В полном одиночестве он лежал, обнаженный, на огромной высокой кровати, которую только что разделял с ненасытной в страсти леди Хайгейт, и вдруг заметил жемчужное ожерелье, лежащее под ее туалетным столиком. Он решил взять его.
Он всегда хорошо разбирался в драгоценностях, разумеется, в лучших и красивейших из них. В детстве няня прозвала его «сорокой», после того как однажды его привлек блеск роскошных украшений в маминой шкатулке.
Но его мать умерла, когда ему было двенадцать, и драгоценности должны были перейти жене его старшего брата Джеймса. У младшего сына не было повода беспокоиться о фамильных драгоценностях, и он равнодушно отнесся к их судьбе.
Их никто не подарил жене Джеймса. У Джеймса никогда не было жены. За три коротких года он постоянной игрой в карты и пьянством полностью погубил себя, и, когда его похоронили, из имущества остались только дворянский титул, разрушенный дом в поместье Шотландии и пустая шкатулка из-под драгоценностей.
Эта шкатулка стала для Алистэйра неким символом того, что было безвозвратно утрачено. И когда он покинул унылые, сырые залы Глэншилского аббатства и уехал в этот чертов город, сгубивший брата, он взял с собой шкатулку, которая напоминала ему о бренности жизни… Словно ему необходимо было об этом напоминать.
Даже разглядывая ожерелье с высоты кровати, он узнал его. Оно принадлежало дочери графа Эджерстоуна, высокомерной женщине с лошадиным лицом и поджатыми губами. Когда он и Клариса Хайгейт вошли в эту темную спальню, Алистэйр сразу понял, что они не первые, кто использует ее для уединения, хотя он никогда не заподозрил бы, что мисс Эджерстоун может позволить себе подобные шалости иначе как на супружеском ложе.
Он лежал на кровати, ленивый и пресыщенный, и взвешивал свои возможности. Он мог взять ожерелье и преподнести его владелице, у всех на глазах, в присутствии старого деспота — ее отца и чопорного молодого лорда, который скорее всего отважился забраться к ней под юбку.
Или он мог просто положить его в карман. У него не было денег; он жил за счет своих щедрых друзей и своего пустого звания, но всему есть предел, и он уже понимал, что для осуществления некоторых потребностей он слишком стеснен в деньгах. Ожерелье могло помочь ему удовлетворить эти потребности, позволив вести жизнь более роскошную. А он был из тех, кто очень любил роскошную жизнь.
Одеваясь, он некоторое время раздумывал. Правильнее всего было бы незаметно и анонимно вернуть ожерелье мисс Эджерстоун. Но Алистэйру Маккалпину никогда не было интересно поступать правильно. К тому же ему гораздо больше были нужны деньги, чем ей.
С кривой улыбкой он еще раз взглянул на измятую постель. Клариса Хайгейт, как всегда, была очень страстной — удобная любовница, чей муж больше интересовался молоденькими мальчиками, чем своей привлекательной женой. Хотелось бы знать, что бы она подумала, если бы поняла, что до нее в ее постели побывала мисс Эджерстоун.
Зная Кларису, он представил себе, как это позабавило бы ее. Кларису, так же как и его, не слишком беспокоила мораль — это делало их прекрасной парой. Если бы она узнала о его неожиданном дебюте в качестве вора, она, запрокинув голову, засмеялась бы своим низким раскатистым смехом.
Но он не собирался ей об этом рассказывать. Еще юношей он научился не доверять женщинам, а Клариса, при всей ее прелестной распущенности, была способна безжалостно посвятить в тайну кого-нибудь из своих подруг. Она с легкостью отдала бы его на съедение волкам, если бы ей это было выгодно.
Ожерелье было тяжелым из-за веса изысканно обработанных бриллиантов и темных топазов. Топазы придавали лицу мисс Эджерстоун болезненно желтый оттенок — так что взять их себе было большой заслугой со стороны Алистэйра.
В танцевальной зале по-прежнему была настоящая давка, когда он появился там через некоторое время. Мисс Эджерстоун нигде не было видно, и, обнаружив, что ее отец и поклонник тоже исчезли, он подумал, что она ушла домой. Его почти не интересовало, кого обвинят в пропаже. Мисс Эджерстоун была не из тех, кого тревожит собственное легкомыслие, скорее всего она подумает на кого-нибудь из прислуги.
