– Говорит, десять.– Хоть бы двенадцать, чересчур быстро читает. Тридцать восемь – сорок секунд на страницу. Извините, у вас будет больше. Странный человек.Знаменский помедлил, но больше Ковальскому нечего было добавить. Можно нажимать звонок.– Мы закончили, – обратился он к конвоиру. – Федотова придержите пока.Вдвоем по кабинету вышагивать было неудобно, и вскоре Томин уступил плацдарм, заняв позицию у зарешеченного окна. Знаменский приостанавливался, Томин угадывал вопрос: что, обычный врун и пропойца? И безмолвно же извинялся: сплоховал, дескать. Наконец высказался:– Такой показался серый, лапчатый.– Лапчатый, как же… перепончатый… гусь… с яблоками… Только от какой яблоньки?.. Саша, нужно в канцелярии быстро посмотреть все, что за ним записано. Может, он жалобы подает, режим нарушает, всякое лыко в строку. Вернешься – врезайся. Вопрос справа, вопрос слева, темп.Оставшись один, он потер лицо ладонью, на ощупь прогоняя с него решимость, напряжение и прочие неуместные сейчас эмоции. Бродягу встретил приветливо.– Присаживайтесь, Федотов. Могу вас порадовать – проверки как будто подходят к концу.– А чего мне радоваться? – хотя, конечно, испытал облегчение. – После суда пошлют в колонию, там надо лес пилить или еще чего делать. А так сижу – срок идет.– Первый раз вижу человека, которому нравится в тюрьме. Или компания больно хороша?– Ничего, сидим дружно.– И не скучно в четырех стенах?– Бывает. И без водки, понятно, туго. Но как вспомнишь ночевки под забором… тут хоть койка есть.– А домой никогда не тянет? Мать совсем одна.– Мать жалко. Да она уже, наверно, меня похоронила. Столько лет…– Матери, Федотов, до смерти ждут. Хоть бы написали.– Что-то допрос сегодня чудной, – кривовато хмыкнул тот.– Попытка разговора по душам. Но не настаиваю. Давно хотел спросить: чем вы жили? Ведь надо есть, надо одеваться. И это годами!– Очень верно говорите. Каждый день – целая морока. Собачья жизнь. Иногда до того тоска возьмет… – причитания горемычного сиротки.– Мы ведь решили без задушевности. Мне нужно официально записать, на какие средства вы существовали. Охарактеризовать, так сказать, ваш модус вивенди.– Модус чего?– Образ жизни.– Официально? Ну, официально запишите так, – он продиктовал: – Существовал на различные случайные заработки, не носящие преступного характера. – И пояснил свою юридическую грамотность: – С культурными людьми сижу, всему научат.– Насчет случайных заработков подробнее.– Кому чемодан донесешь, кому огород вскопаешь, дров наколешь. Иной раз у бабы переночуешь – на дорогу троячок сунет.– На это не просуществуешь.– Иногда попутчик накормит. А то еще промысел: поезд пришел, ставят его в тупик. Бутылки соберешь по вагонам – и порядок. Статьи за это нет, а харчи есть.– Охота вам лапти плести?– Лапти?– В смысле – языком.Еще частичка туда же, в осадок.– А-а, языком… Ваше дело проверить. Может, я правду говорю, почем вы знаете?– В каких городах за последние годы побывали?– Разве вспомнишь! Еду, бывало, а тут контролер идет или из окна вид красивый. Слезаю. Так тебя жизнь несет и несет. Вчера пальмы, завтра снег. А запоминать – сами подумайте – на кой черт мне запоминать, я не турист какой-нибудь.Это уж верно.– Откуда вы попали в Москву?– Откуда? Издалека.Что-то поразило Знаменского. Мелькнуло: первое слово, которое сказано своим, настоящим голосом.– Поточнее, пожалуйста.– Ах, гражданин следователь, мир велик.– Мир-то велик, а в Москву-то зачем?– Видно, судьба. Почитай, с детства мечтал увидеть.Опять же своим, настоящим голосом.Будь у Знаменского загривок, на нем враждебно взъерошилась бы шерсть. Он не знал, почему благодушные нотки в ответе сработали именно так, но пахнуло резко чужим, чуждым. Мечтал увидеть… он мечтал увидеть…– Белокаменную? – неожиданно для себя тихо и медленно произнес Знаменский.Хлоп! – глаза провалились куда-то внутрь, на месте их между веками были равнодушные стеклянные шарики, и человек бормотнул скороговоркой:– Ну да, столицу нашей Родины.Вошел Томин, Знаменский очнулся, обнаружил себя в нелепой позе: почти лежащим грудью на столе с вытянутой в сторону допрашиваемого шеей… что за наваждение! Выпрямился, принял достойный вид, но с загривком сладить не мог, там по-прежнему шевелилось и дыбилось. Чем-то требуется элементарным продолжить для успокоения.