– Ковард, – спросил Швиль, совсем так же, как спрашивал недавно Ронделль.
– Да. Ронделль?
– Да. Скажите, Ковард, что сейчас – день или ночь?
– День, разумеется.
– Хорошо, что нового?
– Аэропланы спустились неподалеку от Каира и останутся там до того времени, пока вас откопают.
– Мне кажется, Ковард, что мы будем готовы уже завтра.
– Это невозможно!
– Да-да, в остальных помещениях обнаружены только мелочи.
– Вот как? Только мелочи?! – в голосе Коварда слышалось разочарование.
– Да, приготовьтесь пустить все в ход.
– Я понимаю, но мне надо получить еще инструкции, ведь я не могу действовать самостоятельно…
– Конечно, конечно, – перебил его Швиль – я еще сегодня соединюсь с нашей госпожой. До свидания.
Он повесил трубку, не дожидаясь ответа и включил контакт. В громкоговорителе раздался громкий треск: Швиль нашел волну в 250 метров и дал позывные М.Ф.О.218. Его сердце билось от волнения, каждый шум заставлял вздрагивать. Тихо, сперва издалека, совсем издалека раздалась музыка, постепенно приближавшаяся все ближе и ближе. Швиль прижал ухо к громкоговорителю: слышалась старая немецкая песня на цитре. Это была та песня, которую он любил: «Золото и серебро». Раздался звучный мужской голос, и первые строфы песни опьянили Швиля – он стал подпевать, не в силах удержаться – это пело его сердце. Он слушал сейчас песню, которую часто пела его мать в сумерках. Он лежал тогда, уткнувшись головой в ее колени, и слушал. Как часто он вспоминал эту песню в туманной Англии, у мечтательного Нила, в гомоне Чикаго, в джунглях, в тюрьме.
Швиль плакал. Как далеко все это было! Как далеко! В мрачной гробнице фараонов, среди трупов, один с сумасшедшим и двумя связанными убийцами, преследуемый, невинный, заклейменный преступником перед всем миром, он лежал у громкоговорителя и плакал. «Господи, – думал он, – ведь Ты всемогущ, Ты такой могущественный и не можешь помочь мне, малому червю. Я слушаю песни моей родины, как вор, который не смеет ступить на ее землю. Взгляни на меня, Господи. Что я представляю собой? Червь под Твоими ногами. Я истощен, грязен, в отчаянии. Посмотри на мое преждевременно постаревшее лицо, на укусы и царапины на теле, на больное сердце и измученную душу. Господи! Сделай шаг и раздави меня из милосердия, или помоги мне. Я не могу больше, слышишь, не могу выйти из этой могилы без имени: там, наверху, миллионы людей, которые не хотят видеть меня в своей среде. Ведь Ты знаешь правду. Ты знаешь, что я не виновен, так помоги же мне, или я перестану в Тебя верить!» Швиль поднял голову и сжал кулаки. Покрасневшие от слез глаза были устремлены на потолок. Так он стоял долго, пока овладел своими нервами. Потом повернулся к приемнику. Послышалось легкое жужжание, как будто кружилась муха. Наконец раздался долгожданный сигнал, который он слышал раньше, но не знал его значения. Три удара в гонг, которые раздались впервые в квартире Марлен. Он подождал пока раздался знакомый голос, и ненависть вспыхнула в нем с новой силой. Только одно слово раздалось из эфира: имя, говорившее бесконечно много всем, погребенным здесь.
– Марлен.
– Марлен? – беспомощно переспросил он. Она сразу же узнала его голос.
– Ты у приемника? – холодно спросила она.
– Да, Марлен, я…
– Где Ронделль? – ее голос дрожал от гнева.
– Он… болен, мы все измучены и больны…
– Где Ронделль? – громче повторила она.
– Он в соседней комнате.
– Почему у аппарата ты, а не он?
– Потому что он без сознания, Марлен.
– Ты лжешь. Ты его убил.
– Клянусь тебе, что он жив.
– Тогда приведи его.
– Марлен, это невозможно, он без чувств.
– Тогда приведи его в чувство и позови пока Ллойда.
– Ллойд сошел с ума: он беснуется и лежит связанный.
– Позови Пионтковского.
– Он лежит в лихорадке и бредит: почти без сознания. Мы все здесь погибаем, Марлен, трупы губят нас, спаси нас!
– О спасении не может быть и речи, пока я не поговорю с Ронделлем.
– А если он умрет? И если Пионтковский умрет, и я останусь один? – в ужасе спросил он.
– Тогда и ты останешься там, заметь себе это, и не выйдешь больше.
– Марлен, ты сошла с ума!
