Отвык я уже здесь от такого. В Новой Зеландии в понятие «гостеприимство» понятие «много хорошей еды» не включается. Девочки-учительницы смотрели на груды яств с удивлением.
— Знаешь, Манфред, — сказал я, — это ведь очень по-русски — встречать гостя богатым угощением, стараться как следует его накормить, — Манфред и его жена — оба вдруг рассмеялись умилённо, и Манфред сказал:
— Нет, Игорь, это теперь и наш обычай.
И он начал рассказывать девочкам-учительницам, что до войны у них в Германии этого не было.
— Но в конце войны и сразу после неё мы пережили очень голодные времена. Тогда в Мюнхене и окрестностях ели кошек, а за буханку хлеба могли даже убить. В это время и появился, а может возродился, этот обычай — угощать гостей огромным количеством всякой еды.
А в ответ я стал рассказывать Манфреду о том, как тяжело было нам — и в войну, и сразу после войны, стал рассказывать об ужасном неурожае 1946 года… И вдруг я увидел, как притихли девочки-учительницы, боясь спугнуть наш с Манфредом разговор — разговор представителей двух главных противников в той войне. «Победителя» и «побеждённого». Конечно, разговор шёл на дружеской ноте, но между слов сквозило: какая ужасная вещь — война…
Потом мы отошли, развеселились. Манфред играл на виолончели, и под её аккомпанемент вся его семья пела немецкие песни, потом играли в крокет на кусочке лужайки, которой Манфред так гордился…
— Счастливого пути, Игорь, — говорил он мне, прощаясь. — Передай привет Европе. Я уже не вернусь туда. Я хочу остаться здесь навсегда, Я буду киви, и пусть мои дети тоже называют себя киви. Здесь так спокойно…
Да, если бы Манфред был в Крайстчерче, у меня не было бы никаких проблем.
Менеринги
Я перебирал в голове моих киви, и они отпадали один за другим. Но я был спокоен — я твёрдо знал, что мой главный, самый старинный, самый постоянный друг, он-то живёт здесь, в Крайстчерче. И зовут его Гай Менеринг.
Первый раз я встретил Гая в 1965 году. Мы вместе летели из Крайстчерча в Антарктиду. Он — на Скотт-Бэйз, я — на зимовку в Мак-Мёрдо. Гай Менеринг был в то время на вершине своей славы. Альпинист, путешественник, снискавший широкую известность благодаря снятому им фильму о плавании нескольких моторных лодок по Большому каньону реки Колорадо. Река эта на всём своём пути зажата между отвесных стен, на протяжении сотен километров из каньона невозможно выбраться, а высота бурунов достигает десятков метров. И вот десяток смельчаков сели на моторные лодки с водомётными движителями и во главе с изобретателем и создателем этих лодок Джоном Гамильтоном, тоже из Крайстчерча, прошли этот, казалось, непроходимый маршрут. Гай был в этом походе кинооператором и фотографом. Его фильм обошёл весь мир. Потом Гай поехал в Антарктиду. Результатом этой поездки явилась книга его художественных фотографий из жизни Антарктиды под названием «Этот Юг». Книга сделала Гая ещё более знаменитым.
Когда мы познакомились, Гай летел за новыми фотографиями к новой книге. Мы как-то сразу сошлись, но оба отнеслись к этому просто как к дорожному знакомству, без продолжения. Но через год встретились опять. На пути домой после зимовки я снова оказался в Новой Зеландии. Мой английский за это время стал уже вполне сносным. И хотя женщины часто краснели от моих жаргонных словечек, ведь меня в Мак-Мёрдо учили языку, на котором разговаривают все моряки мира, если твёрдо знают, что рядом на сотни километров нет ни одной женщины, — все же меня не выгоняли из гостиных. И вот однажды Роб Гейл, тот самый, к которому я ездил на остров, предложил поехать с ним к одному его приятелю. Когда мы приехали на место встречи, оказалось, что приятелем этим был Гай.