– Укажите конкретно деревни, где вы работали с плотниками, уйдя из дому. И что именно строили.– Пьянствовал я в то время. Помню, тут колодец, там сарай, но конкретно указать не могу.– Полюбуйся, Саша, амнезия.Тот передвинулся за спину Знаменского для удобства любования бомжем. «Амнезию» сунули Знаменскому на язык некие подспудные силы, и они же заставили пристально следить, отзовется ли бродяга на латинский термин.– Слушайте, Федотов! Ваше поведение подозрительно! Категорическое нежелание называть какие-либо пункты, где…Знаменский испробовал металлический тембр, и тотчас бродяга взвинченно окрысился:– А мне непонятно, к чему этот треп! При чем тут обвинение, которое мне предъявлено?!– Обвинение еще не предъявлено. Я еще не уверен в его содержании, – вполголоса возразил Знаменский.– Извините, гражданин следователь, погорячился, – он ссутулил широченные плечи в показном смирении. – У нас в камере коечка освобождается у окна. Ребята собирались ее разыгрывать. Может, я пойду? Поучаствую? Жизнь-то, ее везде хочется прожить покрасивее.– Исключительно меткое замечание, – подхватил Томин. – Но ваша коечка и сейчас у окна. Крайняя в левом ряду. Что скажете?– Скажу, что такие ваши приемы противоречат нормам законности. Я буду жаловаться прокурору!Зазвонил телефон, Томин снял трубку и передал Знаменскому.– Братишка.– Колька? Привет… С двумя неизвестными? У меня тут с одним, и то никак не решу… Честное знаменское… А ты еще разочек, настойчивее. Прежде всего потребуй у них документы, у неизвестных, – он разъединился. – По-моему, мать просто подослала его выведать, скоро ли я.– Между прочим, не лишено актуальности.– Давай все-таки подумаем, что нам дал…– …этот пустой допрос?– Отсутствие информации – тоже своего рода информация, особенно если сообразить, куда и зачем она делась.– Ну, давай пометем по сусекам.– Начнем с конца.– Почему он психанул? Он же не всерьез.– Разумеется. Но впервые позволил себе такой тон.– Может, думал прощупать тебя на слабину? Дескать, я заору, он заорет. Что-нибудь лишнее брякнет, понятнее станет, чего прицепился.– Нет, он решил закруглить допрос.– Да? Пожалуй. Осточертели твои географические изыскания: где – куда – откуда. Между прочим, верный признак, что за ним везде хвосты. Стоит ему произнести «Курск» или какая-нибудь «Епифань» – и мы вцепимся намертво: какой там вокзал, какой памятник на площади, чем торгуют бабы на базаре. Значит, надо называть место, где правда был. А где был, там либо обворовал, либо ограбил.– Не укладывается он в рамки вора. Даю голову на отсечение, он понимает, что значит «модус вивенди», понимает, что «амнезия» – потеря памяти. И не слышал песни «Расскажи, расскажи, бродяга». Что такое рядовой бомж? Тупой, опустившийся пьянчуга. А Федотов? Весь собран в кулак! Вспомни, как он уклонялся от обострения темы. Как не давал сократить дистанцию. Для той вульгарной игры, которая шла, его броски и пируэты слишком выверены.– Преувеличиваешь, Паша.Знаменский взял из шкафа книгу, выбрал страницу, сунул Томину.– Читай, я засеку время.– Лучше ты, я малограмотный.– Читай, говорят.Томин прочел.– Пятьдесят три секунды, – констатировал Знаменский. – Против его сорока… У нас с ним на уровне подкидного, а он держится, как преферансист. В свете вышеизложенного что собираешься делать?– Пойти ужинать наконец. Потом посмотреть по Интервидению матч с югославами. И потом спать, – он направился к двери. – Завтра пошевелюсь: получу в Бутырке описание его личных вещей. Спрошу, не было ли передач. Кстати, та камерная драка занесена в его карточку, можешь ее упомянуть.Завтра воскресенье, но Саша пошевелится. Не имей сто рублей…– Слушай, обязательно список книг, которые выдавала Петрову-Федотову библиотека. И позвони в Первомайский. Пусть там проверят, не присылал ли каких-нибудь матери переводов, посылок, заказных писем. Словом, то, что на почте регистрируется.– Это все просто. А вот хвосты… Мать честная! Утону я в старых сводках. Утону и не выплыву! Идешь?В городе стояла весна. Праздничная, неповторимая.