– Ладно, по части документов есть что?
Федор вложил в руку капитана паспорт в черном чехле и заваренный в целлофан студенческий билет. Первым Самойлов раскрыл паспорт и с минуту сосредоточенно изучал его.
– А ведь похожа ксива на правильную, – задумчиво произнес он. – Гражданин Штольц, национальность – немец... Только сдается мне, что из нашего терпилы такой же этнический немец, как из меня – председатель Мао.
– Уже результат. Если гражданин черно-белыми пользуется... пользовался, значит, почти наверняка по криминалу уже светился.
Самойлов раскрыл студенческий и хмыкнул.
– Макаренко, Анна Григорьевна... С такой фамилией только в малолетней колонии работать!
– А почему бы и нет? На юридический многие через учреждения попадают.
– Еще не факт, что билет подлинный. Сегодня же надо связаться с ВЮЗИ, проверить, значится ли у них такая личность... Тьфу!
На этот раз Самойлов от фольклора не удержался.
– Ты что это? – обеспокоенно спросил Федор.
– Обидно. В кои веки раз по-настоящему крутое дело намечается – и сразу отдай. Эх, чому ж я не сокил... На Литейный звонил?
– Не успел.
– Так дуй срочно, один нога тут – другой там, нам состав на перроне задерживать нельзя.
– Может, заодно и тру повозку вызвать?
– Нет, Федя, сначала комитетчиков дождемся, пусть сами решают, что да как. Ты, коли хочешь, отзвонившись, перекуси чего-нибудь, а я немного поработаю композитором.
– Оперу писать? – усмехнулся Федор.
– Ее самую. Худсовет сегодня будет строгий. Федор вышел, а Самойлов присел возле столика, расчистил место, чуть передвинув пакеты с вещественными доказательствами, достал из потрепанной кожаной папочки чистый лист бумаги и ручку за тридцать пять копеек и разборчивым почерком вывел: "19.04.1982 года в 10 часов 48 минут дежурная бригада Дзержинского райотдела УВД г. Ленинграда в составе..."
III
(Москва, 1982)
– Понял.
Вадим Ахметович Шеров с силой швырнул трубку на светло-серый кнопочный аппарат и резко бросил:
– Поздравляю, товарищи!
Торжества в его голосе не наблюдалось, зато сарказм звучал явственно.
Архимед – многолетний, испытанный помощник Шерова, официально занимающий скромную должность делопроизводителя при украинском постпредстве в Москве – устремил взор в потолок, пустив туда же облачко сигаретного дыма. Подполковник КГБ Евгений Николаевич Ковалев, напротив, стиснул пальцами подлокотники кожаного кресла итальянского производства и подался вперед, не сводя глаз с шефа.
– С чем, Вадим Ахметович? – спросил он, четко выговаривая каждый звук.
Сухое, надменное лицо Шерова перекосила нехорошая усмешка.
– Наша беглянка обнаружена, – столь же отчетливо артикулируя, ответил он.
– Где?
– На Московском вокзале города Ленинграда. В спальном вагоне "Красной стрелы".
– Валюта? При ней?
– О да! – Шеров вновь усмехнулся, показав мелкие желтые зубы. – В целости и сохранности. Принято по факту, сдано по протоколу.
– Шеф, – подал голос Архимед. – Я не понимаю. Ее что, горяченькой взяли?
– Холодненькой... Я, Евгений Николаевич, в буквальном смысле: в Ленинград прибыл труп. Даже два – она и некто Штольц, судя по всему, сообщник... Причины смерти устанавливаются, вероятнее всего – отравление. Поскольку на месте происшествия обнаружена иностранная валюта в особо крупных размерах, дело передано вашим, Евгений Николаевич, коллегам.
– Уж не тем ли, что вели уважаемого Якова Данииловича? – осведомился в пространство Архимед.
– Сомнительно, – отозвался Шеров. – После нашего небольшого спектакля, полагаю, оргвыводы последуют незамедлительно... – Он фыркнул. – А вот денежки, конечно, плакали, и это, товарищи, большое упущение...
– Вот ведь сучка! – не выдержал Ковалев. – И на что рассчитывала? Не могла же не понимать, что мы ее из-под земли достанем...
– Теперь уж точно – из-под земли, – задумчиво добавил Архимед. – Только зачем?
– Должно быть, ей не показались убедительными наши гарантии безопасности, – сказал Вадим Ахметович.