Поездка была очень интересной для меня, так как дала возможность познакомиться с реками Новой Зеландии. Это горные реки. Из-за обилия осадков многие из них в нижнем течении очень многоводны. Там, где мы спускали на воду свои моторные лодки, река была похожа на Кубань в среднем её течении: многоводная, холодная, мутная, быстрая. Плыть нам предстояло на тех самых лодках с водомётными движителями конструкции Джона Гамильтона, о которых я упоминал. Сверху лодки эти выглядели как обычные, но снизу у них не было выступающих ниже днища винтов. Вместо этого в днище лодки имелась дыра, куда засасывалась вода. Затем эта вода выбрасывалась под большим давлением и с большой скоростью назад. Струя эта могла выбрасываться в любом направлении, придавая лодке большую манёвренность. Но всю удивительность этих лодок можно было понять, лишь когда их спустили на воду и они понеслись по бурунам, над подводными камнями, почти торчавшими из воды: выходя на редан, лодки почти не имеют осадки.
Но я забыл сказать, что мы ехали не просто кататься по реке. Мы ехали ловить лососей. Оказалось, что реки Новой Зеландии просто кишат лососем, он здесь ловится на спиннинг.
Мы быстро продвигались вверх по реке. Нашей лодке с рыбой не везло, по-видимому, потому, что Гай слишком много внимания уделял своим гостям, показывая и рассказывая, и его просто не хватало на рыбалку. Мы уже думали, что рассказы о лососях — всего лишь рассказы, но, когда к вечеру вернулись обратно к машинам, оказалось, что в лодке у Джона Гамильтона и его компаньона лежит куча огромных красавцев-лососей. Ну а нам, хотя и не удалось поймать ни одного, зато повезло в другом. Гай увидел на склоне у берега оленя. Он быстро достал откуда-то винтовку, причалил лодку к каменистому пляжу и побежал вверх по камням. Через некоторое время раздался выстрел, и ещё через час появился сам Гай, волоча за собой небольшого безрогого оленя. Я думал, что это браконьерство, но оказалось, что олень здесь считается очень вредным животным. Настолько вредным, что его разрешают стрелять в любое время года. Больше того, хозяин земли, на которой убит олень, должен дать охотнику приличное вознаграждение.
На следующий день было воскресенье, но с утра мы снова собрались в доме Гая. Гай жил на берегу небольшой чистой речки. Его домик с трех сторон был окружён деревьями, и я впервые по-настоящему увидел, что делают тёплое солнце и колоссальное количество осадков. Ольха, например, которая у нас — не то дерево, не то кустарник, здесь была великаном с толщиной ствола в три обхвата. И вырастала до такой величины лет всего за тридцать-сорок. С ольхой соседствовала роща бамбука, цвели какие-то удивительные деревья, сплошь покрытые красными цветами.
Здесь я познакомился с женой Гая Мэгги — невысокой, худенькой женщиной с лицом королевы Елизаветы с почтовой марки. Она занималась тем, что у нас называется домашним хозяйством. Мэгги и жена Джона Гамильтона Хелен умело приготовили нашего оленя. Олень плюс русский из загадочной далёкой России превратили вторую половину воскресенья в чудесную вечеринку.
Все последующие дни, пока я жил в Новой Зеландии, я проводил одинаково. С утра писал отчёт о работе на Мак-Мёрдо, к вечеру заезжали Менеринги, и остаток дня мы ездили по окрестностям. О чём только мы не говорили с Гаем, каких только проблем не обсуждали! Кстати, Гай рассказал мне, что он — новозеландец в третьем поколении. Сюда приехал его дед. Он был адвокатом, а все свободное время посвящал путешествиям по новой для него стране, написал о Новой Зеландии несколько книг. Один из высоких пиков Южного острова назван «гора Менеринга» в честь деда Гая…
Если только Менеринги в Крайстчерче, подумал я, они приедут за мной.
Опять Менеринги
И вот в стеклянных дверях, ведущих из нашей палаты на улицу, появился спортивного вида седеющий человек, а за ним женщина, которую почти не было видно за огромным букетом цветов. Это были Гай и Мэгги.
— О, диа Игор! О, дорогой Игорь!… Как прекрасно, что мы снова встретились! — запела на экзальтированных восклицаниях Мэгги. Английский язык, на котором говорят английские женщины, сильно отличается по конструкции и произношению от языка, на котором говорят английские мужчины. Отличается он и по ударениям, и по интонациям; «О, дорогой! О, как прекрасно!…» Эта манера прививается ещё в школах, и хотя восклицания эти, может быть, и не имеют отношения к реальным переживаниям, но они делают разговор, как говорят сами англичане, таким «леди лук лайк», то есть так похожим на язык, на котором должна говорить леди… И вот английская женщина снова разговаривала со мной на этом «леди лук лайк» языке.
