Автобус полупустой.
Передо мной сидит один лавочник в кремовом кителе. Это имеет значение, потому заранее говорю, какой китель. Он лавку содержит недалеко от моего дома. Но я к нему не хожу, потому что у нас другой магазин есть и там покупаем кое-что. Но так немного знаю его, потому что сосед. Он там так и живет возле своей лавки.
Если на улице скандал или тем более выстрелы, он из дому выглядывает: что с лавкой? А если сам в лавке, а на улице шум подымается, он из лавки выглядывает: что с домом? То из дома в лавку что-то тащит, то из лавки в дом волочит.
И вдруг в автобус входит здоровый молодой человек с хулиганской мордой. Мне он сразу не понравился. Медленно обшарил глазами автобус и сел рядом с этим лавочником. Есть пустые места, но он рядом с ним сел. Это почему, думаю, он рядом с этим лавочником сел, когда кругом пустые места?
Слежу. А лавочник, значит, в кремовом кителе. Наверху карманы. И вдруг вижу - этот бандит протягивает свою лапу и нахально лезет в карман лавочника. Но при этом сам вперед смотрит, как будто там что-то особое видит. Куда рука лезет - не смотрит. Но что интересно - лавочник тоже вперед смотрит, как будто ничего не замечает.
- Может, он и в самом деле не заметил? - спросил я.
- Что ты! Как это не замечает! Он даже грудь выпятил, чтобы этому удобней было. Так хорошая коза хозяйке вымя подставляет. Этот его запугал своим видом.
И вот я смотрю. Автобус себе идет, а этот отстегивает пуговицу на кармане и вытаскивает оттуда пачку денег. Небольшую, но пачку. Красные десятки. И кладет к себе в карман. И при этом продолжает смотреть вперед. Но что интересно, и лавочник продолжает смотреть вперед!
Я горю. Сейчас этот подлец сойдет, а этот лавочник так и будет смотреть вперед. До горла подошло. Я забыл себя. Вскакиваю. Хватаю этого бандита обеими руками за шиворот, вывола-киваю в проход и одной рукой изо всей силы даю ему по шее. И он валится прямо к дверям. Лежит. Шум! Гам! Женщины кричат. Никто ничего не понимает.
Шофер затормозил. "Открой дверь", - кричу. Сам не знаю, зачем кричу так. Шофер открывает дверь. Этот вываливается на улицу и вдруг вскакивает и бежит. Я думал, он полумертвый, а он побежал.
Автобус поехал дальше, и тут я объясняю людям, что случилось. Все меня благодарят: "Сандро наш защитник!" И мне, конечно, очень приятно.
А этот лавочник, между прочим, молчит. Скромно так сидит, как будто это его не касается. Чуть-чуть улыбается. Чуть-чуть пожимает плечами. И некоторые, наверное, думают, что глухонемого ограбили, и еще больше его жалеют.
Ну, думаю, все-таки мужчина. Ему стыдно. Я в два раза старше него и, защищая его честь, схватился с бандитом. А он струсил. Тем более в автобусе много женщин, а он только пожимает плечами и виновато улыбается.
На конечной остановке мы с ним выходим. Нам идти в одну сторону. Идем. Я у него спрашиваю: "Сколько денег было в кармане?" - "Какие деньги?" отвечает он. "Как какие? Которые вор вытащил у тебя из кителя!" - "А там у меня ничего не лежало, - говорит он, - я вообще не имею привычки в китель деньги класть. Я имею привычку деньги в бумажнике держать".
И в самом деле вынимает из брюк бумажник и раскрывает как гармошку полно четверта-ков. Я людей с такой гармошкой в кармане по походке узнаю. Играет гармошка! Но мне сейчас не до этого.
"Я же сам видел, - говорю, - пачку красных десяток!" - "Нет, говорит, - я вообще не имею привычки десятки в кармане носить. Не уважаю! Нет, торговать уважаю, а в кармане держать не уважаю".
Я начинаю психовать. "Что я, - говорю, - от старости зоркость потерял, что ли? И уже красную десятку путаю с туалетной бумагой?!"
Сейчас можно спутать, но тогда это еще были деньги.
"В таком случае, - говорю, - зачем я ему по шее дал и он вывалился из автобуса?" - "Вы благородный человек, - отвечает лавочник, - и этот парень скорее всего хулиган. Но денег он у меня не брал".
Ах ты, негодяй, думаю, в следующий раз будешь гореть в своей лавке, стакан воды не плесну в твою сторону. Но больше ничего ему не сказал и свернул домой. Думаю, может, всё еще стыдится как мужчина и потому не признается. За ночь остынет, приду и спрошу.
