Когда вошел Фил, никто из них не повернул головы, за исключением высокой худощавой девушки с длинными прямыми волосами и пышной грудью, выпиравшей из-под детской майки. Она лениво поднялась с подушки, лежавшей на полу, и поздоровалась.
— Это Джоу, — представил девушку Фил. — А это Надин. Мы с Надин жили вместе, когда учились в университете.
— Да ну? — Джоу протянула Филу косячок и снова опустилась на подушку. — А и не знала, что ты учился в университете.
Надин огляделась. Гости Фила были совсем юными и держались отчужденно. У Надин возникло ощущение, что для них она не существует, пустое место, что само по себе было смехотворно: они — всего лишь студенты, она же — известный фотограф со спортивной машиной, квартирой и заказом на 40 000 фунтов. Но Надин догадывалась: если она хочет почувствовать себя в своей тарелке, надо еще выпить, и гораздо больше, чем она уже выпила.
Спустя час и пять бокалов водки Надин внезапно осмелела, а невероятно крепкий косяк придал происходящему слегка сюрреалистический оттенок. Она словно погрузилась в приятный легкий сон, в котором фигурировал Фил — причудливый персонаж, из тех, что иногда забредают в сны, невсамделишный, абсолютно незнакомый и полностью выдуманный.
И вот Надин уже полчаса использует Фила в качестве резонатора, она все уши ему прожужжала про Дига и Дилайлу; про то, какую ошибку совершает Диг, не обращая внимания на попытки Надин вразумить его ради, ведь все опять кончится разбитым сердцем. Фил, несмотря на собственные многочисленные проблемы — настоящие и большие проблемы — оказался хорошим слушателем, он всей душой согласен с тем, что говорит Надин, и она проникается к нему еще большей приязнью. Фил знаком с Дигом, они встречались в Лондоне по праздникам, а потому Надин ценит мнение Фила. К тому же, у него имеется немалый запас травки, которой он щедро делится, позволяя Надин скручивать косяк за косяком.
Фил улыбается и шарит в карманах. Наконец достает из кармана маленькую коробочку из-под индийского лекарства, украшенную разноцветными камешками.
— Похоже, тебе нужно поднять настроение. — Он открывает крышечку.
— Что это? — спрашивает Надин.
— Маленькие кудесники, — ухмыляется. — Примешь одну, и жизнь сразу становится лучше.
— Э-экстази-и! — Надин таращит глаза: хотя сейчас по Филу не скажешь, но раньше он рейв-культуру на дух не принимал.
Фил кивает и протягивает ей таблетку:
— Если в первый раз, то можно половинку.
— Ну нет, давай целую. — Надин всегда полагала, что живет яркой насыщенной жизнью, однако экстази до сих пор не пробовала. Она лихо заглатывает таблетку и погружается в ожидание.
Проходит полчаса, но никаких изменений Надин не чувствует. Разве что наркотический кайф и опьянение усилились; возможно, поэтому ее так странно тянет к Филу, тянет дотронуться до него, обнять его и, чем черт не шутит, поцеловать.
— Под этим толстым свитером, наверное, один мускулы. Навешивать маркизы — дело нелегкое. — Она дергает за рукав свитера из овечьей шерсти. Она чувствует себя ужасно раскованной, отвязной и ужасно телесной.
— Не-а, — смеется Фил. — Остался тощим, как был.
— А ты точно не наркоторговец? — шутливо спрашивает Надин, хотя втайне почти уверена в этом: как иначе объяснить студентов в квартире, и немеренные запасы травки, и таблетку, которую она только что проглотила.
— Нет, — улыбается Фил. И вдруг впивается в нее взглядом: — Черт, Надин, до чего же ты красива!
Надин давится водкой:
— Ох, не надо банальностей.
Фил медленно качает головой, не сводя с нее глаз:
— Это не банальность. Ты — сногсшибательно красива. — Он наклоняется к ней, его лицо оказывается в паре миллиметров от ее лица. Их глаза встречаются. Надин становится немного неловко, но при этом она странно взволнована. Фил неторопливо откидывается на спинку стула, мягким движением вынимает из ее напрягшихся пальцев самокрутку, подносит к губам, глубоко затягивается, раз, другой и бросает окурок в пустую банку из-под пива.
— И с телом у тебя все путем. Молодец, не расплылась. — Он медленно оглядывает ее с головы до ног и в обратном направлении.
По спине Надин пробегает дрожь — вниз по позвоночнику и снова вверх, точно в соответствии с направлением взгляда Фила. Она чувствует себя выставленной на показ, но в то же время ужасно польщенной. Она краснеет.