Алистэйр выпил бокал лучшего хозяйского вина и спросил у себя, не мучает ли его совесть. К счастью, этот порок не был ему свойствен.
— Ах вот вы где, Алистэйр! — Клариса незаметно подошла к нему. На ее щеках играл румянец, а лукавые глаза блестели. — Вы исчезли несколько часов назад, и я уже подумала, что вы уехали.
Он точно знал, что Клариса так не думала, поскольку исчез вместе с ней, но вежливо улыбнулся.
— Я почувствовал, что мне надо проветриться, леди Хайгейт, — пробормотал он и взял ее тонкую руку в свою. Еще вечером он заметил огромный бриллиант на ее руке, но тогда его больше занимало, что делает эта рука, чем то, какие на ней украшения.
Это был замечательный бриллиант. Несомненно, его подарил лорд Хайгейт, чтобы заглушить муки совести.
Их взгляды встретились, и он чуть улыбнулся. Его пальцы исподтишка ласкали руку с бриллиантом.
— В следующий раз я позову вас с собой, когда пойду в сад, — вкрадчиво произнес он.
Ее голос дрожал от смеха.
— Вы знаете, я никогда не пойду на это. Меня волнует моя репутация.
У нее была репутация самой страстной и доступной женщины высшего света, но он не стал ей это говорить. Он поднес ее руку ко рту, и его губы сомкнулись вокруг большого холодного бриллианта. Порядочный человек никогда не поддался бы первому побуждению и не взял бы оброненных легкомысленной шлюхой драгоценностей, пренебрег бы выгодой, чтобы сохранить душу. Порядочный человек укорял бы себя за отсутствие благородства, даже если бы он только испытал искушение поступить Дурно.
Но впрочем, он никогда не считал себя порядочным и разумным человеком. Кольцо соскользнуло с ее руки, и она даже не заметила этого, так как была увлечена поиском новых жертв. Слегка улыбаясь, он спрятал бриллиант в карман, решив таким образом свою судьбу.
С тех пор ему сопутствовало везение.
Последние два года промелькнули как один день. Он стал более изобретательным, соперничая со скандально известным Джеком Сэппердом в своих дерзких ограблениях и неуловимости.
И никто никогда не связывал Кота, как его окрестили в газетах, с именем его светлости графа Глэншила.
А сейчас это скромное, маленькое, тихое создание с чистым, опасным взглядом смотрело на него, пробуждая в нем какую-то скрытую силу. Что было за этим взглядом? Презрение к столь праздному созданию, как он? Сверхъестественное знание его бесчестного прошлого? Любовь?
Последнее исключалось, второе тоже — тем хуже. Под именем мисс Браун, очевидно, скрывалась молодая леди с хорошими манерами, для которой наступили тяжелые времена. От проницательного взора графа не укрылось то, что ее платье было сильно поношено, хотя и очень красиво. Казалось, оно было сшито не по фигуре и на груди слегка натянуто.
Размышляя об этом, он наблюдал за Фредди. Тот уже проиграл свое трехмесячное содержание, а по каким-то сентиментальным соображениям Алистэйр никогда не допускал, чтобы он окончательно проигрывался, всякий раз оставляя ему немного денег, чтобы сводить концы с концами. К тому же ему было гораздо интереснее посмотреть, что там делает мисс Браун.
— На сегодня все, Фредди. Пожалуй, мне следует пощадить тебя. — Алистэйр поднялся, как обычно, с ленивой грацией.
— Очень любезно с твоей стороны, — сказал Фредди. — Ты идешь за цыганкой?
— Судя по ее внешности, не скажешь, что она цыганка. Слишком уж она бледна.
— Все гадалки из цыган, — произнес Фредди со знанием дела, приступая к третьей бутылке. — На твоем месте я не стал бы с ней шутить. У нее какие-то редкие, необычные глаза. Они вызвали у меня прямо-таки жуткое ощущение.
— Но ты же не я, не так ли, Фредди ?А я люблю жуткие ощущения.
— Твое дело, старина, — пробормотал Фредди мрачно. Но потом вдруг просиял: — Если ты наживешь неприятности, то уже не сможешь лишить меня денег! Я буду богатым.
— Нет, не будешь, Фредди. Какой-нибудь капитан Шарп сделает это за меня, и тогда уже дело не обойдется только деньгами. Тебе повезло, что я их выиграл и не дал тебе проиграться в пух и прах.
— Я сама благодарность, — ответил Фредди, снова принимаясь за вино. — Все же остерегайся цыганки. Она разгадает все твои секреты.
