9 июня он подстерег его близ острова Сан-Мигель и без большого сопротивления взял. Груз оказался таким, что каждый из команды, как выразительно говорится в описании, «считал свою судьбу устроенной». Хроники рассказывают, как люди в праздничных платьях стекались к рейду Дармута, чтобы посмотреть на славного народного героя и на диковинного громадного «Филиппа», притащенного им на буксире. Это был первый каррак, перехваченный на пути из Восточной Индии, и португальцы сочли дурным предзнаменованием, что он носил имя их короля. Взятие «Филиппа» заставило и англичан, и голландцев обратить внимание в сторону Ост-Индии, где до тех пор безраздельно царили португальцы.
VII. «НЕПОБЕДИМАЯ АРМАДА»
Оскорбление, нанесенное Дрейком, Филипп воспринял болезненно. Его медлительность сменилась упрямым нетерпением начать военные действия немедленно, так что адмиралы с трудом сдерживали его пыл. Англию надо наказать. Настоящей войны, конечно, не будет. Достаточно, чтобы Непобедимая армада показалась у ее берегов во всем своем величии. В его фанатической голове сложился вопреки адмиралам собственный план действий. Флот должен пройти к Дюнкерку, соединиться там с войсками Фарнезе, действовавшими против восставших голландцев, и прикрыть переправу этой тридцатитысячной регулярной армии в Англию. Напрасно и сам Фарнезе, и старый опытный адмирал Санта-Крус убеждали Филиппа, что сначала надо уничтожить английский флот и потом уже на свободе переправить в Англию сухопутную армию. Филипп оставался непоколебим. Всем этим делом, совершающимся во славу бога за торжество правой веры над ересью, будет руководить он сам за тысячу верст из своей кельи в Эскуриале. Но одно было ясно: набег Дрейка сделал невозможным отплытие армады в 1587 году: слишком много было нанесено повреждений и сожжено провианта и судов.
В конце февраля 1588 года, когда все было готово к выступлению, назначенный главнокомандующим всей экспедиции адмирал Санта-Крус неожиданно скончался. И Филипп, после долгих поисков преемника ему, остановил свой выбор на человеке, который меньше, чем кто бы то ни было был пригоден для предназначенной ему высокой роли. Это был герцог Медина Сидония, знакомый нам по Кадису Рыцарь печального образа. Напрасно герцог просил освободить его от непосильного бремени, указывая на то, что он совершенно незнаком с морским и вообще боевым делом и сильно подвержен морской болезни, что он никогда не бывал там, где ему придется вести войну, — в Ла-Манше, и что он совершенно чужд всякой политике. Филипп настоял на своем. Герцог был настолько родовит, что, по испанским понятиям о родовой чести, ему можно было подчинить с уверенностью в послушании любого офицера и, главное, он казался Филиппу подходящим слепым исполнителем его предначертаний.
20 мая 1588 года эта удивительная Непобедимая армада под начальством человека, который умолял отпустить его на свободу, поплыла — и начались ее злоключения. Буря трепала и разбрасывала ее суда; интенданты по обыкновению своеобразно поняли свою задачу: провиант оказался негодным, солонина и рыба протухли, бочки с водой, сделанные из свежего дерева, дали течь, воды не хватило (вот где сказалась прошлогодняя деятельность Дрейка!); среди экипажа развилась дизентерия. Пришлось зайти в Карунью, обновить там запасы, пополнить убыль в людях и дождаться сбора разбросанных судов. Главнокомандующий доносил королю, что видит в этом признак божьего гнева и советует вернуть флот домой.
Между тем в самом флоте царило приподнятое настроение. Люди шли словно в новый крестовый поход. Солдатам и матросам внушили мысль, что они идут освобождать несчастный народ от еретической тирании. Всей эскадре был придан какой-то церковно-монастырский вид.
Все участники перед выступлением в поход были у исповеди и причастия; под угрозой строгой кары среди них запрещены были брань, ссоры, карточные игры. Главные боевые корабли названы были именами апостолов и святых. На мачте адмиральского судна «Мартин» развевался королевский штандарт с изображением Христа и богоматери и с девизом: «Восстань, господь, и защити дело твое». Но лучше всего религиозный характер этой экспедиции сказывается в том, что на ста тридцати ее кораблях было сто восемьдесят священников вместе с самим великим инквизитором и только 85 врачей и их помощников.