— И грудь по-прежнему высший класс, — Фил смотрит на выпуклости Надин, как на пару сочных бифштексов с кровью. — Отличная грудь. И размер, и форма — сплошной кайф. И совсем не отвисла. Знаешь, у некоторых женщин груди начинают отвисать.
Если у Надин и были феминистские убеждения, то сейчас они напрочь вылетели из ее головы. Она знает, что по всем правилам, ей следует отвесить Филу пощечину и гордо удалиться, бросив напоследок, что с такой свиньей и сексистом она не желает разговаривать. Но ее самолюбие страдает от недоедания, и она смакует пошлый комплимент, словно выдержанное вино. Она благодарна Филу за то, что он считает ее грудь классной, и даже заявляет об этом вслух.
— Спасибо, — игриво улыбается Надин.
У нее кружится голова от убойного коктейля из алкоголя, марихуаны и лавины сногсшибательных комплиментов. Не говоря уже о химикалиях, которые полощутся в клетках ее мозга.
В глазах напичканной выпивкой и наркотиками Надин Фил превращается в необыкновенную, легендарную личность. Он прожил большую жизнь, полную приключений и превратностей судьбы. Он победил депрессию. Он побывал в тюрьме. Потерял родителей, а его любимая женщина покончила с собой. Его дом сгорел. У него было два нервных срыва. Он был вхож в дома и жизни стольких разных людей. Он рисковал и жил по велению сердца. Он заново рождался, каждый раз вытаскивая себя за волосы из трясины. Он сильный и стойкий. Он смелый и непредсказуемый.
Он — все то, чем не является Надин.
Он лучше Надин.
Внезапно в ее затуманенном мозгу вспыхивает мысль: Надин понимает, чего не хватало мужчинам, с которыми она встречалась после разрыва с Филом. Все они были хуже нее. Не дотягивали до ее уровня, — по крайней мере, с ее точки зрения, — и она не могла их уважать. Слабые, слабые мужчины, они преследуют ее по пятам. Словно от нее исходит некий ультразвук, который способны улавливать исключительно неуверенные в себе субъекты.
Она сыта по горло слабаками. Она жаждет сильного мужчину, такого, как Фил. Да, он не идеален, — далеко не идеален, — недостатков у него хватит на десятерых. Но он сильный. И особенный. И не похож на других. Он необыкновенный.
Если бы Надин была трезва, счастлива и в нормальном состоянии, если бы она не приняла экстази, ее мысли текли бы в прямо противоположном направлении. Надин наверняка сочла бы, что пора прощаться, придумала бы отговорку, оделась, вызвала такси и поехала домой — ибо чем дальше, тем яснее становится, чем завершится эта встреча. И даже сейчас, погребенная под наркотическими бреднями, благоразумная и дальновидная ипостась Надин знает, что ей пора свернуть с этой дорожки, она помнит, что Филу всегда удавалось манипулировать ею, и если она останется, то волей-неволей сдастся на его милость.
Но Надин не трезва, и не счастлива, и далека от нормы. Она улыбается Филу и думает о том, как ей хорошо и как она любит Фила, хотя, конечно, иначе, чем раньше, и если он пожелает ее поцеловать, она не станет кочевряжиться.
Словно прочтя ее мысли, Фил обнимает Надин, легонько ласкает ее запястье. Надин тоже хочется дотронуться до него, попробовать на ощупь его кожу, кости, почувствовать, как бьется сердце под свитером. Она берет его за руку и проводит пальцами по гладкой безволосой коже — коже, к которой она не прикасалась двенадцать лет и которую когда-то так любила, и эта кожа по-прежнему прекрасна на ощупь; как же чудесно находиться рядом с этим мужчиной, мужчиной ее мечты, сильно изменившимся, много пережившим, но оставшимся таким же удивительным, исполненным доброты и человеческого тепла; и сколь чудесно прикасаться к нему, дотрагиваться и чувствовать, как кровь течет по его жилам; и он столько перестрадал, и теперь она хочет обнять его, и заботиться о нем, защищать, стать ему еще ближе, поделиться с ним собой, пережить с ним взлеты, и падения, и просто любить его, как когда-то…
— Не пойти ли нам куда-нибудь.. где поспокойнее? — Фил гладит шею Надин. — Пойдем отсюда? — Фил опять касается ее волос. Гладит, потом легонько проводит тыльной стороной ладони по ее щеке. Жест столь нежен, что Надин немедленно превращается в желе и понимает, что должна сделать. В конце концов, в чем смысл жизни, как не в людях, в общении с ними, в любви к ним, и все правильно, и все хорошо, потому что Фил хороший, красивый, и все будет прекрасно, и нет ничего лучше и правильнее, чем любить…
— Я хочу заново познать тебя, Надин Кайт. Я хочу остаться с тобой наедине. Идем. — Он протягивает ей руку.
