навстречу гостям парни с улицы Кыдар. Они должны на лету срывать с гостей шапки, а гости бежать следом за ними, и свадьба звенит, смеется, кажется, она может обойтись и без жениха с невестой, потому что людям весело и без них… Вот женщины несут к столу колбасу — казылык. Значит, отец зарезал лошадь, чтобы угостить всех таким лакомством!.. Свадьба Нафисы похожа на свадьбы ее подруг, на которых она гуляла, но сейчас ей кажется, что лучше свадьбы не было, чем ее свадьба, без устали поет кураист, кто-то мечется в танце по кругу, и до боли в глазах блестят монисты на груди… И наступает час разлуки с родным домом и Нафиса рыдает на груди матери и сквозь слезы поет песню, которую пели и другие девушки на свадьбах, расставаясь с родными и близкими, но ей снова кажется, что песня эта рождена для нее одной, так щемящи ее слова, такая жалоба слышится в ее напеве.
Была ли пеленка моя бела,
Когда пеленали меня?
Неужто лишняя я была,
Когда продавали меня?
В доме отца уместилась бы я
На нарах, на крайней доске!
Нелюбимому продал отец меня,
И теперь я умру в тоске…
Подружки тоже не хотят, чтобы она уезжала от них, покидала их навсегда. И начинается последняя потеха — они связывают веревкой ее постель, на нее сажают молодую, и завязывается веселая борьба — подружки не отдают ее, а нанятые женихом женщины отнимают постель, стараются распутать тугой узел. Жених выкупает веревку, четыре подружки поднимают над ее головой платок и начинают так плакать, так реветь, что Нафиса снова плачет вместе со всеми, потому что нет сил не отозваться на эти раздирающие душу вопли и стоны… Потом она одаривает подружек, теток — кому отдает полотенце, вышитое ею самой, кому нитку, кому лоскуток, и подружки ведут ее к телеге. Она для виду куражится, словно ей тоже невмоготу покидать родительский дом, и, чтобы утешить ее, отец что-то дарит ей на прощанье. И вот телега трогается под плачи и причитания, трясут гривами кони, гудят по сухой дороге колеса, а Хисмат едет впереди, верхом на гнедом иноходце, торопит его легкими ударами каблуков, оглядывается на нее…
Телегу будто подбрасывает на глубоком ухабе, и Нафиса просыпается… Был уж вечер, и закатное солнце сочилось кровавыми каплями в полумглу сарая.
Лязгнул замок, заскрежетал ржавый ключ, и Нафиса бросилась к двери.
— Я здесь, Хисмат!..
— Не кричи, это я, — ответил ей низкий, чуть надтреснутый голос, и Нафиса вздрогнула, узнав Ханифу — старуху соседку.
— Тебя послал Хисмат, да? — поборов пер вый приступ страха, забормотала Нафиса. — Ты принесла весть от него, Ханифа-енга?
— Не шуми, говорю, — голос старухи был не понятно суров. — Вот, одевайся…
Она развязала большой узел и разложила перед онемевшей Нафисой длинное узорчатое платье, отделанный зеленым сукном и серебряными монетами жилян, который нужно было надеть поверх платья, сапожки, серьги и дорогой нагрудник, украшенный коралловыми бусами.
— Это кто тебе все дал? — испуганно спросила Нафиса. — Зачем ты мне принесла такой наряд?
— Разве у тебя нет своего ума, чтоб догадаться? — старуха усмехнулась — Живо одевайся! Мулла уже пришел читать никах!..
— Не буду! Не пойду! — крикнула Нафиса и рванулась назад, в глубину сарая. — Лучше умру, чем стану женой бая!.. Лучше повешусь вот тут…
Она еще что-то выкрикивала в беспамятстве и слепой ненависти, но слова ее словно падали в пустоту глубокого колодца и глохли, не долетев до дна.
— Не упрямься, как глупая овца! — спокойно и тихо возразила старуха. — Думаешь, я любила своего жениха, когда меня выдавали? Тринадцать лет мне было — девчонка сопливая, что я понимала. А вышла — и прижилась… Как будто отец будет кого спрашивать — хотим мы идти замуж или нет?.. Не дурачься, не отворачивайся от своего счастья!.. Нацепи сережки — смотри, как блестят!. Сколько девушек в деревне завидуют тебе, а ты свой характер показываешь.