Что делалось тем временем в Англии? Там не было этих молебнов и водосвятий; во флоте, вероятно, ругались, как всегда; но зато было сосредоточенное, строгое и вместе с тем трезвое религиозное настроение и воля к победе, которая дается только готовностью защищать родную землю. Для англичан наступил один из тех исторических моментов, когда решается судьба народа.
Елизавета как будто не понимала всей серьезности положения и продолжала до последней минуты верить в возможность дипломатического соглашения. Все приготовления к встрече врага были, можно сказать, вырваны у нее после долгих и настойчивых просьб. Она противилась мобилизации тех тридцати кораблей, которые одни имели боевое значение в английском флоте. Своей скаредностью она сделала упрек Дрейку за то, что он тратит столько пороху на «простую практику», то есть на учебную стрельбу. Пороху выдавалось на полуторадневный срок. Не лучше было и с продовольствием. Оно выдавалось на четыре недели; причем запас обновлялся за неделю до окончания срока, так что флот, ждавший врага с минуты на минуту, рисковал быть вынужденным выйти в море, имея запасов всего на несколько дней, как это и случилось. Бывали дни и недели, когда матросы сидели на половинном рационе. В одну из таких минут, за несколько дней до битвы, командующий эскадрой граф Говард, очевидно потеряв терпение, обратился к королеве с мольбой «ради Иисуса Христа подумать о несчастном положении храбрецов, которые охраняют ее честь и ее трон». Другое тревожное и настойчивое требование присылки провианта заканчивалось словами: «Но хотя мы и голодаем, мы все же идем вперед навстречу врагу».
Главные силы английского флота находились в Плимуте — около семидесяти кораблей, из которых лишь половина имела боевое значение; остальные были судами каботажного плавания. Здесь собрались лучшие английские адмиралы: Дрейк, Хокинс, Фробишер. Главное командование было поручено родственнику королевы, лорду Говарду. Неделя проходила за неделей, но армада, давно вышедшая из Лиссабона, все не появлялась. Дрейк томился вынужденным бездействием и несколько раз просил королеву разрешить ему найти испанцев в их гаванях и попытаться повторить маневр Кадиса, но каждый раз получал отказ. Под его командой, как вице-адмирала, собрались те полукупцы, полупираты, которые назывались в Англии предпринимателями. Теперь практика пиратства воочию давала добрые результаты, вышколив и закалив в бурях и опасностях тысячи великолепных матросов.
Наконец, 19 июля с мыса Лазард — юго-западной оконечности Англии — было усмотрено приближение врага. Сторожевые огни загорелись и оповестили население. Все пришло в движение. В южные города стало стекаться ополчение, к Плимуту подходили новые «предприниматели». 21 июля армада, направляясь на восток, была на меридиане Плимута. На горизонте, у входа в бухту, стояла английская эскадра, на вид вдвое слабейшая. Испанский флот решил ее атаковать, но англичане уклонились от боя, дали испанцам пройти мимо и затем неожиданно зашли врагу в тыл. Это был ловкий маневр, который давал англичанам возможность использовать свои преимущества. Испанцы брали численным превосходством своих громадных кораблей; их излюбленным приемом была абордажная схватка, которая давала возможность использовать многочисленных бойцов. Преимущества английских кораблей заключались в их подвижности, легкости маневра и дальнобойной, более сильной артиллерии. Схватиться врукопашную — такова была цель испанского адмирала, не допустить до этого и бить врага издалека было выгодно для англичан. Выйдя в тыл испанцев с наветренной стороны, они сохраняли все выгоды инициативы за собой.