— У меня нет секретов, Фредди, — спокойно произнес Алистэйр.
— У каждого есть секреты, и я подозреваю, что у тебя их больше, чем у других. Иди же и найди цыганку, пока она не ушла, но будь осторожен.
Глава 2
Джессамин Мэйтланд умела скрывать свои эмоции. Этот человек взволновал ее, и, как она ни старалась, не могла выкинуть его из головы. Она по-разному объясняла себе, почему он завладел ее чувствами. С одной стороны, он привлек ее внимание в середине сеанса, а в это время она, конечно, наиболее уязвима. Джессамин так запуталась в картах и была настолько неуверена в себе, что привычное самообладание покинуло ее и она стала для него легкой добычей.
Джессамин не могла понять, почему не перестает о нем думать. Ее окружали элегантные надушенные павлины, самые богатые кавалеры лондонского общества. Человек, который стоял за ее спиной, несомненно, был одним из них. Она чувствовала его взгляд, сверлящий спину, но старалась сосредоточиться на картах. Было бы глупо с ее стороны допустить, чтобы его неотвязное внимание помешало ее работе.
Его глаза были необычны. Когда он наконец заговорил, давая ей повод обернуться, ее поразило то, что она увидела. Она, сама не понимая почему, ожидала увидеть какого-нибудь мрачного и опасного человека. Вместо этого ее глазам предстал совершенно обыкновенный, похожий на садовника светский щеголь, от кончиков украшенных драгоценностями туфель до аккуратно уложенных волнистых волос. В одной руке он держал кружевной платок, без сомнения, сильно надушенный. Он смотрел на нее как на ничтожество.
С первых минут он вызвал в ней раздражение. Он был небрежен, ленив и слишком циничен и смотрел на нее так, как будто считал, что она лживая и хитрая девица, приготовившаяся обманом отобрать у его друзей с трудом заработанные деньги. Однако вместо того чтобы возмутиться, он, казалось, только забавлялся этим.
«Кроме того, никто из них не заработал этих денег», — подумала Джессамин с усмешкой. Они получили их по наследству, как получила бы свои деньги и Джессамин, если бы ее отец не разорился. И, хотя он и мог считать, что она оказалась здесь обманным путем, у нее на уме не было ничего дурного. Конечно, если бы она гаданиями на картах в обществе могла обеспечить своей небольшой семье доход, в его подозрениях был бы хоть какой-то смысл.
Однако с ее стороны было глупо ругать себя за свою работу. Джессамин не сомневалась в том, что, помогая полиции в розыске преступников, она поступила бы, конечно же, благородно, с пользой для общества, и это упрочило бы благосостояние ее семьи.
Только если не иметь дел с Джоссайей Клэггом.
Она отвернулась, снова сосредотачиваясь на картах, стараясь выкинуть из головы этого щеголя, не заслуживающего ее внимания. Но человека, к которому обратилась леди Пламворфи, называя его Глэншилом, не так-то легко было выкинуть из головы.
Еще долго после того как он ушел (а она сразу почувствовала, когда он исчез), его образ не покидал ее. Даже не он сам, а ощущение высокомерной светской надменности, превосходства над ней, которое его забавляло. Не было никакой надобности ставить на себе крест лишь потому, что он презрительно на нее посмотрел.
Когда для ее семьи наступили тяжелые времена, она поняла, что класс и богатство значат все. И пока семья Мэйтландов, в прошлом владевшая роскошными поместьями в Нортумберленде, все еще обладала необходимыми хорошими манерами, их полная нищета смущала всех, кому приходилось иметь с ними дело. Бывшие знакомые и даже хорошие друзья избегали их, а дальние родственники, все до единого, несомненно, боялись — либо того, что неудачи этой семьи перекинутся на них, либо того, что Мэйтланды станут просить в долг. В результате миссис Мэйтланд со своими двумя дочерьми жили в полной нищете рядом с плодородными полями в Спиталфилдз. Зная, что даже такое стесненное существование могло еще ухудшиться, Джессамин не решилась предпринимать что-нибудь до тех пор, пока судьба, раскаявшись, не подарит ей шанс использовать свой загадочный талант, который был присущ ей с детства.
Ей было трудно сосредоточиться на картах, лежащих перед ней. Обычно она старалась разумно использовать свою энергию — большинство из этих глупых людей интересовали три вещи: богатство, власть и любовь. Молодые женщины хотели знать, удачное ли у них будет замужество, молодые мужчины желали создать семью, старшие — сохранить ее. Было очень легко сказать им то, что они хотели услышать.
