Лимузин уже подъехал, и полицейский Хью Галлахан, старейший служащий нью-йоркской полиции, краса и гордость Нью-Йорка, подходит, чтобы открыть дверцу автомобиля.
Это мичман-минер Бейтс из военно-морских сил США… Выходит, улыбаясь, и смотрит прямо в наш объектив. А это радист первого класса Майкл Бронстейн становится рядом с ним. А теперь выходит старина Мем, пилот “Мем-саиба”…
…Говорит Центральная радиовещательная компания. Передача с места церемонии у Дворца правосудия прекратилась по техническим причинам, и до ее возобновления позвольте мне рассказать вам кое-что о прошлом великой обезьяны, которая вот-вот станет великим американцем. Повторяю – великой обезьяны, ибо Мем – это шимпанзе…
Глава тринадцатая
Даже самый глупый шимпанзе может отличить настоящие деньги от фальшивых.
Иллюстрированная библиотека по естественным наукам. Американский музей естественной истории, 1958
– Не надо было этого делать, Пан, – сказал Горилла. – Эта радиовещательная компания теперь тебя невзлюбит. Сначала ты нокаутировал ее главного говоруна, а потом сорвал крышку с телевизионной камеры. Нехорошо.
– Я не люблю, когда меня называют Мемом, – просто сказал Пан. Он посадил судью, которого нес на руках, и спросил: Теперь вы можете идти, ваша честь?
– Да, наверно. Я… Это оскорбление суда, сэр.
– Называйте меня просто Паном. А вот и доктор Бедоян.
Врач спешил им навстречу.
– Что, Пан?
– Посмотрите, не требуются ли судье ваши услуги.
– Нет, нет, я совершенно здоров, – сказал судья. – Здесь моя камера. Сама церемония должна состояться в зале суда, разумеется, но я думал, что с предварительными формальностями мы покончим здесь. Может быть, вы присядете, мистер Пан?
– Надо говорить, “мистер Сатирус”. Но называйте меня просто Паном, а я присяду на этот шкаф с папками.
Судья бочком пробрался к своему громадному, с высокой резной спинкой креслу, точной копии того кресла, которое стояло в зале суда.
– Возраст – семь с половиной лет; значит, вы родились… ясно. Имена родителей?
– Мать – Пан Сатирус Плененная, отец – Пан Сатирус Вольный.
Судья взглянул на него.
– Полно вам!
Пан Сатирус нагнулся, оторвал одну из медных ручек шкафа для бумаг и швырнул ее в угол.
– Я не узнаю тебя, Пан, – сказал доктор Бедоян. – Прежде ты был таким покладистым.
– Мне не раз… как это там. Счастливчик?
– Ему не раз доставалось на орехи, – подсказал Счастливчик. – Ну и… он стал вроде бы плохого мнения о людях…
– Я стал питать презрение к людям, – сказал Пан. – Не к вам троим и не к тем сторожам и служителям, которые у меня были. Но чувствую, как во мне растет настоящая ненависть…
– Джентльмены, прошу вас, – перебил его судья Мэнтон.
– Не называйте меня джентльменом! Я шимпанзе.
– Шимпанзе и джентльмены, в зале суда нас ждет много людей. Много высокопоставленных лиц. Итак, мистер Сатирус, цель этой процедуры – возвести вас в ранг человека. Учитывая ваш нежный возраст, мистер Уильям Данхэм назначен вашим опекуном. А кстати, где он?
– Мы оставили его в машине, – сказал Пан Сатирус. – Он вещал по радио всякую чепуху обо мне, и я ткнул ему пальцем в солнечное сплетение. Теперь он спит. Верно, доктор?
– Он не получил серьезных повреждений, судья, – сказал доктор Бедоян.
– Но его присутствие обязательно, – возразил судья. – Он должен подписать бумаги, которые утвердят его в роли вашего опекуна.
– Я не хочу иметь опекуна, – сказал Пан.
– Но вам всего семь с половиной лет.
– Сделайте так, чтобы мне был двадцать один год, – сказал Пан. – Вы судья; раз вы можете сделать меня полноправным человеком, так сделайте меня еще и совершеннолетним.
– Я вижу, вы никогда не изучали юриспруденции. Такого прецедента никогда не было!
– А прецедент превращения шимпанзе в полноправного человека был?
– Если бы я под вашим давлением объявил, что вам двадцать один год… пожалуйста, оставьте в покое этот шкаф… апелляционный суд сразу же отменил бы мое решение.
– А тем временем я получал бы десять тысяч в неделю, сказал Пан. – И затем, если бы решение вынесли не в мою пользу, никто не мог бы предъявить иск и получить деньги назад, потому что человек в семь с половиной лет не отвечает за свои поступки.
