А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Прошло некоторое время, и Гана и Аня снова вспомнили о Енике и начали приставать к матери, чтобы она повела их к нему. Стоял ноябрь, началась слякоть, нечего было и думать о прогулках с коляской. Пани Гана сперва постаралась встретиться с пани Бедржишкой на расстоянии. Но экран молчал, никто не отзывался, было тихо и темно.
И вот однажды она взяла за руку Яну и отправилась вместе с ней на разведку к пани Бедржишке в домик "на курьих ножках". Она нарочно взяла с собой именно Яничку. Пани Гане хотелось наконец выяснить, что же произошло между детьми и почему Ян обиделся. Главное подозрение падало на Яну, потому что в тот несчастный момент именно она сидела рядом с мальчиком. Уже не раз мать пыталась склонить девочку к признанию. Однако Яничка, солгав в тот день, теперь уже боялась признаться, зная, что лгать нехорошо. Ей и самой хотелось покаяться, рассказать, что она натворила, она понимала, что заслуживает наказания, но еще больше ее страшило признаться во лжи.
Они подошли к вилле, окруженной большим садом. Персиковые, миндальные и айвовые деревья поднимали голые ветви к бесцветному небу; вода в бассейне была спущена, дно его покрывали гниющие листья, и на них лежал мертвый дрозд.
Пани Гана нажала кнопку у главного входа.
Дверь сама открылась. Они прошли по коридору и очутились в вестибюле во все комнаты были открыты раздвижные двери; но всюду было безлюдно и пусто. Они вошли в комнату Еника. Глобус, вложенная в парлофон лента, распахнутые дверцы шкафов, гитара на стене - все осталось нетронутым на своих местах, казалось, Ян вышел только ненадолго и сейчас вернется. Но никто не возвращался...
- Где же Еник, мама?
Пани Гана не знала, что ответить. Не было не только Яна, но вообще никого. На полу лежало незапечатанное письмо, которое, очевидно, забыли отправить. Пани Бедржишка писала своей сестре Елене в Радотин:
Дорогая сестра!
Мы расстаемся с Тобой надолго, и кто знает, может быть, и навсегда. Мы переезжаем в Одессу. Отчасти из-за Вацлава и его проекта. Он собирается строить в Ялте свои санатории "на курьих ножках". Но основная причина отъезда - наш Ян. Слышала ли Ты о докторе Муркине Иване Павловиче, который вернул зрение человеку, родившемуся с мертвыми глазами? Речь идет о граничащей с чудом регенерации отмерших клеток зрительного центра в мозгу. Я решила, не теряя ни минуты отправиться с мальчиком к этой знаменитости. Представь себе, дорогая, что еще есть надежда!
Мы все оставляем и летим! Если Тебя интересует наша вилла, возьми ее себе! Может быть, Ты и откажешься от такого подарка - я как бы слышу Твой голос, что у Тебя и без нее довольно забот...
Но если Тебе не нужна вилла, то приди и выбери себе хотя бы что-нибудь на память. Однако поторопись, время не ждет, пожалей наши вещи! Особенно жалко рояля, если он испортится. Это очень хороший инструмент.
Если он Тебе не нужен - у вас ведь есть своя "Лира" - попроси кого-нибудь взять его. Не позабудь выбрать себе что-либо из нашей фонотеки, в ней много замечательных произведений классической и современной музыки.
А, впрочем, ленты не портятся, пусть себе отдыхают, если они никому не понадобятся. Мы бросаем много хороших и дорогих нашей памяти вещей, которые с течением времени будут приходить в ветхость,- мне жаль их, но таков уж удел брошенных вещей...
Письмо было длинное, пани Гана не стала его читать до конца. Она очень рассердилась на свою приятельницу. С ее стороны было черной неблагодарностью даже не прийти проститься!
- Мама, что написано в этом письме?
- Мать Еника пишет, что они уехали..
- И больше не вернутся?
- Ну и что же?
- Никогда?
- Кто знает? Мир так мал, а человек так скор...
- И все здесь так и останется?
- Ну и пускай!
- Тогда я возьму себе что-нибудь на память, мама...
- Попробуй только что-нибудь тронуть! Нас никто не приглашал!-добавила она с горечью, взяла Яну за руку и быстро вышла из дома. И казалось, что озорной поступок и возникшее из-за этого недоразумение между детьми навсегда останутся тайной.