— Куда?
— Не спрашивай.
Во всем ощущается налет нереальности — Фил, его квартира, этот вечер. Надин начинает казаться, что она снимается в кино, не имеющем ни малейшего отношения к ее жизни.
Она берет протянутую руку и послушно идет за Филом.
Глава двадцатая
Диг пытался не забивать себе голову случившимся, но давалось ему это тяжело.
Дилайла только что совершила крупнейшее бытовое преступление, известное человечеству. Бытовые преступления разнообразны: не вешать новый рулон туалетной бумаги, когда закончится предыдущий; не убирать остатки пищи с посуды, прежде чем положить ее в посудомойку; не закрывать крышками то, что было ими закрыто; не перематывать видеокассеты и не взбивать подушки. Но то, что сделала Дилайла, — не положила компакт-диски обратно в коробки — было самым серьезным преступлением. Диг сдерживался из последних сил. В конце концов, он сам предложил ей послушать музыку. Но он полагал, что она выберет одну пластинку и тем ограничится. Дилайла же пришла в полный восторг от многочисленных полок с расставленными в алфавитном порядке дисками и теперь играла в диск-жокея, радостно выхватывая с полок то одну, то другую плоскую коробочку. В схватке со своим неврозом Диг потерпел поражение.
— Хм… ты не могла бы класть их обратно в футляры, а?
— Конечно, — рассеянно ответила Дилайла, сняла с полки жутких «Венгабойз» и сунула диск в проигрыватель. Извлеченный оттуда альбом Шенайа Твейн она сунула обратно в коробку, на чем и успокоилась, решив, что вполне удовлетворила просьбу Дига.
Диг откинулся на спинку дивана и вздохнул. Его полки были забиты музыкой, которая ему не нравилась. Диски доставались ему задарма. Каждый день он возвращался домой с пригоршней компактов, но слушать их не собирался. Прежде он считал дармовые диски преимуществом своей профессией, однако в последние несколько лет британская поп-музыка, к величайшему сожалению, скатилась в выгребную яму тупого евро-диско, и Диг начал подумывать о том, чтобы избавиться от дареных компактов. «Степс», господи прости. «Билли». Бритни Спирс. И откуда они взялись? И что за юное поколение мы воспитали?
Его перекосило, когда он услыхал первые такты «Бум-бум-бум». Диг в ужасе уставился на Дилайлу. Она весело подпрыгивала под музыку, негромко подпевая. Неужто ей такое может нравиться? Невероятно!
— Здорово! — просияла она. О боже, подумал Диг. — Я немножко отстала по части музыки. За весь год купила только один компакт — «Я ждал тебя» Робби Уильямса. Великолепный! Но Алекс предпочитает джаз. Вот мы его и слушаем. А эти новые ребята все такие классные, правда? Такие простые и симпатичные мелодии. Старая добрая поп-музыка! — Она улыбнулась и опять принялась рыться на полках в поисках еще какого-нибудь кошмара.
Диг схватился за голову. Надин была права: Дилайла уже не та девушка, какой он ее помнил. Лучше бы она слушала Фила Коллинза. Прежняя Дилайла швыряла пустые пивные банки в телевизор, когда по нему крутили какую-нибудь попсу и замысловато ругалась, дабы выразить свое отвращение к подобной тупости и неоригинальности. Прежняя Дилайла бродила по школе Святой Троице, обливая презрением вопящих фанатов «Дюран Дюран», сдирая сладенькие постеры со стен и наклейки с парт. Прежняя Дилайла сидела у него на плечах в пропахших пивом лондонских забегаловках, размахивала бутылкой с пойлом и наслаждалась интеллектуально-замогильными «Кью», неистовыми «Эко и Баннимен» и энергичными «Смитс». Тогда она понимала толк в музыке.
Нынешняя Дилайла обнаруживала музыкальные пристрастия двенадцатилетней соплячки.
Как время бывает жестоко к людям!
Впрочем, Диг подарит ей эти диски. Все. Завтра же найдет большую картонную коробку, сложит в нее все эти техноколоровые, бессмысленные, стерильные компакты и подарит Дилайле. С удовольствием.
