А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

.. Сразу видно, что у тебя женатых мужиков ни разу не было. Это ж такие тонкости, такие сложности - просто умереть - не встать. "Ах, дорогой, мне ничего от тебя не надо - только чтобы ты иногда приходил!.. Ах, милый, я ни на что не претендую - я прекрасно понимаю, что у тебя семья... Ах, твой брак - это святое, а я уж так уж как-нибудь!"
- Ну, опять - двадцать пять! - разговор шел по замкнутому кругу и я понемногу начинала злиться. - Если ты, правда, замуж за Шайдюка хочешь, то что ж тогда так боишься, что твой муж обо всем узнает?
- Жень, ты что, первый день, как на свет родилась, что ли? - Алиса легко, но невесело смеялась. - Всякие "замужи" с Шайдюком - это дело, конечно, интересное, но малоперспективное. Ну, перестану я шифроваться - и что тогда?. И мой благоверный меня бросит, и этот товарищ не женится. Вот и останусь, как дура, "при пиковом интересе".
Предусмотрительность бывшей соседки по палате восхищала. Равно как и невозмутимость Анатолия Львовича. Какими круглыми, какими искренними и невинными глазами смотрел он на свою супругу! Я, например, готова была голову на отсечение дать, что Елизавете Васильевне он не изменял даже в мыслях!
- Слушай, а почему, на самом деле, он тебя в двухместный номер поселил? - я несколько озадаченно смотрела на свою кровать - такую лишнюю в этом "любовном гнездышке".
- Так, во-первых, двухместный дешевле: за койко-место ему все равно пришлось платить из своего кармана, во-вторых, никаких подозрений, ну, и в-третьих, всегда есть его кабинет, а по ночам ещё и ключи от пустых номеров...
- Особенно, про "никаких подозрений" за душу берет! То-то мадам Шайдюк на меня так накинулась!
- Ну, кто же знал, что так получится? Просто глупое, нелепое совпадение: и ты у него в кабинете, и Галина Александровна как раз из своей палаты вышла...
Мы помолчали. Сигаретный дым потихоньку вытягивало в форточку, да и французским лаком в палате больше не пахло.
- Обижаешься? - Алиса задумчиво прочертила пальцем на столе контур диковинного цветка. - Вижу, что обижаешься.
- Да нет... Просто думаю, странно как все вышло.
- Ага, странно... Я когда той ночью в два часа встала и сорок минут его в ординаторской прождала, злая была, как крыса. А оказывается, старушенция, которой, на самом деле, плохо стало, и из-за которой он не успел прийти, его спасла. Он, правда, все равно так оправдывался потом, так извинялся... Кто мог подумать, а? И с Девяткиным заранее договорился, что тот его вызовет, и просчитал все чуть ли до минуты... Он всегда все со мной просчитывает, чтобы супруга, не дай бог, чего не заподозрила... А старушенция возьми и, на самом деле, начни помирать. Вот и все! Вот и клятва Гиппократа! Как он Девяткина материл, если б ты только слышала!
- Вообще-то, за алиби должен был в ножки поклониться. - я сняла со спинки кровати полушубок и снова накинула его на плечи: из-за того, что форточка была открыта, в комнате становилось холодно. Мне было тоскливо, смешно и стыдно одновременно. Возникало ощущение, что той Рождественской ночью во всем больничном городке спало всего три человека: корейский муж Виктории Павловны, психованный Лесников и я. У всех остальных имелись какие-то свои дела и свои тайны. Гипертоническая Виктория Павловна, изнывающая от ревности Елизавета Васильевна, скрытная Алиска. Несчастный Шайдюк, жаждавший провести с любовницей хотя бы полчаса и вынужденный вместо этого откачивать древнюю старушку... Именно я, добросовестно продрыхшая до самого утра, с грацией слона в посудной лавке кинулась разбираться в этом деле!
- Слушай, так что же получается, - Алиска подтянула к себе блюдце с окурками и, брезгливо поморщившись, одним мизинцем согнала в него пепел, налетевший на стол, - шантажист этот теперь пролетел, как фанера над Парижем? Все про всех все знают, в запонке нет никакого смысла... Интересно, кто же это все-таки был?
- Не знаю. Уже ничего не знаю. Когда я сюда шла, думала, что ты.
- Ну, говорю же, что не я! Не веришь?
- Да, верю-верю, просто... Просто не знаешь, на кого и думать. Или кто-то из медперсонала, или пациент. А пациентов, вроде, мы всех знаем. Ну, кто это мог сделать? Ты? Я? Виктория Павловна? Супруг её корейской национальности? Лесников психический? Кажется, никто на такое не способен: одни - по характеру, другие - по уму.