– А вы знаете законы, – сказал судья Мэнтон.
– Дайте-ка я изложу вам дело короче, чем это сделал бы адвокат: подготовьте соответствующие бумаги, подпишите их и поставьте печать, а затем вы можете выйти в своей мантии и позировать перед телевизионными камерами. Вместе со мной и очень хорошенькой, как я предполагаю, актрисой. Попробуйте не сделать того, что я вам сказал, и вас придушит, и возможно даже насмерть, безответственный шимпанзе, которому не исполнилось и восьми лет. Просто, да?
– Такого даже Ла-Гардиа не проделывал с Таманни-холлом, сказал судья, но взял перо и стал писать.
Время от времени он хмыкал. Кончив писать, он сказал:
– Мой клерк поставит здесь печать.
– Ладно, – сказал Пан. – Вызовите его.
Судья нажал кнопку звонка. Вошел клерк, чернильная крыса средних лет, тут же вышел, принес печать и приложил ее к бумагам. Доктор и Счастливчик засвидетельствовали документы, которые после этого были вручены Пану Сатирусу.
Прочтя бумаги, он пошуршал ими, но у него не было карманов, чтобы их спрятать. Он вручил бумаги на сохранение Горилле.
– Добро пожаловать в род человеческий, – сказал Горилла.
Пан одарил его тем, что можно было счесть улыбкой.
– Все в порядке, судья, – сказал он. – Идите в зал суда и садитесь, в свое кресло, а ваш клерк покажет нам, куда пройти.
Судья вышел.
– Успокоительного не надо, Пан? – спросил доктор Бедоян.
– Вы очень заботливы, Арам, – сказал Пан. – Мы скучали без вас во Флориде. Позже я расскажу вам о своей карьере наемного партнера в танцах. Я заработал больше десяти долларов.
– А теперь ты будешь получать десять тысяч каждую неделю. Почему?
Пан перевел взгляд блестящих глаз с Гориллы на Счастливчика, а затем подмигнул доктору Бедояну.
– Я регрессировал, – сказал он.
– Деградировал.
Пан пожал плечами.
Клерк распахнул перед ним дверь. Они вошли в зал и стали рядом с судейским креслом. До них донесся напряженный шепот:
– Говорит Игги Наполи, дорогие друзья, и снова на ваших экранах великий Пан Сатирус, как он любит, чтобы его называли. Сейчас он присоединится к роду человеческому! Это великий момент в его жизни. А быть может, это даже более великое событие, чем его полет вокруг Земли? Я задам ему этот вопрос при первом же удобном случае.
Два моряка за его спиной – это его большие друзья, мичман Бейтс и радист Бронстейн, а штатский – его личный врач доктор Арам Бедоян. Видите, они выстроились перед судьей, который… Давайте послушаем его.
– Пан Сатирус, поднимите правую руку. Клянетесь ли вы сохранять верность Соединенным Штатам Америки? Только им и никакой другой стране? В таком случае объявляю вас гражданином Соединенных Штатов Америки.
– И вот, дорогие друзья, все кончено. Судья удаляется, заседание суда объявляется закрытым, а теперь перед вами Джейн Бет, которую телевизионная компания попросила вести сегодня передачу о Пане Сатирусе. Вот она представляется ему.
– Пан, милый. Я Джейн Бет.
– Я видел вас по телевизору.
– О, как это мило с вашей стороны! Я буду играть роль вашей владелицы в очень милой новой постановке, которую компания подготовила специально для нас. Она называется “Красавица и чудовище”…
– Говорит Игги Наполи, я переключаю вас на Билла Данхэма, который является постановщиком. Я только замещал его. Пожалуйста, Билл.
– Билл Данхэм снова с вами, друзья. Судья Мэнтон возвращается в зал суда без мантии и…
– Держите обезьяну, она сдирает с меня платье!..
– Произошла маленькая неувязка, друзья. Помех надо было ожидать, поскольку мы ведем передачу издалека, но мы быстро настроим аппаратуру снова. Судья, мы хотим показать вас крупным планом с этим документом в руках и…
Глава четырнадцатая
Шимпанзе более ловко манипулирует различными предметами, чем собаки.
Джон Пол Скотт. Поведение животных
Дорожки в Нью-Йоркском зоопарке, находящемся в Бронксе, достаточно широки, чтобы по ним мог проехать не только легковой автомобиль, но и грузовик. В обычные дни по этим дорожкам мимо посетителей неторопливо разъезжают пикапы, увозя мусор, доставляя корм к клеткам и выполняя другие мелкие хозяйственные работы.
