Тогда придется рассказать и о подслушивании.Памоуику она сказала:— Да, олениха будет кстати.Столько усилий — и остаться ни с чем!Вдвоем они вытащили свою ношу из леса, пронесли через луг, мимо лоскутков аккуратных полей с зелеными всходами кукурузы, длинных табачных плантаций, делянок с ростками и первыми листочками. Здесь к осени вырастут тыква, помидоры, земляные орехи и кабачки. Пара старых воинов, утративших физическую силу, но не силу духа, ревностно охраняли поля от вторжения мелких животных, птиц, а особенно детей, время от времени с воинственными кличами потрясая копьями. Но сейчас вокруг было пустынно. Почти все находились в поселке, готовясь к празднику.С внутреннего поля была видна река, широкая синяя гладь, такая широка, что никто не мог добросить камень до противоположного берега. На ее берегу и располагался поселок Веровокомоко, откуда великий Паухэтан управлял своими владениями.Это было большое поселение, обнесенное деревянной оградой. По обе стороны широкой пыльной улицы тянулись опрятные дома. Они были длинные, от двадцати до шестидесяти футов в длину, и серые. Своей формой напоминали буханки хлеба, скругленные крыши были сделаны из коры и тростника. На многих домах крыши были сдвинуты, чтобы впустить свежий весенний воздух и приветствовать бога солнца.Войдя в ограду, брат и сестра расстались. Памоуик занялся оленихой, а Покахонтас медленно направилась к дому отца, самому большому в поселке. Она хотела по возможности избежать встречи с Вовокой, по крайней мере пока не переоденет грязную юбку, иначе придется выслушать длинную речь о том, что она пропала в праздничный день, как раз в разгар дел. Вовока неодобрительно относилась к охоте, даже в обычные дни. Она считала, что это занятие недостойно дочери великого вождя Паухэтана.В настоящее время Покахонтас под неусыпным оком Вовоки постигала искусство сбора дани. Поскольку, замечала Вовока, если, став женщиной, она не выйдет замуж в первые же несколько месяцев, отец вышлет ее за пределы своих владений. Покахонтас ничуть не огорчалась. Она будет путешествовать в сопровождении свиты, представляя могущество отца, и в других поселках в ее честь станут устраивать праздники и танцы. Торжество будет следовать за торжеством. На земле ее отца таким образом отмечали рождения, смерти, свадьбы, жертвоприношения и пытки, приход весны, лета, зимы и осени, а кроме того военные победы и проводы на войну. О поражениях Покахонтас никогда не слышала.Когда она добралась до помещения для сна, которое в доме отца делила со своими незамужними сестрами, она застала там не только двух своих сестер, но и последнюю молодую жену отца по имени Сача. Женщины были заняты весьма серьезным делом — они одевались для праздника. Сача была миловидная веселая девушка. Сейчас она готовила перья, чтобы украсить церемониальный наряд. «Интересно, сколько она пробудет у Паухэтана?» — подумала Покахонтас. Она не склонна была заводить дружбу с женами отца — они потом уезжали и никогда больше не возвращались. Это случалось часто. Но не любить Сачу было невозможно. И Покахонтас надеялась, что ей удастся уговорить отца оставить ее в поселке. С некоторыми из его жен уже так случалось, и они выходили замуж за избранных воинов. Бывшая жена великого вождя ценилась очень высоко.Сача перебирала перья и бусины и смеялась. Двум сестрам — Мехте и Квимке — стоило больших усилий заставить ее стоять спокойно, пока они пальцами и заостренными перышками наносили на ее тело полный праздничный узор. У каждой линии было свое место и значение. Зеленая, чтобы отметить приход весны. Красные линии вдоль рук говорили о том, что Сача — одна из жен Паухэтана. Черные завитки и кружочки передавали ее имя, а синие подчеркивали ее высокое положение.Покахонтас смотрела на них и думала: «К следующей весне я тоже буду женщиной, и на мое тело нанесут узор. Я буду прекрасна, возможно, прекраснее всех. Мое тайное имя — Белоснежное Перышко. Я нарисую перья на руках и на груди, нежные завитки листьев папоротника обнимут меня, танцуя на моем теле. Я попрошу Памоуика, чтобы он принес мне перьев белой цапли для ожерелья и для украшения волос».