Но этот человек вывел ее из равновесия. Сейчас она слишком хорошо видела карты: она видела, что одна женщина умрет от родов, другая — на руках у сумасшедшего мужа. Она могла увидеть зловещую тень страшной болезни, нависшую над будущим одного юноши, и наконец, не выдержав и отодвинув от себя карты, она закрыла глаза.
— Извините, — сказала она. — Я больше не могу.
Ее руки слегка дрожали, когда она перетасовывала картонные картинки. До нее донеслось недовольное ворчание. Было уже почти два часа ночи, когда она обессилела. А эти обладатели тугих кошельков, казалось, хотели общаться всю ночь. Но Джессамин уже не могла позволить себе быть бездумной и легкомысленной. Ей надо было успокоить боль в голове и прилечь хотя бы ненадолго.
Гости леди Пламворфи уже забыли про нее, вернувшись к другим развлечениям, когда, держась за перила, Джессамин спустилась вниз по мраморной лестнице. Драгоценные карты, завернутые в бархат, были упрятаны в сумочку. Внизу ее ждал дворецкий в обществе двух высоких лакеев. Наверное, леди Пламворфи распорядилась, чтобы ее проводили домой.
Джессамин была немного близорука, и, только спустившись вниз, она заметила в выражении лица слуги нечто холодное и враждебное.
— У госпожи пропали драгоценности, — объявил он. В его тоне звучали обвинительные нотки.
— Это неудивительно, — ответила она, стараясь говорить спокойно.
— Я не сказал, что это удивительно. И вы, конечно же, не удивитесь, узнав, что леди Пламворфи настояла, чтобы мы обыскали вас прежде, чем вы уйдете с драгоценностями.
У него было суровое худое лицо с полными губами. Джессамин не пошевелилась.
— Меня это не удивит, — сказала она. — Но вы не дотронетесь до меня.
Она уже раньше заметила, что все слуги леди Пламворфи были рослые, крепкие люди — это поселило в ней нехорошее предчувствие. Дворецкий был ростом не выше обычного, но у него были широкие плечи и огромные руки.
— И кто же помешает мне выполнить мою обязанность, мисс? — спросил он с усмешкой.
— Я.
Должно быть, она испугалась гораздо больше, чем ей казалось. Она даже не заметила, как он подошел. Из комнаты, где играли в карты, вышел человек. Именно Глэншил, элегантный и надменный, пришел ей на помощь.
— Ваша светлость, это создание… — захныкал дворецкий.
— …не покидало игральную комнату весь вечер, Хаукинс. Она никак не могла украсть драгоценности ее светлости, И где же, на твой взгляд, она их прячет?
— Много куда можно спрятать, — пробормотал Хаукинс, бросив на нее свирепый взгляд. Оба лакея к тому времени уже убрались.
— Хаукинс, ты меня удивляешь, — сказал Глэншил с усмешкой. — Я не подозревал, что можно быть таким пошляком.
Джессамин позволила себе взглянуть на него. Очень близко она увидела его глаза, ясные, светло-карие, почти янтарные. У него был узкий, немного кривоватый нос, высокие виски. Его крупные губы изогнулись в насмешливой улыбке, как будто мир был для него одновременно и утомительным, и забавным. Он походил на человека, много знающего о пошлости, и Джессамин сказала бы ему это, несмотря на то, что он, непонятно почему, пришел ей на помощь. Однако ей следовало вести себя по крайней мере любезно.
Хаукинс понял, что он проиграл:
— Очень хорошо, ваша светлость. Я передам ее светлости, что вы сочли разумным не докучать девушке.
— Болтун, — сказал мужчина с коротким смешком. — А как насчет денег?
— Каких денег, сэр?
— Мисс Браун пообещали плату за ее труды, не так ли? И я полагаю, раз ты убедился, что она не брала драгоценностей миссис Пламворфи, ты собираешься заплатить ей. Разве нет?
Он знал, что она почувствовала его намек.
— Я вовсе не убедился… — начал было Хаукинс, но, вероятно, что-то в лице мужчины остановило его, поскольку он повернулся, выгреб из кармана небольшой кошелек и швырнул его к ногам Джессамин.