Целую неделю шла армада по Ла-Маншу на соединение с войсками Фарнезе, и целую неделю английская эскадра следовала за ней и наносила ей удар за ударом. На второй день, 22 июля, произошло несколько драматических эпизодов. Один из лучших испанских галеонов, желая прийти на помощь арьергарду, от столкновения с другим кораблем сломал свои бушприт и мачту и пришел в негодность. На корабле были большие суммы и, между прочим, целый ящик шпаг с рукоятками, украшенными драгоценными камнями; эти шпаги предназначались в подарок английским пэрам-католикам.
Когда другие корабли хотели прийти на помощь любимому всем флотом адмиралу Педро де Вальдес, герцог дал сигнал предоставить потерпевшего аварию собственной судьбе и продолжать путь. После отчаянной защиты галеон со всем экипажем и ценным грузом был взят Дрейком. На другом галеоне произошла ссора между матросами и солдатами. В порыве раздражения кто-то подбросил огня в пороховой погреб. Третий корабль был настолько подбит, что искал спасения у берегов Франции и, не дойдя до устья Сены, наткнулся на берег и разбился.
Так шел день за днем, принося все большее разочарование испанцам, все новые победы англичанам. Торжественное шествие « непобедимых» начинало скорее походить на бегство от преследующего неприятеля. Боевые суда и транспорты стали сбиваться в кучу, и герцог Медина Сидония был рад, когда недостаток пороха у англичан на время прекратил канонаду. Он воспользовался этим и 27-го вечером остановился передохнуть около Кале в надежде, что англичане прекратили свое преследование и что здесь, во французских водах, они не посмеют его возобновить. Но очень скоро он убедился в своей ошибке. Англичане были уже тут. «Осатанелые!» (endemoniada gente!) — шептал он, с беспокойством и страхом наблюдая, как они располагались невдалеке, в каких-нибудь двух милях. Но зато теперь Фарнезе был недалеко, он скоро подоспеет, и тогда все пойдет по-хорошему. На Фарнезе вся надежда. На следующий день, в воскресенье, ответ от Фарнезе пришел. Он по-прежнему требовал предварительного очищения моря от английской эскадры и значительной помощи от герцога. Только тогда, но отнюдь не раньше, он, Фарнезе, посадит свои войска на транспорты; во всяком случае, это может случиться, хотя в сущности ничего решающего исход битвы еще не произошло, и армада по-прежнему представляла очень грозную силу. Но критическая минута действительно приближалась.
В этот день, в воскресенье, 28 июля, в каюте адмиральского корабля происходил военный совет, на который собрались главные вожди: Говард, Дрейк, Хокинс, Фробишер и Сеймур. Совещание было немногословным, решение было принято, и адмиралы разошлись по своим кораблям.
В тот же день вскоре произошел маленький эпизод, который доставил удовольствие испанцам. Герцог Медина Сидония стоял на палубе своего адмиральского корабля с группой офицеров и наблюдал за неприятельским флотом, как вдруг от него отделилась маленькая пинаса, быстро приблизилась, обошла вокруг испанского галеона, сделала даже выстрел из небольшой пушки на носу и стала удаляться. Ядро, пущенное вдогонку, пробило парус, не причинив никакого вреда. Вскоре она затерялась за силуэтом больших судов. Это был лай моськи на слона, забавная детская шалость, которой не могли не отдать должного испанцы, недурные судьи в вопросах храбрости. Но маленький храбрец, конечно, приходил недаром.
Наступила ночь. Начался прилив. Стоявшие на вахте испанцы видели, как в темноте со стороны неприятеля задвигались какие-то пятна, которые приближались с приливом. Потом на них что-то засветилось, показались языки пламени, и вскоре перед испанских флотом выросло целое море огня, осветившее зловещим заревом всю окрестность. Это было восемь брандеров, пущенных англичанами. И вот здесь испанский герцог и его главный советник Диего Флорес совершили непоправимую ошибку, решившую судьбу армады. Вместо того чтобы спокойно приказать поймать и отбуксировать в сторону плавучие костры, он, растерявшись, подал сигнал всем кораблям перерезать канаты и отодвинуться к востоку.
На рассвете оказалось, что положение испанского флота сильно ухудшилось. Около адмиральского корабля оказалось всего до сорока судов, правда лучших. Остальные легли в дрейф, оторвались далеко на восток и оказались под угрозой опасных мелей, которыми изобилует в этих местах берег.