Шли годы, три сестры-голубоглазки росли. К восемнадцати годам они закончили образование и испытывали первые радости самостоятельной работы. В них пробуждалось чувство гордости оттого, что они нужны обществу, что они не лишние на свете, что труд, который, собственно, должен был бы приносить страдание, потому что только благодаря труду человек получает право пользоваться всеми земными благами, сам становится благом, самым большим благом. Без работы человек перестал бы быть человеком.
Гана стала инженером-геологом, специалистом по подземной газификации угля и вышла замуж тоже за работника геотехнической промышленности. Она чаще других сестер вслух вспоминала о Яне. Когда они собирались у матери на вечерах воспоминаний, Гана расспрашивала о нем, а иногда приносила и новые вести. Вести бывали всегда одни и те же: все по-старому Ян в Одессе, лежит в глазной клинике, его лечат лучшие врачи, но пока ничего не выходит...
Яна работала по распределению детского белья и так и осталась легкомысленной хохотушкой. Не было ничего легче, как рассмешить ее, и смех, постоянно звучал в ней самой и вокруг нее. И только на этих домашних "вечерах вздохов" она порой приходила в уныние, и всякий раз, когда упоминали имя Яна, ее охватывало беспокойство. Но она прекрасно умела владеть собой и скрывать свою тревогу. Она заключила дружбу с сотрудником соседнего автомобильного завода. Он работал мастером на автоматической линии № 9, производящей коленчатые валы, и нес ответственность за ее бесперебойный ход.
Аня стала камерной певицей. В ее больших голубых глазах по-прежнему светилось удивление, которое, появившись однажды еще в колыбели на ее лице, казалось, так никогда и не погаснет.
У Ани всегда было много друзей, и, очевидно, как раз поэтому она никак не могла выбрать себе среди них ни одного настоящего.
Аня тоже с удовольствием посещала вечера воспоминаний, на которые раз в месяц приглашала пани Гана всех своих детей, и они приходили, если не были заняты. На каждом из таких вечеров их всегда бывало не менее восьми - они сидели и вспоминали свое детство. А если бы собрались все двенадцать, то в большой детской не хватило бы для них места на диване и в креслах. Из двенаДцаТи детей было только три мальчика, остальные все девочки. Голубоглазых было десять, и только у одного мальчика и у одной девочки оказались темные глаза. Настоящих блондинок было шесть, среди них и наша тройня. У остальных волосы были темнее, а последняя девочка и вовсе была брюнетка.
Все дети были хорошего роста, не худые и не толстые, никто из них никогда не хворал. Носовой платок они носили в кармане скорее как память о том времени, когда у людей от простуды текло из носа. Все двенадцать были абсолютно здоровы, впрочем, как и все остальные дети всех цветов кожи и всех широт.
Таков был итог материнства пани Ганы.
По возрасту наша тройня занимала серединку в этом детском коллективе и ввиду одновременного появления на свет пользовалась особым вниманием и расположением братьев и сестер.
В кругу своего многочисленного семейства, окруженная любовью и заботой детей, пани Гана восстанавливала силы. На пороге детской сыновья и дочери оставляли свою взрослость и на этот вечер снова становились детьми.
Открывались шкафы и ящики с игрушками, наряжались куклы, вновь названные своими старыми именами. В кукольных квартирах расставлялась мебель, готовились кушанья для кукол, давались представления в театре марионеток, читались давно забытые стихи, вспоминались считалки, загадывались загадки.
В эти часы чудесного возвращения в царство детства убеленная сединами пани Гана, сидя на ковре, растроганно улыбалась тому, сколько у нее детей и какие они все большие и замечательные, один красивее другого, и потихоньку шептала их имена.
Один из таких вечеров воспоминаний состоялся у пани Ганы совершенно случайно. Однажды вечером неожиданно прибежали к матери Гана и Аня, а так как Яна жила пока еще дома, то произошла встреча трех сестер, хотя заранее не было никакой договоренности. Сразу же выяснилось, почему вдруг возникла необходимость сейчас же собраться им всем трем вместе. И мать поняла это.
Новое, самое последнее известие о Яне! Оно свалилось совершенно неожиданно, как гром среди ясного неба. В Прагу из Ленинграда приедет молодой композитор Ян Брандейс, чтобы дирижировать здесь оркестром, который будет исполнять его симфонию "Я вижу!" Это будет первая остановка в его турне по свету. Портреты, опережая Яна, летели по проводам и без проводов, его удивительная биография занимала целые страницы и журналах и газетах. Сквозь призму долгих лет сестры снова увидели светлозеленую волшебную комнату, которая поворачивалась вместе с солнцем, светло-кремовый блестящий рояль с узкой клавиатурой для детской руки, вазу с пионами, полочку с моделями кристаллов.
