А Вик смелый парень — надо же, затащить нас сюда смотреть на все эти имена, когда мы выполняем просьбу Джека. Это все равно что сказать: да ладно вам, Джек обождет. Но я на него зла не держу, на Вика серчать нечего. Потому что долг есть долг.
Четем
Снова выходит солнце, и от обелиска падает на лужайку длинная тонкая тень — она протянулась к полукруглой стене, и теперь мы как будто бы стоим на циферблате солнечных часов. В другое время года, когда солнце низкое, эта тень, должно быть, ползет сначала вдоль первого ряда имен, а после с каждым днем спускается к следующему.
Мы тронулись в обратный путь — шагаем к голубым воротам. Ленни все еще маячит около них, точно это он пустил нас сюда и теперь ждет, чтобы запереть их снова. Пожалуйте фунтик за беспокойство, господа хорошие. Вик закончил, он уже в кепке, но впечатление все равно такое, что это Винси отдал команду: время вышло, пора в машину. Мы проходим в ворота — не все скопом, с разговорами, а гуськом, молча. Словно только что посмотрели кино и никто еще не готов выдать свеженькое мнение об увиденном. Винси идет первым, я замыкающим.
Мы пересекаем открытую верхушку холма. Солнце, панорама и ветер — все нам в лицо. Больше никого поблизости нет, и слышно только, как шаркают наши ноги да тяжело, с сипом дышит Ленни. Там, где тропинка начинает спускаться к деревьям, Винс вдруг останавливается как вкопанный, и все мы сбиваемся в кучу за его спиной, точно он поднял руку. Наши лица блестят на солнце. Он делает шаг в сторону, на траву. И говорит:
— Вы идите, я догоню. Внизу догоню, не ждите.
Мы не обязаны его слушаться, нам не нужны его распоряжения, но догнать нас ему и правда ничего не стоит. Если судить по дороге туда. Так что мы проходим вперед, один за другим, с небольшими интервалами, и я, последний, оглядываюсь через плечо на Винса. Он шагает по траве, не жалея своего шикарного костюма и туфель, а потом останавливается у обрыва и глядит на панораму, как Вик на списки погибших.
Я мешкаю, другие уходят дальше. Может быть, того-то ему и надо. Может быть, он дает мне еще одну возможность. Но он просто стоит там с пакетом в руках и смотрит вдаль, как один из тех каменных матросов.
Солнце снова прячется за кромкой облака, но тут же выглядывает обратно. Мне и самому жалко уходить — вид отсюда красивый, — но я все-таки поворачиваюсь и иду вслед за остальными. Скоро вокруг вырастают деревья, и панорама скрывается за ними. В лесу довольно зябко.
Мы собираемся у машины, но не можем попасть внутрь: ключи-то у Винса, так что мы бродим по стоянке не разговаривая, только изредка обмениваясь взглядами. Ленни смотрит на часы. У Вика такое лицо, точно он считает себя здорово виноватым, но за что его ругать, решили так решили. Нельзя же было сказать ему: не пойдем к мемориалу, раз это лишние хлопоты, раз он на холме, плюнь ты на эту затею.
И сейчас не он нас задерживает.
Мы ждем, наверно, с минуту. Потом замечаем на тропе Винса с пакетом. Теперь ему, видно, тоже не терпится ехать дальше, потому что идет он быстро, то и дело оскальзываясь в грязи. Он приближается к нам, и лицо у него сосредоточенное, задумчивое, словно ему хотелось бы, чтоб нас тут не было.
По-моему, и он слезу пустил. Каждому нужно выбрать момент, чтобы побыть одному.
Он аккуратно кладет пакет с коробкой на капот, потом отпирает машину и идет к багажнику — убрать пальто. Мы тоже снимаем плащи, но никто не садится внутрь, как будто без команды нельзя. Он захлопывает багажник и возвращается к дверце со стороны руля, на ходу скидывая пиджак. Открывает заднюю дверцу, складывает пиджак и сует его обратно на заднее сиденье.
— Ну, — нетерпеливо говорит он, — кто куда?
— Я назад, — говорит Вик, не дав нам и глазом моргнуть. Мы с Ленни переглядываемся.
— А кто вперед?
Точно он наш папаша, а мы его дети и у папаши кончается терпение.
Ленни смотрит на Винса.
— Ладно, Рэй, — говорит Винс, — садись вперед.
Не очень-то мне этого хочется, по крайней мере сейчас, но я покорно лезу туда и утопаю в большом кресле.
Ленни садится назад вместе с Виком.