Английский флот использовал выгоду своего положения блестяще. Окружив основное ядро испанской эскадры и отрезав ей возможность идти дальше к Дюнкерку на соединение с отрядом Фарнезе, Дрейк повел быструю атаку на испанские галеоны. Теперь дело шло не о взятии какого-нибудь ценного приза. В эти часы решалась судьба Англии, будущее ее как морской державы. Как и прежде, англичане, не допускали абордажной схватки и действовали артиллерийским огнем. Ответный огонь испанских орудий не достигал цели: испанские корабли были очень высоки, поэтому орудия одного борта били высоко в воздух, и ядра перелетали через цель; с другого борта, накрененного ветром, ядра шлепались в воду. Между тем на низких английских кораблях орудия били исправно и часто поражали испанские корабли в наиболее жизненных частях, ниже ватерлинии. В своем донесении Филиппу герцог Сидония писал, что корабли «Иоанн» и « Мария « совсем было сблизились с неприятелем, но не могли с ним сцепиться: он бил в нас своими орудиями, наши солдаты защищались аркебузами и мушкетами.
Отвечать аркебузой на дальнобойное восьми— или шестидюймовое орудие — все равно что отмахиваться соломинкой от увесистой дубины. Свою иронию судьба подчеркнула тем, что вложила соломинку в руки гигантов — испанских галеонов в тысячу или тысячу пятьсот тонн, дубинку же дала небольшим английским кораблям в пятьсот-восемьсот тонн. Кроме того, по признанию самих испанцев, англичане на один их снаряд успевали отвечать тремя.
Особенно жарко было на адмиральском «Мартине». Дубовая обшивка его корпуса в фут толщиной не спасала его от ударов, «способных потрясти скалу»; около половины экипажа его было перебито и ранено. Только с чужой помощью удалось ему выбраться из самого центра атаки, и сам горе-адмирал позднее признавался, что с этой минуты он не видел больше ничего, до того густ был пороховой дым.
Испанцы дрались с храбростью, которой английские свидетели отдавали полную дань уважения. Ни один галеон на сдался. Священники с распятием в руках напутствовали умирающих и призывали к борьбе живых. Когда английский офицер крикнул команде одного погибавшего испанского корабля, что она сделала все, что может сделать жизнь, с корабля посыпались насмешки. «Вы трусы и цыплята, раз боитесь схватиться в рукопашной! „ — кричали испанцы и предпочли лучше погибнуть до последнего человека, чем сдаться. „Филипп“ и „Матфей“, изуродованные, со сломанными мачтами, бросились к берегу и стали добычей голландцев. „Матфей“ упорно защищался, и в результате его офицеры были взяты в плен, солдаты и матросы сброшены через борт. Кроме этих трех уничтоженных пострадало много других судов, мачты и реи перебиты, паруса и снасти порваны, а жизни человеческие погибли без счету. На образном английском языке того времени это было названо: «Мы выщипываем у испанца одно перо за другим“.
Среди дня испанский огонь стал слабеть; порох и снаряды истощились; грозила гибель всем до последнего человека и последнего корабля. Испанцы признались потом, что это случилось бы, продлись атака еще хоть два часа. Но и у англичан не хватило снарядов, и сражение само собой прекратилось. Испанцы стали хоронить свои трупы, а англичане — готовиться к следующему дню и наспех залечивать раны на людях и на кораблях.
Энергичный Дрейк употребил вечер и ночь на то, чтобы наскрести отовсюду, где только можно, пороха и съестных припасов, и к утру англичане «приняли такой вид, как будто ни в чем не нуждались»; на самом же деле возобновить сражения не могли и они.
Положение испанского флота было чрезвычайно тяжелым, несмотря на то что добрая половина его, не принимавшая участия в сражении накануне, оставалась нетронутой. Задул свежий норд-вест, который грозил разбить остатки флота о грозные мели фландрского побережья. Английские адмиралы крепко надеялись, что эти мели заменят им порох. Под «Мартином» оставалось всего шесть футов глубины, под другими кораблями — только пять. Еще хуже было положение команды. Люди, говорят, в последний раз как следует ели в субботу. Нервы не выдержали страшного побоища, фанатизм увлечения сменился реакцией, дисциплина пала, солдаты своевольничали, кое-где на палубах с громким плачем молили бога сжалиться над ними.
