У вас будет режиссер и заместитель продюсера.
– Послушайте, Райк, когда я просыпаюсь в одной и той же постели или даже в одном и том же городе три утра подряд, я чувствую себя не в своей тарелке. Я работал репортером в газетах, на радио и телевидении еще тогда, когда интервьюировать Долли Мэдисона было модным делом.
– Когда-нибудь всем нам приходится остепениться, – сказал Райкер, который остепенился лет в одиннадцать, получив от отца наследство в три миллиона долларов. – Вы внесли ценный вклад в работу нашей компании, Билл. Пора пожинать плоды.
Пинка еще не было, но от разговора уже попахивало пинком. И все же тут тебе и бутылка, и старший лифтер, и крошка мисс Глубокий Вырез из приемной.
– Райк, куда вы клоните? – спросил я. – Давайте перестанем ходить вокруг да около. Вы меня знаете: у компании нет вернее человека. Что хочет от меня компания?
– Вот это разговор, Билл, – сказал Райкер. – Вы же нас не бросите на произвол судьбы и нью-йоркского муниципалитета? Все дело в этой обезьяне, Билл, в шимпанзе. В Пане Сатирусе. В шимпонавте.
– А что такое?
Теперь мы все забыли и про бутылку, и про то, какие мы друзья и как мы все любим нашу компанию, наши обязанности и Соединенные Штаты. Теперь мы работали.
– Часовая передача, – сказал Райкер. – Платит один из наших лучших рекламодателей – “Северо-юж­ная страховая компания”. С затратами просили не считаться. Но поставили условие – в главной роли должен быть шимпанзе. Точка. Абзац.
– В таком случае купите шимпанзе.
Все они посмотрели на меня так, будто я наплевал на их фамильные библии. И это было неплохо – надо же поддерживать свою репутацию профессионального хулигана.
– Дает жизни Билли, – сказал Хэртс.
– Все шумит, – добавил Маклемор.
Но директор Райкер заправлял всем.
– Личностями не торгуют, – сказал он. – А шимпанзе – самая выдающаяся личность за последние месяцы. После Джона Гленна или Кэролайн Кеннеди.
– Можно сказать, на экранах телевизоров вы оба имели успех, – сказал Хэртс. – Вы говорили так, будто знаете друг друга с пеленок.
– Ему-то всего семь с половиной лет, – сказал я.
– Он прирожденный телевизионный актер, – сказал Маклемор.
– Это то, что надо нашему заказчику, – закончил круг Райкер.
Теперь были поставлены все точки над “i”, а в нашем деле так: понял – слушай.
– Провалиться мне в тартарары, как сказал поэт. Но ведь: а) он принадлежит правительству, б) он чертовски вспыльчив, в) вокруг него столько агентов безопасности, словно он русский посол. Эта обезьяна что-то знает, и правительство не может допустить, чтобы она это разболтала.
Райкер кивнул Маклемору, Маклемор кивнул Хэртсу, а Хэртс сказал:
– Только вы, Билл, можете это утрясти.
– Для меня найдется местечко и в Эн-би-си, и в Си-би-эс, – сказал я, – да и Эй-би-си знает меня не первый год.
– Не говорите так, – сказал Райкер. – У компании нет вернее человека.
Тогда я снял трубку с телефона, стоявшего на его столе, и сказал:
– Дайте юридический отдел, кого-нибудь, кто там у них сейчас главный.
– Минуточку, мистер Данхэм, – ответила девушка. Все они в радиокорпорации знают мой голос… пока не последовало пинка. – Вам нужен мистер Россини.
– Ну, передайте ему смычок, детка.
Мистера Россини я не знал. Но его музыкальный голос очень соответствовал его фамилии.
Он осведомился, чем он может быть полезен уважаемому мистеру Данхэму.
– Каково правовое определение человека? – спросил я.
Долгая пауза. И ответ:
– Такого определения не существует.
– Как вы поступаете, когда оно вам требуется?
– Я не знаю такого случая, – осторожно сказал мистер Россини. – Пока не требовалось никому. Я хочу сказать, что со времен Великой хартии у суда было время заниматься почти всем… Наверно, по этому поводу надо обратиться в суд, чтобы он вынес мотивированное решение?
– А какое определение дает толковый словарь?
Мистер Россини сказал, что посмотрит. Я сказал, что не буду вешать трубку. Хэртс сказал, что он знал – дружище Билли все устроит. Райкер ничего не сказал.
Наконец послышался голос Россини:
– Тут что-то неясно. Получается: человек, который человек, это человек. Человеческий, человечий – свойственный, присущий или принадлежащий человеку.