– Хозяюшке не поверила... – Архимед покосился на висящий над диваном овальный портрет рыжекудрой красавицы верхом на породистом вороном коне. – Вот ведь дура!
< Действительно, дура! Никто не планировал убирать ее по завершению операции. Усыпив Яшу и подменив портфель, она должна была тихо сойти в Болотом, дождаться следующего поезда, доехать до Москвы, сдать портфель, а взамен получить загранпаспорт и путевку на Кубу. С пересадкой в Париже. В тамошнем аэропорту ей помогли бы затеряться в толпе, доставили бы по определенному адресу, снабдили легендой, видом на жительство – и приличным гонораром за проделанную работу. Все по честному (Прим. Т.Захаржевской) >
– В итоге государство обогатилось на шестьдесят пять тысяч зелеными, и нам остается лишь примириться с этим фактом... Нашей причастностью к этой печальной истории никто интересоваться не будет, так что эту страницу мы перелистываем и двигаемся дальше. Евгений Николаевич, есть для вас одно дельце... Полагаю, подлинная личность нашей незадачливой подруги будет установлена довольно быстро – благо, наследила она в своей короткой жизни изрядно. Тогда на опознание будут вызваны родственники, из которых в Ленинграде имеется только один – муж. Так вот, этот муж представляет для нас определенный интерес.
– В каком аспекте?
– Честно говоря, не знаю. Это идея Татьяны... – Шеров показал на портрет прекрасной всадницы. – Логичнее всего будет контакт по линии психиатрии. Сами понимаете, потеря близкого человека, стресс. Можно немного усилить... ну, вы понимаете... Предстанете перед ним профессором психиатрии... Запомните, нам нужны не столько факты его биографии, сколько реакции, оценки, самооценки – короче, исчерпывающий психологический портрет...
IV
(Ленинград, 1982)
– Проходите, пожалуйста, – любезно, словно доброго старого знакомого, пригласил врач. – Присаживайтесь, прошу вас.
Молодой человек, высокий и светловолосый, послушно уселся в указанное кресло возле черного полированного стола и, не отрывая взгляда от лица доктора, что-то тихо сказал.
– Извините великодушно, не расслышал...
– "Фаберже-брют", – чуть громче повторил молодой человек. – Галстук "Мсье Ги", натуральный шелк, серебряная булавка от Медичи.
– А вы того, – врач непроизвольно дотронулся до массивной серебряной булавки на шелковом перламутровом галстуке, – знаете толк...
– Вы тоже.
Молодой человек не кривил душой. Врач, ухоженный красивый мужчина средних лет, с густой седеющей шевелюрой и аккуратной бородкой, выглядел прямо-таки лауреатом международного конкурса "Мистер Элегантность". От внимания молодого человека не укрылось и то, что собеседник его, прежде чем сесть, бережно подтянул безукоризненно отутюженные черные брюки. Да и кабинет, в котором происходил разговор, ни единой деталькой не ассоциировался с советским медицинским учреждением. Крытый зеленым сукном старинный письменный стол не опозорил бы и приемную какого-нибудь царского министра, импозантны были и книжные стеллажи, сплошь уставленные неведомыми фолиантами, и изразцовый камин с двумя симметричными вазами на полке, и пушистый, вишневого цвета ковер под ногами, и вытянутые арочные окна, выходящие в нежную весеннюю зелень...
– Ну-с, как самочувствие? На что жалуемся? – профессионально бодрым голосом осведомился врач.
– Самочувствие сообразно ситуации, а жаловаться мне не на что. Хотел бы выразить вам глубочайшую признательность и поскорее отправиться домой.
Чувствовалось, что он очень старается говорить неторопливо, спокойно, как и подобает человеку, находящемуся в здравом уме и доброй памяти.
– Увы, Нил Романович, удовлетворить вашу просьбу не могу, – вкрадчиво сказал врач.
– Но отчего же? – все так же медленно и четко выговорил молодой человек. – Видите ли, мне очень нужно. Срочно. Сами понимаете, организация похорон...
– Ах, Нил Романович, никакой срочности нет, уверяю вас. Мне доподлинно известно, что экспертиза займет еще некоторое время... Случай крайне нестандартный, определенные тесты потребуют трех-четырех дней, и не исключено, что возникнет надобность в повторном анализе. Так что неделя, как минимум, у нас есть, и я категорически рекомендую, чтобы это время вы провели здесь, под нашим присмотром.
