Разве не так? Деваться ему и в самом деле было некуда.
— Ладно. Хватит пустой болтовни, — прервал излияния Шанау Салык. — Все мы виноваты, нечего все на себя взваливать. Знали же, есть у него на плечах голова, он это уже не раз доказал. А мы были слишком самоуверенны. И попали впросак. Как опростоволосились и сегодня. Опять ведь простаком его посчитали — решили, что обязательно сунется в ближайший аул. А он понял, что именно так мы и подумаем, взял да и махнул в Егиндикуль. — Он помолчал. — Мне вот что не дает покоя: какого беса ему нужно было в Ханкуле? Просто отвлекающий маневр: мол, уведу в Ханкуль, им и в голову не придет, что ждут меня в Егиндикуле. А тут — мазар на пути. Если бы мы проехали мимо него, Кулбатыр дождался бы ночи, и тогда — ищи ветра в поле.
Слова о мазаре всколыхнули в памяти воспоминания о гибели Абдуллы.
— Нелепо погиб, — сказал Баймагамбет, покачав головой.
— Что поделаешь, — думая об Абдулле, задумчиво сказал Салык. — Мы знали, на что идем. Он погиб за благородное дело...
— Да не о том я толкую, командир. Мне больше всего жаль, что Кулбатыр врасплох его застал...
— Не забывай, мы воюем, — откликнулся Салык. — Пусть это маленькая война, но все равно — война. А на войне без смертей не бывает...
Наконец-то остались позади вытянувшиеся к северу пески. Отряд пришпорил коней. Хотя людям и не удалось отдохнуть ночью, лошади под ними были свежими...
К полудню верховые уже въезжали в Егиндикуль. Аул был небольшой — несколько десятков юрт, и жители обрадовались приезду красного отряда. Они видели в этом спасение свое. Оказалось, утром появлялся вооруженный человек, самым беспардонным образом надел узду на самого лучшего коня, пасущегося невдалеке от одной из юрт, быстренько снял путы, вскочил на него — и был таков.
Пока Нурсеит, хозяин коня, хватился пропажи, бандюга ушел далеко. Однако Нурсеит не из тех, кто спускает обиду. Этого коня он держал для скачек. Они с братом оседлали других лошадей, взяли ружье и кинулись в погоню.
— В сторону Мыншункыра они ускакали, — подсказывали жители.
Отряд снова пустился в путь, нещадно настегивая коней.
Окрестности Мыншункыра изобиловали холмами и оврагами. Казалось бы, за зиму скапливалось немало снега, а значит, и влаги было много, однако природа вела тут себя странно: растительность бедная, ни деревца вокруг, лишь чахлая трава да кое-где кусты таволги.
Салык понимал, что бандиту здесь не спрятаться, да и в Мыншункыре он вряд ли остановится, и все-таки надо было заехать в аул: кто-нибудь видел же!
Оказалось, и в самом деле видели. Мужчина лет тридцати пяти — сорока, со смуглым лицом и глазами, от взгляда которых всякому становилось не по себе, подъезжал к крайней юрте. Напился айрана и тут же уехал. Сивый конь под ним был, похоже нурсеитовский, и вскоре это подтвердилось, потому что почти следом прискакали Нурсеит с братом Нурсултаном. Расспросили, куда скрылся смуглолицый, и бросились следом.
Отряд пересек несколько сопок и оказался в долине, где старик с внуком пасли стадо коров.
— Дед, — обратился к старику Салык, — не встречал ли ты тут конных?
— Как же, как же, все видел, все слышал! — заохал старик. — Тут такое творилось...
Он рассказал, что около часа назад услышал неожиданно выстрелы. Заподозрил неладное, решил подняться на сопку и потихоньку посмотреть, что происходит. Сразу же увидел двух всадников. К этому времени выстрелы уже прекратились. Пригляделся — знакомые: Нурсеит и его брат Нурсултан. Спросил, когда приблизились, чего это они стрельбу подняли, а те стали жаловаться, что какой-то конокрад прямо из-под носа увел сивого скакуна. Они гнались, а вот тут, неподалеку, он устроил засаду. У него — винтовка, а у Нурсеита с братом — дробовики, попробуй тут потягаться! В общем, братья решили не рисковать головами и отправились в Актайский аулсовет, чтоб попросить помощи и вернуть скакуна. Издалека видел старик и того одинокого всадника, устраивавшего засаду. Он поскакал в сторону Таскудука.