Всю зиму валил снег. Только его сгребут и сложат высокими хребтами вдоль тротуаров, только начнут возить в Москва-реку, а он снова сыплет и за ночь иногда совершенно сровняет мостовую с тротуарами, и люди полдня ходят по улицам гуськом – где протоптаны тропинки. Только начнет желтеть и грязниться – снова летит и устилает все ослепительным слоем.И вот после всех метелей пришла весна света. Солнце подымалось на чистом небе, разгоралось, с крыш начинали потихоньку тянуться сосульки, а тротуары странно курились и местами высыхали, не родив ни одного ручейка. Держалось безветрие. Вокруг сугробов потело, они слегка оседали, но сохраняли зимний вид. Только там, где их раскидывали под колеса машин, быстро превращались в серую кашу и сочились водой.И каждый вечер строго после захода солнца – будто нарочно для того, чтобы не отнять ни единой краски у весеннего дня, – наползали тучи и отвесно сеяли снежные блестки. Каждое утро пахло весной, каждый вечер – свежим снегом.Эта пора была создана, чтобы влюбляться, бродить, восторженно щурясь на солнце и слушая капель… А почему, собственно, он идет один? Так естественно представить рядом легкий, чисто очерченный профиль с золотым проницательным глазом. Ничто не мешает. Разве кто будет ему ближе? Глупо откладывать. Мать давно этого ждет, Томин ждет, Зиночка ждет. А весна и вовсе торопит. Такой весны может больше не случиться, и надо успеть к ней примазаться со своим счастьем.Или жаль холостяцкой свободы? Чушь. Женщины появлялись в его жизни и исчезали, не оставляя глубоких следов, не отнимая ничего у Зины. Кроме времени А в жизни Зины был кто-нибудь? Не исключено. Охотников, во всяком случае, хватало. Царапнула запоздалая ревность. «Этак я еще и провороню ее! Глупо выкладываться до донышка на работе. Окаянная профессия. Невыгодна ни в смысле карьеры, ни в материальном отношении. Зато сломать шею – сколько угодно. Ладно, тут чего уж… А вот Зиночка. Передает потешные словечки племянника, вяжет ему варежки, водит в зоопарк. Хватит. Решено!»На пороге дома Знаменский сделал кругом, чтобы еще раз увидеть непривычно красивый переулок и перекресток под светом фонарей, окруженных сквозным хороводом снежинок…Лапчатый… Перепончатый. Он заявился поглядеть на нашу Белокаменную!«Вот как?! Так я уже знаю?! Уже способен опознать ту субстанцию, что копилась подспудно? Способен дать ей имя?»Способен.Волна тихой ярости смыла все личное и унесла, и до рассвета Знаменский был наедине со своим открытием, воюя против его недоказуемости и внешней абсурдности.
* * * Маргарита Николаевна пекла оладьи, и втроем ели их на кухне с вареньем, со сметаной. Колька рассказывал что-то язвительное о школе, потом вынес мусорное ведро и закатился гулять. Знаменский продолжал сидеть за столом. До чего ж мать моложава. Нет, просто молода. В транспорте ей говорят «девушка». Еще Колька туда-сюда, но я совсем не гожусь ей в сыновья. Здоровый мужик, а она тоненькая, миловидная, смеется заразительно, не подумаешь, что психиатр, и чертовски умна. Доктор наук. И когда успела?.. С удовольствием моет посуду. Дальше по графику пылесос, веселая стряпня обеда. Быт ее не мучает, хотя от сыновей помощь невелика. Впрочем, оба все умеют – тоже ее заслуга, не отца. Тот был поэтично-неловок и к хозяйству не допускался вовсе. Зевалось.– Плохо спал?– Угу. Да оладьев тоже переел.– Никуда не собираешься? – скрытый вопрос о Зиночке. – За городом сейчас с лыжами – восторг!«За городом, действительно, сказка. Но у меня мази на такую температуру нет. И вообще, пожалуй, неловко прохлаждаться, когда Саша роет землю в Бутырке».– А что не спал?Знаменский начал описывать бродягу. С матерью он порой советовался. Маргарита Николаевна уточняла детали, продолжая перетирать чашки, и в разговоре Знаменский лучше понимал собственные впечатления, прояснял для себя и облик лже-Федотова. «Лже» следовало уже из того, что произносил букву «г» без мягкого южного придыхания, характерного для курских.– Симулировать помешательство можно. А вот симулировать некультурность трудно, – сказала Маргарита Николаевна. – Скорей, потому и немногословен: речь выдает. Иначе бы рассказывал. При подобной биографии сколько он знает баек!