– Не вижу необходимости. Я совершенно здоров. Так что, спасибо вам и...
– Совершенно, говорите, здоровы? А позвольте полюбопытствовать, что у вас с рукой? И откуда живописный синяк на лбу?
Молодой человек с тоской поглядел на свежий бинт вокруг запястья.
– Наверное, порезался, когда падал. И ударился. Понимаете, там... ну, в морге... такой воздух... Вот я и грохнулся в обморок. А, здесь с вашей помощью пришел в себя...
– Да? У меня несколько иные сведения, свидетельствующие о некоторой, скажем так, неадекватности.
– Что конкретно вы подразумеваете под неадекватностью?
Чувствовалось, что молодой человек из последних сил сохраняет самообладание.
– Пожалуйста. В ходе опознания вы допускали весьма странные высказывания, а затем схватили со стола прозекторский нож, принялись размахивать им, никого к себе не подпуская, после чего сделали попытку вскрыть себе вены этим ножом. И грохнулись вы, если использовать вашу терминологию, не без помощи служителей, откуда и гематомка на челе... Не держите на них зла, Нил Романович, и благодарите Бога, что порез вам обработали прямо на месте – кто знает, где этим ножичком ковыряли.
– Этого не было, – сказал Нил, глядя в пол.
– Свидетелей с полдюжины наберется... Так как, будем обследоваться? Не угодно ли подписать бумагу о вашем согласии?
– А если я не подпишу?
– В таком случае, ее подпишет кто-либо из ближайших родственников. В вашем случае – мама. Будем звонить Ольге Владимировне?
– Не будем... Вы можете мне гарантировать, что без меня?..
Врач испытующе посмотрел на Нила и твердо сказал.
– Могу.
– Давайте вашу бумагу. И еще одна просьба.
– Какая?
– Распорядитесь, чтобы мне вернули мою одежду. Мне крайне неудобно общаться с вами в этих... исподниках. Только, пожалуйста, не говорите, что это предписанная правилами униформа для... клиентов вашего заведения. Вы тоже не в белом халате...
Врач всплеснул руками и рассмеялся.
– Уели, Нил Романович, ах, уели!
– Браво, вы неплохо скаламбурили, – улыбнулся Нил. – Надеюсь в самое ближайшее время убедить вас, что я еще не окончательно ах...
Врач недоуменно взглянул на Нила, но тут же расхохотался вторично.
– Великолепно держитесь, Нил Романович. Не уверен, что смог бы так же, окажись я на вашем месте.
– А что, не исключаете такую вероятность?
– Психика людская, Нил Романович, предмет темный и, между нами говоря, подвластный систематической науке лишь постольку-поскольку. В любой момент такое с нами может выкинуть!.. Вот вы, Нил Романович, прежде за собой суицидальные наклонности замечали?
– Так все же как насчет моей одежды, Евгений Николаевич? – сказал Нил, узнавшей имя врача у строгой медсестры, которая сопровождала его в кабинет. – Серьезная беседа предполагает хотя бы видимость равенства сторон.
Врач хмыкнул и надавил невидимую кнопку. После короткого гудка зуммера, он громко произнес:
– Тамара Анатольевна, будьте добры, принесите сюда рубашку и брюки больного Баренцева.
Слегка поморщившись при слове "больной", Нил поспешно добавил:
– И пиджак.
– И пиджак... Благодарю вас.
– Вы спрашивали о суицидальных наклонностях? Никаких поползновений, а тем паче попыток повеситься, отравиться, броситься под поезд и прочее, я за собой не замечал, но...
– Продолжайте, прошу вас.
– Но сама идея бессрочного отпуска никогда не вызывала во мне того страха и отвращения, которые лукавая природа заложила в каждое здоровое животное.
– Себя, стало быть, вы к животным не причисляете?
– К здоровым – нет... Знаете, кто был моим любимым литературным героем в девять лет?
– Да уж надо полагать, не Карлсон... Только не говорите мне, что принц Гамлет. У меня этих Гамлетов побольше, чем Наполеонов было...
– Нет, конечно, не Гамлет. Ханно Будденброк.
– Это еще кто?