– Стоп, Россини. Достаточно. Теперь надевайте шляпу и отправляйтесь к судье Мэнтону. Я ему позвоню. Нам нужно предписание суда об освобождении некоего Пана Сатируса, незаконно задерживаемого правительством Соединенных Штатов.
– О, – сказал Россини, – я слышал, что мы им интересуемся.
– Я сейчас в кабинете Райкера. Двигай, дружище.
– Мистер Данхэм, нельзя учинять иск правительству Соединенных Штатов без согласия шимпанзе.
– Вы с Мэнтоном все уладите. Я позвоню ему.
Я позвонил в суд, но Мэнтона не застал. Позвонил ему домой.
– Судья, однажды вы мне сказали: я к вашим услугам в любое время. Это время пришло. Я сейчас направил к вам в суд юриста по фамилии Россини. Мне нужно предписание, в котором значилось бы, что шимпонавт Пан Сатирус – человек.
– Погодите, мистер Данхэм…
– Вы говорили, судья: в любое время…
– Я помню, но…
– Судья, имейте в виду, после этого вы мне еще дважды скажете “в любое время”. Я вас сделаю самым известным юристом в стране.
– Да. Да. Но достоинство судьи…
– Достоинство судьи зиждется на защите прав человека. Если бы вы только могли поговорить с этим Паном Сатирусом, судья… Поверьте мне, это угнетаемая личность.
– Но я судья штата Нью-Йорк. Вам придется сделать так, чтобы он подлежал моей юрисдикции.
– Это я устрою.
С юридической стороной проблемы было покончено. Дальше все пошло как по маслу. Я позвонил одному малому из муниципалитета.
– Мак, я только что прилетел из Флориды, чтобы комментировать прибытие Пана Сатируса, шимпонавта. Я знаю, что у вас не положено давать предпочтительную информацию, но хотя бы один намек – как город готовится к встрече? Триумфальный проезд по улицам, конечно. Вручите ключи от города? Может, повесите бронзовую памятную доску в его честь?..
– Видишь ли, Билли, я точно не знаю…
Голос у меня зазвенел, как у актера, игравшего главную роль в старой пьесе “Первая полоса”. Ли Трейси, кажется?
– Не подготовили бронзовую доску? А я думал, город и Зоологическое общество будут драться за право ее оплатить. Самый выдающийся сын Бронкса, родившийся прямо в клетке зоопарка! Как это так – без бронзовой доски?
– Ясно, – сказал Мак. – Я понял. Спасибо, что подсказал, Билл. Я просто не знал, в каком зоопарке он родился.
Я положил трубку. Райкер смотрел на меня со странным выражением лица.
– Райк, выкладывайте, что у вас на уме. Я не хочу работать здесь, в правлении. Я люблю разъезжать.
– Но продюсером постановки вы будете. Или в крайнем случае будете вести программу.
– Разве что для начала… Это очень дружелюбный шимпанзе, Райк. Он привязывается к людям. Мы найдем ему продюсера и ведущего, который ему понравится. Может быть, какую-нибудь хорошенькую девушку.
– Я не знал, что он нью-йоркец. Я не знал, что он родился в Бронкском зоопарке, – сказал Хэртс.
– Я тоже не знал. Забыл спросить его, где он родился. Ну и что? Плевать! Мои передачи смотрит вся страна.
Глава девятая
Всякая попытка активно воздействовать на его биологическую наследственность “скатывается” с животного этого вида, во всех остальных отношениях умно го и послушного, как с гуся вода.
Вольфганг Келер. Умственные способности человекообразных обезьян

Врата захлопнулись со звоном, но замки защелкнулись бесшумно – они были хорошо смазаны. Агенты службы безопасности отобрали у всех шнурки от ботинок, а у Гориллы Бейтса еще и пояс. У Пана Сатируса отбирать, разумеется, было нечего, поскольку он не носил одежды с тех пор, как сбросил космический скафандр.
Потом их оставили одних, рассовав двух моряков и шимпанзе по разным камерам-загончикам, отделенным от общего коридора сплошной решеткой.
– А где доктор? – спросил Счастливчик. – Они с ним ничего не сделают?
– Его допрашивают, – сказал Горилла. – Я думаю, они порешили, что он расколется быстрее, чем ты или я. Или вот Пан.
– А для чего им нужно, чтобы он раскололся? – спросил Пан.
– У нас международный заговор, – пояснил Счастливчик. Зря ты приземлился так, что тебя выловил “Кук”. Это совершенно секретный корабль. То, что называется экспериментальным прототипом.
– Ты говоришь как писарь, – сказал Горилла.
Пан потихоньку лазил по решетке: от стены до стены и от пола до потолка.
– Не так уж плохо, – сказал он. – Я привык к клеткам.