— Игорь, — продолжала ворковать Мэгги. — Нам сообщили, что, может быть, тебе было бы хорошо погостить где-нибудь, пожить несколько дней среди друзей… Когда мы узнали об этом, мы решили — как прекрасно, как прекрасно! У нас же такой большой дом, и ты знаешь, что наша дочь уже замужем и поэтому дом пуст. Комната девочки и большая гостиная будут целиком твои. Пожалуйста, Игорь, соглашайся… Мы будем так счастливы…
Я согласился и часа через два уже лежал на кожаной кушетке в большой гостиной Менерингов.
За те десять лет, что мы не виделись, Гай превратился в небольшого, но процветающего бизнесмена, одного из тех, которых много ещё в этой стране, из тех, кто старается быть не слишком большим. Ведь для того, чтобы выжить здесь, будучи «капиталистом», говорил Гай, нельзя быть хуже других. Если есть какой-нибудь средний уровень, который примем, например, за 100%, то, чтобы быть капиталистом, ты должен делать все на 101%, но никогда не на 99%. В последнем случае ты банкрот. У Гая было два пути, чтобы выжить: или всемерно увеличивать своё «дело», расширять фотолабораторию, нанимать больше людей и ставить производство продукции на поток, или пойти по пути сохранения очень небольшого предприятия с очень высоким качеством работы. Другими словами, делать небольшое количество таких фотографий, за которые можно получить очень большие деньги. Любые деньги, которые он попросит. «Пока я удерживаюсь на этом уровне», — говорил Гай, устало улыбаясь.
Остаток времени в Новой Зеландии я жил у Менерингов. Дом у них был одноэтажный. В большой комнате с камином одна из стен была сплошь из стекла и выходила в сад. В этой комнате стояли полки с книгами, магнитофон с проигрывателем и кушетка, на которой я лежал. В доме были ещё три комнаты: спальня Гая и Мэгги, заваленный всяким хламом кабинет и маленькая детская, где росла их дочь. Официальной моей комнатой была детская. Но в ней было так одиноко и скучно, а ходить я ещё не мог. А в большой комнате я был в центре событий. Почти каждый вечер приходили гости, посмотреть на живого советского русского, который пролётом из далёкой Антарктики в ещё более далёкую Россию остановился здесь на время. Я был для них как диковинная птица, летевшая из страшного далеко в ещё более далёкое далеко и задержавшаяся здесь с подбитым крылом.
Новая Зеландия — такая маленькая страна, и расположена она так далеко от мест, где происходят основные события, волнующие мир, а киви так хочется ощутить свою причастность к событиям международного масштаба, что одно только присутствие русского уже создавало эффект такой причастности.
«Рыбьи яйца»
Наступил день, когда из госпиталя мне прислали костыли и сказали, что я могу ходить на них. С утра я выбирался в садик, разглядывал маленькие-маленькие странные цветы на подстриженной лужайке, трава которой была скорее не травой, а плотным мхом, так здесь было влажно. Часам к пяти приезжал Гей. Он спускал лёгкую, похожую на каноэ, лодку в речку, на берегу которой стоял наш домик. Меня затаскивали в эту лодку, и мы плавали на ней вверх и вниз по быстрой прозрачной воде. Впереди нас и по бокам, сторонясь нашей лодки, взлетали дикие утки, пробиваясь через деревья и кусты, обступившие ручей со всех сторон. А у дна, было хорошо видно, стояли ряды длинных тёмных рыб. Шевеля плавниками и хвостами, они удерживались неподвижными в течении. И рыбы были не маленькие, так, по крайней мере, казалось.
— Что это за рыбы? — спросил я.
— О, Игорь это форель, — небрежно ответил Гай.
— Форель?! Слушай, Гай, достань мне удочку, и я наловлю тебе к ужину кучу форели…
Гай долго хохотал в ответ. Наконец он заговорил:
— Рыбу в ручьях и реках в черте города разрешается ловить только женщинам и детям. Мужчины могут делать это лишь за городом. И рыба отлично понимает это, так же, как и дикие утки: посмотри, как много их в городе, — и ничего не боятся. Никто не тронет ни их, ни утят. Другое дело на пустынном озере или реке в горах…
Наконец пришёл долгожданный для Гая конец недели. Ещё в четверг вечером он уже мыл мотор своей машины, чистил её и регулировал, чтобы в пятницу рано утром доставить её на станцию обслуживания. «Я всегда чищу мотор и подворачиваю гайки перед станцией обслуживания, — учил Гай. — Наши механики-киви очень обращают на это внимание. Если они поймут, что ты не следишь за машиной, они и ремонт сделают плохо».