- Кажется то кажется, - Алиса встала и с блюдцем в руках пошла к мусорному ведру, - но кто-то все-таки написал это письмо. И запоночку кто-то припрятал... Кстати, шикарные были абсолютно запонки. С янтарем. Мне ужасно нравились. - Она распахнула дверь туалета и встала, упершись рукой в косяк. - Такие с позолоченной окантовочкой, в середине большой камушек, а по краям - будто напыление...
- Лесников, - проговорила я, потрясенно глядя на голубой унитаз и на голубую же раковину-тюльпан. - Помнишь, ты говорила, что он теперь не стирает свои носки, а складывает их в мешок? Вроде как боится один в душ ходить? А почему он не стирает свои вонючие носки в раковине? Зачем он их копит, если к нему все равно никто не приходит и грязное белье не забирает?.. Не обязательно, ты понимаешь, не обязательно ходить со своими постирушками в душ, если в палате есть нормальная раковина! И ещё он попросил, чтобы его переселили в двухместный номер!
- Пошли! - решительно рявкнула моя умная соседка, поставив импровизированную пепельницу прямо на пол. Она, конечно же, все поняла с полуслова. - Пошли, пошли!
И мы вышли из родной седьмой палаты, и помчались по коридору, как неотвратимые и ужасные всадники Апокалипсиса. Честно говоря, я была всадник - так себе. Зато Алисины глаза горели праведным негодованием и желанием жестоко отмстить за поруганный душевный покой любимого человека. Именно она пинком распахнула дверь номера, где теперь проживал Лесников, она же дернула на себя дверцу его тумбочки и на все его неуверенные "что здесь происходит?", "что вы себе позволяете?" ответила емким и суровым:
- Молчать! Санэпидемстанция. Тараканов травим.
Полиэтиленовый пакет с носками лежал на нижней полке, заботливо отгороженный от мира стопкой потрепанных книжек. Зажав двумя пальцами нос, Алиса встряхнула его прямо над полом. Лесников беззвучно раскрыл рот. Я, грешным делом, подумала о том, что будет, если моя версия опять окажется ошибочной. Но в этот раз мне повезло: один носок упал на пол с подозрительным стуком, и, естественно, Алиса догадалась, что это только в анекдотах носки грязнятся до такой степени, что их ставят за печку, или рубят ими дрова. Взять сей предмет гардероба в руки она не решилась, схватила с тумбочки шариковую ручку, подцепила ею носок, как крюком, и... И на пол выкатилась запонка. Небольшая, круглая, с тонкой золотой окантовочкой и крупным янтарем посредине.
- Гнида! - с чувством выдала Алиса. - И как только у тебя храбрости хватило? То чуть ли не до обморока истерики закатывает, а то маньяка шантажировать взялся... Ну, на что ты рассчитывал? Скажи, на что ты рассчитывал? На то, что Анатолий Львович, в самом деле, убийцей окажется? Так в таком случае, он бы тебя вычислил, подкараулил и шлепнул.
Лесников молчал угрюмо, как каменный сфинкс. На глазах таяла его прекрасная мечта о стремительном обогащении. Я молчала тоже. А Алиска, держа на ладони запонку, оглаживала её указательным пальцем любовно, как доченьку-дюймовочку...
Мы с Митрошкиным вышли из профилактория примерно через час. Олег Селиверстов закончил на сегодня общение с Елизаветой Васильевной и умчался на работу в одиночестве, не попрощавшись и, видимо, не в силах больше переносить мое общество.
- Да ты на него не обижайся, - вздыхал Леха, поддерживая меня под локоть. - Ему сейчас ни до кого: ни до тебя, ни до меня. И дурой он тебя не считает. С чего ты, вообще, это взяла? Знаешь, он мне что по поводу тебя сказал? Что ты очень симпатичная, и, вообще, нормальная девчонка.
- Да? А можно уточнить, когда он это сказал? До того как вы в профилакторий приехали, или после?
- Какая разница "когда"? Ну, "до того"! - Митрошкин пинал ногами слежавшиеся комки снега. - Он же сразу на тебя внимание обратил, когда в то утро адрес записывал. Подумал что ты или родственница моя или подруга... Но ты тоже его пойми! Он, как дурак, ворвался в профилакторий, давай бабу эту допрашивать, а все, оказывается, совсем не так, как я ему рассказал.
- Во-во! Рассказал ты, а дура опять - я.
- А я тебе, между прочим, с самого начала говорил не лезть в это дело!
- Конечно! Говорил! - в хлопчатобумажных лосинах ноги мои начинали понемногу замерзать. - А кто о маньяческой психологии рассуждал? А кто по поводу письма всякие выводы делал? А кто Марине звонил, в конце концов?