— Покахонтас, ты не слушаешь. Я уже дважды позвала тебя. Ты что, не слышишь?Мехта повернула возбужденное лицо к сестре. Она была полная, рыхлая и не очень умная, но послушная и веселая.— Вчера вечером у реки наши воины взяли в плен монакана. С ним был большой отряд, но остальные скрылись.Взят в плен. Любой воин предпочтет умереть в бою, чем сдаться в плен. Монакана, должно быть, захватили врасплох. Покахонтас села на чистый тростник, который днем разбрасывали в комнате. Значит во время праздника прихода весны будет жертвоприношение. За свою недолгую жизнь она много раз видела этот ритуал. Он служил наказанием воину, позволившему взять себя в плен живым. А для него это была возможность показать свое мужество и умереть с честью. Жертвоприношение было интересно, потому что раскрывало истинный характер индейского воина. Покахонтас не могла припомнить, чтобы видела у столба женщину.День был прекрасный для весеннего празднества, теплый, сухой. Место, отведенное для праздников, было совсем недалеко от поселка. Это была большая площадка, где собирались воины и приносились жертвы. Вдоль одного края площадки Покахонтас увидела ровно горящие костры, над которыми на вертелах жарились олень, опоссум и бобр. Дикие индейки и другая птица готовились на особом костре, сооруженном в яме. Запахи пищи противостояли сладкому острому запаху жимолости и затмили его, когда она подошла поближе.Здесь были кучи копченых крабов с мягким панцирем, огромные плетеные корзины, полные устриц из залива, горы кукурузного хлеба, ряды нанизанных на небольшой вертел маленьких серебристых рыбешек, дожидавшихся своей очереди над костром. Тут же лежали лук, зелень, кабачки и самые разные ягоды. Листья табака прошлогоднего урожая, высушенные на солнце, ждали, когда их раскурят в глиняных трубках.На другой стороне площадки стояли воины в яркой праздничной раскраске, их натертые маслом тела блестели на солнце. Ягодицы были раскрашены красным, синим и зеленым, а длинные косы, свисавшие с невыбритой части головы, терялись среди нагрудных украшений из меха и перьев. За спиной у них висели луки, у пояса — колчаны, полные оперенных стрел. Покахонтас увидела Памоуика, такого высокого, что он выделялся из толпы, а рядом с ним Секотина, другого брата.Несколько мальчиков, которые когда-то охотились вместе с Покахонтас, тоже были здесь. Теперь они уже прошли обряд посвящения и присоединились к мужчинам. Они ей очень нравились, но она знала, что никогда не сможет выйти за кого-то из них замуж. Ее замужество возможно лишь с сыном другого вождя. Паухэтан выберет для нее воина, который станет ему сильным союзником и с которым она согласится разделить ложе. Она испытывала возбуждение, глядя на быстрых, крепких и сильных воинов и думая о том, как приятно было бы коснуться или лечь в постель с некоторыми из них. Ее тело наполнилось теплом желания, но она знала, что это невозможно.На другом конце площадки сиденье для Паухэтана ожидало прибытия великого вождя. На длинной широкой скамье громоздились горы подушек из крашеной оленьей кожи и кучи мягких шкурок серой белки, золотисто-коричневой выдры, серебристой, черно-бурой и рыжей лис, куницы, норки, енота — с полосатыми хвостами — и мерцающий черный мех крота. За сиденьем великого вождя, на фоне белых и розовых гроздьев цветущего кизила, Покахонтас различила темные очертания его трофеев — ряд за рядом чернели скальпы. Некоторые из жен Паухэтана уже сидели на скамье — молодые, с которыми он спал, но которые еще не родили ему детей. Узоры на коже и украшения из перьев, цветов, ракушек и камешков у каждой женщины были свои. Их гибкие, округлые тела, расписанные всеми оттенками цветов — от бледно-золотого до темно-красного — были в сущности спрятаны под дикой причудливой раскраской. Они двигались с кошачьей грацией и украдкой посматривали на воинов.Около трона вождя было место, специально оставленное для Покахонтас. Она всегда сидела к нему ближе всех, как она понимала, чтобы учиться у него. Когда она была маленькой, обряд жертвоприношения казался ей непонятным и утомительным. Теперь же к этому зрелищу она относилась с интересом. И не было времени, чтобы заскучать — ее отец был куда великодушнее других вождей. Некоторые любили растянуть церемонию на несколько дней, но Паухэтан предпочитал покончить с ней побыстрее. Для него время было драгоценным — так много неотложных дел возникало во всех его далеко разбросанных землях.