Ранним утром, ещё было темно, Гай и Джон Гамильтон отправились на рыбалку. К вечеру Гай вернулся: десять огромных, весом килограммов по восемь, лососей лежали в машине. В этот же вечер я молча, во все глаза, смотрел, как разделывают рыбу по-новозеландски. Несколько смелых ударов тесака — и голова вместе с передними плавниками летит в корзину для мусора. Туда же следует хвост, другие плавники с их мышцами, кожа, содранная с рыбы… Остающаяся средняя часть туши отсоединяется от костей и разрезается на добротные плоские куски — «стейки». Они заворачиваются в вощёную бумагу и складываются про запас в морозилку, где могут храниться, не теряя своих качеств, месяца три-четыре.
Очень быстро от рыб осталась куча завёрнутых в бумагу «стейков» и ведро «обрезков». Но, кроме этого, на столе красовалась солидная красно-золотистая горка икры.
— Что будем делать с рыбьими яйцами?… — нерешительно спросил Гай.
Так же, как и любой европеец, Гай много слышал о знаменитой баснословно дорогой русской чёрной и красной икре, которая называется по-английски «кевиар». Всякая другая рыбья икра, в том числе и великолепная крупная икра лососей и осетровых рыб, не приготовленная каким-то таинственным образом русскими, называется «фиш эгс», то есть «рыбьи яйца». И если в русском языке одинаковое название приготовленной и сырой икры подсказывает, что это две близкие вещи, то в английском между «кевиар» и «фиш эгс» — огромная, непроходимая разница.
Ещё в предыдущий свой приезд сюда мы с Витей обещали Менерингам узнать «русский секрет» приготовления «кевиар». Дома мы навели справки, и вот теперь хозяева благоговейно следили за процессом превращения «рыбьих яиц» в благородный «кевиар». Когда на другой день пришли гости, и среди них — сэр Джон и леди Гамильтон (Джон Гамильтон успел за это время получить за особые заслуги перед Британским Содружеством, а именно за свою лодку, титул сэра), на столе, кроме запечённого оленя и отбивных из лосося, была и тарелка с отличной малосольной красной икрой…
Дама
В доме Менерингов познакомились мы с одной из новоиспечённых киви.
Однажды Мэгги вернулась из города с какой-то очень энергичной, черноволосой худощавой дамой. Из-за огромных дорогих светозащитных очков и обильной помады и пудры на лице трудно было судить о её возрасте,
— Игорь, это моя приятельница по вечернему университету. Она изучает там русский язык и литературу и хотела бы поговорить с настоящим русским, если ты не возражаешь, — несколько скованно проговорила Мэгги. Дама решительно подошла ко мне и заговорила на прекрасном, без акцента русском языке. Всё остальное время в этот день говорила только Дама. Она рассказала, как они с мужем решили бросить Америку и, раздумывая, куда бы переехать, вдруг обнаружили существование Новой Зеландии, в которой когда-то бывал какой-то их родственник. Она рассказала, что перебралась сюда из Нью-Йорка, с двумя детьми, мальчиком и девочкой, потому что жить там с детьми было невозможно. Город начинал развращать их: наркомания, преступность…
— Как вспомню, что соседний с нами квартал был кварталом гомосексуалистов, так мурашки по коже пробегают. И, конечно же, — продолжала Дама, — мы купили здесь, у вас в Крайстчерче, прекрасный участок земли и решили строить дом сами. Настоящий современный американский дом. Ведь вы, новозеландцы, не умеете строить дома, — вежливо кивнула она Гаю и продолжала:
— Дело в том, что мой муж архитектор и здесь он решил начать свою карьеру заново. Но разве есть работа для американского архитектора в такой маленькой и примитивной дыре, как ваша страна, Гай?…
Гай медленно закипал. Дама все трещала:
— Мои дети пошли здесь в школу. Девочка прижилась, а мальчика начали травить… Мой сын — настоящий американский мальчик. Он твёрдо знает, что он может во всём быть первым, и старался быть первым. Это прекрасное чувство — быть уверенным, что ты из тех, кто должен быть первым. Но ваши дети, Гай, они, по-видимому, завидовали моему мальчику, они избивали его каждый день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
— Знаешь, Манфред, — сказал я, — это ведь очень по-русски — встречать гостя богатым угощением, стараться как следует его накормить, — Манфред и его жена — оба вдруг рассмеялись умилённо, и Манфред сказал:
— Нет, Игорь, это теперь и наш обычай.