- Но с теткой-то этой из роддома ты профанулась? Нашла тоже особые приметы - волосы хной покрашенные и морщины!
- Да, нашла! - я отчетливо понимала, какую сделала глупость, и от этого злилась ещё больше. - А ты бы на моем месте не ошибся? Нет?.. Вон женщина молодая идет с "мальборовским" пакетом. Опиши ее!
- Вон та что ли? - Леха чуть замедлили шаг, прищурился и пожал плечами. - Пожалуйста! Блондинка, прямые волосы до середины спины, рост выше среднего, прямой нос, светлая кожа, длинные ноги...
- Ладно-ладно, увлекся! А теперь вон ту старушку опиши!
Старушка с прямоугольной тряпочной сумкой медленно брела по соседней тропинке, вьющейся между деревьями, и то и дело останавливалась, чтобы передохнуть.
- Ну что про неё сказать? Лет шестьдесят пять - семьдесят. Морщинистое лицо. Маленький рост. Седые волосы. Шапка, отделанная норкой.
- Ага! "Шапка, отделанная норкой!" - я презрительно скривилась. - Ну, и что ты наописывал? Седая. В морщинах... Мы с тобой сядем в автобус, я тебе с ходу десять человек покажу, которые под это описание подходят! А, тем более, учти, что процентов шестьдесят немолодых женщин подкрашивают волосы хной.
- Ну и что ж ты, раз такая умная, сразу об этом не подумала? До того, как шум поднимать?
- Не подумала и все!.. Между прочим, если бы я не начала шум поднимать, так бы и не узнали, что убийца в белом халате был.
- Кстати да, - Митрошкин, оставив язвительный тон, уважительно кивнул. - Значит, не такой уж он и псих, раз логически мыслить умеет. В самом деле, кто на человека в белом халате в больнице внимание обратит? Даже если бы его и заметили той ночью в коридоре? Врач из соседнего корпуса, медбрат, санитар! Новенький, вчера только устроился.
Я споткнулась и чуть не упала, пытаясь угнаться за Лехой. Когда он увлекался рассуждениями вслух, ноги его начинали отмерять какие-то совершенно невообразимые по длине шаги.
- ... Вообще, интересно, конечно, кто он такой? Знаки эти дурацкие... Сам черт в них ногу сломит. Чо к чему? Картошка, семечки, виноград... Может он молдаванин? Или по Окуджаве фанатеет: "Виноградную косточку в теплую землю зарою"? Или на бильярде повернутый? Или курильщик? Или у него были какие-то медицинские проблемы в детстве, поэтому бинт рядом с одним из тел оставил? Или начальные буквы всех этих картошек-подсолнухов должны в какую-то анаграмму складываться? Или вон - подсолнухи! Может он, вообще, от Ван Гога тащится? Или сам художник, раз в одном случае кисточка была?..
Я вырвала свою руку так резко, что Леха чуть не рухнул в снег от неожиданности. Остановился, посмотрел на меня тревожно и подозрительно, осторожно взял за плечо:
- Чего опять? Может тебе фломастеров заварить?
- Отстань. Подожди секундочку.., - я сцепила пальцы в замок и поднесла их к лицу. - И не юмори пока, пожалуйста... Скажи, где у вас центральная городская библиотека?
- А зачем тебе? - осведомился он осторожно.
- Можешь пока не спрашивать?
- Не могу. Твои умозаключения надо контролировать на каждом этапе, иначе они в такие дебри заводят, что ой-ой-ой!
- Во! Вот поэтому я тебя и прошу: не надо пока лезть. Я, конечно, идиотка, но не в такой стадии, чтобы мне об этом нужно было напоминать на каждом шагу!
- Же-ня! - Леха покачал перед моим носом указательным пальцем. - Я тебя прошу...
- Не надо меня просить! - я перехватила его палец и стиснула изо всех сил. - Не надо меня ни о чем просить, и не надо обращаться со мной, как с душевнобольной! Надо просто сказать мне, где библиотека. А не скажешь - я все равно узнаю у первого же прохожего на улице.
Он тяжело вздохнул, посмотрел сначала в мои глаза, потом на заснеженные сосны, потом на небо и простонал:
- О, Господи! Да что же это такое?!
Но небо не хотело отвечать на его вопрос. Оно было тихим, белесым и равнодушным, как экран кинотеатра в перерыве между сеансами, когда одно кино уже закончилось, а другое ещё не началось...
Глава восьмая,
в которой я второй раз позорюсь по полной программе, а тихое
раздражение Олега Селиверстова становится громким.