– О нет, я знаю, что ты предполагаешь сделать, когда освободишься: а я могу достать золото через несколько месяцев или даже лет. Прежде, чем я не услышу голоса Ронделля и Пионтковского, ты не выйдешь.
Швиль почувствовал, как ледяные мурашки пробежали по его телу.
– Хорошо, Марлен, – сказал он с последним усилием, – ты услышишь голоса их обоих.
– И не позднее сегодняшней полуночи?
– А если нет, Марлен?
– Тогда я уничтожу твое соединение с внешним миром. Не забывай, что у гробницы находятся верные мне люди. Мне стоит только сказать слово, и ты можешь выбросить в мусор свой телефон и приемник.
– Так вот каковы твоя любовь и дружба! – пытался он апеллировать к ее чувствам.
– Ха-ха! – насмешливо рассмеялась она. – Любовь! Ты знаешь, как мало я ценю то, что не могу употребить с пользой. Итак, до полуночи.
Снова раздались три удара гонга, долго еще звучавших в воздухе.
Швиль сидел, как окаменелый. Положение ухудшалось с каждым часом. Что теперь делать? О том, что она могла совершенно отрезать его от внешнего мира, он не подумал. Жалость? Марлен и жалость? Нет, это невозможно объединить. Он посмотрел на часы. Было около четырех. Еще в течение восьми часов приемник в его распоряжении, или…
У него блеснул луч надежды. Может быть, Ронделль скажет несколько слов в приемник, потому что и он знал Марлен достаточно хорошо, и знал также, что если они не выйдут в самом скором времени из гробницы, то погибнут? С этой мыслью он вернулся в соседнее помещение. Он вспомнил, что и Ронделль и Пионтковский долгое время уже не ели.
Ллойд также не получал пищи с того времени, как они его связали.
Швиль наскоро приготовил поесть и поднес еду ко рту Пионтковского, но тот отвернулся.
– Освободите меня, Швиль, я даю вам честное слово, что ничего не произойдет, – сказал Пионтковский, не смотря на него.
– Я придаю мало значения вашему честному слову, – ответил Швиль, подавая еду Ронделлю. Тот тоже молча отказался. Ллойд, не понявший сперва намерения Швиля, энергично запротестовал, но тихий уговаривающий голос, так же как и запах еды, побороли его сопротивление, и он начал глотать с такой жадностью, что Швиль опасался, чтобы тот не откусил ему пальцы.
Атмосфера становилась с каждым часом все невыносимее, потому что использованный воздух никуда не мог уходить и накапливался во всех углах, к тому же еще прибавлялся и запах разложения. Все они обливались потом, несмотря на то, что были полуголые. Легкие усиленно работали: с кислородом надо было обходиться очень осторожно, и ничто так не пугало Швиля, как мысль, что его скоро не будет.
– Я говорил с Марлен, – сказал Швиль внешне спокойно. При этом имени Пионтковский и Ронделль, прислушались, казалось, что даже Ллойд понял.
– Что она сказала? – спросил Ронделль.
– Вы должны подойти к приемнику.
– В таком случае развяжите меня, черт возьми!
– Ни в каком случае, Ронделль. Если мне суждено здесь погибнуть, то я не хотел бы погибнуть от вашей руки, для этого мне себя слишком жалко.
– Но одни вы отсюда не выйдете, можете быть в этом уверены, Швиль.
– Хорошо, тогда мы умрем здесь все, – гласил холодный ответ.
– Это безумие! – вскричал Пионтковский плаксивым голосом.
– Не большее безумие, чем освободить вас, а потом быть убитым, как собака. Не имеет никакого смысла говорить об этом: я вас не выпущу, чтобы ни случилось, – решительно произнес Швиль.
Внезапно он услышал треск в приемнике. Он вскочил и бросился к аппарату. Совершенно ясно слышна была азбука Морзе. Он когда-то знал ее наизусть, но со временем забыл. Швиль лихорадочно разрыл вещи Ронделля и найдя азбуку, взял карандаш и бумагу и записал.
Откуда-то доносились призывы SOS. Неизвестная душа умоляла о спасении. Швиль забыл о собственном несчастье, слушая чужое горе. Три раза повторился SOS. Затем Швиль лихорадочно стал набрасывать на бумаге знаки, которые ему придется еще расшифровать. У него была уже исписана половина страницы, когда приемник вдруг замолчал. Швиль уселся на ящик и стал расшифровывать знаки. Прошел почти целый час, прежде чем он смог прочесть:
«S.O.S. – S.O.S. – S.O.S. – Оазис Тель Аверум, в плену, похищены двое людей, Марлен…»
Швиль вскочил. Что это значило. Марлен? Тель Аверум? Двое людей? Кто? Что за люди? Почему они там? Почему призывают о помощи? Что с ними случилось? Опять какая-нибудь игра Марлен? Он призвал на помощь всю свою фантазию, чтобы составить по этим данным картину, но терял нить и не мог найти связи. Внезапно решившись, он кинулся к аппарату и стал рассылать во все стороны призывы SOS. Почему ему не пришло этого в голову раньше? Ведь с этого надо было начинать.