Винс ненадолго задерживается снаружи, поправляет галстук, приглаживает волосы, счищает палочкой грязь с туфель, потом берет с машины пакет. Я жду, что он спросит: «Ну, кто возьмет?», но он сразу отдает его мне. Как будто ему удобней, чтобы он был под боком, а значит, у того, кто сидит впереди. Но я не знаю, как его взять, как с ним обращаться.
— Давай, Рэйси, держи.
Он заводит мотор, хватает с приборной панели свои темные очки и так быстро срывается с места, что колеса скользят и взвизгивают. Он проносится по Четему, точно досадуя на сплошные помехи. Когда ты только что думал о мертвых, замечаешь, как спешат живые. Мы выезжаем на М2 — это развязка номер три, в сорока восьми милях от Дувра, — и тут он дает себе волю. Он гонит так, словно хочет наверстать все потерянное время, словно опаздывает на важную встречу. Но мы ведь никуда не торопимся. Его затылок и шея напряжены, они точно окаменели. Я смотрю на спидометр и вижу, как стрелка переползает число 95. На большом мягком сиденье не ощущаешь скорости. Вот уже четвертая развязка, пятая. Все разговоры насчет езды, соответствующей случаю, забыты. Мы все точно хотим что-то сказать, но не осмеливаемся открыть рот, и я чувствую, что Вик чувствует себя виноватым, но Вика ругать не за что.
Вик
Но в Джеке нет ничего особенного, он ничем не отличается от других. Я только это хотел сказать, прошу прощения. Хотел только подчеркнуть это, как профессионал и как его друг. Теперь он лишь один из многих. В жизни есть разница, мы сами проводим различия, я сел сзади и останусь здесь до конца. Но мертвые это мертвые, я их повидал — они равны. Либо ты думаешь обо всех них, либо ты их забываешь. А помнить одного и не вспоминать при этом всех — так не годится. Демпси, Ричарде. И еще не годится вспоминать других и не подумать хоть разок о тех, кого ты не знал. Это делает всех людей равными, раз и навсегда. Есть только одно море.
Ферма Уика
Вдруг он сбрасывает скорость, перестраивается во внутренний ряд, и мы все начинаем дышать свободнее. Ни слова не говоря, он выбирает боковую полосу, ведущую к съезду с магистрали. Развязка номер шесть, Ашфорд, Фавершем. Он поворачивает на Ашфорд, очень уверенно, хотя в Маргейт так не доберешься, а еще примерно через милю сворачивает и с этого шоссе. Мы все смотрим на него, но молчим. Он говорит: «Заедем кое-куда, — не сводя глаз с дороги, не повернув головы даже чуть-чуть. — Это быстро».
Дорога становится уже, начинает петлять в тени деревьев, вокруг тянутся изгороди, поля. Теперь-то, пожалуй, можно сказать, что мы за городом, далеко от Бермондси. На деревьях пробиваются зеленые листочки. Небо голубое, серое и белое, солнце рвется в прорехи облаков. Он сворачивает еще раз, потом еще, точно у него в голове карта. Мы едем по гряде холмов, а справа от нас открывается широкий простор — его видно сквозь промежутки в заборе. Можно подумать, что Винс помешался на видах. Потом дорога идет чуть в гору, как и раньше, по холмистой гряде, и почти в самой высокой точке он притормаживает, вертит головой по сторонам и останавливается на обочине, у калитки в заборе. Старая проселочная дорога — и не дорога даже, а две белесые колеи, — ведет отсюда вниз, через поле, а около калитки торчит зеленый указатель с надписью «Открыто для пешеходов».
Он выключает двигатель. Мы слышим, как где-то далеко блеют овцы. Он смотрит на меня и говорит: «Рэйси», протягивая руку ладонью вверх, пальцы у него дрожат, и я понимаю, что ему нужен пакет с коробкой, ему нужен Джек. У него такой голос, что я не спорю и ничего не спрашиваю, а просто отдаю пакет. Он вынимает оттуда коробку, а пакет с надписью «Рождественские деликатесы» кидает обратно, мне на колени. Потом открывает коробку, достает банку с прахом, а коробка тоже летит мне на колени. Лицо у него решительное. Он отворяет дверцу и вылезает наружу, прижимая банку к груди.
Он не берет пиджак с заднего сиденья и не вытаскивает из багажника пальто. Он хлопает дверцей и шагает к калитке. Ветер перекидывает галстук через его плечо и надувает ему рубашку. Калитка железная, разболтанная. Он с лязгом отодвигает запор, приподняв ее за один из поперечных прутьев, и проскальзывает внутрь, лишь слегка приоткрыв ее. На рукаве его белой рубашки остается ржавое пятно. Он смотрит за луг, потом с грохотом захлопывает калитку, которая дрожит от удара за его спиной, и пускается по тропе неведомо куда.