С неослабевающим вниманием сестры следили за необыкновенной судьбой Яна. Отъезд в Одессу, неожиданно вспыхнувшая надежда, а потом отчаянная борьба за его глаза. Казалось, вся земля принимала участие в этой борьбе за то, чтобы Ян видел. Можно было подумать, что у людей на свете нет других забот, как только вернуть зрение одному человеку.
После долгих лет попыток и неудач общими усилиями избранного коллектива специалистов, приглашенных со всех концов света, все же удалось вернуть ему зрение. Ян видел! И то, что он увидел, он выразил в своей симфонии.
- На два миллиона человек - и только три концерта! - возмущалась Гана.Это же бесчеловечно! Это - вызов обществу! Это - оскорбление для Драги!
Пани Гана старшая примирительно улыбнулась.
- Ну что ж, сядем к телевизору, как и остальные, кому не достанется билетов...
- Но я, я должна с ним поговорить! - воскликнула Гана.
- И я тоже! - добавила Аня так громко, что пани Гана посмотрела на нее с удивлением.
- Тогда,- вспоминала о прошлом Ганичка,мы чем-то обидели его. Но кто из нас и чем? Это известно только звездам! Тебе, Аня, он не захотел подать руки, ты помнишь!
Глаза у Анички наполнились слезами, как будто это случилось вчера, а не двенадцать лет назад.
- Зачем ты напоминаешь мне об этом?
- А почему ты сердишься? Разве ты сидела тогда с ним рядом?
И они одновременно посмотрели на Яну, так же, как и когда-то: Ганичка испытующе, из-под длинных ресниц, а Аня - недоуменно, широко, открыв глаза.
- Тебе нечего ему сказать, сестра? - спросила у Яны Гана, а в ее словах слышалось другое: почему же ты молчишь? Почему наконец не произнесешь облегчающее слово?
Яничка покраснела. Уже давно надо было сбросить с себя это ненужное бремя, рассказать сестрам о своем прегрешении в детстве - они посмеялись бы над ним в три голоса; ведь чем дальше, тем дороже и желаннее становились воспоминания о Яне. Проходили годы - и Яне казалось, что ее проступок бледнеет и что вообще уже не стоит говорить о нем. Но, как ни странно, получилось совсем обратное! Она сказала неуверенно:
- О многом мне хотелось бы сказать ему,потом быстро добавила, как бы желая избежать неприятного вопроса:-А, впрочем, я думаю, что Ян сам пригласит нас...
Аничка устремила на Яну полный зачарованного удивления взгляд.
- Ты думаешь?
- Ну, конечно, - ответила она. - Ему будет любопытно посмотреть, какими мы стали...
- Он уже давно забыл нас! - сказала Аня, растягивая слово "давно" прерывистым вздохом сожаления.
- Не забыл! - уверенно проговорила Гана.
- Почему?
- Потому что мы тогда обидели его - такие вещи не забываются! Он должен наконец сказать нам, кто из нас это сделал и чем, собственно, мы обидели его...
- Я его обидела! - вдруг закричала Яна и, зарывшись в подушки, горько заплакала. - Да! Да! Это была я! - рыдала она.- Я обманывала, скрывала и теперь заслуживаю наказания! Пусть меня отправят в лечебницу, только, пожалуйста, не мучайте меня больше!
Обе сестры разом бросились к ней и стали ее утешать. Аня вытирала ей слезы платочком.
- Ну, наконец она выскочила - эта противная, черная заноза, вонзившаяся в сердце...
- Ах ты, великая грешница! Как ты могла молчать так долго! - целовала ее Ганичка.
- Я все время собиралась, всю жизнь собиралась сказать вам это, дорогие сестренки! Но у меня не хватало смелости, я. трусиха, боялась сказать, что я лгунья. Двенадцать лет лгунья! Что теперь будет со мной?
- Теперь готовься! В наказание тебе будут рвать зубы! Двенадцать зубов, за каждый год по зубу,- смеялась Гана.
- Ой, ой, ой! Я выхожу замуж, пожалейте меня!..
Они стали шутить, стали смеяться - да, они простили ей, все было забыто.