Во вторник, 30 июля, утром на флагманском судне собрался военный совет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
VII. «НЕПОБЕДИМАЯ АРМАДА»
Оскорбление, нанесенное Дрейком, Филипп воспринял болезненно. Его медлительность сменилась упрямым нетерпением начать военные действия немедленно, так что адмиралы с трудом сдерживали его пыл. Англию надо наказать. Настоящей войны, конечно, не будет. Достаточно, чтобы Непобедимая армада показалась у ее берегов во всем своем величии. В его фанатической голове сложился вопреки адмиралам собственный план действий. Флот должен пройти к Дюнкерку, соединиться там с войсками Фарнезе, действовавшими против восставших голландцев, и прикрыть переправу этой тридцатитысячной регулярной армии в Англию. Напрасно и сам Фарнезе, и старый опытный адмирал Санта-Крус убеждали Филиппа, что сначала надо уничтожить английский флот и потом уже на свободе переправить в Англию сухопутную армию. Филипп оставался непоколебим. Всем этим делом, совершающимся во славу бога за торжество правой веры над ересью, будет руководить он сам за тысячу верст из своей кельи в Эскуриале. Но одно было ясно: набег Дрейка сделал невозможным отплытие армады в 1587 году: слишком много было нанесено повреждений и сожжено провианта и судов.
В конце февраля 1588 года, когда все было готово к выступлению, назначенный главнокомандующим всей экспедиции адмирал Санта-Крус неожиданно скончался. И Филипп, после долгих поисков преемника ему, остановил свой выбор на человеке, который меньше, чем кто бы то ни было был пригоден для предназначенной ему высокой роли. Это был герцог Медина Сидония, знакомый нам по Кадису Рыцарь печального образа. Напрасно герцог просил освободить его от непосильного бремени, указывая на то, что он совершенно незнаком с морским и вообще боевым делом и сильно подвержен морской болезни, что он никогда не бывал там, где ему придется вести войну, — в Ла-Манше, и что он совершенно чужд всякой политике. Филипп настоял на своем. Герцог был настолько родовит, что, по испанским понятиям о родовой чести, ему можно было подчинить с уверенностью в послушании любого офицера и, главное, он казался Филиппу подходящим слепым исполнителем его предначертаний.
20 мая 1588 года эта удивительная Непобедимая армада под начальством человека, который умолял отпустить его на свободу, поплыла — и начались ее злоключения. Буря трепала и разбрасывала ее суда; интенданты по обыкновению своеобразно поняли свою задачу: провиант оказался негодным, солонина и рыба протухли, бочки с водой, сделанные из свежего дерева, дали течь, воды не хватило (вот где сказалась прошлогодняя деятельность Дрейка!); среди экипажа развилась дизентерия. Пришлось зайти в Карунью, обновить там запасы, пополнить убыль в людях и дождаться сбора разбросанных судов. Главнокомандующий доносил королю, что видит в этом признак божьего гнева и советует вернуть флот домой.
Между тем в самом флоте царило приподнятое настроение. Люди шли словно в новый крестовый поход. Солдатам и матросам внушили мысль, что они идут освобождать несчастный народ от еретической тирании. Всей эскадре был придан какой-то церковно-монастырский вид.
Все участники перед выступлением в поход были у исповеди и причастия; под угрозой строгой кары среди них запрещены были брань, ссоры, карточные игры. Главные боевые корабли названы были именами апостолов и святых. На мачте адмиральского судна «Мартин» развевался королевский штандарт с изображением Христа и богоматери и с девизом: «Восстань, господь, и защити дело твое». Но лучше всего религиозный характер этой экспедиции сказывается в том, что на ста тридцати ее кораблях было сто восемьдесят священников вместе с самим великим инквизитором и только 85 врачей и их помощников.