До Таскудука было рукой подать. Сытые и свежие кони быстро оставили позади несколько верст. Преодолев очередной перевал, бойцы увидели вытянувшиеся заплатками по степи пятна песков и впритык к ним стоящие юрты аула. Увидели они и другое, что значительно больше заинтересовало их, а именно уходящих в сторону песков всадников.
— Смотрите, смотрите, это они! — воскликнул Куспан, вглядывавшийся в даль из-под ладони, приставленной козырьком к бровям.
— Четверо! — не удержался Киикбай, хотя и все остальные это видели.
Бойцов настолько распалила близость врага, что они, не дожидаясь команды Салыка, погнали коней в долину.
— Нажимай!.. Не отставай!.. Не уйдешь, гадюка!.. — неслись крики взволнованных преследованием людей.
Беглецы тоже заметили их и тоже наддали. За ними поднялось облако пыли. Оно тянулось за ходко удаляющимися бандитами, ясно указывая их путь.
Погоня бросилась напрямик, аул остался у них слева. Бандиты стремились уйти в пески. Но шли они не так быстро, как им хотелось, а потому расстояние между погоней и беглецами быстро сокращалось.
Впереди на высоком сивом коне скакал Кулбатыр. Его издали можно было отличить по молодцеватой посадке. Ему все время приходилось сдерживать своего резвого жеребца, потому что его спутники заметно отставали. Следом за ним скакала женщина. Ее можно было отличить по белому платку на голове. Наверняка Аккагаз. Кто были двое других — разобрать трудно.
Бойцы приготовили оружие. Вскоре они были уже так близко от бандитов, что их стало возможно достать выстрелом. Салык вскинул на скаку карабин и нажал на спусковой крючок. Сделали по выстрелу и другие. Но пули прошли мимо. Никто из уходящих не пострадал.
Беглецов крепко напугали эти первые выстрелы. Об этом нетрудно было догадаться: их кони стали кидаться из стороны в сторону. И все-таки преследуемые вскоре достигли первых барханов и скрылись за ними.
Салык хотел было удержать свой отряд, но не успел и рта открыть, как из-за бархана грохнул залп. Застонав от боли, Сагынгали уткнулся в гриву коня, а когда тот остановился, свалился на землю. Он был ранен.
Но все это преследователи увидели лишь мельком. Вырвавшись на бархан, преследователи дали по уходящим ответный залп. Пуля вырвала из седла одного из бандитов и кинула на землю.
Беглецы резко повернули коней и стали уходить по узкой извилистой лощине, прячась за барханами. Преследователи разделились на две группы, чтобы охватить их с флангов.
Баймагамбет, Шанау и Киикбай двинулись слева и через несколько секунд оказались возле убитого. Это был Раис. Выпавший из его руки наган воткнулся стволом в песок, который медленно всасывал алую горячую кровь, текшую из разорванной вены на шее Раиса.
Они задержались, казалось, лишь на мгновение возле убитого, но Салык и Куспан тем временем ушли далеко вперед.
Баймагамбет и остальные, нещадно настегивая лошадей, вскоре выскочили на один из гребней и ударили по скакавшим в лощине бандитам. В то же мгновение прозвучали выстрелы Салыка и Куспана. Но на этот раз беглецам повезло — смерть обошла их стороной.
Преследователи возобновили погоню, пытаясь взять бандитов в тиски, не дать им выйти из лощины.
Баймагамбет с товарищами внезапно наткнулся на бархан, преодолеть который коням оказалось не под силу. Пришлось объезжать его. Когда же они сделали это, глазам их предстала неожиданная картина: бархан, который они только что обошли и въехали на него по пологому склону, оказывается, преградил путь и беглецам: лощина кончалась тупиком, и бандитам ничего не оставалось, как повернуть обратно. Тут-то они и нарвались на пули Салыка и Куспана.
Сползавшую с седла женщину подхватил Танат. Его преследователи узнали еще после первой стычки. Он перекинул ее тело перед собой и помчался дальше.
Увлеченный погоней, Баймагамбет не сразу заметил, что конь Салыка остался без хозяина. Увидел он это лишь через несколько секунд и сразу же повернул к командиру. За ним последовал и Шанау.
Тем временем бандиты уходили все дальше и дальше. И гнался за ними лишь Куспан. На какое-то мгновение он остановился, прицелился в Кулбатыра, подзадержавшегося, чтобы пропустить вперед Таната и Аккагаз. То ли старенькое ружье дало осечку, то ли кончились патроны, только в следующую секунду ружье полетело в сторону, а парнишка выхватил из ножен саблю и, помахивая ею над головой, пустился за бандитами. Конь его шел карьером, и всадники быстро сближались.
