Он остановил взгляд на мне:
— Да разные. Знаете, в связи с приездом Владимира Николаевича. Юлия Николаевна, ваш слуга...
Он театрально поклонился и, ни с кем более не попрощавшись, вышел.
Хассан наклонился ко мне и шепотом продолжал начатый им до прихода Бориса разговор:
— Его тугаи ходи.
Я, насколько мог, изобразил высшую степень удивления.
— Его тугаи ходи, тугаи люди его ходи, туда-назад, письмо таскай, спирт таскай, ружье таскай.
Глаза грека блестели. Он не упускал ни одного слова. Это была информация.
— Ваша какой охота? — внезапно спросил грек Хассана.
— А вы что — охотник? — спросил я его.
— Да, — ответил он, — наша Кавказ, дичь много, козуля, фазан.
Но он, видимо, не со мной желал говорить и вновь обратился с тем же вопросом к узбекам.
— Охота есть, — ответил Хассан. — Наша много джигит.
— Моя ваша приезжай, — пообещал грек, — вместе тугай ходи, птица стрелять.
— Тугай ваша ходи нельзя, — упрямо ответил Хассан.
На лице грека изобразилась досада:
— Хороши охота, почему не ходи?
— Там плохой люди много.
Греку явно не по душе было это возражение, но он принудил себя добавить добродушно:
— Ваша базар езжай, ходи мой киоск. Моя большой плов делай, гость будешь. Круты дальше!
Мы просидели еще часа полтора, а потом церемонно распрощались. Уже при выходе мы повидали Лейлу. Показываться без паранджи правоверным она не могла, но никто не мог воспрепятствовать ей выбежать к нам, урусам, в сад, да еще вечером. Мы постояли и поговорили несколько минут.
Кто должен был сделать бестактное замечание, как не Юля?
— Глеб, она не сводит глаз с вас, запишите себе еще одну победу.
После этого оставалось только одно — уйти. Она вогнала меня в краску и в бешенство сразу. Однако впереди предстояло нечто худшее.
— Глеб, вы помните, — догнала она меня, — вы же обещали позвать нас в гости?
Ну как сказать этой навязчивой женщине, что я никогда ничего подобного не обещал.
— У вас, говорят, такая интересная пещера анахорета. Мы должны ее видеть. О ней ходят легенды.
— Сейчас поздно, — сказал я. — Может быть, когда-нибудь в другой раз.
— Нет, нет, — не уступала она, — такая чудная ночь. Мы с Кристи отдохнем у вас несколько минут и пойдем. И потом, я должна сознаться, мы уже заказали тарантас, чтоб ждал у вас. Так что вам деться некуда. Или, может быть, вы прячете там какую-нибудь прекрасную туземку вроде этой девочки? Паша окончательно отбил у вас Катю, они всё гуляют при луне, вы должны же как-нибудь утешаться. Сознайтесь, ну-ка, ну-ка, ну-ка. — Она водила пальцем у меня перед носом.
Все это было в высшей степени противно. И какую каплю яда она заронила этим замечанием о Кате, но деться действительно было некуда, пришлось нехотя согласиться.
Рустам пошел проводить нас.
Уже полностью опустилась быстрая южная ночь. Было темно и прохладно. По холодку мы не торопясь пошли к макбаре.
Я молчал, почему-то притихла и Юля. Было ли это инстинктивное ощущение, что ее навязчивость неприятна и общество нежелательно или какое-то другое предчувствие? Мне показалось, что и грек что-то сосредоточенно обдумывает.

2
Еще через полчаса мы все четверо достигли макбары. Тарантаса не было. Юля напомнила о привале, и я вынужден был предложить зайти. Караульные уже спали. Рустам сказал, что останется на воздухе. В макбаре было темно, я зажег свечи и по привычке постучал по барометру. Как ни странно, он предвещал дождь. Юля настаивала на том, чтобы осмотреть всю макбару. Я светил им и показал снаружи, не вводя туда, склад, затем свою комнату и, наконец, провел в среднюю комнату с бассейном. Когда мы зашли туда, я заметил, что грек отстал от нас. Я обратил на это внимание Юли. Она негромко позвала его, но он не шел. Она стала занимать меня вопросами. Через несколько минут грек вышел с непринужденным видом из моей комнаты и сказал:
— А я вас ищу.
Что он делал там, у меня?
Сводчатая комната с бассейном, где мы находились, выглядела очень мрачно, и скупой свет от двух свечей — одной у меня, другой у Кристи в руках — терялся в казавшемся бездонным слепом куполе. Только в бойницы были видны темно-синие вертикальные полоски ночи.