«S.O.S. – S.O.S. – S.O.S. Здесь гробница первосвященника Пинутема в Царской долине неподалеку от Луксора. Шесть километров к северу от могилы Ту-танхамона. SOS! Четверо людей похоронены заживо. Кислород скоро кончается. SOS! У гробницы съемки. На съемках – преступники».
Швиль неустанно посылал одно и тоже. Наконец в приемнике раздался легкий свист и затем голос: «Префектура в Риме, волна 2500…» Затем голос замолчал, оборванный чьей-то невидимой рукой. Швиль в отчаянии вернулся к связанным коллегам. Теперь было шесть часов. Значит, оставалось еще шесть. Что он мог предпринять за это время? Он звал, просил помощи, но у людей наверху были свои заботы, и он остался неуслышанным. Все было потеряно. Охваченный внезапной тошнотой, он лег на свой матрац и прижал ко рту и носу платок, намоченный одеколоном. Но это помогло только на короткое время. Ужасный трупный запах брал верх над всем.
– Кислороду, Швиль! – крикнул Пионтковский. Остальные лежали с открытыми глазами и ртами, как рыбы, вытащенные на сушу. Швиль удовлетворил их просьбу и лег снова. Теперь, наконец, он подумал об отдыхе. К счастью, Ллойд, совершенно измученный, спал. Швиль тоже спал, но неожиданно его разбудили крики. Пионтковский и Ронделль изо всех сил звали его. Ничего не понимая, Швиль уставился на обоих.
– Что-то в приемнике, идите! – крикнул Ронделль.
Несколькими прыжками, держа в руке карандаш и бумагу, Швиль бросился к аппарату. Он записывал с лихорадочной поспешностью, и когда расшифровал, то прочел:
«SOS! Оазис Тель Аверум, в пяти часах полета от Луксора. Две души умоляют о спасении. Элли…»
Швиль упал на колени. Элли! Элли жива! Элли! Безграничная радость охватила его измученное сердце. К нему снова вернулось мужество: тоска по свободе становилась все сильнее и сильнее. Он вскочил и стал колотить кулаками в голые стены гробницы, запустил пальцы в давно уже нечесаные волосы. Охваченный невыразимым счастьем, он кинулся к остальным и крикнул им в лицо.
– Элли жива! Жива! Жива!
Крепко стиснув зубы, он бросился на матрац. Пионтковский и Ронделль с удивлением и испугом следили за непонятным поведением Швиля. Они не сомневались, что он тоже сошел с ума. Сознание, что они связаны и находятся в руках сумасшедшего, наполняло их ужасом. Он мог убить их в любую минуту, и они стали в отчаянии рвать на себе путы, стараясь со стонами и криками вырвать кольцо в стене, к которому они были привязаны.
Ллойд, проснувшийся от этих криков, тоже почувствовал опасность и принялся бесноваться и кричать. При виде этой сцены Швиль пришел в себя и вскочил.
– Что с вами? – закричал он на беснующихся. Сразу наступила тишина. Пионтковский и Ронделль облегченно вздохнули: нет, Швиль был в полном сознании.
– Мы думали… – начал Пионтковский.
– Что я сошел с ума, не правда ли? – перебил его Швиль. – Нет, сошел с ума, может быть, от радости, но не иначе. – Он взглянул на часы, было незадолго до полуночи. Он сдвинул брови, и его мысли лихорадочно заработали. Надо обдумать все. Он напрягал все силы, чтобы найти выход, который должен быть найден сейчас же, хотя бы из-за Элли, призывавшей о помощи.
Когда он за несколько минут до полуночи услышал знакомые позывные, он бросился к Ронделлю.
– Говорите с Марлен!
– Сперва развяжите меня!
– Нет, говорите так, связанным.
– Тогда я скажу ей, что я связан.
– Этого вы не сделаете. Вы потребуете, чтобы нас отсюда вытащили, и больше ничего.
– Нет, этого я не скажу.
– Ронделль, вы сделаете меня зверем! Предупреждаю вас! Дело идет о вашей голове! – с этими словами Швиль взял револьвер и приложил его дуло к виску Ронделля.
– Пли! Стреляйте! Кончайте, наконец! – взревел Ронделль и в ужасном ожидании закрыл глаза.
– Я считаю до трех! Ронделль не отвечал.
– Раз, – взволнованно крикнул Швиль.
– Швиль, я пойду к приемнику, – крикнул Пионтковский.
– Нет, Ронделль должен пойти. Два!