— Здрасте, приехали, — говорит Ленни.
Вик молчит, как будто все это из-за него, как будто это он виноват, что подал Винсу идею. Найди себе холм.
— Ничего не пойму, — говорю я.
Первым выходит Ленни, за ним я, потом Вик. Холодный ветер набрасывается на нас. Под ногами грязно. Сначала надо было бы достать из багажника плащи, но Ленни уже у калитки, возится с запором, словно быстрее всех нас сообразил, чем дело пахнет.
— Ну гад, — говорит он. — Вот гад. Кто ему право давал?
Винс идет через луг туда, где начинается крутой спуск, его красный галстук болтается за плечом, как язык. Это даже не луг, а просто поросшая травой возвышенность. Мы видим впереди целую широкую долину, точно стоим на краю огромной кривой чаши. Там все зеленое и коричневое, вперемежку, рощицы выкроены аккуратными лоскутами, изгороди как швы. В середине клякса из красного кирпича с торчащим вверх шпилем. Это как Англия с детской картинки, вот на что это похоже.
Налево луг поднимается к вершине холма, где растут несколько деревьев, а между ними проглядывает темно-коричневое приземистое здание — ветряная мельница, только без крыльев. Перед нами небольшой уклон, а впереди, ярдах в восьмидесяти, обрыв. Понятно, что, если подойдешь к его краю, у тебя под ногами откроется еще целый кусок панорамы.
У калитки трава вытоптана и усыпана овечьими катышками. Около изгороди желоб с водой, из оцинкованного железа. Мы слышим и чуем овец, да и видим тоже — вон они, слева, рассыпаны по склону. Все они, кроме маленьких ягнят, уставились на Винса, который идет через луг. Ягнятам, похоже, интересней бегать туда-сюда или лезть под брюхо к мамашам. То и дело кто-нибудь из них начинает скакать, словно наступил на оголенный провод.
Ленни возится с запором.
— Какие такие у него права? Он ему даже не родня, — говорит он. Запор наконец отодвигается. — И не был никогда, так ведь?
Он толкает калитку и, не дождавшись, пока туда пройдем мы с Виком, бросается по тропе вслед за Винсом. Можно подумать, что подъем к мемориалу пошел ему на пользу, что он был только разминкой.
Винс уже приближается к обрыву, он ни разу не оглянулся. Один локоть у него оттопырен — там зажат контейнер, — а рубашка пузырится и хлопает на ветру. Если бы вся ситуация не была такой сумасшедшей, можно было бы сказать, что он выглядит круглым дураком — посреди луга, с пластмассовой банкой, в белой рубашке и фартовом галстуке, а вокруг овцы блеют.
Ленни движется так быстро, что мы с Виком еле поспеваем за ним. Ему остается еще ярдов двадцать до Винса, когда Винс достигает обрыва и замирает там, делает паузу, хотя ясно, что он уже на что-то решился. Со стороны он кажется человеком, стоящим на краю утеса, но, подойдя ближе, мы видим убегающий вниз склон холма и скрытую до того часть долины: перелесок, дорогу, фермерский дом. Фруктовые сады, печи для сушки хмеля.
Потом мы видим, как Винс начинает отворачивать крышку.
— Ну гад, — говорит Ленни, как будто он давно знал, что у Винса на уме.
Крышка, похоже, не поддается, как у непочатой банки с джемом. Мы уже всего в нескольких ярдах от Винса, и он видит, что мы идем к нему. По-моему, он на это и рассчитывал, мы даже нужны ему как свидетели. Но вот на что он явно не рассчитывал — это на то, что в следующий миг делает Ленни.
Ленни хватает его за ту руку, которой он отвинчивал крышку, но Винс вырывает ее и высоко поднимает банку, чтобы Ленни не мог ее достать. Крышка еще на ней, хотя у нас такое впечатление, что она держится еле-еле, на честном слове. Винс отскакивает в сторону, но Ленни снова кидается на него. Теперь он хватает его за галстук, а другой рукой — за рубашку на груди. Я вижу, как отлетает пуговица, из-под рубашки на секунду показывается голый живот Винса. Потом Винс вдруг теряет равновесие и падает, высоко подняв руки. Он пытается удержать банку, но она выскакивает у него из рук, и мы все видим, как она летит на землю. Мы следим за падением банки внимательней, чем за падением Винса, потому что в момент ее удара о землю может произойти одна из двух вещей или обе сразу. Крышка может сорваться, а содержимое высыпаться, или банка может неудачно отскочить и слететь вниз по крутому склону холма.
Но она закатывается под кустик чертополоха, и крышка по-прежнему остается на ней.