Но этот день не был обычным. Вереница лимузинов катила к обезьяннику; на правом крыле каждой машины развевался американский флажок, на левом – флажок великого города Нью-Йорка.
Во второй машине между Гориллой и доктором Бедояном на заднем сиденье ехал Пан Сатирус. Он угрюмо смотрел в шею Счастливчику Бронстейну.
С первого же момента, когда они только отъехали от здания суда, водитель держался крайне напряженно. Даже человеку при взгляде на его ссутуленные плечи становилось ясно, что он боится. А Пан чуял запах страха.
Однако Пан Сатирус протянул руку и тихо похлопал шофера по плечу.
– Не бойтесь, – сказал он. – Я вас не трону. Спросите Счастливчика, который сидит рядом с вами.
– Это верно.
– Да, сэр.
– Нет, – сказал Пан, – вы боитесь из-за того, что произошло с этой девицей, с актрисой? Она хотела выставить себя напоказ. И выставляла вовсю. Она так сюсюкала и так покровительствовала мне, что меня чуть не стошнило полупереваренными бананами прямо ей в лицо. Я просто помог ей. Теперь она показала себя в таком виде, в каком ей и не снилось; это первая актриса, появившаяся перед телевизионной камерой в одних чулках. Это все, что у нее было под платьем.
– Я не мог оставить машину, – сказал шофер.
– Много потеряли, приятель. Не думаю, чтобы они еще раз показали эту пленку в повторных передачах… Но вам меня нечего бояться.
Шофер немного успокоился, и остаток пути все молчали.
Вдоль улиц выстроились толпы народа, но Пан лишь изредка снисходил до приветственного взмаха длинной рукой. Несколько женщин послали ему воздушные поцелуи, а одна даже проскользнула сквозь цепь полицейских и сунула голову в открытое окно машины. Но полицейские быстро оттащили ее… совершенно одетую.
Только когда они проехали в охранявшиеся ворота зоопарка, молчание было нарушено – доктор Бедоян сказал:
– Ты переменился, Пан. Не думаю, чтобы слава вскружила тебе голову, но что-то повлияло на тебя.
– На вашем попечении было очень много шимпанзе, Арам.
– Тебя я любил больше всех других пациентов.
Пан Сатирус поежился.
– Вы меня расстроили, – сказал он и поглядел на свои руки, зажатые между скрещенными ногами. Затем он посмотрел в окно. – Когда я был совсем, совсем маленьким, здесь работал один ветеринар; он обычно выводил меня поиграть под теми деревьями. Но тогда парк был гуще.
– Ты не хочешь отвечать на мой вопрос.
– Да. Да, Арам, я переменился. Но я не совсем в этом уверен. Я регрессировал, деградировал. Я не вполне шимпанзе. Но, может быть, мне надо было крутиться и крутиться вокруг Земли полных двадцать четыре часа. Тогда бы я стал вполне человеком. Или даже сорок восемь часов, и тогда я стал бы генералом или телевизионным актером. Эти люди, мне кажется, полностью удовлетворены своей деятельностью независимо от того, есть ли в ней какой-либо смысл или нет.
– Бывают исключения, – заметил доктор Бедоян.
– Я слишком много говорю, верно? Сначала я испытывал непреодолимую потребность. Но вы заметили, что по дороге сюда я не проронил ни слова? Может быть, этой потребности уже нет. Может быть, я снова превращаюсь в полноценного шимпанзе.
Горилла по левую руку от него беспокойно ерзал на сиденье.
– Кончайте, док. Вы нагоняете на Пана тоску.
– Я врач-терапевт. По внутренним болезням. Хотя в свое время я вправил несколько костей. А тут нужны психиатры. Эти ребята зарабатывают тем, что заставляют пациента делать за них всю работу. Мне кажется, что это тяжелый способ добывать себе средства к жизни.
– Хорошо сказано, – отметил Пан.
– Даже до меня дошло, док, – поддержал и Горилла.
Водитель обернулся к Счастливчику.
– Кого уж я только не возил в этом моторе, морячок, но ни одного такого речистого не было, как этот, что сзади сидит.
– Ты лучше смотри на дорогу, – сказал Счастливчик.
– А я и смотрю. Небось за машину-то я в ответе.
– Доктор, я не самоаналитичен? – спросил Пан.
– Скажем так: надо побыстрее взять себя в руки, а то тебя, весьма возможно, будут вынуждены пристрелить. И смотреть не станут, обезьяна ты или полноправный человек.
– Это и до меня дошло, – сказал водитель.
– Ладно, – сказал Пан. – Но предположим, что я ничего не могу с собой поделать?
Доктор Бедоян насмешливо фыркнул.