— А что здесь внизу? — спросила с явной дрожью в голосе Юля. — Какое-то адское место.
— А это, — ответил я (вероятно, темнота ободрила меня), — была тюрьма, куда сажали дурных женщин.
— Зиндан? Тогда там, наверно, полно крыс? В Туркестане все слышали истории про страшные зинданы. И жабы, и клопы?
— Да, всего понемножку, — ободрил я ее.
Я расплачивался с ней за все то, что мне было неприятно и отвратительно в ней.
Наступило молчание, и сразу же явственно послышалось журчание родниковой воды.
— А это что? — спросила Юля.
— А это живая вода, — ответил я, — хотите, спустимся.
— Нет, нет, — задрожала она.
Я тут же устыдился своей безжалостности, не подобавшей ни мужчине, ни хозяину.
— Нет, Юлия Викторовна, там ничего страшного нет. Я шутил.
Принял вызов Кристи. Возможно, ему было интересно.
— Пойдем, Юли-джан. Кто боится? Никто боится.
Я пошел вниз, на полпути обернулся и сказал Юле:
— Давайте руку.
Она уцепилась за мою руку. Я не рассчитал высоты самой нижней ступеньки, споткнулся, выронил свечу, и мы остались в темноте. Подняв голову, мы ждали, когда спустится Кристи. Он держал свечу в вытянутой руке, чтобы лучше светить себе и нам.
И вот, когда мы стояли, подняв голову, ожидая Кристи, произошла неожиданная и странная вещь. При неверном свете свечи мы увидели, что сквозь бойницу над нами просунулся какой-то длинный предмет, почти одновременно возникла ослепительная красная вспышка, прогремел оглушительный выстрел, свеча выпала из рук грека, и он рухнул к нашим ногам. Теперь мы были в полной темноте. Юля начала визжать и биться. Все случилось так быстро, что в первые мгновения я не мог ничего понять. Лишь через несколько секунд я сообразил: кто-то стрелял в Кристи сквозь бойницу и убил его.
Я не знал, что делать. Нужно было прежде всего выбраться из ямы, из темноты. Я схватил Юлю за руку и потащил за собой.
Не успели мы подняться наверх, как услышали неистовый крик:
— Глеба, Глеба!
Я выбежал из макбары.
Навстречу мне бежал Рустам и, задыхаясь, кричал:
— Его стреляй окошко. Моя гоняй, его прыгай лошадь. Моя хватай халат, его бей приклад.
Снаружи было гораздо светлее, чем в макбаре. Я обежал макбару кругом, но там уже никого не было, и тотчас же вернулся. При свете месяца я разглядел, что лоб Рустама слева был рассечен глубокой раной, кровь залила щеку и стекала с подбородка.
— Давай сюда, живо! — приказал я.
Мы вернулись в макбару, зажгли свечи, усадили дрожащую Юлю на мою койку, я открыл аптечку, промыл и перевязал рану Рустаму.
— Ну, теперь, — сказал я, — вытащим наверх грека.
Юля опять завизжала. Я прикрикнул на нее, так как раньше слышал, что миндальничать с женщинами в истерике нельзя. Она притихла и, как больной зверь, смотрела на меня остановившимися, полными ужаса глазами.
Рустам укрепил свечу на краю ямы, и мы спустились вниз. Мы втащили грека наверх. Он был очень тяжел.
— Юля, мы должны помочь ему. Вы же сестра милосердия! Ну, давайте!
Она повиновалась с какой-то собачьей покорностью. Я взял у Юли ее зеркальце и приложил ко рту грека — зеркальце отпотело. Грек был еще жив.
— Рустам, буди караульных, пусть кто-нибудь бежит в лагерь за лошадьми.
Но караульных будить не пришлось. Разбуженные стрельбой, криками и шумом, они все уже проснулись.
Тут из города приехал тарантас за греком и Юлей.
— Ну, Юля, везите его. Не теряйте ни минуты, дело идет о спасении жизни.
Юля покорно встала. Мы набросали сена в тарантас и положили на него грека. Рустам и Юля сели в ногах и в головах. Я стоял у макбары до тех пор, пока они не исчезли из глаз. Взошла луна, и стало очень светло.

3
Я медленно вернулся в макбару. Ложиться после такой перетряски я не мог. Я вышел на воздух и стал прохаживаться перед домом.
«Так что же произошло? — пытался осмыслить я. — Кто-то стрелял сквозь амбразуру окна в грека, потом, насколько можно было понять со слов Рустама, бежал и с коня ударил прикладом пытавшегося задержать его Рустама».