И он начал рассказывать девочкам-учительницам, что до войны у них в Германии этого не было.
— Но в конце войны и сразу после неё мы пережили очень голодные времена. Тогда в Мюнхене и окрестностях ели кошек, а за буханку хлеба могли даже убить. В это время и появился, а может возродился, этот обычай — угощать гостей огромным количеством всякой еды.
А в ответ я стал рассказывать Манфреду о том, как тяжело было нам — и в войну, и сразу после войны, стал рассказывать об ужасном неурожае 1946 года… И вдруг я увидел, как притихли девочки-учительницы, боясь спугнуть наш с Манфредом разговор — разговор представителей двух главных противников в той войне. «Победителя» и «побеждённого». Конечно, разговор шёл на дружеской ноте, но между слов сквозило: какая ужасная вещь — война…
Потом мы отошли, развеселились. Манфред играл на виолончели, и под её аккомпанемент вся его семья пела немецкие песни, потом играли в крокет на кусочке лужайки, которой Манфред так гордился…
— Счастливого пути, Игорь, — говорил он мне, прощаясь. — Передай привет Европе. Я уже не вернусь туда. Я хочу остаться здесь навсегда, Я буду киви, и пусть мои дети тоже называют себя киви. Здесь так спокойно…
Да, если бы Манфред был в Крайстчерче, у меня не было бы никаких проблем.
Менеринги
Я перебирал в голове моих киви, и они отпадали один за другим. Но я был спокоен — я твёрдо знал, что мой главный, самый старинный, самый постоянный друг, он-то живёт здесь, в Крайстчерче. И зовут его Гай Менеринг.
Первый раз я встретил Гая в 1965 году. Мы вместе летели из Крайстчерча в Антарктиду. Он — на Скотт-Бэйз, я — на зимовку в Мак-Мёрдо. Гай Менеринг был в то время на вершине своей славы. Альпинист, путешественник, снискавший широкую известность благодаря снятому им фильму о плавании нескольких моторных лодок по Большому каньону реки Колорадо. Река эта на всём своём пути зажата между отвесных стен, на протяжении сотен километров из каньона невозможно выбраться, а высота бурунов достигает десятков метров. И вот десяток смельчаков сели на моторные лодки с водомётными движителями и во главе с изобретателем и создателем этих лодок Джоном Гамильтоном, тоже из Крайстчерча, прошли этот, казалось, непроходимый маршрут. Гай был в этом походе кинооператором и фотографом. Его фильм обошёл весь мир. Потом Гай поехал в Антарктиду. Результатом этой поездки явилась книга его художественных фотографий из жизни Антарктиды под названием «Этот Юг». Книга сделала Гая ещё более знаменитым.
Когда мы познакомились, Гай летел за новыми фотографиями к новой книге. Мы как-то сразу сошлись, но оба отнеслись к этому просто как к дорожному знакомству, без продолжения. Но через год встретились опять. На пути домой после зимовки я снова оказался в Новой Зеландии. Мой английский за это время стал уже вполне сносным. И хотя женщины часто краснели от моих жаргонных словечек, ведь меня в Мак-Мёрдо учили языку, на котором разговаривают все моряки мира, если твёрдо знают, что рядом на сотни километров нет ни одной женщины, — все же меня не выгоняли из гостиных. И вот однажды Роб Гейл, тот самый, к которому я ездил на остров, предложил поехать с ним к одному его приятелю. Когда мы приехали на место встречи, оказалось, что приятелем этим был Гай.
Поездка была очень интересной для меня, так как дала возможность познакомиться с реками Новой Зеландии. Это горные реки. Из-за обилия осадков многие из них в нижнем течении очень многоводны. Там, где мы спускали на воду свои моторные лодки, река была похожа на Кубань в среднем её течении: многоводная, холодная, мутная, быстрая. Плыть нам предстояло на тех самых лодках с водомётными движителями конструкции Джона Гамильтона, о которых я упоминал. Сверху лодки эти выглядели как обычные, но снизу у них не было выступающих ниже днища винтов. Вместо этого в днище лодки имелась дыра, куда засасывалась вода. Затем эта вода выбрасывалась под большим давлением и с большой скоростью назад. Струя эта могла выбрасываться в любом направлении, придавая лодке большую манёвренность. Но всю удивительность этих лодок можно было понять, лишь когда их спустили на воду и они понеслись по бурунам, над подводными камнями, почти торчавшими из воды: выходя на редан, лодки почти не имеют осадки.