Дигби сидел у его ног, не спуская с него водянистого взгляда. Внезапно пес задрожал и тоненько заскулил.
Что за уродливая собака! Не симпатичный уродец, не породистый урод, как мопс или бульдог. Просто мордоворот.
— Чего тебе? — ровным тоном осведомился Диг. Пес опять заскулил. — Дилайла, по-моему, твой пес заболел. Он трясется и воет.
— Да нет. Ему всего лишь нужно в туалет. Не выведешь его?
— Вывести? Куда? — Диг представил, как Дилайла вытаскивает из чемодана пластиковую штуковину с сиденьем и крышкой — этакий собачий туалет.
— К ближайшему дереву, например, — в ее голосе Дигу послышался легкий сарказм.
— Ну да, конечно. — Он глянул в окно: дождь еще не прекратился. Отлично. Диг натянул кожаную куртку, взял зонтик, прицепил к ошейнику Дигби фирменный поводок от Луи Вуитона, замер на секунду, осознавая, что у собаки поводок от Луи Вуитона, и поволок пса вниз по лестнице — к каштану, росшему рядом с домом.
Дигби задрал лапу и оросил ствол тончайшей струйкой.
— И это все? — обиделся Диг. — И ты вытащил меня под проливной дождь ради такой фигни? Да из моего соска можно больше жидкости выжать! О черт. — Он вздохнул и направился назад, к дому. Но псу, очевидно, понравилось гулять под дождем, и он решил исследовать окрестности. — Нет! — крикнул Диг. — Мы возвращаемся. Хорошего помаленьку. — Пес не внял приказу, он стоял неподвижно, умоляюще глядя на Дига. — Что ж, — вздохнул Диг, — если ты не желаешь вести себя, как подобает взрослой особи, придется поступить с тобой, как со щенком. — Он нагнулся, чтобы схватить Дигби; тот отпрыгнул назад. Диг опять нагнулся, собака отбежала еще дальше. Так продолжалось до тех пор, пока они не приблизились к дороге, и в тот момент, когда Дигу удалось поймать животное, мимо промчался грузовик, обдав Дига водой из огромной лужи.
Диг ошарашенно замер, вода стекала по его лицу, брюки тяжело липли к ногам.
— Твою мать, — выругался он.
Когда он вернулся домой, Дилайла уже оставила в покое проигрыватель, голые компакты валялись по всей квартире. Дилайла деловито распаковывала вещи, разбрасывая по комнате одежду и белье. Заслышав стук входной двери, она обернулась:
— Вы уже? Он нормально сходил?
— Да… — пробормотал Диг, ожидая сочувственных комментариев по поводу мокрой одежды.
Однако внимание Дилайлы было приковано исключительно к Дигби, с которым она начала немилосердно сюсюкать.
— Холосый мальчик, — пищала она странным потусторонним голоском. — Ты ведь холосый мальчик, да? Ты сделал пи-пи, порадовал дядюшку Дига? Умничка! — И она опять принялась лихорадочно распаковывать вещи.
Вот она достала мешочек из черной замши, извлекла из него четыре китайских шара и нежно потерла большим пальцем. К шарам были привязаны длинные нитки. Дилайла принялась аккуратно развешивать их по углам. Диг озадаченно наблюдал за ней.
— Китайские шары, — назидательным тоном сообщила Дилайла. — Специально для помещений. Они создают энергетическое поле, которое порождает позитивные вибрации, удаляет все негативное и очищает нашу энергию.
— А-а, — протянул Диг в приливе легкой нервозности, которую он всегда испытывал, когда речь заходила о «нетрадиционном». Того же сорта напряжение неизменно охватывало его, когда начинались дискуссии о Боге, словно он был чем-то большим, нежели смутно-абстрактным понятием или эмоциональным присловьем.
— Белая яшма, — Дилайла указала на шар. — Говорят, она направляет энергию в нужное русло, фокусирует наше внимание и способствует целенаправленному мышлению. То, что мне сейчас нужно… Оливин, — она ткнула пальцем в другой камень, — соединяет нас с нашими судьбами и способствует постижению духовных истин. Изумруд — камень мудрости, он побуждает своего обладателя делиться мудростью и любовью с другими. Аквамарин — великий целитель. Он помогает анализировать трудные ситуации с точки зрения всепоглощающей любви. А это, — с торжественной серьезностью продолжала она, сунув руку в соблазнительный вырез все еще мокрой блузки и вытаскивая на свет божий сверкающий обломок призматической формы, — это я ношу у сердца. Мать-жемчужина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Это Джоу, — представил девушку Фил. — А это Надин. Мы с Надин жили вместе, когда учились в университете.