Захожу на другой день в лавку. Он спокойно так торгует, как будто ничего не случилось. Потом он уходит от покупателей, подходит ко мне и тихо говорит из-за прилавка:
"Китайская тушенка есть. Эти уйдут - дам".
"Не надо", - говорю. Явно хочет купить меня. Прямо скажу, если бы он в честь моего благородного избиения хулигана выставил хороший стол, чтобы я пришел с друзьями и мы выпили, закусили, повеселились, я бы не отказал. И не стал бы людям говорить, что он сам вору грудь подставил, как хорошая коза подставляет хозяйке вымя. Всё было бы по-другому. А он китайской тушенкой хочет закрыться от правды. Грубо!
Но я не даю ему закрыться от правды и опять допытываюсь насчет денег. А он опять долдонит свое: я десятки в карман никогда не кладу и ничего не было.
Может, я с ума сошел и ошибся? Может, глаза от старости испортились? Нет, когда дома старушка моя просит, я без очков нитку в иголку вдеваю с первого раза. А за что я в молодости цейсовский бинокль получил, вы теперь знаете. Может, торгаш с ума сошел? Нет, торгует, не проторговывается.
И на следующий день спрашиваю, и через день спрашиваю: "Нет! Нет! И нет!" И до того я возненавидел этого дурака, что ночей не сплю. Почему он не признается? Неужели он думает, что я после этого начну у него в лавке бесплатно брать халву или консервы? Ничего особенного в его лавке нет. И вообще я не такой человек. Может, всё еще стыдится как мужчина? Но какой стыд у этого лавочника? Бесфактурную халву ящиками продает.
Тогда в чем дело? Нет, думаю, подлец, я это дело так не оставлю. Стороной узнаю, что у него есть порядочный родственник. Работает в аэропорту диспетчером. Честный. А как он может быть не честным? Самолет по блату не сажают и не поднимают. Пока. Приходится быть честным. Захожу к нему и всё ему рассказываю как было.
"Что он от меня хочет, - говорю, - я боржом у него в лавке бесплатно не возьму. К жене или к любовнице, если она у него есть, не приду и не расскажу, что он трус. Почему он меня за человека не считает? Почему не признается? Соберите семейный совет родственников, вразуми-те этого дурака, чтобы он признался. Я со Сталиным сидел за столом. Я с Троцким охотился! А он со мной обращается так, как будто я бродяга без роду-племени и красную десятку могу спутать с туалетной бумагой".
"Хорошо, - говорит, - дядя Сандро, не волнуйтесь. Мы в ближайшие дни соберем родственников и заставим его сказать правду".
"Заставьте! - говорю я и пожимаю его честную руку. - Иначе или я должен переселиться, или лавку его должен сжечь на старости лет! Мы не можем так встречаться, как будто между нами ничего не случилось".
Через четыре дня снова прихожу к диспетчеру. Издали он так грустно на меня посмотрел, что я понял: самолет этого лавочника мимо пролетел.
"Был, - говорит, - дядя Сандро, семейный совет. Он отказывается. Что мы можем сделать? Он сказал: "Если вы хотите от меня избавиться, избавляйтесь! Дядя Сандро благородный человек, но он ошибся. У меня на моем любимом кърэмовом кителе вообще верхних карманов нет". Честное слово, дядя Сандро, голова опухла от его "кърэмовый китель"!
Неприятный человек, хоть и мой родственник. Так что извините, дядя Сандро, но мы с ним ничего сделать не смогли. Но если хотите куда-нибудь лететь, любой рейс в любом направле-нии, - устрою билет. Сейчас керосина нет, рейсы отменяются, с билетами трудно. И если ваш знакомый или знакомый вашего знакомого захочет лететь - пожалуйста! Пусть только назовет ваше имя. Я знаю - вы скандалиста не пришлете. Вы теплого человека пришлете".
Вижу, и этот хорош. Теплого человека ему подавай. Тот ему деньги отслюнит, а этот ему крылья прислюнит. А кто за летящими самолетами будет следить? Я?
Ухожу. Что делать? Хоть в самом деле улетай из Абхазии. Но душа горит. Успокоиться не могу. И в самом деле вспоминаю - на нем был кремовый китель. Но я же видел, как тот из кителя деньги тащил! Или я в самом деле с ума сошел?!
И уже по дороге приглядываюсь к людям. Глаза сами ищут кремовые кители. Четыре человека насчитал в кремовых кителях. И у всех на кителях верхние карманы! Нет, думаю, негодяй, дядю Сандро не проведешь! И вдруг попадается пятый человек в кремовом кителе без верхних карманов! Что хочешь, то и думай!
Опять захожу к нему в лавку. Он торгует. Несколько покупателей. Посмотрел на меня такими тихими глазами, мол, вот он я, а вот он мой "кърэмовый" бескарманный китель.