Ленни прыгает туда, хватает ее и завинчивает крышку потуже. Тут Винс подымается на ноги и идет к нему. Рубашка у Винса выбилась из брюк. На левом ее рукаве зеленый след, под стать ржаво-коричневому на правом. Он пытается вырвать банку у Ленни, но снова поскальзывается, делает взмах рукой, чтобы удержаться, и Ленни отскакивает с банкой.
Винс встает, уже по-настоящему заведенный, спина сгорблена, храпит, пыхтит, а Ленни держит банку у него перед носом обеими руками, дразнит его и вроде как приплясывает на месте. Я никогда не видал Ленни таким шустряком. Винс идет на него, а Ленни отпрыгивает назад, уворачиваясь, словно кинул бы банку мне или Вику, если б у него было такое желание и мы были готовы поймать ее, но он делает легкий бросок, низко и быстро, как в регби, и банка падает на траву поодаль от нас всех, а он сразу занимает позицию между ней и Винсом, выставляет кулаки и начинает по-боксерски пригибаться и помахивать ими.
— Ну давай, Бугор. Иди сюда, козел паршивый.
Винс пару секунд медлит, раздумывая, точно он еще не настолько вышел из себя, чтобы драться со стариком вроде Ленни. Но он видит банку, которая лежит на траве позади Ленни, да и сам Ленни выглядит сейчас не таким уж старым, мы все вдруг замечаем в нем какую-то неожиданную решимость. Он похож на человека, который считал, что для него уже почти все кончено, но сейчас получил свой шанс и не хочет его упускать. Вик рядом со мной то ли вздыхает, то ли хмыкает. Любой из нас мог бы прошмыгнуть к банке и поднять ее, но мы не двигаемся. Мне ясно, что на этот раз Вик не собирается вмешиваться и играть роль рефери.
— Вы же друг друга терпеть не могли, верно? — говорит Ленни. — Ну, скажи!
Винс идет вперед, не поднимая кулаков, отставив локти и чуть разведя руки в стороны, как будто проверяет Ленни, и Ленни идет ему навстречу и сразу наносит удар, без дураков, хороший быстрый джеб в середину груди. Удар заставляет Винса пошатнуться — кажется, он все-таки не верил, что Ленни не шутит.
— Это за Салли, — говорит Ленни, тяжело дыша, потом замахивается снова. — А это за Джека.
Теперь Винс уже не стоит и не ждет, пока его ударят. Он сразу кидается на Ленни, который еще не успел перевести дыхание, и хватает его за отведенную для удара руку. Он держит Ленни за запястье и два раза коротко бьет его по шее ребром ладони, точно мог бы ударить и посильнее, если бы захотел, но и слишком нежничать не собирается. Потом кладет ладонь на лицо Ленни и сжимает его, резко толкает голову Ленни назад — раз, другой, так что глаза Ленни чуть не вылезают у него промеж пальцев, потом отнимает руку, чтобы Ленни мог вздохнуть, и Ленни говорит: «Кулаками, подонок» — и тычет Винса кулаком в зубы. Похоже, Ленни это больней, чем ему. Тогда Винс хватает Ленни за руку обеими руками, тянет за нее и с рычанием раскручивает его вокруг себя, так что они кружатся, как двое фигуристов на льду. Потом отпускает, и Ленни летит в сторону и шлепается оземь. Винс идет и останавливается рядом с ним, и нам непонятно, чего он хочет: то ли ударить его ногой, то ли посмотреть, все ли с ним в порядке. Он протягивает руку, Ленни берется за нее, встает и сильно бьет Винса по ребрам, и Винс снова валит его на землю.
Мы с Виком стоим не шелохнувшись.
Ленни наполовину сидит, наполовину лежит, как лягушка, опершись на руки. Он тяжело отдувается, весь потек. Винс нагнулся над ним и тоже тяжело дышит. Только и слышно, что их дыхание да блеянье овец, глазеющих на нас, как зрители в спортзале. Теперь Винс мог бы взять банку, но он, похоже, не очень ясно представляет себе, чего еще ждать от Ленни. Он делает несколько шагов, чтобы оказаться между Ленни и банкой, а Ленни тем временем кое-как поднимается на ноги.
Лицо у Ленни смахивает на жареный кусок мяса, он шатается и дышит с громкими, какими-то ослиными взвизгами. Винс отступает назад — он тоже еще не отдышался — и поднимает банку. Потом медленно идет с ней вперед, словно теперь его очередь дразнить Ленни. По глазам Ленни видно, как ему плохо, он не способен это скрыть. Его глаза точно говорят: «Я побит, я выдохся. Пальцем не могу шевельнуть», и можно было бы пожалеть Ленни, такого несчастного, если б не Винс, который тоже пошатывается, спотыкается и ловит ртом воздух и глядит на Ленни с опаской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Четем
Снова выходит солнце, и от обелиска падает на лужайку длинная тонкая тень — она протянулась к полукруглой стене, и теперь мы как будто бы стоим на циферблате солнечных часов. В другое время года, когда солнце низкое, эта тень, должно быть, ползет сначала вдоль первого ряда имен, а после с каждым днем спускается к следующему.