Покахонтас пересекла площадку и села на свою циновку. И несколько секунд спустя пронесшийся ропот возвестил о появлении Паухэтана. Все глаза следили за ее отцом, с достоинством шествовавшим к месту великого вождя. Она наслаждалась этим зрелищем. Он выглядел великолепно: широкие, прямые плечи, лицо, самое суровое из когда-либо виденных ею, острый и в то же время надменный взгляд. Высоко вздымался его головной убор из оленьих рогов, на шее висели нити жемчуга и отшлифованных камешков. С плеч ниспадала накидка из мягчайшей белой шкуры оленя, расшитая крупным и мелким жемчугом, украшенная перьями и камнями. Ее край волочился за ним по земле. Узор на теле изображал все его земли: Веровокомоко и еще пять, которые он унаследовал, восемнадцать земель, им покоренных, а также пять рек, называвшиеся — Аппоматокс, Чикахомини, Памманки, Маттапони и Раппаханнок. Узор сообщал его имя государя и его тайное имя. Все узоры были вытатуированы.Паухэтан величественно приблизился к своему месту, а сопровождавшие его воины и знахари рассеялись. Великий вождь поднял руку, показывая, что собирается говорить.— Мой народ, — провозгласил он низким, властным голосом, — сегодня мы празднуем приход весны. Мы воздаем почести богам весны и богам войны. Сегодня мы приносим в их честь особую жертву.Он указал на край площадки ближе к лесу. Там стояла группа воинов. Восемь из них были с ног до головы покрыты черной краской, кроме щек, горевших ярко-красными полосами. Двое держали большой узел. Затянув песню церемонии жертвоприношения, они двинулись вперед. В полном молчании, наполненном особым спокойствием ожидания, все смотрели на пересекавших пустое пространство мужчин. Они остановились в нескольких шагах от великого вождя и бросили узел на землю. Потом они подошли к Паухэтану и упали перед ним на колени.Один из воинов поднялся и принес толстый церемониальный столб, немного длиннее человеческого роста, разрисованный зубчатыми полосами зеленого, красного и черного цвета и увенчанный оскалившейся резной головой. Он воткнул его в углубление перед сиденьем Паухэтана. Раздалась глухая дробь барабанов, и люди Веровокомоко поднялись на ноги.— Идем, — позвала Мехта, потянув Покахонтас за руку. — Сначала мы должны танцевать.Покахонтас, поглощенная своими мыслями, покачала головой:— Сегодня я не буду танцевать.Вступил еще один барабан, потом другой. Звуки были глубокими и отдавались эхом, ритм учащался. Жители поселка, извиваясь в танце вокруг столба, подхватывали ритм и отбивали его ногами, удары эти отдавались в теле Покахонтас.Жертву! — требовали барабаны. Затрещали погремушки, инструменты сияли на солнце. Флейтисты вступили и превратили ритмичную дробь в пронзительную, повторяющуюся мелодию. Жертву!Музыка становилась все громче и громче. Похоже, танцевали все, кроме Покахонтас и Паухэтана, бесстрастно сидевшего рядом с ней. Земля содрогалась и стонала. Настойчивый бой барабанов тронул струнку глубоко внутри Покахонтас, и ее тело отозвалось на что-то извечное, на ритм, тысячелетиями переходивший в ее народе от поколения к поколению.Внезапно последовал знак — великий вождь резко кивнул. Музыка оборвалась на середине, мгновением позже остановились танцевавшие. Все упали на колени и простерли вперед руки. Негромкий звук тяжелого дыхания заполнил воздух. Великий вождь махнул рукой, и все мужчины, женщины и дети бесшумно вернулись туда, где стояли раньше, — на край площадки для празднеств.С мрачной торжественностью воины-индейцы подтащили узел почти к ногам Паухэтана. Теперь Покахонтас различала очертания под черно-красным одеялом. Она смотрела, как верховный жрец подходит, берет за край одеяло и срывает его.Мужчина под одеялом сначала не двинулся, даже не заслонил глаза от солнечного света. Жрец ударил его в бок. Он вздрогнул, вытянулся и встал на ноги одним странным текучим движением. Он стоял перед великим вождем, выпрямившись, как стрела. Он был высок, и в его осанке чувствовалась гордость. Нагота делала его уязвимым по сравнению с празднично раскрашенной и богато украшенной толпой. На боку у него была длинная царапина с запекшейся кровью, никаких других отметин на его стройном теле не было.