И в самом деле бескарманный! Или я с ума сошел, или он успел сшить себе новый кремовый бескарманный китель. Нет, все-таки различаю, что китель не совсем новый. Если это понимаю, значит, не сошел с ума? Но раз китель все-таки бескарманный, значит, вор в него не лез? А раз вор в него не лез, значит, я с ума сошел! А этот лавочник ко мне подходит и шепотом из-за прилавка:
"Польский вермишель. Эти уйдут - дам".
Я ни слова не сказал и вышел из лавки. Иду домой. Держу себя в руках. Но кого держу, сам не знаю: нормального или сумасшедшего? Если сумасшедшего - долго ли удержишь? И еще я думаю - надо от улицы к моему дому свою тропинку протоптать, потому что здесь я с этим лавочником могу столкнуться. Доведет до преступления на старости лет. Так что же, выходит, он победил меня или я с ума сошел?
И тут мне Бог помощь послал в виде его сына. Такой пацан лет восьми. Прыткий. На отца не похож. Он стоял возле моей изгороди и глаз не сводил с моей черешни в саду. Даже меня не заметил. И вдруг я понял, что надо делать. А он меня не видит. Голову поднял и смотрит на ветки, осыпанные черешней.
"Хочешь, - говорю, - она уже поспевает".
"Да, - говорит мальчик и мне показывает рукой, - на той ветке уже позавчера поспела!"
"Тогда идем, - говорю, - ты еще не опоздал".
Мы зашли в сад. Я его подсадил на дерево. Не успел я его отпустить, как косточки защелкали по листьям. Наелся от пуза. Наконец снимаю его с нижней ветки и ставлю на землю.
"Когда хочешь, - говорю, - приходи кушать черешню. Я знаю твоего папу. Он хороший человек. Храбрый! Но у бедного твоего папы вор в автобусе украл деньги. Я видел своими глазами".
"Знаю", - отвечает мальчик, а сам, запрокинув голову, смотрит на черешню. Вроде жалеет, что рановато слез.
"Откуда знаешь?" - говорю, стараясь не горячиться.
"Папа маме говорил, - отвечает мальчик, а сам глазами шарит по веткам. - Я слышал из своей комнаты... Потом он ей сказал, чтобы она отпорола карманы... И она отпорола".
"У кремового кителя?" - спросил я, видно, таким голосом, что мальчик наконец оторвался от черешни и посмотрел на меня.
"Нет, - говорит, - у всех. У моего папы четыре кителя. Один черный для похорон".
И тут я поспешил.
"Что, - говорю, - папа просил похоронить его в черном кителе?"
"Наоборот! - махнул мальчик рукой. - Папа сам на похороны ходит в черном кителе".
Он у меня доходится, думаю, а сам говорю:
"А сколько денег вор украл у папы? Может, знаешь?"
"Знаю, - кивает мальчик, - там было сто рублей. Папа маме так сказал".
"Ну теперь иди домой, - говорю, - только папе ни слова о нашем разговоре. Он обидится".
"Сам знаю", - отвечает мальчик и идет домой, оглядываясь на черешню.
Ладно. На следующий день я вошел в лавку этого торгаша. Дождался, чтоб люди вышли. Даже защелкнул дверь изнутри. Он, дурак, испугался. Думал, бить буду. Но я его "кърэмовую" мать не оставил. "Кърэмового" отца не оставил! "Кърэмовую" бабку достал и "кърэмового" деда не забыл!
Все, что хотел, сказал ему, до того он меня довел. Но про карманы, конечно, не сказал. Он мог догадаться, что я через сына узнал об этом.
Выхожу из лавки - как будто чегемской водой окатился! Душа поет! Голова ясная! Я даже догадался, откуда у него эти сто рублей оказались в кармане.
Наверное, взял из кассы как мелкие деньги, чтобы расплатиться с грузчиками, когда они привезут товар. Но товар не привезли, и он про эти деньги забыл. Мелочь! И потому они небре-жно были сунуты в карман и оттого этот мордатый парень издали заметил в автобусе, что карман у него топырится. Вот и подсел к нему.
И что интересно, через неделю сижу в парикмахерской, и вдруг туда входит этот мордатый и, не замечая меня, предлагает парикмахерам подпольные женские туфли.
"Что, - говорю, - теперь на подпольные туфли перешел?"
Он оглянулся и сразу меня узнал.
"Да, - говорит, - чтобы по шее больше не получать".
Добродушно так говорит. И мне это понравилось.
"Если б я тогда знал, что он за человек, - говорю, - я бы по шее надавал ему, а не тебе. Сколько ты у него забрал тогда?"