Они еще повертели проблему с боку на бок, и Знаменский взялся чистить картошку.В результате ночной маеты и шевелений Томина очередное собеседование с бомжем потекло по бурному руслу. Знаменский старался щипнуть до крови, понуждая бродягу раскрыться. Менял ритм, то выстреливая вопросы подряд, то затягивая паузы и почти подремывая с отсутствующей миной. Бродяге не всегда удавалось сохранить спокойствие. Раз Знаменский поймал его пристальный изучающий взгляд.– Что вас во мне заинтересовало?– Гадаю – умный вы человек или нет.– Внешность обманчива.– Это про меня?– Если хотите.Знаменский принялся подпиливать ногти. (Пилку вместе с двумя письмами от двоюродного брата, будильником, старинными кипарисовыми четками, листиком герани, цепочкой из скрепок и иными, столь же несообразными для Бутырки предметами он похватал утром и запихал в портфель, намереваясь наугад пошаманить).– Иногда мысленно я пробую побрить вас, постричь, одеть то в ватник, то во фрак. И поставить в различные ситуации. Вот вы колете дрова… м-м, вряд ли. Произносите тост за столом… может быть. Лезете в чей-то карман… сомнительно, не вижу. Обнимаете женщину… пожалуй, если красивая. Выпрашиваете окурки, собираете бутылки? Нет. Отдаете приказ по телефону. Стреляете из пистолета. А почему бы и нет?В портфеле тикал будильник. Минут через пятнадцать он зазвонит. Неведомо зачем.– Бог знает что вы обо мне думаете, – засмеялся бродяга одними губами. – В каком-то смысле даже лестно. Допустим, окурков я не выпрашивал. Тут вы попали в точку. А пистолет только в кино видел. Вы, гражданин следователь, человек неглупый, но фантазер.– Неужели?– Конечно. Вот насчет того, что воровал, как раз было дело. Голод заставит – украдешь. Корзинку с вишнями сопрешь у бабки на вокзале, а к следующему поезду вынесешь и продашь.– За вишнями я бы гоняться не стал. – Знаменский обдул ноготь, оценивая симметричность подпила.– Ну, согласен, есть в моей жизни период. Если бы за бутылкой, я бы рассказал. Уверен, вы бы меня поняли – как человек. А как следователю рассказать не могу. Там не за что много давать, но замешана баба. Чего ее тянуть за собой, понимаете?Знаменский скрипнул спинкой стула, стряхнул роговую пыль с колен.– Прошлый раз о матери заговорили, расстроили меня. Отсижу и поеду домой, брошу пить. Женюсь. А если вы накинете срок, я и мать навряд ли в живых застану.Пытается вызвать сочувствие?– Вы за эти годы посылали ей деньги?– Первое время…Его прервал звон будильника. Бродяга дрогнул и впился вопросительно в портфель. Для усиления нелепости Знаменский растер меж ладоней лист герани, кабинет наполнился пряным запахом. (Герань Маргарита Николаевна держала против моли.) У бродяги ноздри чутко раздулись, он кашлянул и продолжил:– Первое время посылал. Потом реже.– Не припомните приблизительно, когда и какие суммы?– Мало посылал, мало! Чувствую, к чему ведете. Мать старуха, а я сильный мужик.Эх, разве такого проймешь? Вот если б у меня выросла третья нога либо рыбья чешуя поверх брюк…– Ну, самый крупный из переводов какой был?– Оставим это. Совестно, понимаете?– Нет, не все еще понимаю. Но надеюсь, пойму.– Что поймете?– Вас.– Что во мне непонятного?– Очень многое. К примеру, уровень культуры при подобном образе жизни.Все-таки будильник я опять заведу.– Нынче все культурные пошли. А я все же десятилетку кончил. Даже две пятерки в аттестате имел. Много повидал. С разными людьми встречался. Замечал, перенимал.– Верно, две пятерки, – щелкнули бусины четок. – По химии и по географии. Но почему-то ни одного города не можете назвать.Бродяге неприятна была осведомленность следователя.– Говорите, перенимали. Но чтобы перенимать, надо сходиться с людьми довольно тесно. А кочевой быт приучает к одиночеству.– Оно вроде и так – все настороже. Но и легкость нужна. Чтобы с любым встречным – общий язык.– Между тем в камере, где вся обстановка толкает к общению, вы держитесь обособленно. Опять скажете, нарушаю законность? Нет, ваше поведение фиксируется в карточке. Кроме того, есть надзиратель, он поневоле все видит. Естественно, я поинтересовался. Даже проглядел ваш библиотечный формуляр.
1 2 3 4