Но я забыл сказать, что мы ехали не просто кататься по реке. Мы ехали ловить лососей. Оказалось, что реки Новой Зеландии просто кишат лососем, он здесь ловится на спиннинг.
Мы быстро продвигались вверх по реке. Нашей лодке с рыбой не везло, по-видимому, потому, что Гай слишком много внимания уделял своим гостям, показывая и рассказывая, и его просто не хватало на рыбалку. Мы уже думали, что рассказы о лососях — всего лишь рассказы, но, когда к вечеру вернулись обратно к машинам, оказалось, что в лодке у Джона Гамильтона и его компаньона лежит куча огромных красавцев-лососей. Ну а нам, хотя и не удалось поймать ни одного, зато повезло в другом. Гай увидел на склоне у берега оленя. Он быстро достал откуда-то винтовку, причалил лодку к каменистому пляжу и побежал вверх по камням. Через некоторое время раздался выстрел, и ещё через час появился сам Гай, волоча за собой небольшого безрогого оленя. Я думал, что это браконьерство, но оказалось, что олень здесь считается очень вредным животным. Настолько вредным, что его разрешают стрелять в любое время года. Больше того, хозяин земли, на которой убит олень, должен дать охотнику приличное вознаграждение.
На следующий день было воскресенье, но с утра мы снова собрались в доме Гая. Гай жил на берегу небольшой чистой речки. Его домик с трех сторон был окружён деревьями, и я впервые по-настоящему увидел, что делают тёплое солнце и колоссальное количество осадков. Ольха, например, которая у нас — не то дерево, не то кустарник, здесь была великаном с толщиной ствола в три обхвата. И вырастала до такой величины лет всего за тридцать-сорок. С ольхой соседствовала роща бамбука, цвели какие-то удивительные деревья, сплошь покрытые красными цветами.
Здесь я познакомился с женой Гая Мэгги — невысокой, худенькой женщиной с лицом королевы Елизаветы с почтовой марки. Она занималась тем, что у нас называется домашним хозяйством. Мэгги и жена Джона Гамильтона Хелен умело приготовили нашего оленя. Олень плюс русский из загадочной далёкой России превратили вторую половину воскресенья в чудесную вечеринку.
Все последующие дни, пока я жил в Новой Зеландии, я проводил одинаково. С утра писал отчёт о работе на Мак-Мёрдо, к вечеру заезжали Менеринги, и остаток дня мы ездили по окрестностям. О чём только мы не говорили с Гаем, каких только проблем не обсуждали! Кстати, Гай рассказал мне, что он — новозеландец в третьем поколении. Сюда приехал его дед. Он был адвокатом, а все свободное время посвящал путешествиям по новой для него стране, написал о Новой Зеландии несколько книг. Один из высоких пиков Южного острова назван «гора Менеринга» в честь деда Гая…
Если только Менеринги в Крайстчерче, подумал я, они приедут за мной.
Опять Менеринги
И вот в стеклянных дверях, ведущих из нашей палаты на улицу, появился спортивного вида седеющий человек, а за ним женщина, которую почти не было видно за огромным букетом цветов. Это были Гай и Мэгги.
— О, диа Игор! О, дорогой Игорь!… Как прекрасно, что мы снова встретились! — запела на экзальтированных восклицаниях Мэгги. Английский язык, на котором говорят английские женщины, сильно отличается по конструкции и произношению от языка, на котором говорят английские мужчины. Отличается он и по ударениям, и по интонациям; «О, дорогой! О, как прекрасно!…» Эта манера прививается ещё в школах, и хотя восклицания эти, может быть, и не имеют отношения к реальным переживаниям, но они делают разговор, как говорят сами англичане, таким «леди лук лайк», то есть так похожим на язык, на котором должна говорить леди… И вот английская женщина снова разговаривала со мной на этом «леди лук лайк» языке.