— Все равно не хочу..! Не хочу!
Дверь распахнулась, и в сарай мелкими шажками вбежала нарядно одетая Фатхия. Мать выглядела помолодевшей и красивой, и, взглянув в ее счастливое, полное радостного возбуждения лицо, Нафиса поняла, что судьба ее решена и, что бы она ни говорила, о чем бы ни просила, никто не захочет ее слушать.
— Ну, что ты стоишь? — крикнула Фатхия. — Не надоело тебе еще плакать? Так можно и глаза выплакать… Живо одевайся!
Она набросила на голову дочери платье, и Нафиса покорилась сильным и уверенным рукам матери. Всегда такие нежные и добрые, целительные, когда вытирали с ее детских щек набежавшие слезы, сейчас эти руки грубо вертели ее то в одну, то в другую сторону, рывками застегивали на спине нагрудник, хватали за мягкие мочки ушей, вдевая серьги,
— Мама, в последний раз прошу — не губи те меня! — сквозь слезы вышептывала Нафиса. — Неужели я так надоела родной матери и отцу, что они выгонят меня замуж за старика?
— Не болтай попусту! — Фатхия подтолкнула ее. — Лучше бы думала о том, как не опозорить отца и мать… Не бегала бы по ночам, так и в сарай бы не посадили! Сама виновата!..
— Но ты же говорила, что никах послезавтра. Кто вас торопит?..
— Зять торопит! Закрой рот, и чтоб я больше не слышала твоих глупых слов!
— Не буду я жить с этим старым ишаком! — опять затрясла головой Нафиса. — Не буду
Мать схватила ее за руку, и Нафисе показалось, что она ударит ее по щеке, но Фатхия лишь потащила ее силой из сарая. Ханифа-енга тянула ее за другую руку, и так, задыхаясь и сопя, они втолкнули ее в двери.
И Нафиса замерла и притихла, увидев полный людей дом, муллу Гилмана, сидевшего на нарах с Кораном в руке, и разодетого Хажисултан-бая, склонившего бритую голову в черной бархатной тюбетейке, украшенной серебряным шитьем. Он был в богатом камзоле, надетом поверх белой рубахи, в широких холщовых штанах и ситыке. Это длилось одно мгновение, когда она задержала свой скользящий взгляд на нем, но она увидела красное угрястое лицо, похожее на кусок сырого мяса, лоснящийся от жира и пота нос, блуждавшую на губах довольную улыбку, и ее чуть не стошнило.
Она судорожно глотнула воздух и обвела взглядом чудом преобразившийся дом. Справа за занавесом была женская половина, в передней, слева, где стояли и сидели мужчины, возвышался сундук, на котором горою лежали подушки, перины, одеяло. Через балки свешивались пестрые ленты ситца, тканые полотенца, за чувалом были развешаны седла, стремена, хомуты, уздечки, ременные вожжи, от них попахивало лошадиным потом и чистым дегтем.
Но, пожалуй, больше всего удивилась Нафиса отцу — он был тоже принаряжен, как и положено человеку, выдающему замуж свою дочь, но сейчас лицо его, обычно угрюмое и озабоченное, сияло довольством и радостью. Было видно, что он гордился тем, что выбор Хажисултана-бая, самого богатого человека в деревне, пал на его дочь, на его дом, и ему явно хотелось не ударить лицом в грязь, показать, что он тоже не лыком шит, что он сумеет принять в своем доме и такого редкого жениха, и всех гостей. Пусть завидуют те, кому надлежит завидовать, ведь не каждому в жизни выпадает такая доля — иметь зятем самого бая!
Хайретдин взял дочь за руку и провел ее вперед, чтобы все видели невесту,. — не на каждой улице встретишь такую красавицу. А если и встретишь, то остановишься пораженный, и будешь глядеть ей вслед и потом еще долго будешь помнить взгляд ее черных глаз из-под тенистых ресниц, и затаенную улыбку, и гибкую походку, и тихий звон монист…
Мулла провел рукой по бороде, точно вид красивой девушки лишил его на мгновение дара речи;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45