– Наверно, у тебя был служитель или ночной сторож, который читал книги по психопатологии? Ты же не психопат. Меня ты не проведешь, Пан.
Пан Сатирус смотрел в окно.
– Клетки со львами, – сказал он. – Каких только фантазий они не навевали на меня когда-то! Мы слышали львов по ночам, чуяли их запах, и я говорил себе, что убью тигра или льва, когда подрасту… Но когда мне исполнилось восемнадцать месяцев, я уже стал кое-что соображать. Мы почти у обезьянника.
– “Дом, родной мой дом”, – сказал доктор Бедоян. – Ты не ответил на мой вопрос.
– О, нет, – сказал Пан. – Я не сумасшедший. Но я шимпанзе. А шимпанзе в моем возрасте становятся опасными. Помните?
Горилла Бейтс утвердительно рявкнул. Спина водителя напряглась, он дал газ и едва не врезался в бампер передней машины.
Доктор Бедоян впервые повысил голос:
– Ты не шимпанзе!
Пан Сатирус скривил губы. Передняя машина свернула и стала носом к обезьяннику. Их машина стала рядом. Небольшая группа людей с серьезными лицами ждала у здания.
– Кто я? – спросил Пан. – Человек?
Горилла и Счастливчик вышли из машины и стали навытяжку, как и полагалось военным морякам.
Пан тоже хотел вылезти из машины, но доктор Бедоян положил руку на его мощное плечо.
– Ты мой друг, – сказал он мягко, но решительно.
Пан обернулся к нему. Его странные глаза (белки были темнее радужных оболочек) блестели.
– Спасибо, Арам, – сказал он. – Попытайтесь избавить меня от этого. Но если вам не удастся и меня застрелят… не слишком скорбите. Пусть страдаю я один. Я шимпанзе, Пан Сатирус, и нам нет счастья в неволе, когда юность позади.
Он выпрыгнул из автомобиля, схватил Счастливчика и Гориллу за руки и, шутовски кривляясь, направился навстречу руководителям и персоналу Нью-йоркского зоологического общества.
Глава пятнадцатая
Обезьяна обезьянничает ради собственного удовольствия; насмешник передразнивает других, чтобы оскорбить.
Крэбб. Английские синонимы, 1917
Первым выступил вперед директор.
– От имени общества и персонала зоопарка, – сказал он, позвольте мне приветствовать вас, Пан Сатирус, как нашего самого знаменитого бывшего питомца. Я уполномочен сообщить вам, что отныне вы являетесь пожизненным членом Нью-йоркского зоологического общества.
– Спасибо, – сказал Пан. Стоявший рядом доктор Бедоян довольно хмыкнул: его пациент решил вести себя хорошо.
Директор сделал шаг назад, и на его место встал куратор приматов.
– Позвольте и мне приветствовать вас. Я помню хорошо и вас, и вашу матушку Мэри. Я был здесь, когда вы родились. На моем попечении никогда не было более умных животных.
– И все же вы нас продали.
Доктор Бедоян вздохнул.
Но это были не политики, не деятели телевидения, не генералы и не агенты ФБР. Это были служащие зоопарка.
– Вы слишком умны, чтобы держать вас в клетке, – сказал куратор, – и выставлять на всеобщее обозрение, когда родина нуждается в способных приматах.
– Ваша родина, доктор. Не моя, – сказал Пан.
– У вас нет другой, Пан, – парировал куратор. – Или мне следует называть вас мистером Сатирусом? У вас нет другой родины, мой друг и бывший питомец.
– Африка – родина Пана Сатируса.
– Никто не может сказать с уверенностью, где первоначально была родина гомо сапиенс, – сказал куратор, – но я уверен, что всем нам не очень-то пришлось бы по вкусу, если бы мы были принуждены вернуться туда и жить там.
– Браво! – сказал доктор Бедоян.
Пан обернулся к нему и осклабился.
– Что, попало мне?
– Вы можете себе представить, – продолжал куратор, – как я… как все мы взволнованы. Впервые у нас появилась возможность поговорить с одним из наших питомцев. Вы можете научить нас, как лучше заботиться о приматах.
– Отпустите их на свободу, – сказал Пан.
– Вы и сами понимаете, что мы этого не сделаем. А раз так, вы можете оказать большую услугу своему народу, дав нам некоторые указания.
– Не называйте нас народом, – возразил Пан. – Мы обезьяны.
– Очень интересно, – сказал куратор. – Хотелось бы знать, насколько изменения, происшедшие в вас, помогли вам избежать перемен, которые происходят со всеми шимпанзе в вашем возрасте. Очевидно, вы их не избежали. Вы становитесь воинственным.