Мы тронулись в обратный путь — шагаем к голубым воротам. Ленни все еще маячит около них, точно это он пустил нас сюда и теперь ждет, чтобы запереть их снова. Пожалуйте фунтик за беспокойство, господа хорошие. Вик закончил, он уже в кепке, но впечатление все равно такое, что это Винси отдал команду: время вышло, пора в машину. Мы проходим в ворота — не все скопом, с разговорами, а гуськом, молча. Словно только что посмотрели кино и никто еще не готов выдать свеженькое мнение об увиденном. Винси идет первым, я замыкающим.
Мы пересекаем открытую верхушку холма. Солнце, панорама и ветер — все нам в лицо. Больше никого поблизости нет, и слышно только, как шаркают наши ноги да тяжело, с сипом дышит Ленни. Там, где тропинка начинает спускаться к деревьям, Винс вдруг останавливается как вкопанный, и все мы сбиваемся в кучу за его спиной, точно он поднял руку. Наши лица блестят на солнце. Он делает шаг в сторону, на траву. И говорит:
— Вы идите, я догоню. Внизу догоню, не ждите.
Мы не обязаны его слушаться, нам не нужны его распоряжения, но догнать нас ему и правда ничего не стоит. Если судить по дороге туда. Так что мы проходим вперед, один за другим, с небольшими интервалами, и я, последний, оглядываюсь через плечо на Винса. Он шагает по траве, не жалея своего шикарного костюма и туфель, а потом останавливается у обрыва и глядит на панораму, как Вик на списки погибших.
Я мешкаю, другие уходят дальше. Может быть, того-то ему и надо. Может быть, он дает мне еще одну возможность. Но он просто стоит там с пакетом в руках и смотрит вдаль, как один из тех каменных матросов.
Солнце снова прячется за кромкой облака, но тут же выглядывает обратно. Мне и самому жалко уходить — вид отсюда красивый, — но я все-таки поворачиваюсь и иду вслед за остальными. Скоро вокруг вырастают деревья, и панорама скрывается за ними. В лесу довольно зябко.
Мы собираемся у машины, но не можем попасть внутрь: ключи-то у Винса, так что мы бродим по стоянке не разговаривая, только изредка обмениваясь взглядами. Ленни смотрит на часы. У Вика такое лицо, точно он считает себя здорово виноватым, но за что его ругать, решили так решили. Нельзя же было сказать ему: не пойдем к мемориалу, раз это лишние хлопоты, раз он на холме, плюнь ты на эту затею.
И сейчас не он нас задерживает.
Мы ждем, наверно, с минуту. Потом замечаем на тропе Винса с пакетом. Теперь ему, видно, тоже не терпится ехать дальше, потому что идет он быстро, то и дело оскальзываясь в грязи. Он приближается к нам, и лицо у него сосредоточенное, задумчивое, словно ему хотелось бы, чтоб нас тут не было.
По-моему, и он слезу пустил. Каждому нужно выбрать момент, чтобы побыть одному.
Он аккуратно кладет пакет с коробкой на капот, потом отпирает машину и идет к багажнику — убрать пальто. Мы тоже снимаем плащи, но никто не садится внутрь, как будто без команды нельзя. Он захлопывает багажник и возвращается к дверце со стороны руля, на ходу скидывая пиджак. Открывает заднюю дверцу, складывает пиджак и сует его обратно на заднее сиденье.
— Ну, — нетерпеливо говорит он, — кто куда?
— Я назад, — говорит Вик, не дав нам и глазом моргнуть. Мы с Ленни переглядываемся.
— А кто вперед?
Точно он наш папаша, а мы его дети и у папаши кончается терпение.
Ленни смотрит на Винса.
— Ладно, Рэй, — говорит Винс, — садись вперед.
Не очень-то мне этого хочется, по крайней мере сейчас, но я покорно лезу туда и утопаю в большом кресле.
Ленни садится назад вместе с Виком.
Винс ненадолго задерживается снаружи, поправляет галстук, приглаживает волосы, счищает палочкой грязь с туфель, потом берет с машины пакет. Я жду, что он спросит: «Ну, кто возьмет?», но он сразу отдает его мне. Как будто ему удобней, чтобы он был под боком, а значит, у того, кто сидит впереди. Но я не знаю, как его взять, как с ним обращаться.