Она почти уже наклонилась, чтобы подобрать деньги, но тот, кто пришел ей на помощь, двигался быстрее. Он положил бледные, изящные, но сильные руки ей на плечи, заставляя выпрямиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Он всегда хорошо разбирался в драгоценностях, разумеется, в лучших и красивейших из них. В детстве няня прозвала его «сорокой», после того как однажды его привлек блеск роскошных украшений в маминой шкатулке.
Но его мать умерла, когда ему было двенадцать, и драгоценности должны были перейти жене его старшего брата Джеймса. У младшего сына не было повода беспокоиться о фамильных драгоценностях, и он равнодушно отнесся к их судьбе.
Их никто не подарил жене Джеймса. У Джеймса никогда не было жены. За три коротких года он постоянной игрой в карты и пьянством полностью погубил себя, и, когда его похоронили, из имущества остались только дворянский титул, разрушенный дом в поместье Шотландии и пустая шкатулка из-под драгоценностей.
Эта шкатулка стала для Алистэйра неким символом того, что было безвозвратно утрачено. И когда он покинул унылые, сырые залы Глэншилского аббатства и уехал в этот чертов город, сгубивший брата, он взял с собой шкатулку, которая напоминала ему о бренности жизни… Словно ему необходимо было об этом напоминать.
Даже разглядывая ожерелье с высоты кровати, он узнал его. Оно принадлежало дочери графа Эджерстоуна, высокомерной женщине с лошадиным лицом и поджатыми губами. Когда он и Клариса Хайгейт вошли в эту темную спальню, Алистэйр сразу понял, что они не первые, кто использует ее для уединения, хотя он никогда не заподозрил бы, что мисс Эджерстоун может позволить себе подобные шалости иначе как на супружеском ложе.
Он лежал на кровати, ленивый и пресыщенный, и взвешивал свои возможности. Он мог взять ожерелье и преподнести его владелице, у всех на глазах, в присутствии старого деспота — ее отца и чопорного молодого лорда, который скорее всего отважился забраться к ней под юбку.
Или он мог просто положить его в карман. У него не было денег; он жил за счет своих щедрых друзей и своего пустого звания, но всему есть предел, и он уже понимал, что для осуществления некоторых потребностей он слишком стеснен в деньгах. Ожерелье могло помочь ему удовлетворить эти потребности, позволив вести жизнь более роскошную. А он был из тех, кто очень любил роскошную жизнь.
Одеваясь, он некоторое время раздумывал. Правильнее всего было бы незаметно и анонимно вернуть ожерелье мисс Эджерстоун. Но Алистэйру Маккалпину никогда не было интересно поступать правильно. К тому же ему гораздо больше были нужны деньги, чем ей.
С кривой улыбкой он еще раз взглянул на измятую постель. Клариса Хайгейт, как всегда, была очень страстной — удобная любовница, чей муж больше интересовался молоденькими мальчиками, чем своей привлекательной женой. Хотелось бы знать, что бы она подумала, если бы поняла, что до нее в ее постели побывала мисс Эджерстоун.
Зная Кларису, он представил себе, как это позабавило бы ее. Кларису, так же как и его, не слишком беспокоила мораль — это делало их прекрасной парой. Если бы она узнала о его неожиданном дебюте в качестве вора, она, запрокинув голову, засмеялась бы своим низким раскатистым смехом.
Но он не собирался ей об этом рассказывать. Еще юношей он научился не доверять женщинам, а Клариса, при всей ее прелестной распущенности, была способна безжалостно посвятить в тайну кого-нибудь из своих подруг. Она с легкостью отдала бы его на съедение волкам, если бы ей это было выгодно.
Ожерелье было тяжелым из-за веса изысканно обработанных бриллиантов и темных топазов. Топазы придавали лицу мисс Эджерстоун болезненно желтый оттенок — так что взять их себе было большой заслугой со стороны Алистэйра.
В танцевальной зале по-прежнему была настоящая давка, когда он появился там через некоторое время. Мисс Эджерстоун нигде не было видно, и, обнаружив, что ее отец и поклонник тоже исчезли, он подумал, что она ушла домой. Его почти не интересовало, кого обвинят в пропаже. Мисс Эджерстоун была не из тех, кого тревожит собственное легкомыслие, скорее всего она подумает на кого-нибудь из прислуги.
Алистэйр выпил бокал лучшего хозяйского вина и спросил у себя, не мучает ли его совесть. К счастью, этот порок не был ему свойствен.