– Нетерпимым к содержанию в неволе, – поправил Пан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Это мичман-минер Бейтс из военно-морских сил США… Выходит, улыбаясь, и смотрит прямо в наш объектив. А это радист первого класса Майкл Бронстейн становится рядом с ним. А теперь выходит старина Мем, пилот “Мем-саиба”…
…Говорит Центральная радиовещательная компания. Передача с места церемонии у Дворца правосудия прекратилась по техническим причинам, и до ее возобновления позвольте мне рассказать вам кое-что о прошлом великой обезьяны, которая вот-вот станет великим американцем. Повторяю – великой обезьяны, ибо Мем – это шимпанзе…
Глава тринадцатая
Даже самый глупый шимпанзе может отличить настоящие деньги от фальшивых.
Иллюстрированная библиотека по естественным наукам. Американский музей естественной истории, 1958
– Не надо было этого делать, Пан, – сказал Горилла. – Эта радиовещательная компания теперь тебя невзлюбит. Сначала ты нокаутировал ее главного говоруна, а потом сорвал крышку с телевизионной камеры. Нехорошо.
– Я не люблю, когда меня называют Мемом, – просто сказал Пан. Он посадил судью, которого нес на руках, и спросил: Теперь вы можете идти, ваша честь?
– Да, наверно. Я… Это оскорбление суда, сэр.
– Называйте меня просто Паном. А вот и доктор Бедоян.
Врач спешил им навстречу.
– Что, Пан?
– Посмотрите, не требуются ли судье ваши услуги.
– Нет, нет, я совершенно здоров, – сказал судья. – Здесь моя камера. Сама церемония должна состояться в зале суда, разумеется, но я думал, что с предварительными формальностями мы покончим здесь. Может быть, вы присядете, мистер Пан?
– Надо говорить, “мистер Сатирус”. Но называйте меня просто Паном, а я присяду на этот шкаф с папками.
Судья бочком пробрался к своему громадному, с высокой резной спинкой креслу, точной копии того кресла, которое стояло в зале суда.
– Возраст – семь с половиной лет; значит, вы родились… ясно. Имена родителей?
– Мать – Пан Сатирус Плененная, отец – Пан Сатирус Вольный.
Судья взглянул на него.
– Полно вам!
Пан Сатирус нагнулся, оторвал одну из медных ручек шкафа для бумаг и швырнул ее в угол.
– Я не узнаю тебя, Пан, – сказал доктор Бедоян. – Прежде ты был таким покладистым.
– Мне не раз… как это там. Счастливчик?
– Ему не раз доставалось на орехи, – подсказал Счастливчик. – Ну и… он стал вроде бы плохого мнения о людях…
– Я стал питать презрение к людям, – сказал Пан. – Не к вам троим и не к тем сторожам и служителям, которые у меня были. Но чувствую, как во мне растет настоящая ненависть…
– Джентльмены, прошу вас, – перебил его судья Мэнтон.
– Не называйте меня джентльменом! Я шимпанзе.
– Шимпанзе и джентльмены, в зале суда нас ждет много людей. Много высокопоставленных лиц. Итак, мистер Сатирус, цель этой процедуры – возвести вас в ранг человека. Учитывая ваш нежный возраст, мистер Уильям Данхэм назначен вашим опекуном. А кстати, где он?
– Мы оставили его в машине, – сказал Пан Сатирус. – Он вещал по радио всякую чепуху обо мне, и я ткнул ему пальцем в солнечное сплетение. Теперь он спит. Верно, доктор?
– Он не получил серьезных повреждений, судья, – сказал доктор Бедоян.
– Но его присутствие обязательно, – возразил судья. – Он должен подписать бумаги, которые утвердят его в роли вашего опекуна.
– Я не хочу иметь опекуна, – сказал Пан.
– Но вам всего семь с половиной лет.
– Сделайте так, чтобы мне был двадцать один год, – сказал Пан. – Вы судья; раз вы можете сделать меня полноправным человеком, так сделайте меня еще и совершеннолетним.
– Я вижу, вы никогда не изучали юриспруденции. Такого прецедента никогда не было!
– А прецедент превращения шимпанзе в полноправного человека был?
– Если бы я под вашим давлением объявил, что вам двадцать один год… пожалуйста, оставьте в покое этот шкаф… апелляционный суд сразу же отменил бы мое решение.
– А тем временем я получал бы десять тысяч в неделю, сказал Пан. – И затем, если бы решение вынесли не в мою пользу, никто не мог бы предъявить иск и получить деньги назад, потому что человек в семь с половиной лет не отвечает за свои поступки.