Кулбатыр то и дело оглядывался, но ходу намеренно не прибавлял. Киикбай догадывался о замысле врага, но даже крикнуть не мог, чтобы остановить Куспана — не услышал бы парень его крика.
Куспан мчался вперед, охваченный азартом погони и, конечно же, даже не подозревал, что ему готовит бандит. Но в тот момент, когда их лошади поравнялись и Куспан уже занес для удара саблю, из-под руки Кулбатыра высунулся короткий ствол карабина и тут же изрыгнул короткую вспышку.
Медленно-медленно падала из рук Куспана сабля. Да и сам он так же медленно и неуклюже сползал с седла кружившей на месте лошади.
К другу подскакал Киикбай. Куспан был еще жив. Прерывисто, всхлипом втягивал в себя воздух открытым ртом, юное лицо его, с нежным пушком над верхней губой, все больше серело и, казалось, вытягивалось, теряя привычную округлость.
Киикбай зажал рану в боку друга собранным в комок подолом рубахи. Ему чудилось, когда он вглядывался во вздрагивающие веки Куспана, что парень вот-вот придет в себя. Но тело Куспана содрогнулось, начало вытягиваться и в следующую секунду обмякло в руках Киикбая. Куспан больше не дышал.
Баймагамбет и Шанау еще оставались возле тяжело раненного командира, Киикбай же никак не мог прийти в себя, поддерживая коленом и руками уже мертвого Куспана.
Бандиты скрылись в песках.
16
Как только окончательно оторвались от преследования, Кулбатыр приказал Танату остановиться. Тот смотрел на вожака расширенными от страха глазами и тяжело дышал.
Кулбатыр бережно снял с его коня жену и осторожно положил ее на песок. Потом сдернул с себя бешмет, свернул его и подсунул ей под голову.
Все время, прикрывая Таната с тыла, он думал лишь об одном: хоть бы рана оказалась неопасной! Но теперь, склонившись над женой, он понял: жить ей осталось недолго. Пуля вошла в грудь, и вся одежда на Аккагаз пропиталась кровью. Губы ее, еще недавно такие сочные, взялись мелкими морщинками и казались обветренными, ссохшимися. Кулбатыр достал из кармана платок, смочил его водой из бурдюка и приложил ко рту Аккагаз.
Танат, не дожидаясь команды, поднялся на вершину ближайшего бархана, откуда вся округа просматривалась как на ладони.
Погоня отстала. Мирно белели под лучами уходящего солнца пески, где происходила недавняя схватка; повсюду, куда доставал глаз, было тихо и пусто.
Танат прислонил берданку к довольно высокому кусту караганника, уселся на землю и принялся чистить песком испачканную кровью одежду. Недавний страх прошел. Танат чувствовал себя опустошенным.
...Аккагаз умирала тяжело. Ее, видимо, мучили боли, и она постанывала, страдальчески морща лоб, покрытый бисеринками пота.
Кулбатыр перевязал рану вытащенной из коржуна разорванной рубашкой — больше он не в силах был помочь ей ничем — и теперь сидел рядом, зажимая в себе рвущиеся наружу рыдания и опустив голову. Время от времени он неожиданно вскидывался, ударял себя кулаком в лоб, а потом долго в отчаянии мотал головой.
— Милая ты моя, — шепотом говорил он не слышавшей его Аккагаз. — Погубил я тебя, солнышко ты мое. Думал, для счастья увожу тебя с собой, а увез к беде... Нет мне прощенья, голубка моя... Не будет мне и счастья больше...
Когда начало смеркаться, Танат оставил наблюдательный пост и спустился вниз. Бросил беглый взгляд на бесцветное лицо женщины, побежденной болью, и тихонько, будто собирался сообщить тайну, позвал:
— Сотник.
Кулбатыр отчужденно повернул голову и посмотрел на Таната такими глазами, будто видел его впервые.
— Сотник, а что, если мне привезти лекаря? — вкрадчиво спросил Танат.
Кулбатыр смотрел на него все так же отчужденно и, казалось, не понимал, о чем говорил стоящий перед ним человек. Потом произнес:
— Где ты его найдешь?
— Конечно, дело трудное, — заторопился Танат. — Но попытаться стоит. Тут, в Актае, у меня родственник, он знает, где в этих краях лекарь есть.
Кулбатыр верил и не верил. Но ему так хотелось верить, что Танат привезет лекаря, тот поможет Аккагаз, и он сказал даже как-то просительно:
— Тогда торопись. Бери моего сивого, он покрепче, и не жалей его.
Таната не нужно было уговаривать. Он тут же вскочил на сивого и исчез в ночи.