— Ах вот вы где, Алистэйр! — Клариса незаметно подошла к нему. На ее щеках играл румянец, а лукавые глаза блестели. — Вы исчезли несколько часов назад, и я уже подумала, что вы уехали.
Он точно знал, что Клариса так не думала, поскольку исчез вместе с ней, но вежливо улыбнулся.
— Я почувствовал, что мне надо проветриться, леди Хайгейт, — пробормотал он и взял ее тонкую руку в свою. Еще вечером он заметил огромный бриллиант на ее руке, но тогда его больше занимало, что делает эта рука, чем то, какие на ней украшения.
Это был замечательный бриллиант. Несомненно, его подарил лорд Хайгейт, чтобы заглушить муки совести.
Их взгляды встретились, и он чуть улыбнулся. Его пальцы исподтишка ласкали руку с бриллиантом.
— В следующий раз я позову вас с собой, когда пойду в сад, — вкрадчиво произнес он.
Ее голос дрожал от смеха.
— Вы знаете, я никогда не пойду на это. Меня волнует моя репутация.
У нее была репутация самой страстной и доступной женщины высшего света, но он не стал ей это говорить. Он поднес ее руку ко рту, и его губы сомкнулись вокруг большого холодного бриллианта. Порядочный человек никогда не поддался бы первому побуждению и не взял бы оброненных легкомысленной шлюхой драгоценностей, пренебрег бы выгодой, чтобы сохранить душу. Порядочный человек укорял бы себя за отсутствие благородства, даже если бы он только испытал искушение поступить Дурно.
Но впрочем, он никогда не считал себя порядочным и разумным человеком. Кольцо соскользнуло с ее руки, и она даже не заметила этого, так как была увлечена поиском новых жертв. Слегка улыбаясь, он спрятал бриллиант в карман, решив таким образом свою судьбу.
С тех пор ему сопутствовало везение.
Последние два года промелькнули как один день. Он стал более изобретательным, соперничая со скандально известным Джеком Сэппердом в своих дерзких ограблениях и неуловимости.
И никто никогда не связывал Кота, как его окрестили в газетах, с именем его светлости графа Глэншила.
А сейчас это скромное, маленькое, тихое создание с чистым, опасным взглядом смотрело на него, пробуждая в нем какую-то скрытую силу. Что было за этим взглядом? Презрение к столь праздному созданию, как он? Сверхъестественное знание его бесчестного прошлого? Любовь?
Последнее исключалось, второе тоже — тем хуже. Под именем мисс Браун, очевидно, скрывалась молодая леди с хорошими манерами, для которой наступили тяжелые времена. От проницательного взора графа не укрылось то, что ее платье было сильно поношено, хотя и очень красиво. Казалось, оно было сшито не по фигуре и на груди слегка натянуто.
Размышляя об этом, он наблюдал за Фредди. Тот уже проиграл свое трехмесячное содержание, а по каким-то сентиментальным соображениям Алистэйр никогда не допускал, чтобы он окончательно проигрывался, всякий раз оставляя ему немного денег, чтобы сводить концы с концами. К тому же ему было гораздо интереснее посмотреть, что там делает мисс Браун.
— На сегодня все, Фредди. Пожалуй, мне следует пощадить тебя. — Алистэйр поднялся, как обычно, с ленивой грацией.
— Очень любезно с твоей стороны, — сказал Фредди. — Ты идешь за цыганкой?
— Судя по ее внешности, не скажешь, что она цыганка. Слишком уж она бледна.
— Все гадалки из цыган, — произнес Фредди со знанием дела, приступая к третьей бутылке. — На твоем месте я не стал бы с ней шутить. У нее какие-то редкие, необычные глаза. Они вызвали у меня прямо-таки жуткое ощущение.
— Но ты же не я, не так ли, Фредди ?А я люблю жуткие ощущения.
— Твое дело, старина, — пробормотал Фредди мрачно. Но потом вдруг просиял: — Если ты наживешь неприятности, то уже не сможешь лишить меня денег! Я буду богатым.
— Нет, не будешь, Фредди. Какой-нибудь капитан Шарп сделает это за меня, и тогда уже дело не обойдется только деньгами. Тебе повезло, что я их выиграл и не дал тебе проиграться в пух и прах.
— Я сама благодарность, — ответил Фредди, снова принимаясь за вино. — Все же остерегайся цыганки. Она разгадает все твои секреты.
— У меня нет секретов, Фредди, — спокойно произнес Алистэйр.
