Несомненная ладонь Джулии скользнула в Фарреллову – правая, судя по мозолькам на большом и указательном пальцах, выросшим за годы рисования – такая же широкая, как у него, сильная и прохладная ладонь. Не повернув головы, он спросил:– А Мика где же?– На рыбалке. Он на этой неделе признал еще трех человек, а сегодня они все ввалились к нам и увезли его рыбачить в Заливе. Мне кажется, он вот-вот окончательно придет в себя.– Приятно слышать.Джулия впилась ногтями в его ладонь, говоря:– Вот так и знала, что ты будешь сквалыжничать. Я тебя нарочно разыскивала, думала, что тебе может потребоваться помощь. Над чем бы Эйффи не колдовала у себя в лаборатории, все свои новинки она испытывает на Турнире Святого Кита, так всегда было. А этот еще не кончился.За плечом Фаррелла Бен очень тихо сказал:– Что верно, то верно, не кончился. Что там за дьявольщина творится?До сих пор Фаррелл не видел, чтобы Гарт де Монфокон потерпел поражение в поединке. Если на то пошло, он не видел даже, чтобы этот костлявый рыцарь, сражаясь, оборонялся, а не нападал; но теперь только это и осталось ему после первого же удара, который он попытался нанести скачущему, ныряющему из стороны в сторону, визжащему, драконоголовому воплощению неистовства, только что не крутившему взад-вперед сальто на манер японского демона. Ложный выпад, вихрь неразличимых движений, и Гарт уже упал на колени, прикрываясь щитом, – еще один выпад, и он сложился почти вдвое, а меч его отлетел, беззвучно приземлившись у ног Леноры. Ронин Бенкеи победно завопил, молотя по Гартову щиту, который, от каждого удара съезжал назад и в конце концов начал гулко биться о черный шлем.– Быть этого не может, – сказал Бен, – Эйффи никогда бы не допустила, чтобы Гарт потерпел такое поражение.– В прошлом году допустила, – напомнила Джулия, но Бен покачал головой, поднявшись на цыпочки и вытянувшись вперед.– Тогда было совсем другое дело. Помогать ему на всем пути к короне и бросить пять минут спустя? Не понимаю, как она могла это сделать.– Может быть, ты ее и вовсе не понимаешь, – сказал Фаррелл.Эйффи, стоявшая, вцепившись в Никласа Боннера, на боковой линии, обычным ее пронзительным криком подбодрила отца, когда тот с трудом поднялся с колен, чтобы снова взять меч. Пока Гарт тащился к Леноре, острый край его щита скреб землю, а Ронин Бенкеи пританцовывал и глумливо вскрикивал, но добраться до оружия Гарту позволил. Фаррелл произнес:– У нее уши какие-то неправильные.Бен и Джулия обернулись к нему, и он сказал:– Ну неправильные, ну что я могу поделать. Они уже около часа меняются, заостряются, будто у эльфов – в общем-то, довольно красивые, но не ее. И с его ушами тоже что-то не так. И нечего на меня таращиться. У меня привычка такая – приглядываться к ушам.Гарт, совсем как Богемонд перед ним, похоже, никак не мог сосредоточиться на противнике, но все озирался в немом неверии на Эйффи и Никласа Боннера. Ронин Бенкеи одной из граней меча парировал отчаянный, нанесенный вслепую рубящий удар, другой отбросил в сторону мотающийся щит противника и с такой силой гвозданул Гарта де Монфокон по черному шлему, что щлем загудел, будто внутри его не было никакой головы. Даже мощный рев ронина Бенкеи не смог заглушить вопля мстительного наслаждения, который испустила Ленора.Гарт еще не ударился оземь, а Бен уже рванул прямо через турнирное поле, сминая аленькие цветочки Святого Кита. Фаррелл с Джулией, держась за руки, старались не отставать от него. Не обращая внимания ни на приветственные вопли зрителей, ни на чумазых и громогласных воинов, валящих толпой, чтобы отдать ритуальные почести второму за этот день новому Турнирному королю – Фаррелл хорошо видел Хамида ибн Шанфара, который, стоя на музыкантском помосте, хладнокровно импровизировал победный пеан, совершенно отличный от того, какой он намеревался пропеть – Бен прошагал к молодым людям, что стояли, глядя, как Гарт поднимается на ноги, и взяв обоих за плечи, развернул к себе лицом и сказал:– Господи Иисусе Христе, вот же сукины дети, надо выбираться отсюда, – собственное его лицо приобрело внезапно оттенок старого тротуара.