Да! Я ведь еще толком не видел, где это было. Я вновь обошел макбару и за ней явственно увидел следы разыгравшейся здесь недавно сцены. Песок был взрыт так, словно лошадь крутилась под вскочившим на ее спину всадником. Да, а как он стрелял, амбразура же высоко? Очевидно, стоя, с лошади, ориентируясь на свечу в руках грека.
Кто же это был и почему он стрелял в грека?
При свете полной луны я прошел дальше по совершенно отчетливым следам коня, унесшего убийцу. Невдалеке я опять увидел взрытый копытами коня песок. А! Наверно, здесь Рустам боролся со всадником и, схватив его за халат, пытался стащить с коня. Я внимательно обошел это место кругом. В это время свет луны отразился на блестящем предмете, лежавшем в кустах татарника. Я подобрал его и стоял полный недоумения. Это была серебряная офицерская лядунка с золотым двуглавым орлом.
«Но ведь такую же я видел у Файзуллы», — вскричал я внутренне. Так, значит, стрелял он! И в голове, как молния, самопроизвольно возникла и вытянулась вся цепь. Стрелял Файзулла, друг и сообщник Бориса. Борис обнаружил грека в кишлаке, выяснил, что он с нами пробудет в гостях еще некоторое время и потом поедет с Юлей ко мне в макбару, поэтому сразу же поскакал к Файзулле, уведомил его, и тот примчался и свел какие-то свои темные счеты с греком.
Так вот до чего докатилась их взаимная слежка! Дело приняло серьезный оборот. Борис с Файзуллой на одной стороне, грек и Юля — на другой, началось с разговоров и подглядываний и кончилось ночным убийством. Но что за всем этим кроется?
Инстинкт подсказал мне, что тут нечто большее, чем личная вражда. Недаром каждый участник драмы был не тем, чем казался, у каждого было другое лицо и своя тайна.
Я пошел по следам далее, но облако уже закрыло луну, и я почти ничего не видел.

4
На следующее утро, чуть рассвело, я вышел из макбары в надежде снова проследить отпечатки копыт коня. Но покрывавшее от времени до времени луну вчерашнее облачко превратилось за ночь в сплошной войлочный покров, целиком закрывший небо; прошел довольно частый на этих высотах ливень, все следы были начисто смыты.
Не оставалось ничего другого, как направиться в лагерь, куда наверняка уже дошли слухи о ночном происшествии. Я бросил последний взгляд на макбару, и тут меня что-то толкнуло еще раз поглядеть то место в яме, куда свалился грек. В яме было довольно светло, по крайней мере по сравнению с кромешной тьмой прошлой ночи. Я задумчиво обошел яму, размышляя о том, что с ней связаны несчастья. Достаточно было мне захотеть освежиться в бассейне, чтоб я поранил ногу. Где-то в этой макбаре — и кто знает, может быть, в этой яме — обнаружили зарезанным старика сторожа. Грек, быть может, нашел здесь свою могилу. Что еще таит эта зловещая яма? Так, прохаживаясь, я неожиданно споткнулся о какой-то предмет. Я наклонился. Это были футляр с фотоаппаратом и металлическими кассетами. Как они попали сюда? Их не могла затащить ни мышь, ни крыса, ни собака — никаких таких животных я в макбаре не замечал. Да, как они сюда попали? Я поднялся наверх, и вместе со светом на меня нашло озарение: грек украл их у меня в комнате, когда мы с Юлей потеряли его на минуту из виду при обходе макбары, а когда он, подстреленный, свалился, покража выпала. Но зачем понадобились ему фотоаппарат и кассеты? Сцена на базаре воскресла передо мной: как я дважды снял верблюда и синеглазого погонщика, и как Юля судорожно дергалась, чтобы остановить меня во время первого снимка, и как побежала к киоску и что-то сказала греку после второго. Он хотел выкрасть снимки, это было ясно. Ага, теперь ясно и другое — почему Юля набивалась в гости ко мне и почему она подстроила эту поездку в кишлак и навязалась с ночным визитом. Но грек не все рассчитал: судьба сыграла с ним злую шутку, выдала замыслы; хитрость, приведшая его ночью в макбару, обернулась против него самого. А этот синеглазый погонщик? Поступки грека, а может быть, не одного грека, как-то вращаются вокруг него.
Вот еще другое гнездо тайн и преступлений, пока готовящихся. Надо быть начеку, надо следить и смотреть и надо съездить к Паше и отдать ему непроявленные негативы в кассетах. Я закрыл дверь, убедился, что за мной никто не следит, вырыл ножом ямку в земляном полу и уложил туда кассеты.

