— Мы тебя видели, — сказал здоровяк.— Негролюб, — сказал другой.Когда я увидел, что любитель фантастики вытаскивает свой тесак, я хлестнул его ключами по лицу, а другого пнул сами-знаете-куда. И все началось! Я ожидал смертельного боя, нанося удары куда попало, пока внезапно не понял, что я не один — вообще-то, в какой-то момент мне даже было не с кем драться, потому что с ними дрались два других парня, поэтому, не выжидая случая, чтобы снять шляпу и спросить, кто они такие, черт возьми, я подбежал к своей Веспе, схватил металлический насос и ударил им по чьим-то черепам, и посмотрите-ка! Теды бежали, кроме одного, хнычущего на тротуаре, а я жму руки Дину Свифту и Печальному Пацану.— Доктор Ливингстон, осмелюсь предположить, — сказал Свифт.— Конечно, он самый, черт побери! — проорал я.— Этот друг сделал мне больно, — сказал Печальный, потирая свои руки, выглядел он очень бледным и злым.— Мой бог! — кричал я, вороша их прически и чуть ли не целуя их. — Так вот что свело вас вместе!Тед попытался подняться с тротуара, и Дин толкнул его назад и наступил ему на шею своей итальянской туфлей.— Мы слышали про грядущие беспорядки, — сказал он, — и подумали, что надо пойти и посмотреть.— Вечерние газеты только про это и пишут, — сказал Пацан.О, как же я не был не рад! И как я был рад, что это два парня моего возраста, два любителя джаза, неважно, что разных направлений, и неважно, что один из них бездельник, а другой наркоман, потому что мне казалось, что доказать свое поклонение таким великим цветным, как Тасди и Мария, действительно было важным для них.Дин поднял мою Веспу, проверил мотор, и сказал:— Ну что, куда мы теперь? Чем займемся?— А как быть с этим? — я показал на Теда, которого за волосы держал Печальный Пацан.Дин подошел к нему.— Ты полон говна, не так ли? — сказал он, махая кулаком перед носом этого зомби.— Че я сделал? — спросил парнюга.Вот и все! Вместе со своей маленькой группой он пугал тебя так, что пот прошибал, но сейчас он выглядел такой слякотью, что трудно даже было разозлиться на него.— Че ты сделал? — спросил Дин Свифт. — Ты родился — вот это твоя сама я большая ошибка.Урод, понимая, что его не покалечат, набрался смелости.— А…, — сказал он. — Ну, несколько черножопых получили свое. К чему весь этот шум?Дин взял его за шиворот, отвесил ему по полосатым джинсам пинок, которому позавидовал бы сам Стэнли Мэттьюз, и посоветовал ему быстро исчезнуть. На углу эта штука выкрикнула "приходите завтра, мы вас уроем! " и скрылась из виду.Затем, когда мы обсуждали это и вертели в руках тесак, кто вывернул из-за угла, как не ковбой: один из этих молодых, одутловатых, сутулых, и каска чуть ли не набекрень, и ботинки слишком велики для его атлетических ног — обычно эти молодые оказываются менее приятными, если можно так выразиться. И он посмотрел на Веспу, на нас троих, на металлический насос, на тесак, и спросил:— Что это?— Ты вовремя подоспел, сынок, — сказал Дин.— Я спросил, что это? — повторил коп, показывая на тесак.— Этим, — сказал Дин, — местные парни, которых вы не можете контролировать, пытались прикончить моего друга.— Какого друга?— Меня, — сказал я.— А почему ты держишь этот насос?— Потому, что я пытался защищаться им, — сказал я ему.— Так ты тоже участвовал в этом? — спросил ковбой.— Так точно.— Но ты говоришь, что на тебя нападали?— Ты начинаешь врубаться, дружище, — сказал Дин Свифт. — Ты, оказывается, скоростной.Коп уставился на Дина. Но Дин уже довольно часто встречался с такими взглядами и выдержал его достойно.— Называй меня «офицер», — сказал ковбой.— Я и не знал, что вы — офицер, капитан. Я думал, вы — младший констебль.Ковбой поглядел вокруг, словно в поисках подмоги, и сказал:— Все вы едете в участок.— Почему? — спросил Дин Свифт.— Потому что я так сказал, вот почему.Дин захохотал как сумасшедший. И хотя я разделял его чувства, я не был доволен, потому что все, чего я хотел, это немедленно убраться отсюда.— Послушайте, капитан, — сказал Дин Свифт. — Разве вы не должны арестовывать нарушителей закона? Они побежали вон в ту в сторону, вся ихняя шайка.— Если ты не закроешь рот, — сказал ковбой, — я тебя сам вырублю.— Почему? — сказал Дин. — Ты боишься Тедов, что ли?— Успокойся, Дин — сказал я.