Что делалось тем временем в Англии? Там не было этих молебнов и водосвятий; во флоте, вероятно, ругались, как всегда; но зато было сосредоточенное, строгое и вместе с тем трезвое религиозное настроение и воля к победе, которая дается только готовностью защищать родную землю. Для англичан наступил один из тех исторических моментов, когда решается судьба народа.
Елизавета как будто не понимала всей серьезности положения и продолжала до последней минуты верить в возможность дипломатического соглашения. Все приготовления к встрече врага были, можно сказать, вырваны у нее после долгих и настойчивых просьб. Она противилась мобилизации тех тридцати кораблей, которые одни имели боевое значение в английском флоте. Своей скаредностью она сделала упрек Дрейку за то, что он тратит столько пороху на «простую практику», то есть на учебную стрельбу. Пороху выдавалось на полуторадневный срок. Не лучше было и с продовольствием. Оно выдавалось на четыре недели; причем запас обновлялся за неделю до окончания срока, так что флот, ждавший врага с минуты на минуту, рисковал быть вынужденным выйти в море, имея запасов всего на несколько дней, как это и случилось. Бывали дни и недели, когда матросы сидели на половинном рационе. В одну из таких минут, за несколько дней до битвы, командующий эскадрой граф Говард, очевидно потеряв терпение, обратился к королеве с мольбой «ради Иисуса Христа подумать о несчастном положении храбрецов, которые охраняют ее честь и ее трон». Другое тревожное и настойчивое требование присылки провианта заканчивалось словами: «Но хотя мы и голодаем, мы все же идем вперед навстречу врагу».
Главные силы английского флота находились в Плимуте — около семидесяти кораблей, из которых лишь половина имела боевое значение; остальные были судами каботажного плавания. Здесь собрались лучшие английские адмиралы: Дрейк, Хокинс, Фробишер. Главное командование было поручено родственнику королевы, лорду Говарду. Неделя проходила за неделей, но армада, давно вышедшая из Лиссабона, все не появлялась. Дрейк томился вынужденным бездействием и несколько раз просил королеву разрешить ему найти испанцев в их гаванях и попытаться повторить маневр Кадиса, но каждый раз получал отказ. Под его командой, как вице-адмирала, собрались те полукупцы, полупираты, которые назывались в Англии предпринимателями. Теперь практика пиратства воочию давала добрые результаты, вышколив и закалив в бурях и опасностях тысячи великолепных матросов.
Наконец, 19 июля с мыса Лазард — юго-западной оконечности Англии — было усмотрено приближение врага. Сторожевые огни загорелись и оповестили население. Все пришло в движение. В южные города стало стекаться ополчение, к Плимуту подходили новые «предприниматели». 21 июля армада, направляясь на восток, была на меридиане Плимута. На горизонте, у входа в бухту, стояла английская эскадра, на вид вдвое слабейшая. Испанский флот решил ее атаковать, но англичане уклонились от боя, дали испанцам пройти мимо и затем неожиданно зашли врагу в тыл. Это был ловкий маневр, который давал англичанам возможность использовать свои преимущества. Испанцы брали численным превосходством своих громадных кораблей; их излюбленным приемом была абордажная схватка, которая давала возможность использовать многочисленных бойцов. Преимущества английских кораблей заключались в их подвижности, легкости маневра и дальнобойной, более сильной артиллерии. Схватиться врукопашную — такова была цель испанского адмирала, не допустить до этого и бить врага издалека было выгодно для англичан. Выйдя в тыл испанцев с наветренной стороны, они сохраняли все выгоды инициативы за собой.
Целую неделю шла армада по Ла-Маншу на соединение с войсками Фарнезе, и целую неделю английская эскадра следовала за ней и наносила ей удар за ударом. На второй день, 22 июля, произошло несколько драматических эпизодов. Один из лучших испанских галеонов, желая прийти на помощь арьергарду, от столкновения с другим кораблем сломал свои бушприт и мачту и пришел в негодность. На корабле были большие суммы и, между прочим, целый ящик шпаг с рукоятками, украшенными драгоценными камнями; эти шпаги предназначались в подарок английским пэрам-католикам.