— Давай, Рэйси, держи.
Он заводит мотор, хватает с приборной панели свои темные очки и так быстро срывается с места, что колеса скользят и взвизгивают. Он проносится по Четему, точно досадуя на сплошные помехи. Когда ты только что думал о мертвых, замечаешь, как спешат живые. Мы выезжаем на М2 — это развязка номер три, в сорока восьми милях от Дувра, — и тут он дает себе волю. Он гонит так, словно хочет наверстать все потерянное время, словно опаздывает на важную встречу. Но мы ведь никуда не торопимся. Его затылок и шея напряжены, они точно окаменели. Я смотрю на спидометр и вижу, как стрелка переползает число 95. На большом мягком сиденье не ощущаешь скорости. Вот уже четвертая развязка, пятая. Все разговоры насчет езды, соответствующей случаю, забыты. Мы все точно хотим что-то сказать, но не осмеливаемся открыть рот, и я чувствую, что Вик чувствует себя виноватым, но Вика ругать не за что.
Вик
Но в Джеке нет ничего особенного, он ничем не отличается от других. Я только это хотел сказать, прошу прощения. Хотел только подчеркнуть это, как профессионал и как его друг. Теперь он лишь один из многих. В жизни есть разница, мы сами проводим различия, я сел сзади и останусь здесь до конца. Но мертвые это мертвые, я их повидал — они равны. Либо ты думаешь обо всех них, либо ты их забываешь. А помнить одного и не вспоминать при этом всех — так не годится. Демпси, Ричарде. И еще не годится вспоминать других и не подумать хоть разок о тех, кого ты не знал. Это делает всех людей равными, раз и навсегда. Есть только одно море.
Ферма Уика
Вдруг он сбрасывает скорость, перестраивается во внутренний ряд, и мы все начинаем дышать свободнее. Ни слова не говоря, он выбирает боковую полосу, ведущую к съезду с магистрали. Развязка номер шесть, Ашфорд, Фавершем. Он поворачивает на Ашфорд, очень уверенно, хотя в Маргейт так не доберешься, а еще примерно через милю сворачивает и с этого шоссе. Мы все смотрим на него, но молчим. Он говорит: «Заедем кое-куда, — не сводя глаз с дороги, не повернув головы даже чуть-чуть. — Это быстро».
Дорога становится уже, начинает петлять в тени деревьев, вокруг тянутся изгороди, поля. Теперь-то, пожалуй, можно сказать, что мы за городом, далеко от Бермондси. На деревьях пробиваются зеленые листочки. Небо голубое, серое и белое, солнце рвется в прорехи облаков. Он сворачивает еще раз, потом еще, точно у него в голове карта. Мы едем по гряде холмов, а справа от нас открывается широкий простор — его видно сквозь промежутки в заборе. Можно подумать, что Винс помешался на видах. Потом дорога идет чуть в гору, как и раньше, по холмистой гряде, и почти в самой высокой точке он притормаживает, вертит головой по сторонам и останавливается на обочине, у калитки в заборе. Старая проселочная дорога — и не дорога даже, а две белесые колеи, — ведет отсюда вниз, через поле, а около калитки торчит зеленый указатель с надписью «Открыто для пешеходов».
Он выключает двигатель. Мы слышим, как где-то далеко блеют овцы. Он смотрит на меня и говорит: «Рэйси», протягивая руку ладонью вверх, пальцы у него дрожат, и я понимаю, что ему нужен пакет с коробкой, ему нужен Джек. У него такой голос, что я не спорю и ничего не спрашиваю, а просто отдаю пакет. Он вынимает оттуда коробку, а пакет с надписью «Рождественские деликатесы» кидает обратно, мне на колени. Потом открывает коробку, достает банку с прахом, а коробка тоже летит мне на колени. Лицо у него решительное. Он отворяет дверцу и вылезает наружу, прижимая банку к груди.
Он не берет пиджак с заднего сиденья и не вытаскивает из багажника пальто. Он хлопает дверцей и шагает к калитке. Ветер перекидывает галстук через его плечо и надувает ему рубашку. Калитка железная, разболтанная. Он с лязгом отодвигает запор, приподняв ее за один из поперечных прутьев, и проскальзывает внутрь, лишь слегка приоткрыв ее. На рукаве его белой рубашки остается ржавое пятно. Он смотрит за луг, потом с грохотом захлопывает калитку, которая дрожит от удара за его спиной, и пускается по тропе неведомо куда.
— Здрасте, приехали, — говорит Ленни.