"Не помню, - говорит, - кажется, сотняга".
Все совпало. Выходит, карманщик оказался самым честным из них. А диспетчер тоже хорош. Теплых людей ему подавай. Горячих не хочет!
Ты ему деньги отслюнишь, а он тебе крылья прислюнит. А мальчик, между прочим, хотя уже три года прошло с тех пор, всё еще наведывается в мой сад. Черешня поспеет - к черешне. А там к яблокам, а там к грушам, а там к инжиру. И каждый раз говорит: "Я папе тогда ничего не сказал! И теперь не скажу!"
Вот чертенок! Понял мой характер - люблю проворных умом! Но сколько можно! Слава Богу, хоть подсаживать теперь его не приходится. Иногда удивляюсь. Выходит, сначала я достал лавочника через его сына, а теперь он меня, что ли, достает через своего сына? Но ничего, через год, если не угомонится, заставлю его с корзиной карабкаться на дерево.
И так получилось, что карманщик самым честным оказался. А ведь между встречами в автобусе и в парикмахерской прошел целый месяц. И он мог сказать теперь: "Я вас первый раз вижу! Я никогда по шее не получал и денег не воровал! Мирно торгую себе женскими туфлями на каблучках".
А я потом должен буду по новому кругу доказывать, что и как оно было на самом деле. Вот до чего мы дожили! Карманщик оказался самым честным человеком. А теперь вы мне скажите, почему торгаш не признался, что у него этот парень взял деньги?
Дядя Сандро снова откинулся на стуле, слегка расправил усы, сунул руки за пояс и стал оглядывать нас, пожевывая пальцами ремень. Казалось, довольный проявленным в рассказе проворством собственного ума, он ожидал от нас встречного проворства. Впрочем, судя по взгляду, без особой надежды.
- Сначала стыдно было, - сказал я, - а потом заупрямился.
Выражение иронии на его лице не усилилось, но и не ослабло. Так держит себя экзаменатор. Он перевел взгляд на моего собеседника.
- Типичное мелкобуржуазное лицемерие, - презрительно отчеканил тот, с этим лицемерием я боролся всю жизнь.
- Ерунда, - махнул рукой дядя Сандро, по-видимому объединяя наши ответы, - я долго думал над этим и понял, в чем дело. Каждый человек хочет считать, что он правильно живет. Он и карманы на своих кителях решил отпороть не только потому, что боялся сунуть туда случай-ные деньги. Он сильнее всего боялся, что найдется еще один благородный человек, который бесплатно будет спасать его честь. А это ему очень неприятно. И вот теперь ты понял, почему перестройка провалилась?
- Нет, - сказал я, удивленный неожиданностью поворота.
- На всю страну один карманщик перестроился. И то благодаря мне. А ты сиди со своим Лениным, у которого волос на голове после смерти больше, чем при жизни... А я пойду к своим старикам... А ты, когда напишешь, о чем я рассказал, и будешь получать за это деньги, забудь про своего дядю.
- Не забуду, дядя Сандро, - ответил я уныло. Бодрее ответить уже было невозможно. Слишком давно это длится.
Дядя Сандро махнул рукой, легко встал и пошел к своим старикам своей лениво летящей, своей победной походкой. Теперь я понял, что он и подошел к нам, чтобы на всякий случай обаять моего безумца и, добившись своего, потерял к нам интерес.
- Какой матерый человечище! - воскликнул мой собеседник, восторженно глядя ему вслед и потирая свой - раз уж так принято считать - сократовский лоб.
Кстати, сравнение это как бы подтверждается смутными слухами о повторной цикуте. Но цепочка на этом не обрывается, а как бы замыкается на авторе сравнения ленинского лба с сократовским, где тоже, по слухам, цикута сыграла свою роль. Из чего следует, что не надо знакомые лбы всуе сравнивать с сократовским. Мне даже послышался голос свыше: "Оставьте сократовский лоб грекам и займитесь собственными лбами".
-...Обязательно, - продолжал мой собеседник, - введу его в Совет Старейшин, когда мы снова захватим власть. Исключительно народный тип, хотя и лишен классового чутья. А почему бы вам, батенька, не написать нечто вроде нашего двойного портрета "Вождь и народ"?
- Попробую, - сказал я.
В это время к нам подошел человек с голубой сумкой в руке. Слегка наклонившись ко мне, он тихо спросил:
- Лампочки нужны?
- Какие лампочки?
- Электрические.
Я вспомнил, что жена племянника, у которого я остановился, жаловалась на невозможность достать их.
- Давайте, - сказал я.
Я подумал, что эта небольшая сделка будет мне приятной передышкой, а моему собеседнику послужит хорошим уроком частного предпринимательства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39