— Господи, конечно, он боится! — воскликнул Свифт, поворачиваясь к Печальному Пацану и ко мне, словно объясняя что-то, очень хорошо всем известное. — Он молод, он один, он не бывал раньше в таких передрягах — он сдирал штрафы за неправильную парковку на широкой автомагистрали.Этот коп покраснел и, благодаря усилиям Свифта, нарушил первое правило тайны всех фараонов — никогда не вступать в споры. Потому что как только люди слышат, что коп спорит, и видят, что он — такое же человеческое существо, как и все остальные (будем великодушными), они сразу же понимают, что он просто обеспокоенный мужик в забавном костюме.— Мы не боимся неприятностей, — сказал молодой ковбой.— О нет! — воскликнул Дин, теперь заводясь по-настоящему. — Если вас достаточное количество, то, конечно, вы не боитесь. Все мы помним, как вы тщательно вычистили улицы, когда сюда пришли Б. и К. или полковник Тито. Но если вас мало, а проблем вокруг вас становится все больше, и начинают летать вот такие вот металлические изделия, вы не можете этого вынести, и не можете остановить это! Уж точно не в этой дыре. Если бы это было в Челси или в Белгравии, вы бы остановили все довольно быстро, возможно…Подкалывая ковбоя, Дин, мы оба это заметили, потихоньку отходил от него, и кидал взгляды на нас с Печальным, и мы делали то же самое, и неожиданно Дин проорал мне "Домой! ", и ткнул копа тесаком (правда, рукояткой), и когда он отступил назад, все мы бросились врассыпную, и пока Дин уводил за собой представителя закона, я умудрился удрать вместе с Печальным на своей Веспе.Я крикнул ему, когда мы мчались:— Наш город опасен! Никто не знает этого, но наш город становится опасным!— Ты тоже, — проорал Пацан, когда мы миновали перекресток.— Всем нужно это знать! — прокричал я. — Мы должны каким-то образом им рассказать!— Ага, — ответил Печальный, когда мы сворачивали на мою улицу.Дома все вроде бы было спокойно, и я поднялся на второй этаж и ворвался к М-ру Клевому. Он был у себя, но с белым глазом, полосами пластыря на лице и своим сводным братом Уилфом, которого вы, возможно, помните. "Привет! " сказали мы все вместе, и я попросил Клевого рассказать всю историю.Его поймали, как он сказал, в садах Оксфорда, где он навещал свою Ма, и они начали кидать горящие тряпки в окна, и Клевый вышел, чтобы сделать несколько замечаний. А когда разгорелась ссора, его брат Уилф (к моему огромному удивлению, должен сказать) показал на собственном примере, что родные узы сильнее, нежели предрассудки, и встал на защиту Клевого. Проезжавший мимо чувак, оказавшийся вдобавок членом совета графства, подвез их до дома на своей развалюхе, и вот они сидят здесь, и налюбоваться на них невозможно.— Ну, что ты думаешь обо всем этом, Уилф? — я не мог удержаться и спросил этого чувака.— Мы еще не видели, чем это закончится, — сказал он довольно кисло. — Вот и все, что я могу сказать.— Закон теряет силу, если она вообще когда-нибудь у него была, — сказал М-р Клевый. — Две стороны просто зашли слишком далеко, и происходит это прямо на улицах.— Удивительно, — сказал Печальный Пацан.— Закон в этот район никогда даже и не заглядывал, как бы там ни было, — сказал Уилф.Теперь мне нужно было сделать вещь, которую я давно уже задумал, а именно, сделать несколько телефонных звонков. Так что я собрал все четвертаки, что смог найти, и спустился к Большой Джилл. Там никого не было, но я достал ключ из тайника в сливном бачке, вытащил свой блокнот и сел за телефон. Потому что я был вынужден обзвонить всех, кого я только мог вспомнить, и рассказать им, что происходит.Хорошо известно, что, звоня по двадцати номерам подряд, например, когда затеваешь вечеринку, более чем до половины дозвониться не удается. И я добрался лишь до четверти — вдобавок ко всему было сложно миновать всяких секретарш или даже телефонистку. Я дозвонился до В. Партнерс, тот терпеливо меня выслушал, выдал несколько умных замечаний, сказал, что это позор, и что я должен сделать несколько снимков всего этого, если, конечно, возможно, для выставки. Манни дома не было, но до Мириэм сразу дошло то, о чем я говорил, и она пообещала, что все передаст Манни, как только увидит его. Я позвонил Дидо в Мирабель, и она сказала, что я, противный мальчишка, прервал ее вечернюю еду, но, конечно, она передаст своему редактору все, что я сказал, и у нее много цветных друзей. В Подозрительном и Chez Nobody заинтересовались гораздо больше и сказали, что обязательно распространят эту историю.