— Да ну? — Джоу протянула Филу косячок и снова опустилась на подушку. — А и не знала, что ты учился в университете.
Надин огляделась. Гости Фила были совсем юными и держались отчужденно. У Надин возникло ощущение, что для них она не существует, пустое место, что само по себе было смехотворно: они — всего лишь студенты, она же — известный фотограф со спортивной машиной, квартирой и заказом на 40 000 фунтов. Но Надин догадывалась: если она хочет почувствовать себя в своей тарелке, надо еще выпить, и гораздо больше, чем она уже выпила.
Спустя час и пять бокалов водки Надин внезапно осмелела, а невероятно крепкий косяк придал происходящему слегка сюрреалистический оттенок. Она словно погрузилась в приятный легкий сон, в котором фигурировал Фил — причудливый персонаж, из тех, что иногда забредают в сны, невсамделишный, абсолютно незнакомый и полностью выдуманный.
И вот Надин уже полчаса использует Фила в качестве резонатора, она все уши ему прожужжала про Дига и Дилайлу; про то, какую ошибку совершает Диг, не обращая внимания на попытки Надин вразумить его ради, ведь все опять кончится разбитым сердцем. Фил, несмотря на собственные многочисленные проблемы — настоящие и большие проблемы — оказался хорошим слушателем, он всей душой согласен с тем, что говорит Надин, и она проникается к нему еще большей приязнью. Фил знаком с Дигом, они встречались в Лондоне по праздникам, а потому Надин ценит мнение Фила. К тому же, у него имеется немалый запас травки, которой он щедро делится, позволяя Надин скручивать косяк за косяком.
Фил улыбается и шарит в карманах. Наконец достает из кармана маленькую коробочку из-под индийского лекарства, украшенную разноцветными камешками.
— Похоже, тебе нужно поднять настроение. — Он открывает крышечку.
— Что это? — спрашивает Надин.
— Маленькие кудесники, — ухмыляется. — Примешь одну, и жизнь сразу становится лучше.
— Э-экстази-и! — Надин таращит глаза: хотя сейчас по Филу не скажешь, но раньше он рейв-культуру на дух не принимал.
Фил кивает и протягивает ей таблетку:
— Если в первый раз, то можно половинку.
— Ну нет, давай целую. — Надин всегда полагала, что живет яркой насыщенной жизнью, однако экстази до сих пор не пробовала. Она лихо заглатывает таблетку и погружается в ожидание.
Проходит полчаса, но никаких изменений Надин не чувствует. Разве что наркотический кайф и опьянение усилились; возможно, поэтому ее так странно тянет к Филу, тянет дотронуться до него, обнять его и, чем черт не шутит, поцеловать.
— Под этим толстым свитером, наверное, один мускулы. Навешивать маркизы — дело нелегкое. — Она дергает за рукав свитера из овечьей шерсти. Она чувствует себя ужасно раскованной, отвязной и ужасно телесной.
— Не-а, — смеется Фил. — Остался тощим, как был.
— А ты точно не наркоторговец? — шутливо спрашивает Надин, хотя втайне почти уверена в этом: как иначе объяснить студентов в квартире, и немеренные запасы травки, и таблетку, которую она только что проглотила.
— Нет, — улыбается Фил. И вдруг впивается в нее взглядом: — Черт, Надин, до чего же ты красива!
Надин давится водкой:
— Ох, не надо банальностей.
Фил медленно качает головой, не сводя с нее глаз:
— Это не банальность. Ты — сногсшибательно красива. — Он наклоняется к ней, его лицо оказывается в паре миллиметров от ее лица. Их глаза встречаются. Надин становится немного неловко, но при этом она странно взволнована. Фил неторопливо откидывается на спинку стула, мягким движением вынимает из ее напрягшихся пальцев самокрутку, подносит к губам, глубоко затягивается, раз, другой и бросает окурок в пустую банку из-под пива.
— И с телом у тебя все путем. Молодец, не расплылась. — Он медленно оглядывает ее с головы до ног и в обратном направлении.
По спине Надин пробегает дрожь — вниз по позвоночнику и снова вверх, точно в соответствии с направлением взгляда Фила. Она чувствует себя выставленной на показ, но в то же время ужасно польщенной. Она краснеет.