— У каждого есть секреты, и я подозреваю, что у тебя их больше, чем у других. Иди же и найди цыганку, пока она не ушла, но будь осторожен.
Глава 2
Джессамин Мэйтланд умела скрывать свои эмоции. Этот человек взволновал ее, и, как она ни старалась, не могла выкинуть его из головы. Она по-разному объясняла себе, почему он завладел ее чувствами. С одной стороны, он привлек ее внимание в середине сеанса, а в это время она, конечно, наиболее уязвима. Джессамин так запуталась в картах и была настолько неуверена в себе, что привычное самообладание покинуло ее и она стала для него легкой добычей.
Джессамин не могла понять, почему не перестает о нем думать. Ее окружали элегантные надушенные павлины, самые богатые кавалеры лондонского общества. Человек, который стоял за ее спиной, несомненно, был одним из них. Она чувствовала его взгляд, сверлящий спину, но старалась сосредоточиться на картах. Было бы глупо с ее стороны допустить, чтобы его неотвязное внимание помешало ее работе.
Его глаза были необычны. Когда он наконец заговорил, давая ей повод обернуться, ее поразило то, что она увидела. Она, сама не понимая почему, ожидала увидеть какого-нибудь мрачного и опасного человека. Вместо этого ее глазам предстал совершенно обыкновенный, похожий на садовника светский щеголь, от кончиков украшенных драгоценностями туфель до аккуратно уложенных волнистых волос. В одной руке он держал кружевной платок, без сомнения, сильно надушенный. Он смотрел на нее как на ничтожество.
С первых минут он вызвал в ней раздражение. Он был небрежен, ленив и слишком циничен и смотрел на нее так, как будто считал, что она лживая и хитрая девица, приготовившаяся обманом отобрать у его друзей с трудом заработанные деньги. Однако вместо того чтобы возмутиться, он, казалось, только забавлялся этим.
«Кроме того, никто из них не заработал этих денег», — подумала Джессамин с усмешкой. Они получили их по наследству, как получила бы свои деньги и Джессамин, если бы ее отец не разорился. И, хотя он и мог считать, что она оказалась здесь обманным путем, у нее на уме не было ничего дурного. Конечно, если бы она гаданиями на картах в обществе могла обеспечить своей небольшой семье доход, в его подозрениях был бы хоть какой-то смысл.
Однако с ее стороны было глупо ругать себя за свою работу. Джессамин не сомневалась в том, что, помогая полиции в розыске преступников, она поступила бы, конечно же, благородно, с пользой для общества, и это упрочило бы благосостояние ее семьи.
Только если не иметь дел с Джоссайей Клэггом.
Она отвернулась, снова сосредотачиваясь на картах, стараясь выкинуть из головы этого щеголя, не заслуживающего ее внимания. Но человека, к которому обратилась леди Пламворфи, называя его Глэншилом, не так-то легко было выкинуть из головы.
Еще долго после того как он ушел (а она сразу почувствовала, когда он исчез), его образ не покидал ее. Даже не он сам, а ощущение высокомерной светской надменности, превосходства над ней, которое его забавляло. Не было никакой надобности ставить на себе крест лишь потому, что он презрительно на нее посмотрел.
Когда для ее семьи наступили тяжелые времена, она поняла, что класс и богатство значат все. И пока семья Мэйтландов, в прошлом владевшая роскошными поместьями в Нортумберленде, все еще обладала необходимыми хорошими манерами, их полная нищета смущала всех, кому приходилось иметь с ними дело. Бывшие знакомые и даже хорошие друзья избегали их, а дальние родственники, все до единого, несомненно, боялись — либо того, что неудачи этой семьи перекинутся на них, либо того, что Мэйтланды станут просить в долг. В результате миссис Мэйтланд со своими двумя дочерьми жили в полной нищете рядом с плодородными полями в Спиталфилдз. Зная, что даже такое стесненное существование могло еще ухудшиться, Джессамин не решилась предпринимать что-нибудь до тех пор, пока судьба, раскаявшись, не подарит ей шанс использовать свой загадочный талант, который был присущ ей с детства.
Ей было трудно сосредоточиться на картах, лежащих перед ней. Обычно она старалась разумно использовать свою энергию — большинство из этих глупых людей интересовали три вещи: богатство, власть и любовь. Молодые женщины хотели знать, удачное ли у них будет замужество, молодые мужчины желали создать семью, старшие — сохранить ее. Было очень легко сказать им то, что они хотели услышать.