– А вы знаете законы, – сказал судья Мэнтон.
– Дайте-ка я изложу вам дело короче, чем это сделал бы адвокат: подготовьте соответствующие бумаги, подпишите их и поставьте печать, а затем вы можете выйти в своей мантии и позировать перед телевизионными камерами. Вместе со мной и очень хорошенькой, как я предполагаю, актрисой. Попробуйте не сделать того, что я вам сказал, и вас придушит, и возможно даже насмерть, безответственный шимпанзе, которому не исполнилось и восьми лет. Просто, да?
– Такого даже Ла-Гардиа не проделывал с Таманни-холлом, сказал судья, но взял перо и стал писать.
Время от времени он хмыкал. Кончив писать, он сказал:
– Мой клерк поставит здесь печать.
– Ладно, – сказал Пан. – Вызовите его.
Судья нажал кнопку звонка. Вошел клерк, чернильная крыса средних лет, тут же вышел, принес печать и приложил ее к бумагам. Доктор и Счастливчик засвидетельствовали документы, которые после этого были вручены Пану Сатирусу.
Прочтя бумаги, он пошуршал ими, но у него не было карманов, чтобы их спрятать. Он вручил бумаги на сохранение Горилле.
– Добро пожаловать в род человеческий, – сказал Горилла.
Пан одарил его тем, что можно было счесть улыбкой.
– Все в порядке, судья, – сказал он. – Идите в зал суда и садитесь, в свое кресло, а ваш клерк покажет нам, куда пройти.
Судья вышел.
– Успокоительного не надо, Пан? – спросил доктор Бедоян.
– Вы очень заботливы, Арам, – сказал Пан. – Мы скучали без вас во Флориде. Позже я расскажу вам о своей карьере наемного партнера в танцах. Я заработал больше десяти долларов.
– А теперь ты будешь получать десять тысяч каждую неделю. Почему?
Пан перевел взгляд блестящих глаз с Гориллы на Счастливчика, а затем подмигнул доктору Бедояну.
– Я регрессировал, – сказал он.
– Деградировал.
Пан пожал плечами.
Клерк распахнул перед ним дверь. Они вошли в зал и стали рядом с судейским креслом. До них донесся напряженный шепот:
– Говорит Игги Наполи, дорогие друзья, и снова на ваших экранах великий Пан Сатирус, как он любит, чтобы его называли. Сейчас он присоединится к роду человеческому! Это великий момент в его жизни. А быть может, это даже более великое событие, чем его полет вокруг Земли? Я задам ему этот вопрос при первом же удобном случае.
Два моряка за его спиной – это его большие друзья, мичман Бейтс и радист Бронстейн, а штатский – его личный врач доктор Арам Бедоян. Видите, они выстроились перед судьей, который… Давайте послушаем его.
– Пан Сатирус, поднимите правую руку. Клянетесь ли вы сохранять верность Соединенным Штатам Америки? Только им и никакой другой стране? В таком случае объявляю вас гражданином Соединенных Штатов Америки.
– И вот, дорогие друзья, все кончено. Судья удаляется, заседание суда объявляется закрытым, а теперь перед вами Джейн Бет, которую телевизионная компания попросила вести сегодня передачу о Пане Сатирусе. Вот она представляется ему.
– Пан, милый. Я Джейн Бет.
– Я видел вас по телевизору.
– О, как это мило с вашей стороны! Я буду играть роль вашей владелицы в очень милой новой постановке, которую компания подготовила специально для нас. Она называется “Красавица и чудовище”…
– Говорит Игги Наполи, я переключаю вас на Билла Данхэма, который является постановщиком. Я только замещал его. Пожалуйста, Билл.
– Билл Данхэм снова с вами, друзья. Судья Мэнтон возвращается в зал суда без мантии и…
– Держите обезьяну, она сдирает с меня платье!..
– Произошла маленькая неувязка, друзья. Помех надо было ожидать, поскольку мы ведем передачу издалека, но мы быстро настроим аппаратуру снова. Судья, мы хотим показать вас крупным планом с этим документом в руках и…
Глава четырнадцатая
Шимпанзе более ловко манипулирует различными предметами, чем собаки.
Джон Пол Скотт. Поведение животных
Дорожки в Нью-Йоркском зоопарке, находящемся в Бронксе, достаточно широки, чтобы по ним мог проехать не только легковой автомобиль, но и грузовик. В обычные дни по этим дорожкам мимо посетителей неторопливо разъезжают пикапы, увозя мусор, доставляя корм к клеткам и выполняя другие мелкие хозяйственные работы.
Но этот день не был обычным. Вереница лимузинов катила к обезьяннику; на правом крыле каждой машины развевался американский флажок, на левом – флажок великого города Нью-Йорка.