— И грудь по-прежнему высший класс, — Фил смотрит на выпуклости Надин, как на пару сочных бифштексов с кровью. — Отличная грудь. И размер, и форма — сплошной кайф. И совсем не отвисла. Знаешь, у некоторых женщин груди начинают отвисать.
Если у Надин и были феминистские убеждения, то сейчас они напрочь вылетели из ее головы. Она знает, что по всем правилам, ей следует отвесить Филу пощечину и гордо удалиться, бросив напоследок, что с такой свиньей и сексистом она не желает разговаривать. Но ее самолюбие страдает от недоедания, и она смакует пошлый комплимент, словно выдержанное вино. Она благодарна Филу за то, что он считает ее грудь классной, и даже заявляет об этом вслух.
— Спасибо, — игриво улыбается Надин.
У нее кружится голова от убойного коктейля из алкоголя, марихуаны и лавины сногсшибательных комплиментов. Не говоря уже о химикалиях, которые полощутся в клетках ее мозга.
В глазах напичканной выпивкой и наркотиками Надин Фил превращается в необыкновенную, легендарную личность. Он прожил большую жизнь, полную приключений и превратностей судьбы. Он победил депрессию. Он побывал в тюрьме. Потерял родителей, а его любимая женщина покончила с собой. Его дом сгорел. У него было два нервных срыва. Он был вхож в дома и жизни стольких разных людей. Он рисковал и жил по велению сердца. Он заново рождался, каждый раз вытаскивая себя за волосы из трясины. Он сильный и стойкий. Он смелый и непредсказуемый.
Он — все то, чем не является Надин.
Он лучше Надин.
Внезапно в ее затуманенном мозгу вспыхивает мысль: Надин понимает, чего не хватало мужчинам, с которыми она встречалась после разрыва с Филом. Все они были хуже нее. Не дотягивали до ее уровня, — по крайней мере, с ее точки зрения, — и она не могла их уважать. Слабые, слабые мужчины, они преследуют ее по пятам. Словно от нее исходит некий ультразвук, который способны улавливать исключительно неуверенные в себе субъекты.
Она сыта по горло слабаками. Она жаждет сильного мужчину, такого, как Фил. Да, он не идеален, — далеко не идеален, — недостатков у него хватит на десятерых. Но он сильный. И особенный. И не похож на других. Он необыкновенный.
Если бы Надин была трезва, счастлива и в нормальном состоянии, если бы она не приняла экстази, ее мысли текли бы в прямо противоположном направлении. Надин наверняка сочла бы, что пора прощаться, придумала бы отговорку, оделась, вызвала такси и поехала домой — ибо чем дальше, тем яснее становится, чем завершится эта встреча. И даже сейчас, погребенная под наркотическими бреднями, благоразумная и дальновидная ипостась Надин знает, что ей пора свернуть с этой дорожки, она помнит, что Филу всегда удавалось манипулировать ею, и если она останется, то волей-неволей сдастся на его милость.
Но Надин не трезва, и не счастлива, и далека от нормы. Она улыбается Филу и думает о том, как ей хорошо и как она любит Фила, хотя, конечно, иначе, чем раньше, и если он пожелает ее поцеловать, она не станет кочевряжиться.
Словно прочтя ее мысли, Фил обнимает Надин, легонько ласкает ее запястье. Надин тоже хочется дотронуться до него, попробовать на ощупь его кожу, кости, почувствовать, как бьется сердце под свитером. Она берет его за руку и проводит пальцами по гладкой безволосой коже — коже, к которой она не прикасалась двенадцать лет и которую когда-то так любила, и эта кожа по-прежнему прекрасна на ощупь; как же чудесно находиться рядом с этим мужчиной, мужчиной ее мечты, сильно изменившимся, много пережившим, но оставшимся таким же удивительным, исполненным доброты и человеческого тепла; и сколь чудесно прикасаться к нему, дотрагиваться и чувствовать, как кровь течет по его жилам; и он столько перестрадал, и теперь она хочет обнять его, и заботиться о нем, защищать, стать ему еще ближе, поделиться с ним собой, пережить с ним взлеты, и падения, и просто любить его, как когда-то…
— Не пойти ли нам куда-нибудь.. где поспокойнее? — Фил гладит шею Надин. — Пойдем отсюда? — Фил опять касается ее волос. Гладит, потом легонько проводит тыльной стороной ладони по ее щеке. Жест столь нежен, что Надин немедленно превращается в желе и понимает, что должна сделать. В конце концов, в чем смысл жизни, как не в людях, в общении с ними, в любви к ним, и все правильно, и все хорошо, потому что Фил хороший, красивый, и все будет прекрасно, и нет ничего лучше и правильнее, чем любить…
— Я хочу заново познать тебя, Надин Кайт. Я хочу остаться с тобой наедине. Идем. — Он протягивает ей руку.