Аккагаз слабела на глазах. Недавняя надежда, вспыхнувшая было в Кулбатыре, когда он отправлял за лекарем Таната, теперь почти погасла. Он уже понимал, что никакой лекарь, появись он даже прямо сейчас, не сможет воскресить человека. А ведь Аккагаз нужно было именно воскрешать.
Немало крови повидал на своем веку Кулбатыр. В стольких сражениях пришлось участвовать, что и не припомнишь все. И он хорошо знал: даже крепким мужчинам не всегда удавалось выбраться живыми от ран куда менее тяжелых, чем у его жены. Где же побороть смерть такой слабой женщине! И все же он гнал от себя эти мысли, приказывая себе верить, что еще не все потеряно, будто именно эта вера и должна была помочь умирающей Аккагаз.
Господи, как же он жалел сейчас ту, которая лежала перед ним и на которую с такой неумолимостью надвигалась вечная мгла!
«За что? — мысленно спрашивал он неизвестно кого. — За что? Ведь она никогда и никому не делала зла. И теперь мучается лишь оттого, что любила и страдала, что хотела и дальше любить, готова была идти на любые невзгоды, но быть рядом с ним, с Кулбатыром».
Думал Кулбатыр и о детях: «Никогда больше не узнать им материнской ласки. А если погибнет и он — кто заступится за бедных сирот? Бабка стара. Младший брат неизвестно когда вернется, да и вернется ли вообще? Им на долю остались оскорбления всякого, кто захочет поглумиться над детьми врага.
Враг! Будто он никогда не любил свой народ, не боролся за его счастливое будущее. И что же получил в благодарность? Скитания по чужим краям, жизнь бездомного пса.
Исчезает род Сырмата, твой род, отец! Может, и хорошо, что ты не узнаешь этого, а за твою смерть он, Кулбатыр, отплатил сполна. Ни на кого больше не поднимет свою поганую руку проклятый Ураз.
Но почему, почему судьба так жестоко обошлась с ним? Да и только ли с ним? Сколько надежных друзей было у него! И все они, не щадя жизни, бились против проклятых красных и обманутых ими всяких баймагамбетов, чтобы хозяевами были на родной земле, чтобы никто не указывал, как им жить и что делать.
Где же они теперь, его друзья, его сподвижники? Вся округа, бывало, дрожала от страха, когда они налетали на аулы. Казалось, нет такой силы, которая могла бы сломить их. А вот никого не осталось, кроме этого трусливого Таната. А кости тех, кто действительно достоин счастливой доли, рассеяны теперь по степям и пескам».
Неизвестно почему, вспомнились ему жучки, которых он видел несколько дней назад в тихой воде Калдыгайты. «Ни переда, ни зада, ни головы, ни хвоста. Крутятся по замкнутому кругу, мечутся из стороны в сторону, редко-редко кто осмелится выйти за пределы этого, будто заколдованного, круга, в котором они обречены вращаться всю жизнь, да и тот спешит обратно, столкнувшись с первым препятствием.
Не такую ли бессмысленную жизнь ведет и его народ? Все заняты своими маленькими заботами, дрожат, трясутся за свою жизнь и не ведают, что у них давно отняли свободу, право быть самими собой, им уже не вырваться за пределы круга, очерченного красными болтунами. И ведь счастливы! Счастливы! Не обманывал же его Баймагамбет, когда говорил там, в юрте, что он счастлив, что уверен в своем будущем! Пусть Баймагамбет дурак. Но не все же дураки даже среди тех, кто сейчас старается поймать его. Неужели и они не видят и не понимают: у них отняли самое главное, отчего бывает счастлив человек, — его свободу и свободу земли его отцов? Но может быть, их ведет какая-то другая правда, о которой не дано знать Кулбатыру? Но какая же другая правда может быть, кроме той, за которую он боролся всю жизнь? Какая? Нету другой правды! Нету! Просто случилось так, что народу стала не нужна эта правда, потому он и отверг Кулбатыра и тех, кто был рядом с ним, свел на нет или изгнал с родной земли. Но ничего. Они еще вспомнят о Кулбатыре, вспомнят и о погибших, сражавшихся рядом с ним. Вспомнят и горько пожалеют, что были так слепы, что не сумели отличить белое от черного, правду от лжи».
И вдруг он спросил себя: «А может, это я принимал ложь за правду и всю жизнь служил этой лжи?.. Нет, нет, нет! — попытался оттолкнуть он от себя эту мысль. — Это было бы слишком страшно и несправедливо!