– Перечитайте Томаса Манна... Понимаете, молодость и здоровье – это ведь не только производные от календарного возраста и физического состояния организма. Здоровое молодое животное радуется, когда ему хорошо, и отчаянно борется, когда ему плохо. Говоря объективно, в моей жизни было очень немного по-настоящему плохого, стало быть, опять же объективно, мне почти всегда было хорошо – но я давно уже забыл, что такое настоящая радость. А сегодня утром, после звонка из прокуратуры, и потом, на опознании в морге, я вдруг почувствовал, что не хочу и не могу бороться... И если бы в тот момент сопровождавший меня следователь, так похожий на молодого Ильича, вдруг предъявил мне обвинение в убийстве, я с радостью подписал бы признание. Конечно, если бы он гарантировал мне скорый суд и такого палача, который не мажет с первого выстрела... Поверьте, Евгений Николаевич, я нисколько не кокетничаю.
– Но на метком выстреле все же настаиваете.
– Я не мазохист и не люблю боли.
– Полноте, юноша! Представьте себе на минуточку, что ваш молоденький следователь, по неопытности или даже по недобросовестности, поддался на вашу провокацию, залепил вами дырку в следствии и подвел под расстрельную статью. Дальнейшее нисколько не будет напоминать счастливые сборы в далекое путешествие, поверьте, я знаю о чем говорю. Перед судом вы предстанете с разбитой рожей и порванной задницей, потому что ни надзиратели, ни урки фраеров-мокрушников не жалуют. А после приговора вас засунут в холодный каменный мешок и будут дважды в сутки пропихивать через решетку кусок заплесневелого хлеба, и сначала вы будете каждый день и час молить о смерти, потом привыкните, научитесь радоваться глоточку затхлой воды, солнечному лучику, случайно заглянувшему в вашу темницу, подружитесь с приблудным мышонком и начнете делиться с ним последними крошками. На газетных клочках, брошенных вам на подтирку, собственной кровью будете строчить ежедневные ходатайства о помиловании, да только дальше мусорного бака они не пойдут. А в тот день, когда вы окончательно поймете, что в этой жизни есть только одна-единственная истинная ценность, и эта ценность – сама жизнь, вас поведут якобы на помывку, но как только вы зайдете в душевую кабинку, в вентиляционном окошке, как раз на уровне затылка, покажется дуло мелкокалиберного пистолета Марголина, но выстрела вы не услышите, не успеете. А потом труп вывезут в крытом фургончике и бросят в яму с известью. Впечатляет?
– Да вы поэт, ваше благородие, – отшутился Нил от сковавшей сердце ледяной жути.
– Уж ежели вы перешли на табель о рангах, сударь мой, извольте титуловать меня превосходительством. Выслужил-с, как-никак профессор. – Евгений Николаевич откинулся в кресле, извлек из кармана замшевого пиджака синюю пачку, протянул Нилу. – Угощайтесь, голландские. – Нил взял сигарету, повел ноздрями, отмечая непривычную изюмно-черносливовую отдушку, закурил от протянутой через стол пьезокристаллической зажигалки. – Хороши, заразы, а? Есть ради чего пожить маленько?
Профессор неспешно сложил губы в кружочек и выпустил идеальное колечко дыма.
– Конечно, это было минутное настроение, – сказал Нил, затянувшись. – Но видели бы вы, какое неописуемо счастливое лицо глянуло на меня, когда пьяненький служитель откинул простыню. Я еще подумал, а так ли надо разыскивать и карать настоящего убийцу, если свершилось не злодейство, а, может быть, благодеяние.
– Хорошо благодеяние!.. Слушайте, а не попросить ли Тамару Анатольевну сварить нам по чашке кофейку? У нее кофе божественный.
– Если можно, – сглотнув, сказал Нил. – Кофе я люблю...
– Ах нет! – взглянув на часы, воскликнул профессор. – Никак не могу, опаздываю, извините... Давайте-ка завтра, часиков, скажем, в четырнадцать ноль-ноль. А пока – анализы, лечебная физкультура, обед, отдых, здоровый сон. Я скажу Тамаре Анатольевне, что вам разрешены прогулки по территории. Надеюсь, не станете злоупотреблять доверием. А то тут намедни один умелец из хроников подкоп под стеной учинил, чтобы за водкой бегать...
– Не беспокойтесь, – заверил Нил. – Я за водкой не побегу.
– Ну-с, пока наша уважаемая Тамара Анатольевна кофейком озадачивается, давайте-ка пройдемся по анкетным данным, если вы не против.