Во второй машине между Гориллой и доктором Бедояном на заднем сиденье ехал Пан Сатирус. Он угрюмо смотрел в шею Счастливчику Бронстейну.
С первого же момента, когда они только отъехали от здания суда, водитель держался крайне напряженно. Даже человеку при взгляде на его ссутуленные плечи становилось ясно, что он боится. А Пан чуял запах страха.
Однако Пан Сатирус протянул руку и тихо похлопал шофера по плечу.
– Не бойтесь, – сказал он. – Я вас не трону. Спросите Счастливчика, который сидит рядом с вами.
– Это верно.
– Да, сэр.
– Нет, – сказал Пан, – вы боитесь из-за того, что произошло с этой девицей, с актрисой? Она хотела выставить себя напоказ. И выставляла вовсю. Она так сюсюкала и так покровительствовала мне, что меня чуть не стошнило полупереваренными бананами прямо ей в лицо. Я просто помог ей. Теперь она показала себя в таком виде, в каком ей и не снилось; это первая актриса, появившаяся перед телевизионной камерой в одних чулках. Это все, что у нее было под платьем.
– Я не мог оставить машину, – сказал шофер.
– Много потеряли, приятель. Не думаю, чтобы они еще раз показали эту пленку в повторных передачах… Но вам меня нечего бояться.
Шофер немного успокоился, и остаток пути все молчали.
Вдоль улиц выстроились толпы народа, но Пан лишь изредка снисходил до приветственного взмаха длинной рукой. Несколько женщин послали ему воздушные поцелуи, а одна даже проскользнула сквозь цепь полицейских и сунула голову в открытое окно машины. Но полицейские быстро оттащили ее… совершенно одетую.
Только когда они проехали в охранявшиеся ворота зоопарка, молчание было нарушено – доктор Бедоян сказал:
– Ты переменился, Пан. Не думаю, чтобы слава вскружила тебе голову, но что-то повлияло на тебя.
– На вашем попечении было очень много шимпанзе, Арам.
– Тебя я любил больше всех других пациентов.
Пан Сатирус поежился.
– Вы меня расстроили, – сказал он и поглядел на свои руки, зажатые между скрещенными ногами. Затем он посмотрел в окно. – Когда я был совсем, совсем маленьким, здесь работал один ветеринар; он обычно выводил меня поиграть под теми деревьями. Но тогда парк был гуще.
– Ты не хочешь отвечать на мой вопрос.
– Да. Да, Арам, я переменился. Но я не совсем в этом уверен. Я регрессировал, деградировал. Я не вполне шимпанзе. Но, может быть, мне надо было крутиться и крутиться вокруг Земли полных двадцать четыре часа. Тогда бы я стал вполне человеком. Или даже сорок восемь часов, и тогда я стал бы генералом или телевизионным актером. Эти люди, мне кажется, полностью удовлетворены своей деятельностью независимо от того, есть ли в ней какой-либо смысл или нет.
– Бывают исключения, – заметил доктор Бедоян.
– Я слишком много говорю, верно? Сначала я испытывал непреодолимую потребность. Но вы заметили, что по дороге сюда я не проронил ни слова? Может быть, этой потребности уже нет. Может быть, я снова превращаюсь в полноценного шимпанзе.
Горилла по левую руку от него беспокойно ерзал на сиденье.
– Кончайте, док. Вы нагоняете на Пана тоску.
– Я врач-терапевт. По внутренним болезням. Хотя в свое время я вправил несколько костей. А тут нужны психиатры. Эти ребята зарабатывают тем, что заставляют пациента делать за них всю работу. Мне кажется, что это тяжелый способ добывать себе средства к жизни.
– Хорошо сказано, – отметил Пан.
– Даже до меня дошло, док, – поддержал и Горилла.
Водитель обернулся к Счастливчику.
– Кого уж я только не возил в этом моторе, морячок, но ни одного такого речистого не было, как этот, что сзади сидит.
– Ты лучше смотри на дорогу, – сказал Счастливчик.
– А я и смотрю. Небось за машину-то я в ответе.
– Доктор, я не самоаналитичен? – спросил Пан.
– Скажем так: надо побыстрее взять себя в руки, а то тебя, весьма возможно, будут вынуждены пристрелить. И смотреть не станут, обезьяна ты или полноправный человек.
– Это и до меня дошло, – сказал водитель.
– Ладно, – сказал Пан. – Но предположим, что я ничего не могу с собой поделать?
Доктор Бедоян насмешливо фыркнул.
– Наверно, у тебя был служитель или ночной сторож, который читал книги по психопатологии? Ты же не психопат. Меня ты не проведешь, Пан.