Так почему же с такой яростью кричал на него бывший его друг Баймагамбет и с такой ненавистью смотрел этот мальчишка, что был рядом с Баймагамбетом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
— Ладно. Хватит пустой болтовни, — прервал излияния Шанау Салык. — Все мы виноваты, нечего все на себя взваливать. Знали же, есть у него на плечах голова, он это уже не раз доказал. А мы были слишком самоуверенны. И попали впросак. Как опростоволосились и сегодня. Опять ведь простаком его посчитали — решили, что обязательно сунется в ближайший аул. А он понял, что именно так мы и подумаем, взял да и махнул в Егиндикуль. — Он помолчал. — Мне вот что не дает покоя: какого беса ему нужно было в Ханкуле? Просто отвлекающий маневр: мол, уведу в Ханкуль, им и в голову не придет, что ждут меня в Егиндикуле. А тут — мазар на пути. Если бы мы проехали мимо него, Кулбатыр дождался бы ночи, и тогда — ищи ветра в поле.
Слова о мазаре всколыхнули в памяти воспоминания о гибели Абдуллы.
— Нелепо погиб, — сказал Баймагамбет, покачав головой.
— Что поделаешь, — думая об Абдулле, задумчиво сказал Салык. — Мы знали, на что идем. Он погиб за благородное дело...
— Да не о том я толкую, командир. Мне больше всего жаль, что Кулбатыр врасплох его застал...
— Не забывай, мы воюем, — откликнулся Салык. — Пусть это маленькая война, но все равно — война. А на войне без смертей не бывает...
Наконец-то остались позади вытянувшиеся к северу пески. Отряд пришпорил коней. Хотя людям и не удалось отдохнуть ночью, лошади под ними были свежими...
К полудню верховые уже въезжали в Егиндикуль. Аул был небольшой — несколько десятков юрт, и жители обрадовались приезду красного отряда. Они видели в этом спасение свое. Оказалось, утром появлялся вооруженный человек, самым беспардонным образом надел узду на самого лучшего коня, пасущегося невдалеке от одной из юрт, быстренько снял путы, вскочил на него — и был таков.
Пока Нурсеит, хозяин коня, хватился пропажи, бандюга ушел далеко. Однако Нурсеит не из тех, кто спускает обиду. Этого коня он держал для скачек. Они с братом оседлали других лошадей, взяли ружье и кинулись в погоню.
— В сторону Мыншункыра они ускакали, — подсказывали жители.
Отряд снова пустился в путь, нещадно настегивая коней.
Окрестности Мыншункыра изобиловали холмами и оврагами. Казалось бы, за зиму скапливалось немало снега, а значит, и влаги было много, однако природа вела тут себя странно: растительность бедная, ни деревца вокруг, лишь чахлая трава да кое-где кусты таволги.
Салык понимал, что бандиту здесь не спрятаться, да и в Мыншункыре он вряд ли остановится, и все-таки надо было заехать в аул: кто-нибудь видел же!
Оказалось, и в самом деле видели. Мужчина лет тридцати пяти — сорока, со смуглым лицом и глазами, от взгляда которых всякому становилось не по себе, подъезжал к крайней юрте. Напился айрана и тут же уехал. Сивый конь под ним был, похоже нурсеитовский, и вскоре это подтвердилось, потому что почти следом прискакали Нурсеит с братом Нурсултаном. Расспросили, куда скрылся смуглолицый, и бросились следом.
Отряд пересек несколько сопок и оказался в долине, где старик с внуком пасли стадо коров.
— Дед, — обратился к старику Салык, — не встречал ли ты тут конных?
— Как же, как же, все видел, все слышал! — заохал старик. — Тут такое творилось...
Он рассказал, что около часа назад услышал неожиданно выстрелы. Заподозрил неладное, решил подняться на сопку и потихоньку посмотреть, что происходит. Сразу же увидел двух всадников. К этому времени выстрелы уже прекратились. Пригляделся — знакомые: Нурсеит и его брат Нурсултан. Спросил, когда приблизились, чего это они стрельбу подняли, а те стали жаловаться, что какой-то конокрад прямо из-под носа увел сивого скакуна. Они гнались, а вот тут, неподалеку, он устроил засаду. У него — винтовка, а у Нурсеита с братом — дробовики, попробуй тут потягаться! В общем, братья решили не рисковать головами и отправились в Актайский аулсовет, чтоб попросить помощи и вернуть скакуна. Издалека видел старик и того одинокого всадника, устраивавшего засаду. Он поскакал в сторону Таскудука.
До Таскудука было рукой подать. Сытые и свежие кони быстро оставили позади несколько верст. Преодолев очередной перевал, бойцы увидели вытянувшиеся заплатками по степи пятна песков и впритык к ним стоящие юрты аула. Увидели они и другое, что значительно больше заинтересовало их, а именно уходящих в сторону песков всадников.