Как же называлась эта песенка? А, вроде бы, так и называлась "Художник, что рисует дождь". И пела её Анжелика Варум году, наверное, в девяносто четвертом? Рядом с Новосибирским областным драмтеатром стоял тогда киоск звукозаписи, и жалобное предчувствие: "Меня ты скоро позабудешь, художник, что рисует дождь..." неслось из колонок чуть ли не двадцать четыре часа в сутки. Помню, сей шлягер в свое время поразил воображение нашей инженю Ленки Шишкиной по прозванию "Мышь". На мышь она жизнерадостная, высокая, худая и блондинистая - честно говоря, походила очень мало, но душой отличалась чувствительной, очень уважала мелодрамы и грустные песни "про любовь". Как-то ей принесли почитать "Гойю" Фейхтвангера. Мышь добросовестно книжку изучила, и однажды, когда мы возвращались с вечерней репетиции, вдруг замерла перед киоском.
"Художник, что рисует дождь", - два раза подряд спела в припеве грустная Варум.
"Это Гойя, что ли?" - спросила потрясенная Мышь. И мы с девчонками, переглянувшись, расхохотались. Она минут на десять обиделась, и, по сути, была права. Потому что не только у нее, а почти у всех нас не складывались отношения с живописью. Нет, фамилии Репина, Васнецова и Левитана нам, конечно, о чем-то говорили. Но так, чтобы назвать хотя бы по пять их картин? С этим уже начинались серьезные проблемы.
Кстати, ещё в училище мастер нашего курса Семен Семенович Кузнецов ужасно бесился по этому поводу.
"Какой ужас! Какой ужас!" - приговаривал он своим низким, звучным голосом. - "Будущие артисты! Творческая интеллигенция! Люди, которые должны нести в народ культуру! Да вы же ничего не читали, ничего не знаете! Такое ощущение, что вас по американскому методу в школе обучали: там, говорят, "Войну и мир" в комиксах проходят! (Бедный, бедный Семен Семенович! Тогда он ещё не знал, что вскорости на наших российских прилавках появятся книжки для абитуриентов, на трехстах страницах бодренько излагающие содержание всех лучших произведений классической литературы!)... Вы творческая интеллигенция! Понимаете, твор-чес-кая! И к работе над ролью, естественно, должны подходить творчески. Вызубрить текст - это ещё не все! Если вы учите монолог Лауренсии, то должны не только всего Лопе де Вега прочитать, но ещё и Гарсиа Лорку, и гитару испанскую послушать, и в картинную галерею сходить - посмотреть, какие костюмы испанские крестьянки носили, как они голову держали и как ходили".
"Как ходили?" - однажды с деланным недоумением переспросил кто-то из наших доморощенных остряков.
"Да! "Как ходили!" - прогромыхал в ответ Семен Семенович. - "Потому что в картинах хорошего художника движения заложено больше, чем в самом быстром кино. И мне странно и стыдно, что вы этого не понимаете!"
После этой лекции все отделение драмы покорно и добровольно потрусило в галерею вживаться в образы учебных Подхалюзина и Липочки из Островского. А потом был дипломный спектакль по мотивам произведения Мопассана, в котором я играла дочь крестьянина, увезенную легкомысленным любовником в Париж и там, естественно, пропавшую. Начинала моя героиня с нелегкого труда натурщицы, заканчивала почти проституцией. Местные остряки советовали мне для лучшего вхождения в образ пару-тройку вечеров посидеть в ресторане гостиницы "Обь", но Кузнецов, естественно, упирал на то, что до Парижа моя Мари много и трудно работала и даже в городе оставалась неуклюжим, но чистым и близким к земле существом. "Неуклюжее, но чистое существо" должно было присутствовать на сцене всего двадцать минут из тех двух часов, что шел спектакль. Однако, к работе над ролью я отнеслась весьма серьезно. И Мопассана перечитала, и Бальзака, и даже Достоевского. В картинную галерею, правда, не пошла, ограничившись просмотром цветных каталогов в зале искусств городской библиотеки. Листала альбомы Репина, Ярошенко, Делакруа. Прикрыв глаза, запоминала позы крестьянок и работниц, а также выражения их лиц и пластику рук. И, естественно, я смотрела Ван Гога толстую-претолстую книжку с автопортретом в шляпе на обложке...
Толкая стеклянные двери Михайловской городской библиотеки, я думала только о том, чтобы не опозориться и не начать искать в каталоге не на ту букву: на "Г" вместо "В" или наоборот. Я не была точно уверена в том, что первая часть фамилии "Ван" - это, действительно, часть фамилии, а не какая-нибудь голландская национальная приставка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40