Но этот человек вывел ее из равновесия. Сейчас она слишком хорошо видела карты: она видела, что одна женщина умрет от родов, другая — на руках у сумасшедшего мужа. Она могла увидеть зловещую тень страшной болезни, нависшую над будущим одного юноши, и наконец, не выдержав и отодвинув от себя карты, она закрыла глаза.
— Извините, — сказала она. — Я больше не могу.
Ее руки слегка дрожали, когда она перетасовывала картонные картинки. До нее донеслось недовольное ворчание. Было уже почти два часа ночи, когда она обессилела. А эти обладатели тугих кошельков, казалось, хотели общаться всю ночь. Но Джессамин уже не могла позволить себе быть бездумной и легкомысленной. Ей надо было успокоить боль в голове и прилечь хотя бы ненадолго.
Гости леди Пламворфи уже забыли про нее, вернувшись к другим развлечениям, когда, держась за перила, Джессамин спустилась вниз по мраморной лестнице. Драгоценные карты, завернутые в бархат, были упрятаны в сумочку. Внизу ее ждал дворецкий в обществе двух высоких лакеев. Наверное, леди Пламворфи распорядилась, чтобы ее проводили домой.
Джессамин была немного близорука, и, только спустившись вниз, она заметила в выражении лица слуги нечто холодное и враждебное.
— У госпожи пропали драгоценности, — объявил он. В его тоне звучали обвинительные нотки.
— Это неудивительно, — ответила она, стараясь говорить спокойно.
— Я не сказал, что это удивительно. И вы, конечно же, не удивитесь, узнав, что леди Пламворфи настояла, чтобы мы обыскали вас прежде, чем вы уйдете с драгоценностями.
У него было суровое худое лицо с полными губами. Джессамин не пошевелилась.
— Меня это не удивит, — сказала она. — Но вы не дотронетесь до меня.
Она уже раньше заметила, что все слуги леди Пламворфи были рослые, крепкие люди — это поселило в ней нехорошее предчувствие. Дворецкий был ростом не выше обычного, но у него были широкие плечи и огромные руки.
— И кто же помешает мне выполнить мою обязанность, мисс? — спросил он с усмешкой.
— Я.
Должно быть, она испугалась гораздо больше, чем ей казалось. Она даже не заметила, как он подошел. Из комнаты, где играли в карты, вышел человек. Именно Глэншил, элегантный и надменный, пришел ей на помощь.
— Ваша светлость, это создание… — захныкал дворецкий.
— …не покидало игральную комнату весь вечер, Хаукинс. Она никак не могла украсть драгоценности ее светлости, И где же, на твой взгляд, она их прячет?
— Много куда можно спрятать, — пробормотал Хаукинс, бросив на нее свирепый взгляд. Оба лакея к тому времени уже убрались.
— Хаукинс, ты меня удивляешь, — сказал Глэншил с усмешкой. — Я не подозревал, что можно быть таким пошляком.
Джессамин позволила себе взглянуть на него. Очень близко она увидела его глаза, ясные, светло-карие, почти янтарные. У него был узкий, немного кривоватый нос, высокие виски. Его крупные губы изогнулись в насмешливой улыбке, как будто мир был для него одновременно и утомительным, и забавным. Он походил на человека, много знающего о пошлости, и Джессамин сказала бы ему это, несмотря на то, что он, непонятно почему, пришел ей на помощь. Однако ей следовало вести себя по крайней мере любезно.
Хаукинс понял, что он проиграл:
— Очень хорошо, ваша светлость. Я передам ее светлости, что вы сочли разумным не докучать девушке.
— Болтун, — сказал мужчина с коротким смешком. — А как насчет денег?
— Каких денег, сэр?
— Мисс Браун пообещали плату за ее труды, не так ли? И я полагаю, раз ты убедился, что она не брала драгоценностей миссис Пламворфи, ты собираешься заплатить ей. Разве нет?
Он знал, что она почувствовала его намек.
— Я вовсе не убедился… — начал было Хаукинс, но, вероятно, что-то в лице мужчины остановило его, поскольку он повернулся, выгреб из кармана небольшой кошелек и швырнул его к ногам Джессамин.
Она почти уже наклонилась, чтобы подобрать деньги, но тот, кто пришел ей на помощь, двигался быстрее. Он положил бледные, изящные, но сильные руки ей на плечи, заставляя выпрямиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29