— Смотрите, смотрите, это они! — воскликнул Куспан, вглядывавшийся в даль из-под ладони, приставленной козырьком к бровям.
— Четверо! — не удержался Киикбай, хотя и все остальные это видели.
Бойцов настолько распалила близость врага, что они, не дожидаясь команды Салыка, погнали коней в долину.
— Нажимай!.. Не отставай!.. Не уйдешь, гадюка!.. — неслись крики взволнованных преследованием людей.
Беглецы тоже заметили их и тоже наддали. За ними поднялось облако пыли. Оно тянулось за ходко удаляющимися бандитами, ясно указывая их путь.
Погоня бросилась напрямик, аул остался у них слева. Бандиты стремились уйти в пески. Но шли они не так быстро, как им хотелось, а потому расстояние между погоней и беглецами быстро сокращалось.
Впереди на высоком сивом коне скакал Кулбатыр. Его издали можно было отличить по молодцеватой посадке. Ему все время приходилось сдерживать своего резвого жеребца, потому что его спутники заметно отставали. Следом за ним скакала женщина. Ее можно было отличить по белому платку на голове. Наверняка Аккагаз. Кто были двое других — разобрать трудно.
Бойцы приготовили оружие. Вскоре они были уже так близко от бандитов, что их стало возможно достать выстрелом. Салык вскинул на скаку карабин и нажал на спусковой крючок. Сделали по выстрелу и другие. Но пули прошли мимо. Никто из уходящих не пострадал.
Беглецов крепко напугали эти первые выстрелы. Об этом нетрудно было догадаться: их кони стали кидаться из стороны в сторону. И все-таки преследуемые вскоре достигли первых барханов и скрылись за ними.
Салык хотел было удержать свой отряд, но не успел и рта открыть, как из-за бархана грохнул залп. Застонав от боли, Сагынгали уткнулся в гриву коня, а когда тот остановился, свалился на землю. Он был ранен.
Но все это преследователи увидели лишь мельком. Вырвавшись на бархан, преследователи дали по уходящим ответный залп. Пуля вырвала из седла одного из бандитов и кинула на землю.
Беглецы резко повернули коней и стали уходить по узкой извилистой лощине, прячась за барханами. Преследователи разделились на две группы, чтобы охватить их с флангов.
Баймагамбет, Шанау и Киикбай двинулись слева и через несколько секунд оказались возле убитого. Это был Раис. Выпавший из его руки наган воткнулся стволом в песок, который медленно всасывал алую горячую кровь, текшую из разорванной вены на шее Раиса.
Они задержались, казалось, лишь на мгновение возле убитого, но Салык и Куспан тем временем ушли далеко вперед.
Баймагамбет и остальные, нещадно настегивая лошадей, вскоре выскочили на один из гребней и ударили по скакавшим в лощине бандитам. В то же мгновение прозвучали выстрелы Салыка и Куспана. Но на этот раз беглецам повезло — смерть обошла их стороной.
Преследователи возобновили погоню, пытаясь взять бандитов в тиски, не дать им выйти из лощины.
Баймагамбет с товарищами внезапно наткнулся на бархан, преодолеть который коням оказалось не под силу. Пришлось объезжать его. Когда же они сделали это, глазам их предстала неожиданная картина: бархан, который они только что обошли и въехали на него по пологому склону, оказывается, преградил путь и беглецам: лощина кончалась тупиком, и бандитам ничего не оставалось, как повернуть обратно. Тут-то они и нарвались на пули Салыка и Куспана.
Сползавшую с седла женщину подхватил Танат. Его преследователи узнали еще после первой стычки. Он перекинул ее тело перед собой и помчался дальше.
Увлеченный погоней, Баймагамбет не сразу заметил, что конь Салыка остался без хозяина. Увидел он это лишь через несколько секунд и сразу же повернул к командиру. За ним последовал и Шанау.
Тем временем бандиты уходили все дальше и дальше. И гнался за ними лишь Куспан. На какое-то мгновение он остановился, прицелился в Кулбатыра, подзадержавшегося, чтобы пропустить вперед Таната и Аккагаз. То ли старенькое ружье дало осечку, то ли кончились патроны, только в следующую секунду ружье полетело в сторону, а парнишка выхватил из ножен саблю и, помахивая ею над головой, пустился за бандитами. Конь его шел карьером, и всадники быстро сближались.