С близкого расстояния они мало чем походили на Эйффи и Никласа Боннера. С близкого расстояния все в них – возраст, внешность, одежда, пол – расплывалось мреющими пятнами, будто смазанная газетная фотография. Они улыбались, рты у них двигались, издавая человеческие звуки, и похоже, никто еще не заметил, что на людей они похожи не больше, чем плавленый сыр. Фаррелл глядел на них достаточно долго, чтобы почувствовать головокружение и дурноту. Ему подумалось, что если они коснутся его, он, не сходя с места, умрет.– Уподобища, – без выражения произнес Бен. – Колдуны в древней Норвегии умели делать таких, Эгиль о них знал. Сотворить их довольно просто, но они быстро разлагаются. Эти сгниют уже к закату, они нужны были только для того, чтобы продержать нас здесь подольше. И это им удалось.Вцепившись в Фаррелла и Джулию, как в пару молотков, он прокладывал ими дорогу через толпу, запрудившую турнирное поле. Фаррелл прикрывал рукой лютню и все оглядывался, норовя еще раз увидеть уподобищ, хотя даже мысль о том, что их мякотные, ухмыляющиеся, бескровные образы могут надолго пристать к его сетчатке, представлялась ему омерзительной. В конце концов, все трое вывалились на улицу остановились, задыхаясь, под опускной решеткой на въезде в автостоянку, и Джулия сказала:– Я оставила мотоцикл на Эскалоне. Встретимся у дома.Она повернулась, чтобы уйти, но Бен по-прежнему крепко держал ее за руку.– Мы встретимся прямо здесь. Не надо тебе ехать к дому одной, – голос Бена казался таким же серым, как лицо, и звучал так тихо, что шум вечернего движения почти заглушал его. Джулия взглянула на него и кивнула, и Бен ее отпустил.Когда они, погрузившись в Мадам Шуман-Хейнк, вернулись, Джулия ожидала их, сидя верхом на BSA. Бен, высунувшись из окошка, крикнул ей:– Поезжай боковой дорогой, вокруг холма.BSA взвыл, словно обеденный гонг в аду, и рванул вперед мимо палаток, флажков и автобусов телевидения, стоявших на лужайке у «Ваверли». Пара соколов так и кружила над отелем, Фаррелл видел их в зеркальце заднего вида еще долго после того, как синий с золотом Стрелец Лиги Архаических Развлечений скрылся из глаз.– Почему этой дорогой? Мы на ней ничего не выиграем.BSA летел впереди по идущей подножьем холмов не размеченной полосами дороге, ныряя в поток машин и выныривая из него, как штопальная игла, и вынуждая Фаррелла без передышки совершать одно уголовное преступление за другим, чтобы хоть из виду его не терять.– Да, не выиграем, – только и ответил Бен. Он сгорбился над панелью управления, кулак, прижатый ко рту, заглушал слова. Другая рука, сколько Фаррелл ни отбрасывал ее, раз за разом возвращалась к рычагу скоростей, стискивая его так, что заржавелый металл покрякивал, будто натянутый трос.Фаррелл сказал, чтобы только не молчать:– Эти штуки, двойники, неплохо они у нее получились. Если бы она не постаралась немного себя приукрасить…– Я же тебе сказал, что это дерьмо никаких усилий не требует, – голос Бена, сердитый и оскорбительный, казалось, распадался, на манер уподобищ. – Забава для ученика чародея, идиотские упражнения, чтобы руку набить. Ради Христа, объедешь ты, наконец, этого чертова старого маразматика?– Отдашь ты мне, наконец, этот чертов рычаг? – Фаррелл вывалился из-за автофургона длиной в четверть мили, собираясь его обогнуть, но водитель фургона немедленно поднажал, на недолгий, но волнующий промежуток времени превратив дорогу в трехрядное скоростное шоссе.Рядом с Фарреллом Бен, слишком испуганный, чтобы обращать внимание на угрозу неминучей погибели, бормотал:– Не может быть, чтобы она была настолько сильна, этого просто быть не может. Зия ее по стенкам размажет.Фаррелл на слепом повороте обошел фургон да заодно уж и школьный автобус – Мадам Шуман-Хейнк лучше всего чуствовала себя на спуске.Тускло-серебряные тучи, тянувшиеся длинной вереницей, внезапно все разом пришли в движение, точно их сдернул с места буксир. Это было единственное предупреждение, полученное Фарреллом прежде, чем ударил ветер, заставив фольксваген содрогнуться и загудеть, как в тот раз, когда медведь в Йосемите унюхал пойманных мной тунцов . Мадам Шуман-Хейнк ковыляла, почти останавливаясь, пока он не перевел ее на вторую скорость, заставив двинуться вниз по склону холма и сосредоточась только на одном – не дать ей перевернуться. Дождь, который вежливо воздерживался от появления, пока не закончился спуск, начался вместе с подъемом, и тут же деревья по сторонам дороги исчезли, а ветровое стекло будто залепило цементом. Фары у Мадам Шуман-Хейнк толком светились лишь на максимальной скорости, а дворникам, чтобы увязнуть, хватало и обильной росы. Фаррелл распластался на руле, он вел фольксваген, ориентируясь по огням встречных машин, и беззвучно напоминая Каннон, что у него с ней имеются общие знакомые.