1 2 3 4 5 6 7
Федор вложил в руку капитана паспорт в черном чехле и заваренный в целлофан студенческий билет. Первым Самойлов раскрыл паспорт и с минуту сосредоточенно изучал его.
– А ведь похожа ксива на правильную, – задумчиво произнес он. – Гражданин Штольц, национальность – немец... Только сдается мне, что из нашего терпилы такой же этнический немец, как из меня – председатель Мао.
– Уже результат. Если гражданин черно-белыми пользуется... пользовался, значит, почти наверняка по криминалу уже светился.
Самойлов раскрыл студенческий и хмыкнул.
– Макаренко, Анна Григорьевна... С такой фамилией только в малолетней колонии работать!
– А почему бы и нет? На юридический многие через учреждения попадают.
– Еще не факт, что билет подлинный. Сегодня же надо связаться с ВЮЗИ, проверить, значится ли у них такая личность... Тьфу!
На этот раз Самойлов от фольклора не удержался.
– Ты что это? – обеспокоенно спросил Федор.
– Обидно. В кои веки раз по-настоящему крутое дело намечается – и сразу отдай. Эх, чому ж я не сокил... На Литейный звонил?
– Не успел.
– Так дуй срочно, один нога тут – другой там, нам состав на перроне задерживать нельзя.
– Может, заодно и тру повозку вызвать?
– Нет, Федя, сначала комитетчиков дождемся, пусть сами решают, что да как. Ты, коли хочешь, отзвонившись, перекуси чего-нибудь, а я немного поработаю композитором.
– Оперу писать? – усмехнулся Федор.
– Ее самую. Худсовет сегодня будет строгий. Федор вышел, а Самойлов присел возле столика, расчистил место, чуть передвинув пакеты с вещественными доказательствами, достал из потрепанной кожаной папочки чистый лист бумаги и ручку за тридцать пять копеек и разборчивым почерком вывел: "19.04.1982 года в 10 часов 48 минут дежурная бригада Дзержинского райотдела УВД г. Ленинграда в составе..."
III
(Москва, 1982)
– Понял.
Вадим Ахметович Шеров с силой швырнул трубку на светло-серый кнопочный аппарат и резко бросил:
– Поздравляю, товарищи!
Торжества в его голосе не наблюдалось, зато сарказм звучал явственно.
Архимед – многолетний, испытанный помощник Шерова, официально занимающий скромную должность делопроизводителя при украинском постпредстве в Москве – устремил взор в потолок, пустив туда же облачко сигаретного дыма. Подполковник КГБ Евгений Николаевич Ковалев, напротив, стиснул пальцами подлокотники кожаного кресла итальянского производства и подался вперед, не сводя глаз с шефа.
– С чем, Вадим Ахметович? – спросил он, четко выговаривая каждый звук.
Сухое, надменное лицо Шерова перекосила нехорошая усмешка.
– Наша беглянка обнаружена, – столь же отчетливо артикулируя, ответил он.
– Где?
– На Московском вокзале города Ленинграда. В спальном вагоне "Красной стрелы".
– Валюта? При ней?
– О да! – Шеров вновь усмехнулся, показав мелкие желтые зубы. – В целости и сохранности. Принято по факту, сдано по протоколу.
– Шеф, – подал голос Архимед. – Я не понимаю. Ее что, горяченькой взяли?
– Холодненькой... Я, Евгений Николаевич, в буквальном смысле: в Ленинград прибыл труп. Даже два – она и некто Штольц, судя по всему, сообщник... Причины смерти устанавливаются, вероятнее всего – отравление. Поскольку на месте происшествия обнаружена иностранная валюта в особо крупных размерах, дело передано вашим, Евгений Николаевич, коллегам.
– Уж не тем ли, что вели уважаемого Якова Данииловича? – осведомился в пространство Архимед.
– Сомнительно, – отозвался Шеров. – После нашего небольшого спектакля, полагаю, оргвыводы последуют незамедлительно... – Он фыркнул. – А вот денежки, конечно, плакали, и это, товарищи, большое упущение...
– Вот ведь сучка! – не выдержал Ковалев. – И на что рассчитывала? Не могла же не понимать, что мы ее из-под земли достанем...
– Теперь уж точно – из-под земли, – задумчиво добавил Архимед. – Только зачем?
– Должно быть, ей не показались убедительными наши гарантии безопасности, – сказал Вадим Ахметович.