Когда другие корабли хотели прийти на помощь любимому всем флотом адмиралу Педро де Вальдес, герцог дал сигнал предоставить потерпевшего аварию собственной судьбе и продолжать путь. После отчаянной защиты галеон со всем экипажем и ценным грузом был взят Дрейком. На другом галеоне произошла ссора между матросами и солдатами. В порыве раздражения кто-то подбросил огня в пороховой погреб. Третий корабль был настолько подбит, что искал спасения у берегов Франции и, не дойдя до устья Сены, наткнулся на берег и разбился.
Так шел день за днем, принося все большее разочарование испанцам, все новые победы англичанам. Торжественное шествие « непобедимых» начинало скорее походить на бегство от преследующего неприятеля. Боевые суда и транспорты стали сбиваться в кучу, и герцог Медина Сидония был рад, когда недостаток пороха у англичан на время прекратил канонаду. Он воспользовался этим и 27-го вечером остановился передохнуть около Кале в надежде, что англичане прекратили свое преследование и что здесь, во французских водах, они не посмеют его возобновить. Но очень скоро он убедился в своей ошибке. Англичане были уже тут. «Осатанелые!» (endemoniada gente!) — шептал он, с беспокойством и страхом наблюдая, как они располагались невдалеке, в каких-нибудь двух милях. Но зато теперь Фарнезе был недалеко, он скоро подоспеет, и тогда все пойдет по-хорошему. На Фарнезе вся надежда. На следующий день, в воскресенье, ответ от Фарнезе пришел. Он по-прежнему требовал предварительного очищения моря от английской эскадры и значительной помощи от герцога. Только тогда, но отнюдь не раньше, он, Фарнезе, посадит свои войска на транспорты; во всяком случае, это может случиться, хотя в сущности ничего решающего исход битвы еще не произошло, и армада по-прежнему представляла очень грозную силу. Но критическая минута действительно приближалась.
В этот день, в воскресенье, 28 июля, в каюте адмиральского корабля происходил военный совет, на который собрались главные вожди: Говард, Дрейк, Хокинс, Фробишер и Сеймур. Совещание было немногословным, решение было принято, и адмиралы разошлись по своим кораблям.
В тот же день вскоре произошел маленький эпизод, который доставил удовольствие испанцам. Герцог Медина Сидония стоял на палубе своего адмиральского корабля с группой офицеров и наблюдал за неприятельским флотом, как вдруг от него отделилась маленькая пинаса, быстро приблизилась, обошла вокруг испанского галеона, сделала даже выстрел из небольшой пушки на носу и стала удаляться. Ядро, пущенное вдогонку, пробило парус, не причинив никакого вреда. Вскоре она затерялась за силуэтом больших судов. Это был лай моськи на слона, забавная детская шалость, которой не могли не отдать должного испанцы, недурные судьи в вопросах храбрости. Но маленький храбрец, конечно, приходил недаром.
Наступила ночь. Начался прилив. Стоявшие на вахте испанцы видели, как в темноте со стороны неприятеля задвигались какие-то пятна, которые приближались с приливом. Потом на них что-то засветилось, показались языки пламени, и вскоре перед испанских флотом выросло целое море огня, осветившее зловещим заревом всю окрестность. Это было восемь брандеров, пущенных англичанами. И вот здесь испанский герцог и его главный советник Диего Флорес совершили непоправимую ошибку, решившую судьбу армады. Вместо того чтобы спокойно приказать поймать и отбуксировать в сторону плавучие костры, он, растерявшись, подал сигнал всем кораблям перерезать канаты и отодвинуться к востоку.
На рассвете оказалось, что положение испанского флота сильно ухудшилось. Около адмиральского корабля оказалось всего до сорока судов, правда лучших. Остальные легли в дрейф, оторвались далеко на восток и оказались под угрозой опасных мелей, которыми изобилует в этих местах берег.