— Игорь, — продолжала ворковать Мэгги. — Нам сообщили, что, может быть, тебе было бы хорошо погостить где-нибудь, пожить несколько дней среди друзей… Когда мы узнали об этом, мы решили — как прекрасно, как прекрасно! У нас же такой большой дом, и ты знаешь, что наша дочь уже замужем и поэтому дом пуст. Комната девочки и большая гостиная будут целиком твои. Пожалуйста, Игорь, соглашайся… Мы будем так счастливы…
Я согласился и часа через два уже лежал на кожаной кушетке в большой гостиной Менерингов.
За те десять лет, что мы не виделись, Гай превратился в небольшого, но процветающего бизнесмена, одного из тех, которых много ещё в этой стране, из тех, кто старается быть не слишком большим. Ведь для того, чтобы выжить здесь, будучи «капиталистом», говорил Гай, нельзя быть хуже других. Если есть какой-нибудь средний уровень, который примем, например, за 100%, то, чтобы быть капиталистом, ты должен делать все на 101%, но никогда не на 99%. В последнем случае ты банкрот. У Гая было два пути, чтобы выжить: или всемерно увеличивать своё «дело», расширять фотолабораторию, нанимать больше людей и ставить производство продукции на поток, или пойти по пути сохранения очень небольшого предприятия с очень высоким качеством работы. Другими словами, делать небольшое количество таких фотографий, за которые можно получить очень большие деньги. Любые деньги, которые он попросит. «Пока я удерживаюсь на этом уровне», — говорил Гай, устало улыбаясь.
Остаток времени в Новой Зеландии я жил у Менерингов. Дом у них был одноэтажный. В большой комнате с камином одна из стен была сплошь из стекла и выходила в сад. В этой комнате стояли полки с книгами, магнитофон с проигрывателем и кушетка, на которой я лежал. В доме были ещё три комнаты: спальня Гая и Мэгги, заваленный всяким хламом кабинет и маленькая детская, где росла их дочь. Официальной моей комнатой была детская. Но в ней было так одиноко и скучно, а ходить я ещё не мог. А в большой комнате я был в центре событий. Почти каждый вечер приходили гости, посмотреть на живого советского русского, который пролётом из далёкой Антарктики в ещё более далёкую Россию остановился здесь на время. Я был для них как диковинная птица, летевшая из страшного далеко в ещё более далёкое далеко и задержавшаяся здесь с подбитым крылом.
Новая Зеландия — такая маленькая страна, и расположена она так далеко от мест, где происходят основные события, волнующие мир, а киви так хочется ощутить свою причастность к событиям международного масштаба, что одно только присутствие русского уже создавало эффект такой причастности.
«Рыбьи яйца»
Наступил день, когда из госпиталя мне прислали костыли и сказали, что я могу ходить на них. С утра я выбирался в садик, разглядывал маленькие-маленькие странные цветы на подстриженной лужайке, трава которой была скорее не травой, а плотным мхом, так здесь было влажно. Часам к пяти приезжал Гей. Он спускал лёгкую, похожую на каноэ, лодку в речку, на берегу которой стоял наш домик. Меня затаскивали в эту лодку, и мы плавали на ней вверх и вниз по быстрой прозрачной воде. Впереди нас и по бокам, сторонясь нашей лодки, взлетали дикие утки, пробиваясь через деревья и кусты, обступившие ручей со всех сторон. А у дна, было хорошо видно, стояли ряды длинных тёмных рыб. Шевеля плавниками и хвостами, они удерживались неподвижными в течении. И рыбы были не маленькие, так, по крайней мере, казалось.
— Что это за рыбы? — спросил я.
— О, Игорь это форель, — небрежно ответил Гай.
— Форель?! Слушай, Гай, достань мне удочку, и я наловлю тебе к ужину кучу форели…
Гай долго хохотал в ответ. Наконец он заговорил:
— Рыбу в ручьях и реках в черте города разрешается ловить только женщинам и детям. Мужчины могут делать это лишь за городом. И рыба отлично понимает это, так же, как и дикие утки: посмотри, как много их в городе, — и ничего не боятся. Никто не тронет ни их, ни утят. Другое дело на пустынном озере или реке в горах…
Наконец пришёл долгожданный для Гая конец недели. Ещё в четверг вечером он уже мыл мотор своей машины, чистил её и регулировал, чтобы в пятницу рано утром доставить её на станцию обслуживания. «Я всегда чищу мотор и подворачиваю гайки перед станцией обслуживания, — учил Гай. — Наши механики-киви очень обращают на это внимание. Если они поймут, что ты не следишь за машиной, они и ремонт сделают плохо».