— Куда?
— Не спрашивай.
Во всем ощущается налет нереальности — Фил, его квартира, этот вечер. Надин начинает казаться, что она снимается в кино, не имеющем ни малейшего отношения к ее жизни.
Она берет протянутую руку и послушно идет за Филом.
Глава двадцатая
Диг пытался не забивать себе голову случившимся, но давалось ему это тяжело.
Дилайла только что совершила крупнейшее бытовое преступление, известное человечеству. Бытовые преступления разнообразны: не вешать новый рулон туалетной бумаги, когда закончится предыдущий; не убирать остатки пищи с посуды, прежде чем положить ее в посудомойку; не закрывать крышками то, что было ими закрыто; не перематывать видеокассеты и не взбивать подушки. Но то, что сделала Дилайла, — не положила компакт-диски обратно в коробки — было самым серьезным преступлением. Диг сдерживался из последних сил. В конце концов, он сам предложил ей послушать музыку. Но он полагал, что она выберет одну пластинку и тем ограничится. Дилайла же пришла в полный восторг от многочисленных полок с расставленными в алфавитном порядке дисками и теперь играла в диск-жокея, радостно выхватывая с полок то одну, то другую плоскую коробочку. В схватке со своим неврозом Диг потерпел поражение.
— Хм… ты не могла бы класть их обратно в футляры, а?
— Конечно, — рассеянно ответила Дилайла, сняла с полки жутких «Венгабойз» и сунула диск в проигрыватель. Извлеченный оттуда альбом Шенайа Твейн она сунула обратно в коробку, на чем и успокоилась, решив, что вполне удовлетворила просьбу Дига.
Диг откинулся на спинку дивана и вздохнул. Его полки были забиты музыкой, которая ему не нравилась. Диски доставались ему задарма. Каждый день он возвращался домой с пригоршней компактов, но слушать их не собирался. Прежде он считал дармовые диски преимуществом своей профессией, однако в последние несколько лет британская поп-музыка, к величайшему сожалению, скатилась в выгребную яму тупого евро-диско, и Диг начал подумывать о том, чтобы избавиться от дареных компактов. «Степс», господи прости. «Билли». Бритни Спирс. И откуда они взялись? И что за юное поколение мы воспитали?
Его перекосило, когда он услыхал первые такты «Бум-бум-бум». Диг в ужасе уставился на Дилайлу. Она весело подпрыгивала под музыку, негромко подпевая. Неужто ей такое может нравиться? Невероятно!
— Здорово! — просияла она. О боже, подумал Диг. — Я немножко отстала по части музыки. За весь год купила только один компакт — «Я ждал тебя» Робби Уильямса. Великолепный! Но Алекс предпочитает джаз. Вот мы его и слушаем. А эти новые ребята все такие классные, правда? Такие простые и симпатичные мелодии. Старая добрая поп-музыка! — Она улыбнулась и опять принялась рыться на полках в поисках еще какого-нибудь кошмара.
Диг схватился за голову. Надин была права: Дилайла уже не та девушка, какой он ее помнил. Лучше бы она слушала Фила Коллинза. Прежняя Дилайла швыряла пустые пивные банки в телевизор, когда по нему крутили какую-нибудь попсу и замысловато ругалась, дабы выразить свое отвращение к подобной тупости и неоригинальности. Прежняя Дилайла бродила по школе Святой Троице, обливая презрением вопящих фанатов «Дюран Дюран», сдирая сладенькие постеры со стен и наклейки с парт. Прежняя Дилайла сидела у него на плечах в пропахших пивом лондонских забегаловках, размахивала бутылкой с пойлом и наслаждалась интеллектуально-замогильными «Кью», неистовыми «Эко и Баннимен» и энергичными «Смитс». Тогда она понимала толк в музыке.
Нынешняя Дилайла обнаруживала музыкальные пристрастия двенадцатилетней соплячки.
Как время бывает жестоко к людям!
Впрочем, Диг подарит ей эти диски. Все. Завтра же найдет большую картонную коробку, сложит в нее все эти техноколоровые, бессмысленные, стерильные компакты и подарит Дилайле. С удовольствием.