5
Листер был уже на ногах, когда я пришел в лагерь. Он встретил меня с обычной теплотой, но я не мог относиться к нему, как прежде, с тех пор как узнал, что он ведет двойную игру, ненавидит большевиков и связался с Борисом и его шайкой. Я понимал, что должен скрыть свое отношение к нему по целому ряду причин: во-первых, чтобы не спугнуть его или их на случай, если они собираются что-либо сделать, а захватить всю банду на месте преступления (здесь у меня не было колебания, здесь выбирать или думать было нечего), и, во-вторых, оставалось это странное и теперь непонятное положительное отношение к Листеру Паши, с которым нельзя не считаться и которое требовало объяснения или устранения до того, как я предприму какие-либо шаги.
Во всяком случае, я обязан сообщить Паше обо всем.
В палатке Листера, когда я туда вошел, уже сидел Борис. Он впился в меня глазами и еле скрывал свое возбуждение. Я сразу же решил не идти навстречу его любопытству и не играть ему на руку, а заставить его сделать первый ход и проверить свои предположения. Он все время дергался от желания спросить что-то, но сдерживался.
— Ну, что новенького? — задал вопрос Листер, когда мы все уселись. — Как у вас там, в макбаре?
«Что новенького, да? — подумал я про себя. — Ты, конечно, знаешь про вчерашнюю Борисову работу, а теперь хочешь выведать, чем кончилось. Ничего не скажу. Ни шагу навстречу».
— Да нового ничего особенно нет, — протянул я. — Разве только...
Рука Бориса конвульсивно сжала пресс-папье.
— Только что? — переспросил Листер.
— Да вот удалось перевести одно очень трудное стихотворение Калидасы, над которым я давно бился. Оно мне никак не давалось, а вчера прояснилось.
— Как хорошо, — спокойно сказал мне Листер, как будто ничто другое на свете его не интересовало. Он играл свою роль великолепно. — Какого точно времени Калидаса?
— Это пятый век. — Я привел приблизительные годы.
Борис сидел бледный и злой. Он глядел на меня с ненавистью, смешанной с презрением.
Конечно, он вскоре выдал себя:
— Ну, а как Юлия Викторовна и этот грек доехали, благополучно?
— Откуда я могу знать, я с ними не ездил.
Борис несколько смешался и сделал еще одну ошибку:
— Нет, я имею в виду, как там с лошадью и прочее.
Совсем скрывать не было смысла.
— Будем надеяться, что доехали, путешествие не такое длинное.
— Почему — надеяться? — ухватился за слово Борис.
Он втянул воздух и замолчал. Яснее спрашивать он боялся.
— Да так, — ответил я, — надеюсь, ему лучше.
— Что — лучше? — опять напрягся Борис. — А что случилось?
— Да вот свалился в яму у нас.
Борис с трудом сдерживал бешенство. Он ничего толком не мог донести Файзулле, а своим поведением достаточно выдал себя.
Листер прервал нас:
— Это все прекрасно, Глеб, но я вас не за этим звал. Дело в другом. Завтра приезжает Толмачев, начнется работа. Мы все в хороших отношениях, вместе ехали, он самого лучшего мнения о вас, вы о нем, об Александре Ивановне, о Кате, — тут он еле заметно улыбнулся, я вспыхнул и не мог поднять глаз, — как и мы все, конечно, но дружба дружбой, а служба службой. Надо привести в порядок и документацию, и инструменты, и проект работ. Он проверит, что найдет нужным. Ну-с, так вот, приступаем.
До полудня Листер и я сидели вместе за счетами и бумагами и ходили по палаткам и кладовым. Как будто все было на месте.
Потом Листер предложил ехать на мой склад, посмотреть, как там.
Сказать ему, что я заметил исчезновение запасов из кладовой в макбаре? Нет, не надо, не спугнуть!
Вместо этого я спросил, двинемся ли мы пешком или в линейке.
— Проще верхом, — ответил Листер и, увидев мое вытянувшееся лицо, прибавил: — Вы чего это? Верхом не ездите? Вмиг научим.
Мне подали смирную лошадь, и мы отправились шагом.
Почему не мог я заставить себя ненавидеть этого человека? Какая огромная разница между ним и Борисом! Он почти настолько же близок мне, насколько Борис чужд, однако же он с Борисом были по одну сторону разделявшей нас пропасти, я — по другую.
Глава VIII
КАТИНЫ ИМЕНИНЫ

1
В ту ночь я остался в лагере, и до девяти утра мы мыли и чистили всё к приезду Толмачева. Не потому только, что боялись замечаний или разноса. Мы взялись за важное и ответственное дело и не имели права провалиться. Это было наше венчание или помолвка с наукой. По мере того как мы подвигались ближе к работе, с нас спадала шелуха личных дел и забот, наши мысли переставали отвлекаться и разбегаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22