Вик молчит, как будто все это из-за него, как будто это он виноват, что подал Винсу идею. Найди себе холм.
— Ничего не пойму, — говорю я.
Первым выходит Ленни, за ним я, потом Вик. Холодный ветер набрасывается на нас. Под ногами грязно. Сначала надо было бы достать из багажника плащи, но Ленни уже у калитки, возится с запором, словно быстрее всех нас сообразил, чем дело пахнет.
— Ну гад, — говорит он. — Вот гад. Кто ему право давал?
Винс идет через луг туда, где начинается крутой спуск, его красный галстук болтается за плечом, как язык. Это даже не луг, а просто поросшая травой возвышенность. Мы видим впереди целую широкую долину, точно стоим на краю огромной кривой чаши. Там все зеленое и коричневое, вперемежку, рощицы выкроены аккуратными лоскутами, изгороди как швы. В середине клякса из красного кирпича с торчащим вверх шпилем. Это как Англия с детской картинки, вот на что это похоже.
Налево луг поднимается к вершине холма, где растут несколько деревьев, а между ними проглядывает темно-коричневое приземистое здание — ветряная мельница, только без крыльев. Перед нами небольшой уклон, а впереди, ярдах в восьмидесяти, обрыв. Понятно, что, если подойдешь к его краю, у тебя под ногами откроется еще целый кусок панорамы.
У калитки трава вытоптана и усыпана овечьими катышками. Около изгороди желоб с водой, из оцинкованного железа. Мы слышим и чуем овец, да и видим тоже — вон они, слева, рассыпаны по склону. Все они, кроме маленьких ягнят, уставились на Винса, который идет через луг. Ягнятам, похоже, интересней бегать туда-сюда или лезть под брюхо к мамашам. То и дело кто-нибудь из них начинает скакать, словно наступил на оголенный провод.
Ленни возится с запором.
— Какие такие у него права? Он ему даже не родня, — говорит он. Запор наконец отодвигается. — И не был никогда, так ведь?
Он толкает калитку и, не дождавшись, пока туда пройдем мы с Виком, бросается по тропе вслед за Винсом. Можно подумать, что подъем к мемориалу пошел ему на пользу, что он был только разминкой.
Винс уже приближается к обрыву, он ни разу не оглянулся. Один локоть у него оттопырен — там зажат контейнер, — а рубашка пузырится и хлопает на ветру. Если бы вся ситуация не была такой сумасшедшей, можно было бы сказать, что он выглядит круглым дураком — посреди луга, с пластмассовой банкой, в белой рубашке и фартовом галстуке, а вокруг овцы блеют.
Ленни движется так быстро, что мы с Виком еле поспеваем за ним. Ему остается еще ярдов двадцать до Винса, когда Винс достигает обрыва и замирает там, делает паузу, хотя ясно, что он уже на что-то решился. Со стороны он кажется человеком, стоящим на краю утеса, но, подойдя ближе, мы видим убегающий вниз склон холма и скрытую до того часть долины: перелесок, дорогу, фермерский дом. Фруктовые сады, печи для сушки хмеля.
Потом мы видим, как Винс начинает отворачивать крышку.
— Ну гад, — говорит Ленни, как будто он давно знал, что у Винса на уме.
Крышка, похоже, не поддается, как у непочатой банки с джемом. Мы уже всего в нескольких ярдах от Винса, и он видит, что мы идем к нему. По-моему, он на это и рассчитывал, мы даже нужны ему как свидетели. Но вот на что он явно не рассчитывал — это на то, что в следующий миг делает Ленни.
Ленни хватает его за ту руку, которой он отвинчивал крышку, но Винс вырывает ее и высоко поднимает банку, чтобы Ленни не мог ее достать. Крышка еще на ней, хотя у нас такое впечатление, что она держится еле-еле, на честном слове. Винс отскакивает в сторону, но Ленни снова кидается на него. Теперь он хватает его за галстук, а другой рукой — за рубашку на груди. Я вижу, как отлетает пуговица, из-под рубашки на секунду показывается голый живот Винса. Потом Винс вдруг теряет равновесие и падает, высоко подняв руки. Он пытается удержать банку, но она выскакивает у него из рук, и мы все видим, как она летит на землю. Мы следим за падением банки внимательней, чем за падением Винса, потому что в момент ее удара о землю может произойти одна из двух вещей или обе сразу. Крышка может сорваться, а содержимое высыпаться, или банка может неудачно отскочить и слететь вниз по крутому склону холма.
Но она закатывается под кустик чертополоха, и крышка по-прежнему остается на ней.