Кулбатыр то и дело оглядывался, но ходу намеренно не прибавлял. Киикбай догадывался о замысле врага, но даже крикнуть не мог, чтобы остановить Куспана — не услышал бы парень его крика.
Куспан мчался вперед, охваченный азартом погони и, конечно же, даже не подозревал, что ему готовит бандит. Но в тот момент, когда их лошади поравнялись и Куспан уже занес для удара саблю, из-под руки Кулбатыра высунулся короткий ствол карабина и тут же изрыгнул короткую вспышку.
Медленно-медленно падала из рук Куспана сабля. Да и сам он так же медленно и неуклюже сползал с седла кружившей на месте лошади.
К другу подскакал Киикбай. Куспан был еще жив. Прерывисто, всхлипом втягивал в себя воздух открытым ртом, юное лицо его, с нежным пушком над верхней губой, все больше серело и, казалось, вытягивалось, теряя привычную округлость.
Киикбай зажал рану в боку друга собранным в комок подолом рубахи. Ему чудилось, когда он вглядывался во вздрагивающие веки Куспана, что парень вот-вот придет в себя. Но тело Куспана содрогнулось, начало вытягиваться и в следующую секунду обмякло в руках Киикбая. Куспан больше не дышал.
Баймагамбет и Шанау еще оставались возле тяжело раненного командира, Киикбай же никак не мог прийти в себя, поддерживая коленом и руками уже мертвого Куспана.
Бандиты скрылись в песках.
16
Как только окончательно оторвались от преследования, Кулбатыр приказал Танату остановиться. Тот смотрел на вожака расширенными от страха глазами и тяжело дышал.
Кулбатыр бережно снял с его коня жену и осторожно положил ее на песок. Потом сдернул с себя бешмет, свернул его и подсунул ей под голову.
Все время, прикрывая Таната с тыла, он думал лишь об одном: хоть бы рана оказалась неопасной! Но теперь, склонившись над женой, он понял: жить ей осталось недолго. Пуля вошла в грудь, и вся одежда на Аккагаз пропиталась кровью. Губы ее, еще недавно такие сочные, взялись мелкими морщинками и казались обветренными, ссохшимися. Кулбатыр достал из кармана платок, смочил его водой из бурдюка и приложил ко рту Аккагаз.
Танат, не дожидаясь команды, поднялся на вершину ближайшего бархана, откуда вся округа просматривалась как на ладони.
Погоня отстала. Мирно белели под лучами уходящего солнца пески, где происходила недавняя схватка; повсюду, куда доставал глаз, было тихо и пусто.
Танат прислонил берданку к довольно высокому кусту караганника, уселся на землю и принялся чистить песком испачканную кровью одежду. Недавний страх прошел. Танат чувствовал себя опустошенным.
...Аккагаз умирала тяжело. Ее, видимо, мучили боли, и она постанывала, страдальчески морща лоб, покрытый бисеринками пота.
Кулбатыр перевязал рану вытащенной из коржуна разорванной рубашкой — больше он не в силах был помочь ей ничем — и теперь сидел рядом, зажимая в себе рвущиеся наружу рыдания и опустив голову. Время от времени он неожиданно вскидывался, ударял себя кулаком в лоб, а потом долго в отчаянии мотал головой.
— Милая ты моя, — шепотом говорил он не слышавшей его Аккагаз. — Погубил я тебя, солнышко ты мое. Думал, для счастья увожу тебя с собой, а увез к беде... Нет мне прощенья, голубка моя... Не будет мне и счастья больше...
Когда начало смеркаться, Танат оставил наблюдательный пост и спустился вниз. Бросил беглый взгляд на бесцветное лицо женщины, побежденной болью, и тихонько, будто собирался сообщить тайну, позвал:
— Сотник.
Кулбатыр отчужденно повернул голову и посмотрел на Таната такими глазами, будто видел его впервые.
— Сотник, а что, если мне привезти лекаря? — вкрадчиво спросил Танат.
Кулбатыр смотрел на него все так же отчужденно и, казалось, не понимал, о чем говорил стоящий перед ним человек. Потом произнес:
— Где ты его найдешь?
— Конечно, дело трудное, — заторопился Танат. — Но попытаться стоит. Тут, в Актае, у меня родственник, он знает, где в этих краях лекарь есть.
Кулбатыр верил и не верил. Но ему так хотелось верить, что Танат привезет лекаря, тот поможет Аккагаз, и он сказал даже как-то просительно:
— Тогда торопись. Бери моего сивого, он покрепче, и не жалей его.
Таната не нужно было уговаривать. Он тут же вскочил на сивого и исчез в ночи.