– А мы нет, – заметил Счастливчик.
– Не трави. Счастливчик, – проворчал Горилла. – Не знаю, как ты, а я провел на губе больше времени, чем Пан на свете живет. Сколько ему? Семь с половиной? Да, я могу поучить тебя, как сидеть в клетке. Другое дело, что я так и не привык.
Пан прилег отдохнуть на койку.
– Значит, ты думаешь, что мы попали сюда, потому что я слишком много знаю о “Куке”? Но я ничего не видел, кроме палубы и вашей столовой.
– Мичманской кают-компании, – поправил Горилла.
– Вот видишь! Я не разбираюсь в кораблях. Это был первый корабль, на котором я побывал. Я не мог бы сравнить его с другим кораблем или хотя бы описать. Как ты думаешь, если я скажу им это, они нас выпустят?
– Как ты разогнал космический корабль быстрее света? спросил Счастливчик. – Вот что они хотят узнать.
– Но человек не подготовлен к таким знаниям, – сказал Пан. – Он применил бы их в войне.
– Да, – согласился Горилла. – Потому-то мы и попали на губу. И верно, надолго.
Пан прыгал в своей клетке, хватаясь за прутья решетки и взбираясь все выше, пока не добрался до самого верха. Повиснув на одной руке, он для пробы отковырнул кусок известки там, где в потолок входил прут решетки, и отправил известку в рот. Потом выплюнул ее и прыгнул на койку.
– Я проголодался.
– Ты им этого не говори, – посоветовал Горилла. – А то они не будут кормить тебя, пока ты им не скажешь все.
– А он не скажет, – вставил Счастливчик.
– Он и не должен говорить, – сказал Горилла. – Война плохое дело.
– Ты рассуждаешь как горилла. Голодать – тоже не дело.
– Многие шимпанзе умирали, но не теряли достоинства, сказал Пан. Он ухватился за прутья решетки и немного покачался. Затем снова прыгнул на койку, почистился и закрыл лицо руками.
Вошли два человека, по-видимому выполнявшие здесь обязанности надзирателей и одетые в комбинезоны, которые обычно носят рабочие нефтяных компаний; тут они заменяли униформу. Держа оружие наперевес, они остановились у самой решетки. Следом вошел еще человек и подал еду сначала Горилле, а потом Счастливчику. И вышел.
– А Пану? – спросил Горилла.
– Ему жрать не дадут, – сказал один из стражей.
Горилла фыркнул и взял со своего подноса кусок хлеба.
– Держи, Пан.
– Нельзя, морячок, – сказал страж и поднял дуло своего автомата.
– Ребята, это же не по-человечески! – воскликнул Счастливчик.
– Наоборот, – сказал Пан. – Именно по-человечески.
– Я не хочу есть, – заявил Горилла. – Можешь забрать эту баланду.
– И мою тоже, – сказал Счастливчик.
Один из стражей свистнул, холуй вернулся и убрал подносы. Звякнул металл, и наши друзья снова оказались одни.
– Теперь нам все понятно, – сказал Счастливчик.
– Думаю, нам лучше уйти отсюда, – предложил Пан.
Моряки посмотрели на него.
– Люди – слишком узкие специалисты, – продолжал Пан. По-видимому, одни строят тюрьмы, а другие строят клетки. По крайней мере, ни в одном почтенном зоопарке никто не посадит шимпанзе в такую клетку.
Он протянул руку и вырвал прут решетки из гнезда в полу.
Потом согнул еще один.
– Воображаю, что натворил бы здесь горилла, – сказал он. – За кого они меня принимают? За мартышку?
Он согнул еще один прут.
Когда образовалась дыра достаточно большая, чтобы в нее пролезть, он связал два прута решетки в узел.
– Знак Зорро, – пояснил Пан. – Я читал об этом комиксе.
– Не из-за плеча ли доктора Бедояна? – спросил Счастливчик.
Пан уже выбрался из камеры.
– Вряд ли, – сказал он и засмеялся: по крайней мере это прозвучало как смех. – Глупо. Я регрессировал, или деградировал, или уж не знаю там что. – Он протянул руку и сорвал замок с решетки Счастливчика. – С этого надо было начать. Но я люблю физические упражнения, от них лучше себя чувствуешь.
Он сорвал замок и с решетки Гориллы и направился вприпрыжку к единственному зарешеченному окну, опираясь на руки как на костыли. Выдирая один за другим прутья решетки, он передавал их Горилле.
– Не стоит производить излишнего шума, – сказал он. – Готово. Дай-ка мне руку, Счастливчик.
Держась за раму окна одной рукой, другой он помог Счастливчику выкарабкаться наружу. Затем помог и Горилле взобраться на окно и спрыгнул на землю, оставив мичмана наверху.