Ранним утром, ещё было темно, Гай и Джон Гамильтон отправились на рыбалку. К вечеру Гай вернулся: десять огромных, весом килограммов по восемь, лососей лежали в машине. В этот же вечер я молча, во все глаза, смотрел, как разделывают рыбу по-новозеландски. Несколько смелых ударов тесака — и голова вместе с передними плавниками летит в корзину для мусора. Туда же следует хвост, другие плавники с их мышцами, кожа, содранная с рыбы… Остающаяся средняя часть туши отсоединяется от костей и разрезается на добротные плоские куски — «стейки». Они заворачиваются в вощёную бумагу и складываются про запас в морозилку, где могут храниться, не теряя своих качеств, месяца три-четыре.
Очень быстро от рыб осталась куча завёрнутых в бумагу «стейков» и ведро «обрезков». Но, кроме этого, на столе красовалась солидная красно-золотистая горка икры.
— Что будем делать с рыбьими яйцами?… — нерешительно спросил Гай.
Так же, как и любой европеец, Гай много слышал о знаменитой баснословно дорогой русской чёрной и красной икре, которая называется по-английски «кевиар». Всякая другая рыбья икра, в том числе и великолепная крупная икра лососей и осетровых рыб, не приготовленная каким-то таинственным образом русскими, называется «фиш эгс», то есть «рыбьи яйца». И если в русском языке одинаковое название приготовленной и сырой икры подсказывает, что это две близкие вещи, то в английском между «кевиар» и «фиш эгс» — огромная, непроходимая разница.
Ещё в предыдущий свой приезд сюда мы с Витей обещали Менерингам узнать «русский секрет» приготовления «кевиар». Дома мы навели справки, и вот теперь хозяева благоговейно следили за процессом превращения «рыбьих яиц» в благородный «кевиар». Когда на другой день пришли гости, и среди них — сэр Джон и леди Гамильтон (Джон Гамильтон успел за это время получить за особые заслуги перед Британским Содружеством, а именно за свою лодку, титул сэра), на столе, кроме запечённого оленя и отбивных из лосося, была и тарелка с отличной малосольной красной икрой…
Дама
В доме Менерингов познакомились мы с одной из новоиспечённых киви.
Однажды Мэгги вернулась из города с какой-то очень энергичной, черноволосой худощавой дамой. Из-за огромных дорогих светозащитных очков и обильной помады и пудры на лице трудно было судить о её возрасте,
— Игорь, это моя приятельница по вечернему университету. Она изучает там русский язык и литературу и хотела бы поговорить с настоящим русским, если ты не возражаешь, — несколько скованно проговорила Мэгги. Дама решительно подошла ко мне и заговорила на прекрасном, без акцента русском языке. Всё остальное время в этот день говорила только Дама. Она рассказала, как они с мужем решили бросить Америку и, раздумывая, куда бы переехать, вдруг обнаружили существование Новой Зеландии, в которой когда-то бывал какой-то их родственник. Она рассказала, что перебралась сюда из Нью-Йорка, с двумя детьми, мальчиком и девочкой, потому что жить там с детьми было невозможно. Город начинал развращать их: наркомания, преступность…
— Как вспомню, что соседний с нами квартал был кварталом гомосексуалистов, так мурашки по коже пробегают. И, конечно же, — продолжала Дама, — мы купили здесь, у вас в Крайстчерче, прекрасный участок земли и решили строить дом сами. Настоящий современный американский дом. Ведь вы, новозеландцы, не умеете строить дома, — вежливо кивнула она Гаю и продолжала:
— Дело в том, что мой муж архитектор и здесь он решил начать свою карьеру заново. Но разве есть работа для американского архитектора в такой маленькой и примитивной дыре, как ваша страна, Гай?…
Гай медленно закипал. Дама все трещала:
— Мои дети пошли здесь в школу. Девочка прижилась, а мальчика начали травить… Мой сын — настоящий американский мальчик. Он твёрдо знает, что он может во всём быть первым, и старался быть первым. Это прекрасное чувство — быть уверенным, что ты из тех, кто должен быть первым. Но ваши дети, Гай, они, по-видимому, завидовали моему мальчику, они избивали его каждый день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16