– Хозяюшке не поверила... – Архимед покосился на висящий над диваном овальный портрет рыжекудрой красавицы верхом на породистом вороном коне. – Вот ведь дура!
< Действительно, дура! Никто не планировал убирать ее по завершению операции. Усыпив Яшу и подменив портфель, она должна была тихо сойти в Болотом, дождаться следующего поезда, доехать до Москвы, сдать портфель, а взамен получить загранпаспорт и путевку на Кубу. С пересадкой в Париже. В тамошнем аэропорту ей помогли бы затеряться в толпе, доставили бы по определенному адресу, снабдили легендой, видом на жительство – и приличным гонораром за проделанную работу. Все по честному (Прим. Т.Захаржевской) >
– В итоге государство обогатилось на шестьдесят пять тысяч зелеными, и нам остается лишь примириться с этим фактом... Нашей причастностью к этой печальной истории никто интересоваться не будет, так что эту страницу мы перелистываем и двигаемся дальше. Евгений Николаевич, есть для вас одно дельце... Полагаю, подлинная личность нашей незадачливой подруги будет установлена довольно быстро – благо, наследила она в своей короткой жизни изрядно. Тогда на опознание будут вызваны родственники, из которых в Ленинграде имеется только один – муж. Так вот, этот муж представляет для нас определенный интерес.
– В каком аспекте?
– Честно говоря, не знаю. Это идея Татьяны... – Шеров показал на портрет прекрасной всадницы. – Логичнее всего будет контакт по линии психиатрии. Сами понимаете, потеря близкого человека, стресс. Можно немного усилить... ну, вы понимаете... Предстанете перед ним профессором психиатрии... Запомните, нам нужны не столько факты его биографии, сколько реакции, оценки, самооценки – короче, исчерпывающий психологический портрет...
IV
(Ленинград, 1982)
– Проходите, пожалуйста, – любезно, словно доброго старого знакомого, пригласил врач. – Присаживайтесь, прошу вас.
Молодой человек, высокий и светловолосый, послушно уселся в указанное кресло возле черного полированного стола и, не отрывая взгляда от лица доктора, что-то тихо сказал.
– Извините великодушно, не расслышал...
– "Фаберже-брют", – чуть громче повторил молодой человек. – Галстук "Мсье Ги", натуральный шелк, серебряная булавка от Медичи.
– А вы того, – врач непроизвольно дотронулся до массивной серебряной булавки на шелковом перламутровом галстуке, – знаете толк...
– Вы тоже.
Молодой человек не кривил душой. Врач, ухоженный красивый мужчина средних лет, с густой седеющей шевелюрой и аккуратной бородкой, выглядел прямо-таки лауреатом международного конкурса "Мистер Элегантность". От внимания молодого человека не укрылось и то, что собеседник его, прежде чем сесть, бережно подтянул безукоризненно отутюженные черные брюки. Да и кабинет, в котором происходил разговор, ни единой деталькой не ассоциировался с советским медицинским учреждением. Крытый зеленым сукном старинный письменный стол не опозорил бы и приемную какого-нибудь царского министра, импозантны были и книжные стеллажи, сплошь уставленные неведомыми фолиантами, и изразцовый камин с двумя симметричными вазами на полке, и пушистый, вишневого цвета ковер под ногами, и вытянутые арочные окна, выходящие в нежную весеннюю зелень...
– Ну-с, как самочувствие? На что жалуемся? – профессионально бодрым голосом осведомился врач.
– Самочувствие сообразно ситуации, а жаловаться мне не на что. Хотел бы выразить вам глубочайшую признательность и поскорее отправиться домой.
Чувствовалось, что он очень старается говорить неторопливо, спокойно, как и подобает человеку, находящемуся в здравом уме и доброй памяти.
– Увы, Нил Романович, удовлетворить вашу просьбу не могу, – вкрадчиво сказал врач.
– Но отчего же? – все так же медленно и четко выговорил молодой человек. – Видите ли, мне очень нужно. Срочно. Сами понимаете, организация похорон...
– Ах, Нил Романович, никакой срочности нет, уверяю вас. Мне доподлинно известно, что экспертиза займет еще некоторое время... Случай крайне нестандартный, определенные тесты потребуют трех-четырех дней, и не исключено, что возникнет надобность в повторном анализе. Так что неделя, как минимум, у нас есть, и я категорически рекомендую, чтобы это время вы провели здесь, под нашим присмотром.