Кто-то вздохнул. Покахонтас оглянулась. Это она вздохнула или Мехта? Или все они разом откликнулись на красоту и стать молодого монакана? Что-то в уверенном развороте его плеч, поднятом подбородке, твердой линии губ обещало, что умрет он достойно.Он не смотрел ни на Паухэтана, ни на воинов, принесших его в одеяле. Его глаза были, казалось, устремлены в какую-то далекую точку за горизонтом. Он молится, подумала Покахонтас, и ее глаза расширились. Он, как и я, молится богу неба.Паухэтан приподнял руку. Подошли две женщины и взяли монакана за предплечья. На секунду его взгляд дрогнул и оторвался от горизонта. Глаза скользнули вокруг, избегая безразличного взора Паухэтана и задержавшись на поднятом кверху лице Покахонтас. Их взгляды встретились. Всего лишь секунда, миг полного, совершенного узнавания. Но Покахонтас он показался вечностью. Она узнала его, она распознала в нем нечто сущее. И он узнал ее.Связующая их нить оборвалась. Монакана подвели к столбу с перекладиной на краю площадки. Покахонтас, не отрываясь, смотрела на него, пока женщины привязывали его за руки к перекладине, но он больше не взглянул на нее.Они снова запели — покрытые черной краской воины, жрецы, жители поселка соединились в молитве богу войны. Великий вождь, казалось, скучал. Он столько раз уже видел это и был раздражен, что не удается заключить мир с монаканами.Но для Покахонтас эта церемония вдруг перестала быть просто очередным жертвоприношением. Ей стало небезразлично, что произойдет с этим монаканом. Ее пронзила внезапная боль, настолько все это было прекрасно: линии тела монакана, распятого на кресте, медный отсвет его кожи в послеполуденном свете, яркие пятна праздничной раскраски вокруг него — красные, зеленые, желтые. Она могла вообразить, что он видит: бога неба, такого голубого в этот день, — но бог бесчувствен к человеческим событиям, буйную зеленую растительность, окаймляющую площадку, и сотни лиц вокруг, раскрашенные во враждебные ему цвета, полные неприязни взгляды.Он сохранит эту красоту, подумала она. Он удержит ее в себе чистой и строгой. Великолепие весеннего дня поможет ему продержаться, пока его не поглотит мрак.Один из воинов отделился от группы и подошел к пленнику. Он несколько раз ударил монакана в грудь. Пение продолжалось тихо и неотступно. Воин вернулся назад, уступая место жрецу, который с силой провел по телу монакана своим магическим жезлом.Воин снова подошел, неся орудия — веревку из перекрученных полос кожи, прикрепленную к медной игле, и острую раковину. Раковиной он рассек кожу на груди пленника и всадил иглу. Затем потянул за веревку, чтоб убедиться, что она сидит прочно. Держа оба конца, воин повернулся к монакану спиной и пошел вперед размеренным обрядовым шагом, пока веревка не натянулась. Пение, нарастая, сопровождало его путь, и достигло предела, когда покрытый черной краской воин напрягся всем телом и совершил высокий прыжок вверх и вперед.Теперь свою иглу втыкал второй воин, делал он это медленно, потому что стекавшая по груди пленника кровь мешала ему. Пение перешло в тихую погребальную песнь, монотонную и настойчивую. Лицо монакана было бесстрастно. Ни единый звук не слетел с его губ.Воин повернулся, отошел, совершил прыжок. Судорога вырываемой плоти и кожи, казалось пронзила тело Покахонтас. Думай о голубизне, говорила она, ты должен думать о голубизне. Ты должен видеть небо. Она поняла, что рядом с ней едва держатся на ногах Мехта и Квимка.Еще один воин, потом еще. Все это были специально отобранные мужчины, самые быстрые и сильные в племени. Монакан держался прямо и молчал. Его голова была поднята к небу. Его грудь была теперь одной огромной красной раной. Кровь ручьем текла по ногам, собираясь в лужу в пыли у его ног.Песнь зазвучала громко, заполняя пространство. Воины снова и снова выступали вперед, ища в кровавом месиве место для своих игл.Толпа отвечала им.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39