В этот момент у меня кончились пенни, и я немного подискутировал с оператором, могу ли я заплатить серебряными за все последующие звонки. Я не застал Зови-Меня-Приятелем, и это, наверное, было к счастью, а секретарша Пикантного Парня сказала, что послание принято — да, она все это записала. Я даже позвонил Д-ру А. Р. Франклину, который все внимательно прослушал, спросил, как мой Папаша, и посоветовал беречь свое здоровье. Потом я вытряхнул всю копилку Большой Джилл, она представляла собой резиновую пепельницу в форме лифчика, и позвонил в ежедневную газету Миссис Дэйл, и попросил к телефону М-ра Дроува. Я добрался и до него, к всеобщему изумлению, и сказал ему, что меня он, скорее всего, не помнит, но сам он — кусок говна, и я его вздую, если когда-нибудь встречу — и неважно, будет ли у него при себе сложенный зонтик или нет. После этого я почувствовал гораздо лучше, и после третьей попытки вломился на вечеринку, устроенную экс-Деб в Чизуике, и, хотя, судя по голосу, она была без башни, пообещала, что приедет прямо сейчас. Я, кстати, решил даже попробовать звякнуть Сюз и Хенли в Кукхэмовский дворец, но передумал. Конечно, я звонил Уизу, но никто не поднимал трубку, даже его женщина.Но даже в разговоре с теми, которые поняли это лучше других, я столкнулся с огромной сложностью — передать то, что происходит: то есть весь размах, всю серьезность, и что это все-таки Британские острова. Потому что хоть большинство из них и слышали что-то, мне казалось, что в атмосфере витает дух какого-то заговора — все притворяются, что всего происходящего в Неаполе на самом деле не было; а если даже и было, то не имело никакого значения.После этого я поднялся к себе на чердак, смыть грязь и кровь, и на секунду прилечь и перекусить чего-нибудь. И пока я все это делал, раздался легкий стук, и в комнату проник Великолепный Хоплайт. Выглядел он немного диминуэндо, и улыбался скорее нервно, и был одет в пляжный халат и свои Сардинские туфли.— Боже! — сказал он. — В какое время мы живем!— Садись, красивый. Можешь повторить это еще раз.— Ты весь в синяках, дитя, — сказал он, пытаясь дотронуться до моих первобытных шрамов.— Руками модель не трогать, Хоп, — сказал я ему. — Как у тебя дела?Хоплайт встал, развернулся так, что пляжный халат сделал такую штуку из Королевского Балета, снова сел и сказал:— О, никаких жалоб. Но мне это все не нравится.— Кому это нравится?— Кому-то, должно быть, нравится, иначе бы этого не случилось, — сказал он.— Умница. Ты вообще выходил из дома?Он немного распахнул халат, чтобы продемонстрировать свои нагрудные украшения.— Одного раза было достаточно, — сказал он. — Глянул мельком, и быстро домой.— Мудрый ребенок.— Я полагаю, это ты днями напролет борешься с битвами! — Его глаза сверкнули.— Битвы победили меня.Он запахнул халат. — Я слышал ужасные истории…— Да?— О, да. Ecoutez-moi. Шлюха из магазина сладостей (худая сука) сказала мне: «И когда мой муж поднялся с земли, держась за спину, я увидела, что из нее торчит нож».— Чей нож?— Темного незнакомца. На самом деле, дорогуша, я знаю, ты любишь их, но они такие злые. И еще кое-кому, кого я знаю — ему сделали тридцать семь швов на шею.— Прямо как ожерелье.— О! Не будь таким черствым.Хоплайт снова встал.— Невинные страдают за виноватых, — сказал он с небольшим вздохом. — Я думаю все, чего желают большинство рабов, живущих в этой колонии, это чтобы их просто оставили в покое — я говорю про представителей обоих оттенков и строения кожи.— Да, — сказал я.— Я вот, например, — сказал Хоплайт. — Извращенец вроде меня, с самым толстым досье в отделе нравов, просто хочет избежать грязи, взбалтываемой безо всякой нужды.Я тоже поднялся и сказал:— Я люблю тебя, Хоплайт, да и как тебя не любить, но как-нибудь, в один прекрасный день, надо будет обязательно сказать тебе, что ты — хуже девчонки.— Ты так думаешь? — сказал он, вполне довольный.— Или, говоря иначе, дурак.— О, это мне не нравится…. Вовсе не нравится. Знаешь ли, я открыл целый склад твоих мнений, даже если они иногда бывают такими жестокими….