– Не вижу необходимости. Я совершенно здоров. Так что, спасибо вам и...
– Совершенно, говорите, здоровы? А позвольте полюбопытствовать, что у вас с рукой? И откуда живописный синяк на лбу?
Молодой человек с тоской поглядел на свежий бинт вокруг запястья.
– Наверное, порезался, когда падал. И ударился. Понимаете, там... ну, в морге... такой воздух... Вот я и грохнулся в обморок. А, здесь с вашей помощью пришел в себя...
– Да? У меня несколько иные сведения, свидетельствующие о некоторой, скажем так, неадекватности.
– Что конкретно вы подразумеваете под неадекватностью?
Чувствовалось, что молодой человек из последних сил сохраняет самообладание.
– Пожалуйста. В ходе опознания вы допускали весьма странные высказывания, а затем схватили со стола прозекторский нож, принялись размахивать им, никого к себе не подпуская, после чего сделали попытку вскрыть себе вены этим ножом. И грохнулись вы, если использовать вашу терминологию, не без помощи служителей, откуда и гематомка на челе... Не держите на них зла, Нил Романович, и благодарите Бога, что порез вам обработали прямо на месте – кто знает, где этим ножичком ковыряли.
– Этого не было, – сказал Нил, глядя в пол.
– Свидетелей с полдюжины наберется... Так как, будем обследоваться? Не угодно ли подписать бумагу о вашем согласии?
– А если я не подпишу?
– В таком случае, ее подпишет кто-либо из ближайших родственников. В вашем случае – мама. Будем звонить Ольге Владимировне?
– Не будем... Вы можете мне гарантировать, что без меня?..
Врач испытующе посмотрел на Нила и твердо сказал.
– Могу.
– Давайте вашу бумагу. И еще одна просьба.
– Какая?
– Распорядитесь, чтобы мне вернули мою одежду. Мне крайне неудобно общаться с вами в этих... исподниках. Только, пожалуйста, не говорите, что это предписанная правилами униформа для... клиентов вашего заведения. Вы тоже не в белом халате...
Врач всплеснул руками и рассмеялся.
– Уели, Нил Романович, ах, уели!
– Браво, вы неплохо скаламбурили, – улыбнулся Нил. – Надеюсь в самое ближайшее время убедить вас, что я еще не окончательно ах...
Врач недоуменно взглянул на Нила, но тут же расхохотался вторично.
– Великолепно держитесь, Нил Романович. Не уверен, что смог бы так же, окажись я на вашем месте.
– А что, не исключаете такую вероятность?
– Психика людская, Нил Романович, предмет темный и, между нами говоря, подвластный систематической науке лишь постольку-поскольку. В любой момент такое с нами может выкинуть!.. Вот вы, Нил Романович, прежде за собой суицидальные наклонности замечали?
– Так все же как насчет моей одежды, Евгений Николаевич? – сказал Нил, узнавшей имя врача у строгой медсестры, которая сопровождала его в кабинет. – Серьезная беседа предполагает хотя бы видимость равенства сторон.
Врач хмыкнул и надавил невидимую кнопку. После короткого гудка зуммера, он громко произнес:
– Тамара Анатольевна, будьте добры, принесите сюда рубашку и брюки больного Баренцева.
Слегка поморщившись при слове "больной", Нил поспешно добавил:
– И пиджак.
– И пиджак... Благодарю вас.
– Вы спрашивали о суицидальных наклонностях? Никаких поползновений, а тем паче попыток повеситься, отравиться, броситься под поезд и прочее, я за собой не замечал, но...
– Продолжайте, прошу вас.
– Но сама идея бессрочного отпуска никогда не вызывала во мне того страха и отвращения, которые лукавая природа заложила в каждое здоровое животное.
– Себя, стало быть, вы к животным не причисляете?
– К здоровым – нет... Знаете, кто был моим любимым литературным героем в девять лет?
– Да уж надо полагать, не Карлсон... Только не говорите мне, что принц Гамлет. У меня этих Гамлетов побольше, чем Наполеонов было...
– Нет, конечно, не Гамлет. Ханно Будденброк.
– Это еще кто?