Бен, впавший в отчаяние в тот миг, когда пошел дождь, попеременно костерил Эйффи и Фаррелла, а Мадам Шуман-Хейнк раскачивалась, кашляла, тарахтела трансмиссией, но ехала. Фаррелл ни за что не углядел бы BSA, если бы встречная машина не высветила мотоцикл – он лежал почти вверх колесами в зарослях толокнянки немного в стороне от дороги, а рядом лежала Джулия, пытаясь вытащить из-под него ногу. Фаррелл шарахнул ногой по педали тормоза, ушедшей в пол куда быстрее, чем это когда-либо удавалось акселлератору, фольксваген самоубийственно заскользил, вытряхнув Бена назад, в способное к практическим действиям здравомыслие, и в конце концов замер, сверзив одно колесо в канаву, и сразу стали слышны гудки большого числа совершенно посторонних машин, явно жаждущих крови Мадам Шуман-Хейнк. Именно в это мгновение ударил град.Джулия, мокрая до нитки, оглушенная, разъяренная, но невредимая, ругалась по-японски так, как Фаррелл еще не слыхивал, пока он и Бен тащили ее к автобусу и потом вытирались застрявшими в нем простынями Фаррелла и замасленной ветошью.– Наледь, мать твою, – рычала она, – наледь в заерзанном сентябре, обе вилки прогнулись к чертовой матери! Ну ладно, сука, теперь тебе не жить!О спасении мотоцикла не могло быть и речи, они бросили его белеть костьми посреди пустыни и устремились вперед, между тем как градины размером с большие пузыри жевательной резинки продолжали лущить краску, еще уцелевшую на Мадам Шуман-Хейнк. Два боковых стекла вылетели, но ветровое держалось, впрочем, Фаррелла больше тревожили отдававшиеся в корпусе вибрации двигателя. Он уже слишком долго водил этот дряхлый фольксваген, ориентируясь в основном на ощущения в собственном седалище, чтобы не почувствовать, что с последним что-то не так.Боковая дорога миновала восточную окраину университета, мимолетно пофлиртовала со скоростным шоссе, задумалась о серьезной карьере связующего звена между Авиценной и торговым центром за холмами, но затем пожала плечами и запетляла, спускаясь к сонной и цветущей Шотландской улице. Град поослаб, однако ветер еще раздирал когтями небо цвета мокроты. Бен тяжело произнес:– Я надеялся, что она не станет следить за этой дорогой, и нам удастся проскочить. Я еще не видел, чтобы она что-то делала с погодой, вот и не подумал об этом.Последние слова почти потонули в безнадежной усталости. Джулия сжала ладони Бена в своих.За спинами их раздался взрыв, потом второй. Фаррелл сказал:– В двигателях она тоже разбирается. У нас сию минуту полетели два клапана.Он заглушил мотор, вздохнул, как мог глубоко, и позволив Мадам Шуман-Хейнк накатом проехать последние три квартала, отделявшие их от Зииного дома, затормозил у неровной розмариновой изгороди и спилов мамонтова дерева, ведших, словно следы инвалида, прямо к тому месту, где раньше была входная дверь. Фигурка, которую Зия вырезала этим утром из дерева, стояла прислоненной к спинке дивана в гостиной. Фаррелл сидел, притулившись к обочине, и смотрел на нее сквозь зиявшую в доме дыру. XIX Фаррелл так потом и не смог понять, зачем он потащил с собой лютню; да пока все трое карабкались по лестнице, он и не сознавал, что она с ним. Если не считать двери, все остальное никуда не делось и сохранилось в целости, но каждая из комнат будто съежилась, слабо попахивая влажной пылью, как пахнет в доме, многие годы простоявшем закрытым. Никаких звуков, кроме шарканья трех пар подошв и глухого тумканья лютни о его плечо, Фаррелл не слышал, да и те казались странно придушенными, как если бы в доме не осталось воздуха, способного их переносить. Все теперь там, в ее комнате, все – не только ее сын со своей ведьмой, но и свет, душа, энергия, когда-либо бывшие в доме. Того, что уцелело, мы в