Горилла, приземлившись, крякнул.
Они зашли за фальшивое газохранилище и оказались у ограды из колючей проволоки. Пан взглянул на ограду и крякнул, подражая Горилле.
– С этим мы справимся в два счета.
– Осторожней, – сказал Счастливчик. – Проволока может быть под током. – Он огляделся и показал на росший неподалеку дуб. – Тут такой казенный порядок, что нам придется отломать ветку от дуба. Даже палки не найдешь.
– Большое дело, – сказал Пан. Он вскарабкался на дерево, отломил увесистый сук и слез. – Держи, старик.
Счастливчик осторожно прислонил сук к колючей проволоке. Искры не было, и он сказал:
– Давай, Пан.
Пан оттянул проволоку к земле, и все перешагнули ее.
Оба моряка ковыляли с трудом – ботинки, лишенные шнурков, соскакивали с ног. Пан привел их к холмику, на котором росла рощица лиственных деревьев, изредка встречающихся среди сосновых лесов Флориды. Тут он стал прыгать с дерева на дерево и вскоре вернулся с пучком тонких стебельков каких-то вьющихся растений.
Счастливчик и Горилла принялись плести шнурки для ботинок. Делали они это искусно и быстро.
Пан Сатирус вновь отправился на прогулку по деревьям. Он вернулся, жуя сердцевину пальмовой ветки.
Горилла кончил плести шнурки и делал пояс.
– Я, конечно, не большой физиономист по вашей части, но у тебя, Пан, счастливое лицо.
Пан кивнул. Он раскачивался, держась на пальцах рук, оторвав ноги от земли.
– Это не тропический лес, – сказал он. – Это всего лишь субтропический лес. И даже не лес, а маленькие рощицы. Но впервые в жизни я чувствую себя настоящим шимпанзе, а не какой-то игрушкой в руках человека.
Счастливчик вытянул ноги и прислонился спиной к дереву.
– Это все равно что получить корабль в собственное распоряжение, Горилла. Ни тебе офицеров, ни министерства военно-морского флота, которые говорят, что ты должен делать.
– Я минер, а не рулевой, – сказал Горилла. – Но, думаю, с кораблем я бы управился. Если бы он у меня был. Только не будет никогда.
– Не будет, – подтвердил Счастливчик. – Нас разжалуют в матросы, когда поймают. Хорошо еще, если нас считают в самоволке, а не дезертирами.
На земле лежал дубовый сук. Он отломился когда-то от виргинского дуба, к которому прислонился Счастливчик, но еще не прогнил и был толщиной сантиметров десять. Пан Сатирус взял его и переломил надвое.
– Вы пошли со мной, потому что боялись за свою жизнь.
– Мы выполняли свой долг, – сказал Счастливчик. – Теперь я уже это сообразил. Командир “Кука” приставил нас к тебе. Ни один морской офицер приказания не отменил. Мы не знаем, что это за люди там, на газохранилище.
– Русские, – сказал Горилла. – Мы думали, что это русские. Они же нам не показали своих удостоверений личности, а если бы и показали, то мы бы подумали, что это липа. Русские.
– Мы не офицеры, – сказал Счастливчик. – Нам мозгов по чину иметь не положено, верно?
Он высунул язык и вытаращил глаза.
Пан Сатирус стал издавать звуки, которые большинство людей в конце концов приняло бы за смех.
– Мы здесь можем продержаться много лет, – оказал он. – В этих лесах растут всякие вкусные вещи. И мы можем двигаться на юг, пока не придем к болотам.
– Они поднимут на ноги всех легавых, – сказал Горилла. Они поднимут по тревоге проклятую морскую пехоту и будут прочесывать местность, пока не найдут нас.
– Нет такого человека, который бы нашел шимпанзе в субтропическом лесу, – сказал Пан. – Я могу вскарабкаться на первую же попавшуюся пальму и запрятаться в листьях.
– Человека такого нет, – возразил Счастливчик. – А люди есть. Тысячи людей, десятки тысяч. Они могут срубить все твои пальмы. А как же мы? Мы люди, а не шимпанзе. Даже Горилла – человек, хотя и не похож.
Горилла Бейтс посмотрел на него и сказал:
– Спасибо, дружище.
– Может быть, вам лучше выйти на дорогу и сдаться? – сказал Пан. – Отдаться в руки вашего морского начальства… так это называется?.. И с вами ничего не случится.
Мичман Бейтс переглянулся со Счастливчиков и спросил:
– Ты где родился, Пан?
– В обезьяннике Бронкского зоопарка. В Нью-Йорке.
– Я знаю, – сказал Горилла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16