– Перечитайте Томаса Манна... Понимаете, молодость и здоровье – это ведь не только производные от календарного возраста и физического состояния организма. Здоровое молодое животное радуется, когда ему хорошо, и отчаянно борется, когда ему плохо. Говоря объективно, в моей жизни было очень немного по-настоящему плохого, стало быть, опять же объективно, мне почти всегда было хорошо – но я давно уже забыл, что такое настоящая радость. А сегодня утром, после звонка из прокуратуры, и потом, на опознании в морге, я вдруг почувствовал, что не хочу и не могу бороться... И если бы в тот момент сопровождавший меня следователь, так похожий на молодого Ильича, вдруг предъявил мне обвинение в убийстве, я с радостью подписал бы признание. Конечно, если бы он гарантировал мне скорый суд и такого палача, который не мажет с первого выстрела... Поверьте, Евгений Николаевич, я нисколько не кокетничаю.
– Но на метком выстреле все же настаиваете.
– Я не мазохист и не люблю боли.
– Полноте, юноша! Представьте себе на минуточку, что ваш молоденький следователь, по неопытности или даже по недобросовестности, поддался на вашу провокацию, залепил вами дырку в следствии и подвел под расстрельную статью. Дальнейшее нисколько не будет напоминать счастливые сборы в далекое путешествие, поверьте, я знаю о чем говорю. Перед судом вы предстанете с разбитой рожей и порванной задницей, потому что ни надзиратели, ни урки фраеров-мокрушников не жалуют. А после приговора вас засунут в холодный каменный мешок и будут дважды в сутки пропихивать через решетку кусок заплесневелого хлеба, и сначала вы будете каждый день и час молить о смерти, потом привыкните, научитесь радоваться глоточку затхлой воды, солнечному лучику, случайно заглянувшему в вашу темницу, подружитесь с приблудным мышонком и начнете делиться с ним последними крошками. На газетных клочках, брошенных вам на подтирку, собственной кровью будете строчить ежедневные ходатайства о помиловании, да только дальше мусорного бака они не пойдут. А в тот день, когда вы окончательно поймете, что в этой жизни есть только одна-единственная истинная ценность, и эта ценность – сама жизнь, вас поведут якобы на помывку, но как только вы зайдете в душевую кабинку, в вентиляционном окошке, как раз на уровне затылка, покажется дуло мелкокалиберного пистолета Марголина, но выстрела вы не услышите, не успеете. А потом труп вывезут в крытом фургончике и бросят в яму с известью. Впечатляет?
– Да вы поэт, ваше благородие, – отшутился Нил от сковавшей сердце ледяной жути.
– Уж ежели вы перешли на табель о рангах, сударь мой, извольте титуловать меня превосходительством. Выслужил-с, как-никак профессор. – Евгений Николаевич откинулся в кресле, извлек из кармана замшевого пиджака синюю пачку, протянул Нилу. – Угощайтесь, голландские. – Нил взял сигарету, повел ноздрями, отмечая непривычную изюмно-черносливовую отдушку, закурил от протянутой через стол пьезокристаллической зажигалки. – Хороши, заразы, а? Есть ради чего пожить маленько?
Профессор неспешно сложил губы в кружочек и выпустил идеальное колечко дыма.
– Конечно, это было минутное настроение, – сказал Нил, затянувшись. – Но видели бы вы, какое неописуемо счастливое лицо глянуло на меня, когда пьяненький служитель откинул простыню. Я еще подумал, а так ли надо разыскивать и карать настоящего убийцу, если свершилось не злодейство, а, может быть, благодеяние.
– Хорошо благодеяние!.. Слушайте, а не попросить ли Тамару Анатольевну сварить нам по чашке кофейку? У нее кофе божественный.
– Если можно, – сглотнув, сказал Нил. – Кофе я люблю...
– Ах нет! – взглянув на часы, воскликнул профессор. – Никак не могу, опаздываю, извините... Давайте-ка завтра, часиков, скажем, в четырнадцать ноль-ноль. А пока – анализы, лечебная физкультура, обед, отдых, здоровый сон. Я скажу Тамаре Анатольевне, что вам разрешены прогулки по территории. Надеюсь, не станете злоупотреблять доверием. А то тут намедни один умелец из хроников подкоп под стеной учинил, чтобы за водкой бегать...
– Не беспокойтесь, – заверил Нил. – Я за водкой не побегу.
– Ну-с, пока наша уважаемая Тамара Анатольевна кофейком озадачивается, давайте-ка пройдемся по анкетным данным, если вы не против.
1 2 3 4 5 6 7