сущности и видеть не можем, поскольку его без внимания Зии не существует. А внимание ее сосредоточено на том, что сейчас далеко отсюда, в дешевой комнатке, которой я, скорее всего, уже не сумею найти. К востоку от солнца, к западу от луны с незанесенным в справочники телефоном. Он надеялся, что Брисеида отведет их к Зие, как она уже делала прежде, но собака исчезла, как исчезла входная дверь. Та же участь постигла и шкаф с постельным бельем, не осталось даже намека на то, что он когда-то существовал. Теперь пришла очередь Фаррелла терзаться бессильным гневом, однако Бен, сказав: «Туда ведет много путей», – повел их вниз по лестнице, провел вокруг дома и оттуда, вернувшись в дом через одно из не поддающихся сочтению окон, они снова полезли вверх по уклончивой лестничке, терявшейся в смутной неразберихе проходов, которые ускользали от них по всем направлениям. Фаррелл с Джулией хвостом вились следом за Беном по коридорам, которых не могли разглядеть, огибали углы, повернуть за которые можно было, лишь поймав их глазами и затем ни в коем случае не выпуская, проходили сквозь высокие, прозрачные контуры, цвета брошенной ее обитателем паутины, настолько холодные, что кровь начинала болезненно стыть в жилах. Я знаю, что это – призраки комнат, о которых она забыла, сгинувших, когда она перестала их воображать. В этих почти-стенах чувство равновесия полностью покидало Фаррелла, оставляя ему тошноту и боль в сердце и заставляя его хвататься за Джулию. Как страшно оказаться забытым богом, который тебя сотворил, даже если ты комната. И можно ли любить кого-то, способного забыть тебя в любую минуту? Позже Фарреллу не раз приходило в голову, что в конечном итоге они так и не нашли той, последней комнаты на вершине дома. Это она их нашла. Открытый дверной проем, казалось, с ревом накатил на них, зримо затормозив и замерев там, где они стояли. За проемом их ожидала не общая зальца деревенской гостиницы, но толстые, одеревеневшие плети виноградной лозы, густо увившие дверной косяк, с одинаковой зеленой алчбой манившие их к себе и остерегавшие. Пришлось наклониться и вслепую продираться вперед, разводя зеленые плети и топча ногами цветы, схожие с отвратительными людскими лицами; так они выбрались на поляну, где не было ничего – лишь песчаная почва да камни, да Эйффи, танцующая посредине. Другого слова для того, чем она занималась, Фаррелл найти не смог, хотя навсегда сохранил уверенность, что оно существует.В движениях Эйффи ничего не осталось ни от ее давнего танца с ним, ни от какой-либо из гальярд или аллеманд, в которых он наблюдал ее на сборищах Лиги. Здесь, на этой земле она выглядела свивающимся филигранным оскорблением, представляясь в своем одиночном танце почти двумерной, твердой и тонкой, как лезвие бритвы. Она наступала и отступала в стесненных, узких пределах, перемещаясь всегда по прямой и совершая любой бритвенно-острый поворот и любое скольжение, лишь под прямым углом к предыдущему, словно под ней был темно мерцающий пол, выложенный колючими звездами и пентаграммами. Если она и ощутила присутствие зрителей – а Фаррелл решил, что ощутила – она не уделила им даже крохи внимания, она танцевала.Никто, включая и Эйффи, не заметил появления Зии. Оказалось вдруг, что не было ни мгновения, в которое она не присутствовала здесь, вечно и тяжко влачащаяся через поляну по направлению к девушке, вызвавшей ее оттуда, где она пряталась. На Зие было памятное Фарреллу неустанно струящееся платье, но ныне оно с приглушенным ропотом облекало тело, которого он не знал, тело, ставшее с нынешнего утра невероятно сгорбленным и одряхлевшим. Плечи Зии искривились, почти сомкнувшись поверх иссохшей груди. Скрытые платьем живот и бедра, казалось, оплывали, подобно свечному воску, жалкими, мелкими складками кожи. Серые глаза на сморщившемся лице приобрели цвет старого жира, и когда она, споткнувшись, что-то забормотала, Фаррелл заметил зубы, похожие на гниющий сыр. Обернувшись, он увидел, что по лицу Джулии беззвучно стекают слезы, и понял, что тоже плачет.Танец Эйффи продолжался без единой запинки, она ни слова не сказала застывшей перед нею несчастной старухе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41