Дигби сидел у его ног, не спуская с него водянистого взгляда. Внезапно пес задрожал и тоненько заскулил.
Что за уродливая собака! Не симпатичный уродец, не породистый урод, как мопс или бульдог. Просто мордоворот.
— Чего тебе? — ровным тоном осведомился Диг. Пес опять заскулил. — Дилайла, по-моему, твой пес заболел. Он трясется и воет.
— Да нет. Ему всего лишь нужно в туалет. Не выведешь его?
— Вывести? Куда? — Диг представил, как Дилайла вытаскивает из чемодана пластиковую штуковину с сиденьем и крышкой — этакий собачий туалет.
— К ближайшему дереву, например, — в ее голосе Дигу послышался легкий сарказм.
— Ну да, конечно. — Он глянул в окно: дождь еще не прекратился. Отлично. Диг натянул кожаную куртку, взял зонтик, прицепил к ошейнику Дигби фирменный поводок от Луи Вуитона, замер на секунду, осознавая, что у собаки поводок от Луи Вуитона, и поволок пса вниз по лестнице — к каштану, росшему рядом с домом.
Дигби задрал лапу и оросил ствол тончайшей струйкой.
— И это все? — обиделся Диг. — И ты вытащил меня под проливной дождь ради такой фигни? Да из моего соска можно больше жидкости выжать! О черт. — Он вздохнул и направился назад, к дому. Но псу, очевидно, понравилось гулять под дождем, и он решил исследовать окрестности. — Нет! — крикнул Диг. — Мы возвращаемся. Хорошего помаленьку. — Пес не внял приказу, он стоял неподвижно, умоляюще глядя на Дига. — Что ж, — вздохнул Диг, — если ты не желаешь вести себя, как подобает взрослой особи, придется поступить с тобой, как со щенком. — Он нагнулся, чтобы схватить Дигби; тот отпрыгнул назад. Диг опять нагнулся, собака отбежала еще дальше. Так продолжалось до тех пор, пока они не приблизились к дороге, и в тот момент, когда Дигу удалось поймать животное, мимо промчался грузовик, обдав Дига водой из огромной лужи.
Диг ошарашенно замер, вода стекала по его лицу, брюки тяжело липли к ногам.
— Твою мать, — выругался он.
Когда он вернулся домой, Дилайла уже оставила в покое проигрыватель, голые компакты валялись по всей квартире. Дилайла деловито распаковывала вещи, разбрасывая по комнате одежду и белье. Заслышав стук входной двери, она обернулась:
— Вы уже? Он нормально сходил?
— Да… — пробормотал Диг, ожидая сочувственных комментариев по поводу мокрой одежды.
Однако внимание Дилайлы было приковано исключительно к Дигби, с которым она начала немилосердно сюсюкать.
— Холосый мальчик, — пищала она странным потусторонним голоском. — Ты ведь холосый мальчик, да? Ты сделал пи-пи, порадовал дядюшку Дига? Умничка! — И она опять принялась лихорадочно распаковывать вещи.
Вот она достала мешочек из черной замши, извлекла из него четыре китайских шара и нежно потерла большим пальцем. К шарам были привязаны длинные нитки. Дилайла принялась аккуратно развешивать их по углам. Диг озадаченно наблюдал за ней.
— Китайские шары, — назидательным тоном сообщила Дилайла. — Специально для помещений. Они создают энергетическое поле, которое порождает позитивные вибрации, удаляет все негативное и очищает нашу энергию.
— А-а, — протянул Диг в приливе легкой нервозности, которую он всегда испытывал, когда речь заходила о «нетрадиционном». Того же сорта напряжение неизменно охватывало его, когда начинались дискуссии о Боге, словно он был чем-то большим, нежели смутно-абстрактным понятием или эмоциональным присловьем.
— Белая яшма, — Дилайла указала на шар. — Говорят, она направляет энергию в нужное русло, фокусирует наше внимание и способствует целенаправленному мышлению. То, что мне сейчас нужно… Оливин, — она ткнула пальцем в другой камень, — соединяет нас с нашими судьбами и способствует постижению духовных истин. Изумруд — камень мудрости, он побуждает своего обладателя делиться мудростью и любовью с другими. Аквамарин — великий целитель. Он помогает анализировать трудные ситуации с точки зрения всепоглощающей любви. А это, — с торжественной серьезностью продолжала она, сунув руку в соблазнительный вырез все еще мокрой блузки и вытаскивая на свет божий сверкающий обломок призматической формы, — это я ношу у сердца. Мать-жемчужина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35