Ронделль не шевелился. Совершенно неожиданно Швиль сунул револьвер в карман, быстрым движением отвязал Ронделля от кольца в стене, схватил его и потащил в коридор.
– Что вы хотите со мной сделать? – в ужасе спросил тот.
– Это вы сейчас увидите, – ответил Швиль, и взяв лопату, откопал труп Юргенсена и положил Ронделля на кучу щебня, около самого трупа. Затем сам поспешно убежал, потому что ему стало дурно от поднявшегося запаха.
– Швиль! Швиль! – в отчаянии кричал ему вслед Ронделль. – Швиль! Ради Бога!
Археолог вернулся обратно, держа перед носом платок.
– Ну? Что вы можете сказать?
– Я буду говорить с Марлен.
– Все, что я захочу?
– Все, все, что угодно, только возьмите меня отсюда, – с этими словами Ронделль лишился сознания.
Швиль вытащил его с кучи щебня, засыпал труп снова и занялся бесчувственным. Из приемника доносились все настойчивее позывные. Ронделль открыл глаза.
– Заметьте себе, – сказал Швиль, – что если вы скажете хотя бы слово, которое повредит мне, то я вас снова брошу на труп. Просите, чтобы нас сразу же освободили. Скажите, что мы погибаем, и что не можем больше выдержать здесь ни одного дня. Вы все поняли?
– Да, я скажу. Я так же, как и вы, хочу выбраться из этого ада.
Швиль посадил Ронделля перед приемником. Им не пришлось долго ждать. Марлен была точной. В мертвенной тишине раздался ее голос:
– Марлен.
– Здесь Ронделль, – сразу ответил пленник.
– Пароль?
– Лиссабон.
– Номер?
– 26-26.
– Что вы можете еще прибавить?
– Марлен, – ясно выговорил Ронделль.
– Все в порядке. Это вы. Кто еще находится у аппарата?
Швиль угрожающе посмотрел на Ронделля и кивнул головой в сторону погребенного под щебнем трупа.
– Я здесь один, – ответил Ронделль.
– Где новичок?
Швиль положил голову на ладонь.
– Спит.
– Вы были без сознания, когда новичок говорил со мной?
– Да, – ответил Ронделль по знаку, данному Швилем.
– А Пионтковский?
– Тоже.
– Что вам удалось сделать?
– Марлен. Работа не идет дальше. Нас всего только четверо; Ллойд сошел с ума и лежит связанным, трупы заражают воздух разложением. Кислород кончается; жара становится все невыносимее, мы близки к отчаянию, мы должны как можно скорее выбраться отсюда.
– Вы уже нашли золотой клад? – раздался холодный вопрос.
– Нет, наши силы пришли к концу, и мы не сможем этого сделать.
– И сокровищницу тоже?
– Нет, это еще менее возможно.
– И вы думаете, что я послала вас для того, чтобы достать шесть маленьких ящиков? Вы шутите, Ронделль, и для этого мне пришлось работать целый год?
– Но, Марлен! Нас преследует проклятье. Невидимые силы против нас!
– Ни слова больше, Ронделль. Вы слышите мой голос сегодня в последний раз, я пошлю других людей, которые будут удачливее, чем вы, но не раньше, чем с вами будет покончено. Тогда мне не надо будет и делиться с вами.
– Марлен, вы ужасны! Не делайте этого! – крикнул вне себя Ронделль.
– Прощайте, Ронделль. Не пытайтесь больше входить в сношение с внешним миром, через несколько минут антенна будет снята, Ковард знает, что ему делать. Прочтите слова на обороте кольца, которое я дала Швилю.
– Марлен! Вы не человек, а чудовище! Марлен! Мар-лен! – кричал Ронделль в микрофон. Но все было тихо.
На лбу связанного выступили капли пота, на глазах показались слезы, которых, казалось, никак нельзя было предположить в этом грубом человеке. Швиль снял кольцо, подаренное ему Марлен.
Только теперь он обратил внимание на иероглифы, выгравированные на оборотной стороне кольца. Что это было? Изречение? Проклятье? Он видел такое же изречение на стенах этой гробницы: оно было повсюду. Швиль вытащил из своего чемодана несколько книг и долго перелистывал их. Ронделль с нетерпением следил за его работой, как будто от этой надписи зависело их спасение. Наконец Швиль расшифровал надпись, бывшую такой же ужасной, как сама Марлен. И это проклятье должно было сопровождать его все время. Только теперь ему стало ясно значение подарка. Изречение гласило:
«И так я сделаю своих врагов подножием своих ног».
– Мы здесь похоронены навсегда, – сказал Швиль. – Может быть, теперь вы убедитесь, каким бедным и беспомощным можно быть, несмотря на все богатство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16