Яна не ошиблась - сестры получили приглашение на концерт. На билетах, в уголке каждого из них, было карандашом написано: Гана, Яна, Аня.
На четвертом стояло: Для пани Ганы от Бедржишки.
Взмах дирижерской палочки: "Начинаем!" - и вoрота открылись. Один за другим пробуждаются дремавшие инструменты. Все присутствующие на концерте знают о судьбе Яна. С затаенным дыханием они вслушиваются в задумчивое повествование альтов о первых шагах ребенка в мире, в котором погасли все огни и где не светит солнце.
Первая часть симфонии рассказывает о блужданиях слепого мальчика в темноте, как в заколдованном кругу. Но эта тьма добрая, ее не нужно бояться.
Всегда где-то поблизости в нужную минуту раздается нежный голос, который зовется "мать". Этот голос можно даже ощутить, он теплый и мягкий, он может взять тебя на руки. Если ты его позовешь, он моментально откуда-то отзывается. Если ты идешь, он превращается в руку, которая ведет тебя в темноте; в нее можно броситься - с тобой ничего не случится, темнота расступится, темнота не причинит зла...
Но уже в первой части проскальзывают нотки странного, зловещего предчувствия. Тревога все возрастает по мере того, как мальчик растет.
И вдруг она прорывается в трагическое, потрясшее все его существо сознание, что где-то есть солнце, что мир полон света и красок, что темноты нет, что темнота только в нем и вокруг него. А потом наступает период мучительного умственного созревания, возмущения и примирения и, наконец, страшное умудрение ребенка.
В начале второй части раздается детский голосок флейты - такой наивный и радостный, он долго шаловливо порхает и спрашивает, а другой, немного задумчивый голос ему отвечает. Гана мечтательно улыбается далекому прошлому. Первый голосок - это, очевидно, ее голос. Ведь вся эта часть называется "Три голоса", но с тем же успехом ее можно было бы назвать "Три сестры". Кто мог предполагать тогда, что они оставят в его жизни такой глубокий след? С трепещущим сердцем вслушивалась Гана в музыку давней встречи.
Вдруг она вспомнила, как тогда невольно обидела его, как проскользнула у него под рукой, когда он протягивал ей красный пион, как она крикнула ему: "Ну-ка, поймай меня!.." Теперь она сгорала от стыда, кровь бросилась ей в лицо. Да, он вправе обвинять и жаловаться, вот сейчас, сейчас, наверное, прозвучит обида слепого мальчика - все повернутся к ней в недоумении: что ты наделала, как ты могла!.. И Гана, покраснев до корней волос, сожмется и заплачет...
Но ничего похожего не прозвучало, оба голоса - его и ее - переплетаются в щебетании флейт, дружно разговаривают, шаловливо поддразнивая друг друга. Ганичка в душе ликовала: "Простил! Простил!" Затем к ее голосочку присоединились два других. Сидя между Яной и Аней, Гана почувствовала, как с двух сторон они пожимают ей руки. Она ответила таким же пожатием - сестры поняли друг друга...
Три ручейка, пробившись из одного источника, радостно запели, перекликаясь, сливаясь воедино, такие одинаковые и в то же время все разные. Три голоса, три оттенка, три мотива: Ганин - серьезный и рассудительный, Янин - шаловливый и, наконец, Анин - тонкий и нежный; в нем, как эхо, прозвучала "Колыбельная", которую Аня тогда пела ему во время их посещения о звезды на небе, как давно это было!
Потом этот же мотив; переходит от флейт к роялю. Правильно, вспомнила Аня. Ведь я тогда не знала конца песни и за рояль сел Ян. А мелодия переходила от инструмента к инструменту, и каждый раз ее исполнение чем-нибудь отличалось от предыдущего, хотя это и была все та же "Колыбельная", но казалось, что ее уже поет другая мать, из другой части света и другому ребенку.
Но вот в спокойную веселую мелодию флейт и скрипок, кларнетов и альтов ворвался фальшивый тон. "Начинается", - сказали друг другу сестры пожатием рук. Да, так оно и было тогда, когда Яна своей шалостью первый раз задела мальчика, как назойливая муха. Но скрипки и альты снова запели, и опять над головками детей воцарилось мирное спокойствие.
Но - о ужас! - вот раздался зловещий, глухой звук бас-кларнета, в нем слышатся напряженность и предостережение - сообщение о появлении врага, чей-то голос словно предупреждает из темноты: берегись! Это Яна повторила свою проделку - и мальчик на этот раз насторожился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36