Ленни прыгает туда, хватает ее и завинчивает крышку потуже. Тут Винс подымается на ноги и идет к нему. Рубашка у Винса выбилась из брюк. На левом ее рукаве зеленый след, под стать ржаво-коричневому на правом. Он пытается вырвать банку у Ленни, но снова поскальзывается, делает взмах рукой, чтобы удержаться, и Ленни отскакивает с банкой.
Винс встает, уже по-настоящему заведенный, спина сгорблена, храпит, пыхтит, а Ленни держит банку у него перед носом обеими руками, дразнит его и вроде как приплясывает на месте. Я никогда не видал Ленни таким шустряком. Винс идет на него, а Ленни отпрыгивает назад, уворачиваясь, словно кинул бы банку мне или Вику, если б у него было такое желание и мы были готовы поймать ее, но он делает легкий бросок, низко и быстро, как в регби, и банка падает на траву поодаль от нас всех, а он сразу занимает позицию между ней и Винсом, выставляет кулаки и начинает по-боксерски пригибаться и помахивать ими.
— Ну давай, Бугор. Иди сюда, козел паршивый.
Винс пару секунд медлит, раздумывая, точно он еще не настолько вышел из себя, чтобы драться со стариком вроде Ленни. Но он видит банку, которая лежит на траве позади Ленни, да и сам Ленни выглядит сейчас не таким уж старым, мы все вдруг замечаем в нем какую-то неожиданную решимость. Он похож на человека, который считал, что для него уже почти все кончено, но сейчас получил свой шанс и не хочет его упускать. Вик рядом со мной то ли вздыхает, то ли хмыкает. Любой из нас мог бы прошмыгнуть к банке и поднять ее, но мы не двигаемся. Мне ясно, что на этот раз Вик не собирается вмешиваться и играть роль рефери.
— Вы же друг друга терпеть не могли, верно? — говорит Ленни. — Ну, скажи!
Винс идет вперед, не поднимая кулаков, отставив локти и чуть разведя руки в стороны, как будто проверяет Ленни, и Ленни идет ему навстречу и сразу наносит удар, без дураков, хороший быстрый джеб в середину груди. Удар заставляет Винса пошатнуться — кажется, он все-таки не верил, что Ленни не шутит.
— Это за Салли, — говорит Ленни, тяжело дыша, потом замахивается снова. — А это за Джека.
Теперь Винс уже не стоит и не ждет, пока его ударят. Он сразу кидается на Ленни, который еще не успел перевести дыхание, и хватает его за отведенную для удара руку. Он держит Ленни за запястье и два раза коротко бьет его по шее ребром ладони, точно мог бы ударить и посильнее, если бы захотел, но и слишком нежничать не собирается. Потом кладет ладонь на лицо Ленни и сжимает его, резко толкает голову Ленни назад — раз, другой, так что глаза Ленни чуть не вылезают у него промеж пальцев, потом отнимает руку, чтобы Ленни мог вздохнуть, и Ленни говорит: «Кулаками, подонок» — и тычет Винса кулаком в зубы. Похоже, Ленни это больней, чем ему. Тогда Винс хватает Ленни за руку обеими руками, тянет за нее и с рычанием раскручивает его вокруг себя, так что они кружатся, как двое фигуристов на льду. Потом отпускает, и Ленни летит в сторону и шлепается оземь. Винс идет и останавливается рядом с ним, и нам непонятно, чего он хочет: то ли ударить его ногой, то ли посмотреть, все ли с ним в порядке. Он протягивает руку, Ленни берется за нее, встает и сильно бьет Винса по ребрам, и Винс снова валит его на землю.
Мы с Виком стоим не шелохнувшись.
Ленни наполовину сидит, наполовину лежит, как лягушка, опершись на руки. Он тяжело отдувается, весь потек. Винс нагнулся над ним и тоже тяжело дышит. Только и слышно, что их дыхание да блеянье овец, глазеющих на нас, как зрители в спортзале. Теперь Винс мог бы взять банку, но он, похоже, не очень ясно представляет себе, чего еще ждать от Ленни. Он делает несколько шагов, чтобы оказаться между Ленни и банкой, а Ленни тем временем кое-как поднимается на ноги.
Лицо у Ленни смахивает на жареный кусок мяса, он шатается и дышит с громкими, какими-то ослиными взвизгами. Винс отступает назад — он тоже еще не отдышался — и поднимает банку. Потом медленно идет с ней вперед, словно теперь его очередь дразнить Ленни. По глазам Ленни видно, как ему плохо, он не способен это скрыть. Его глаза точно говорят: «Я побит, я выдохся. Пальцем не могу шевельнуть», и можно было бы пожалеть Ленни, такого несчастного, если б не Винс, который тоже пошатывается, спотыкается и ловит ртом воздух и глядит на Ленни с опаской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26