Пан Сатирус смотрел в окно.
– Клетки со львами, – сказал он. – Каких только фантазий они не навевали на меня когда-то! Мы слышали львов по ночам, чуяли их запах, и я говорил себе, что убью тигра или льва, когда подрасту… Но когда мне исполнилось восемнадцать месяцев, я уже стал кое-что соображать. Мы почти у обезьянника.
– “Дом, родной мой дом”, – сказал доктор Бедоян. – Ты не ответил на мой вопрос.
– О, нет, – сказал Пан. – Я не сумасшедший. Но я шимпанзе. А шимпанзе в моем возрасте становятся опасными. Помните?
Горилла Бейтс утвердительно рявкнул. Спина водителя напряглась, он дал газ и едва не врезался в бампер передней машины.
Доктор Бедоян впервые повысил голос:
– Ты не шимпанзе!
Пан Сатирус скривил губы. Передняя машина свернула и стала носом к обезьяннику. Их машина стала рядом. Небольшая группа людей с серьезными лицами ждала у здания.
– Кто я? – спросил Пан. – Человек?
Горилла и Счастливчик вышли из машины и стали навытяжку, как и полагалось военным морякам.
Пан тоже хотел вылезти из машины, но доктор Бедоян положил руку на его мощное плечо.
– Ты мой друг, – сказал он мягко, но решительно.
Пан обернулся к нему. Его странные глаза (белки были темнее радужных оболочек) блестели.
– Спасибо, Арам, – сказал он. – Попытайтесь избавить меня от этого. Но если вам не удастся и меня застрелят… не слишком скорбите. Пусть страдаю я один. Я шимпанзе, Пан Сатирус, и нам нет счастья в неволе, когда юность позади.
Он выпрыгнул из автомобиля, схватил Счастливчика и Гориллу за руки и, шутовски кривляясь, направился навстречу руководителям и персоналу Нью-йоркского зоологического общества.
Глава пятнадцатая
Обезьяна обезьянничает ради собственного удовольствия; насмешник передразнивает других, чтобы оскорбить.
Крэбб. Английские синонимы, 1917
Первым выступил вперед директор.
– От имени общества и персонала зоопарка, – сказал он, позвольте мне приветствовать вас, Пан Сатирус, как нашего самого знаменитого бывшего питомца. Я уполномочен сообщить вам, что отныне вы являетесь пожизненным членом Нью-йоркского зоологического общества.
– Спасибо, – сказал Пан. Стоявший рядом доктор Бедоян довольно хмыкнул: его пациент решил вести себя хорошо.
Директор сделал шаг назад, и на его место встал куратор приматов.
– Позвольте и мне приветствовать вас. Я помню хорошо и вас, и вашу матушку Мэри. Я был здесь, когда вы родились. На моем попечении никогда не было более умных животных.
– И все же вы нас продали.
Доктор Бедоян вздохнул.
Но это были не политики, не деятели телевидения, не генералы и не агенты ФБР. Это были служащие зоопарка.
– Вы слишком умны, чтобы держать вас в клетке, – сказал куратор, – и выставлять на всеобщее обозрение, когда родина нуждается в способных приматах.
– Ваша родина, доктор. Не моя, – сказал Пан.
– У вас нет другой, Пан, – парировал куратор. – Или мне следует называть вас мистером Сатирусом? У вас нет другой родины, мой друг и бывший питомец.
– Африка – родина Пана Сатируса.
– Никто не может сказать с уверенностью, где первоначально была родина гомо сапиенс, – сказал куратор, – но я уверен, что всем нам не очень-то пришлось бы по вкусу, если бы мы были принуждены вернуться туда и жить там.
– Браво! – сказал доктор Бедоян.
Пан обернулся к нему и осклабился.
– Что, попало мне?
– Вы можете себе представить, – продолжал куратор, – как я… как все мы взволнованы. Впервые у нас появилась возможность поговорить с одним из наших питомцев. Вы можете научить нас, как лучше заботиться о приматах.
– Отпустите их на свободу, – сказал Пан.
– Вы и сами понимаете, что мы этого не сделаем. А раз так, вы можете оказать большую услугу своему народу, дав нам некоторые указания.
– Не называйте нас народом, – возразил Пан. – Мы обезьяны.
– Очень интересно, – сказал куратор. – Хотелось бы знать, насколько изменения, происшедшие в вас, помогли вам избежать перемен, которые происходят со всеми шимпанзе в вашем возрасте. Очевидно, вы их не избежали. Вы становитесь воинственным.
– Нетерпимым к содержанию в неволе, – поправил Пан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16