Английский флот использовал выгоду своего положения блестяще. Окружив основное ядро испанской эскадры и отрезав ей возможность идти дальше к Дюнкерку на соединение с отрядом Фарнезе, Дрейк повел быструю атаку на испанские галеоны. Теперь дело шло не о взятии какого-нибудь ценного приза. В эти часы решалась судьба Англии, будущее ее как морской державы. Как и прежде, англичане, не допускали абордажной схватки и действовали артиллерийским огнем. Ответный огонь испанских орудий не достигал цели: испанские корабли были очень высоки, поэтому орудия одного борта били высоко в воздух, и ядра перелетали через цель; с другого борта, накрененного ветром, ядра шлепались в воду. Между тем на низких английских кораблях орудия били исправно и часто поражали испанские корабли в наиболее жизненных частях, ниже ватерлинии. В своем донесении Филиппу герцог Сидония писал, что корабли «Иоанн» и « Мария « совсем было сблизились с неприятелем, но не могли с ним сцепиться: он бил в нас своими орудиями, наши солдаты защищались аркебузами и мушкетами.
Отвечать аркебузой на дальнобойное восьми— или шестидюймовое орудие — все равно что отмахиваться соломинкой от увесистой дубины. Свою иронию судьба подчеркнула тем, что вложила соломинку в руки гигантов — испанских галеонов в тысячу или тысячу пятьсот тонн, дубинку же дала небольшим английским кораблям в пятьсот-восемьсот тонн. Кроме того, по признанию самих испанцев, англичане на один их снаряд успевали отвечать тремя.
Особенно жарко было на адмиральском «Мартине». Дубовая обшивка его корпуса в фут толщиной не спасала его от ударов, «способных потрясти скалу»; около половины экипажа его было перебито и ранено. Только с чужой помощью удалось ему выбраться из самого центра атаки, и сам горе-адмирал позднее признавался, что с этой минуты он не видел больше ничего, до того густ был пороховой дым.
Испанцы дрались с храбростью, которой английские свидетели отдавали полную дань уважения. Ни один галеон на сдался. Священники с распятием в руках напутствовали умирающих и призывали к борьбе живых. Когда английский офицер крикнул команде одного погибавшего испанского корабля, что она сделала все, что может сделать жизнь, с корабля посыпались насмешки. «Вы трусы и цыплята, раз боитесь схватиться в рукопашной! „ — кричали испанцы и предпочли лучше погибнуть до последнего человека, чем сдаться. „Филипп“ и „Матфей“, изуродованные, со сломанными мачтами, бросились к берегу и стали добычей голландцев. „Матфей“ упорно защищался, и в результате его офицеры были взяты в плен, солдаты и матросы сброшены через борт. Кроме этих трех уничтоженных пострадало много других судов, мачты и реи перебиты, паруса и снасти порваны, а жизни человеческие погибли без счету. На образном английском языке того времени это было названо: «Мы выщипываем у испанца одно перо за другим“.
Среди дня испанский огонь стал слабеть; порох и снаряды истощились; грозила гибель всем до последнего человека и последнего корабля. Испанцы признались потом, что это случилось бы, продлись атака еще хоть два часа. Но и у англичан не хватило снарядов, и сражение само собой прекратилось. Испанцы стали хоронить свои трупы, а англичане — готовиться к следующему дню и наспех залечивать раны на людях и на кораблях.
Энергичный Дрейк употребил вечер и ночь на то, чтобы наскрести отовсюду, где только можно, пороха и съестных припасов, и к утру англичане «приняли такой вид, как будто ни в чем не нуждались»; на самом же деле возобновить сражения не могли и они.
Положение испанского флота было чрезвычайно тяжелым, несмотря на то что добрая половина его, не принимавшая участия в сражении накануне, оставалась нетронутой. Задул свежий норд-вест, который грозил разбить остатки флота о грозные мели фландрского побережья. Английские адмиралы крепко надеялись, что эти мели заменят им порох. Под «Мартином» оставалось всего шесть футов глубины, под другими кораблями — только пять. Еще хуже было положение команды. Люди, говорят, в последний раз как следует ели в субботу. Нервы не выдержали страшного побоища, фанатизм увлечения сменился реакцией, дисциплина пала, солдаты своевольничали, кое-где на палубах с громким плачем молили бога сжалиться над ними.
Во вторник, 30 июля, утром на флагманском судне собрался военный совет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12