Аккагаз слабела на глазах. Недавняя надежда, вспыхнувшая было в Кулбатыре, когда он отправлял за лекарем Таната, теперь почти погасла. Он уже понимал, что никакой лекарь, появись он даже прямо сейчас, не сможет воскресить человека. А ведь Аккагаз нужно было именно воскрешать.
Немало крови повидал на своем веку Кулбатыр. В стольких сражениях пришлось участвовать, что и не припомнишь все. И он хорошо знал: даже крепким мужчинам не всегда удавалось выбраться живыми от ран куда менее тяжелых, чем у его жены. Где же побороть смерть такой слабой женщине! И все же он гнал от себя эти мысли, приказывая себе верить, что еще не все потеряно, будто именно эта вера и должна была помочь умирающей Аккагаз.
Господи, как же он жалел сейчас ту, которая лежала перед ним и на которую с такой неумолимостью надвигалась вечная мгла!
«За что? — мысленно спрашивал он неизвестно кого. — За что? Ведь она никогда и никому не делала зла. И теперь мучается лишь оттого, что любила и страдала, что хотела и дальше любить, готова была идти на любые невзгоды, но быть рядом с ним, с Кулбатыром».
Думал Кулбатыр и о детях: «Никогда больше не узнать им материнской ласки. А если погибнет и он — кто заступится за бедных сирот? Бабка стара. Младший брат неизвестно когда вернется, да и вернется ли вообще? Им на долю остались оскорбления всякого, кто захочет поглумиться над детьми врага.
Враг! Будто он никогда не любил свой народ, не боролся за его счастливое будущее. И что же получил в благодарность? Скитания по чужим краям, жизнь бездомного пса.
Исчезает род Сырмата, твой род, отец! Может, и хорошо, что ты не узнаешь этого, а за твою смерть он, Кулбатыр, отплатил сполна. Ни на кого больше не поднимет свою поганую руку проклятый Ураз.
Но почему, почему судьба так жестоко обошлась с ним? Да и только ли с ним? Сколько надежных друзей было у него! И все они, не щадя жизни, бились против проклятых красных и обманутых ими всяких баймагамбетов, чтобы хозяевами были на родной земле, чтобы никто не указывал, как им жить и что делать.
Где же они теперь, его друзья, его сподвижники? Вся округа, бывало, дрожала от страха, когда они налетали на аулы. Казалось, нет такой силы, которая могла бы сломить их. А вот никого не осталось, кроме этого трусливого Таната. А кости тех, кто действительно достоин счастливой доли, рассеяны теперь по степям и пескам».
Неизвестно почему, вспомнились ему жучки, которых он видел несколько дней назад в тихой воде Калдыгайты. «Ни переда, ни зада, ни головы, ни хвоста. Крутятся по замкнутому кругу, мечутся из стороны в сторону, редко-редко кто осмелится выйти за пределы этого, будто заколдованного, круга, в котором они обречены вращаться всю жизнь, да и тот спешит обратно, столкнувшись с первым препятствием.
Не такую ли бессмысленную жизнь ведет и его народ? Все заняты своими маленькими заботами, дрожат, трясутся за свою жизнь и не ведают, что у них давно отняли свободу, право быть самими собой, им уже не вырваться за пределы круга, очерченного красными болтунами. И ведь счастливы! Счастливы! Не обманывал же его Баймагамбет, когда говорил там, в юрте, что он счастлив, что уверен в своем будущем! Пусть Баймагамбет дурак. Но не все же дураки даже среди тех, кто сейчас старается поймать его. Неужели и они не видят и не понимают: у них отняли самое главное, отчего бывает счастлив человек, — его свободу и свободу земли его отцов? Но может быть, их ведет какая-то другая правда, о которой не дано знать Кулбатыру? Но какая же другая правда может быть, кроме той, за которую он боролся всю жизнь? Какая? Нету другой правды! Нету! Просто случилось так, что народу стала не нужна эта правда, потому он и отверг Кулбатыра и тех, кто был рядом с ним, свел на нет или изгнал с родной земли. Но ничего. Они еще вспомнят о Кулбатыре, вспомнят и о погибших, сражавшихся рядом с ним. Вспомнят и горько пожалеют, что были так слепы, что не сумели отличить белое от черного, правду от лжи».
И вдруг он спросил себя: «А может, это я принимал ложь за правду и всю жизнь служил этой лжи?.. Нет, нет, нет! — попытался оттолкнуть он от себя эту мысль. — Это было бы слишком страшно и несправедливо!
Так почему же с такой яростью кричал на него бывший его друг Баймагамбет и с такой ненавистью смотрел этот мальчишка, что был рядом с Баймагамбетом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16