— Но если это так, Великолепный, то позволь, я скажу — по-моему, мир делится на тех, кто, когда они видят автоаварию, пытаются что-нибудь сделать, и тех, кто стоит рядом и глазеет.— Ты был похож на Джона-Баптиста, когда это говорил.— Ты его никогда не видел.Хоплайт улыбнулся.— Посмотри на себя, дорогой! — сказал он. — Все мы слышали, как ты визжал в телефонную трубку, и разве ты не занимался именно этим? Разве не приглашал кучу зевак?— Нет, — сказал я.— Нет?— Нет. Я хочу, чтобы были свидетели. Друзья, которые проследят за всем этим и которые покажут Пикам, что эти две квадратные мили не подходят под определение «гетто».— Ты думаешь, мой сладкий, что это улучшит положение дел?— Да.— На самом деле?— Да. Если они увидят здесь несколько нормальных здоровых лиц, это сразу снизит температуру, а пока все пытаются лишь поднять ее. Если Пики увидят здесь несколько сотен ребят различного сорта, восхищающихся ими, а Теды — несколько сотен цветных медсестер, накладывающих им швы в госпитале, все будет по-другому.— Но они не совсем значительные люди.— Ну и что, Хоплайт, давай пригласим и их! Это огромная возможность для них — та, которую они так долго ждали, — подтвердит свои слова о том, что это за страна! Пусть все эти общедоступные цифры, преследуемые всеми телестудиями, подскажут нам, что делать! Пусть левые и правые мыслители посоветуют нам, как с эти справиться! Не из-за своего письменного стола, а отсюда! Пусть епископы и министры устроят межрасовую службу на открытом воздухе! Разве это не их большой шанс? И пусть Королева, во всем своем великолепии, проедет по улицам Неаполя и скажет: "Вы все мои подчиненные! Каждый из вас принадлежит мне! ".Хоплайт покачал своей головой с сожалением, помахал мне рукой, и умчался.Я вытащил из комода паяльную лампу, потому что всегда лучше иметь при себе такое оружие, которое выглядит вполне невинно, и я достал свою карточку донора крови (ее я получил, когда начал сдавать кровь пинтами, после того, как Д-р Ф. вылечил меня), потому что это всегда производило впечатление на представителей закона — не очень сильно, а лишь чуть-чуть — если они хватают тебя и выворачивают карманы, а также я засунул в задний карман свой новенький паспорт, не знаю зачем, просто на счастье, я так думаю. Потом я надел свой ремень с пряжкой и куртку на молнии, заменяющую саблю, если размахивать ею одной рукой, и спустился по лестнице, где я наткнулся на Клевого, также спускавшегося вниз.— Ты тоже собрался подышать ночным воздухом? — спросил я.— Ага. Посмотрю, что творится вокруг…— Будь клевым, Клевый.— О, конечно, белый мальчик.Я остановил парня перед дверью, взял его за обе руки, посмотрел на него и сказал:— Я надеюсь, это не сделает тебя угрюмым, мужик.Он улыбнулся (что с ним случается довольно редко).— О, нет…, — сказал он. Мы не станем угрюмыми, мы должны протестовать. А ты?… Я полагаю, не очень хорошо, когда ты чувствуешь, что твое племя не право?— Спасибо, Клевый, — сказал я. Готов спорить, что ты — единственный Пик в Неаполе, кто подумал о нас.Я похлопал его по руке, и мы оба вышли во тьму, и на этот раз я решил не пользоваться своей Веспой. На тротуаре, не говоря ни слова обо всем этом, мы пожали друг другу руки, и пошли в разные стороны.Без сомнения, ночь любит зловещие выходки: вообще-то, я не считаю ночь зловещей, я обожаю ее, но она ставит приманку для всех чудовищ, заставляя выходить их наружу. Я дошел до станции Вестберн Парк и доехал по живописной железной дороге до Буша. Поезд был наполнен туристами с Запада, выскакивавших из вагона на разных станциях, чтобы разглядеть все более пристально. Между остановками с высоты можно было видеть огонь и пожарных, и перед глазами стремительно проносились толпящиеся люди, патрульные машины закона, разъезжавшие вокруг в поисках добычи, либо припаркованные, набитые ковбоями, ожидающими боя, словно патроны в обойме. А когда поезд остановился в Лэдброуке и Латимере, можно было слышать громкоговорители, из которых несся какой-то резкий и бессмысленный рев, как в увеселительных садах Баттерси. И на протяжении всего пути иссиня-черную тьму разрывали внезапные вспышки и проблески ослепляющего света.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24