, я подразумеваю хомо сапиенса и праза сапиенса. В этом контексте я имею в виду любого сапиенса. Не стала бы гарантировать, что Кларенс употребляет то же самое в таком контексте».«Вы думаете, что я — человек?»«Я знаю, что вы — человек. Мы друзья, не так ли? Я же не могу дружить с... ну, с „псевдокроликом“, ведь правда?»Он издал удивительный грохочущий звук, выражая крайнее изумление. И сказал:«Не могу себе этого представить. Тогда, если я — человек, мне полагается иметь права человека».«Так, — ответила я. — Совершенно точно, полагается».Возможно, все это — моя вина. Эсперанца расскажет тебе остальное: последние две недели призы сидят у нее по всему дому, они снова и снова смотрят фильм о Мартине Лютере Кинге, который она достала.Не знаю, чем это закончится, но до чертиков хочу, чтобы ты был здесь и все видел. С любовью, Мэри.
* * * Мэри смотрела, как местный ребенок щелкает орехи своим щелкунчиком-Халемтатом, и холодная дрожь пробегала у нее по спине. Это был уже одиннадцатый за неделю. Очевидно, не один Чорниэн мастерил этих щелкунчиков, кто-то еще затеял производство. Однако, чтобы в челюсти Халемтата вкладывал орехи ребенок — такое она видела впервые.— Здравствуй, — сказала она, наклоняясь. — Какая чудесная игрушка! Покажешь, как она действует?Непрерывно треща иглами, ребенок показал ей свою игрушку. Затем он (или она — спрашивать до переходного возраста невежливо) воскликнул:— Забавная штука! Мама смеется, смеется и смеется.— А как зовут твою маму?— Пилли, — сказал ребенок. Потом добавил: — С зелеными и белыми бусинами на иглах/Так, Пилли. Ее остригли за слова о том, что Халемтат вырубил имперский заповедник столь онаянно, что деревья никогда уже больше не вырастут.И тут она осознала: еще год назад ни один ребенок не проговорился бы, что его маму остригли. Даже мысль об этом была бы позорной и для родителей, и для детей. Мэри оглядела базар и увидела не меньше четырех остриженных празов, делающих покупки к ужину. Это были Чорниэн со своим ребенком и двое незнакомцев. Она попытаюсь узнать их по мордочкам, но не смогла и обратилась за помощью к Чорниэну.«Удивительно, — отметила про себя Мэри, — еще год назад было неприлично спрашивать о таких вещах».Едва Мэри успела поблагодарить ребенка, как три праза в окрашенных игольчатых воротниках — униформе гвардии Халемтата — с важностью подошли к ним.— Вот он, — сказал самый рослый.— Да, — подтвердил второй — Пойман во время акции. Рослый уселся по-собачьи и объявил.— Ты пойдешь с нами, негодник. Указ Халемтата. Мэри охватил ужас.Ребенок щелкнул последний орех, радостно затрещал иглами и спросил:— Меня остригут?— Вот именно, — ответил рослый.Он грубо отобрал и отбросил щелкунчика и повел ребенка прочь. Растерянная Мэри крикнула вслед:— Я скажу Пилли, что произошло и где тебя искать! Ребенок оглянулся, снова затрещал и ответил:— Спросите, будут у меня серебряные бусы, как у Хортапа?Она взяла брошенного щелкунчика — чтобы не подобрал другой ребенок — и со всех ног бросилась к булочной Пилли.Пилли, узнав о случившемся, закрыла ставни магазинчика и спросила Мэри:— Кажется, вы боитесь за моего ребенка?— Боюсь, — ответила Мэри.— Вы очень добры, но опасаться не стоит. Даже Халемтат не осмелится сделать ребенку хашей.— Я не знаю этого слова.— Хашей? — Пилли загнула хвост вперед и взялась за одну иглу — Чиппет — значит обрезать вот здесь. — Она положила палец примерно на середину иголки. — А хашей — вот здесь. — Палец соскользнул вниз, к месту в четверти дюйма от кожи. — Не беспокойтесь, Мэри. Даже Халемтат не пойдет на такое!Мэри все еще держала в руках щелкунчика-Халемтата и теперь внимательно его рассмотрела. Только общими очертаниями он походил на того, что она сделала для Тейтепа. Щелкунчик был вырезан абсолютно в местной манере и — она едва не выронила игрушку — в личной манере Тейтепа. Значит, он тоже их мастерит?Уж если она смогла распознать своеобразный стиль Тейтепа, то Халемтат — наверняка. И что тогда?Она осторожно засунула щелкунчика под ставень — пускай Пилли определит, что с ним делать, нельзя решать за нее — и быстрым шагом направилась к дому Тейтепа.По пути она миновала еще одного ребенка с щелкунчиком-Халемтатом. Остановилась, нашла отца ребенка и сообщила ему новость: гвардейцы увели малыша Пилли. Отец поблагодарил ее и ласково отобрал щелкунчика у сына.Этот, как поняла Мэри, был вырезан не в манере Тейтепа или Чорниэна. Его выточили какие-то незнакомые зубы.А праз, отправив ребенка в дом, уселся по-собачьи, на виду у всей улицы взял кружку с орехами, которые ребенок не успел дощелкать, и сам принялся их давить — один за другим, и с такой неспешностью, что Мэри только рот открыла.Она никогда не встречала наглых празов, но сейчас могла поспорить на любые деньги, что этот — наглец. Он ухитрялся щелкать каждый орех с оглушительным треском, словно из ружья стрелял. С этим звуком, все еще гремящим в ушах, Мэри заторопилась к Тейтепу.Она застала его дома, притом за изготовлением очередного щелкунчика. Тейтеп проглотил стружку, подал ей фигурку и спросил:— Что скажете, Мэри? Похоже?На этот раз это был не Халемтат, а его великий визирь, Кортен. Мэри его улыбка всегда казалась глуповатой. Она знала, что виной тому уродливый зуб, но человек принимал эту мимику за ухмылку. У фигурки была та же гримаса, только утрированная. Мэри не удержалась и захихикала.— Ага! — сказал Тейтеп и затрещал, что есть силы. — Вы сразу уловили шутку, причем без всяких объяснений! — Он грустно посмотрел на щелкунчика. — Великий визирь заслужил это.На этот раз опечалилась Мэри.— Боюсь, остригут вас за такие дела, — вздохнула женщина и рассказала об отпрыске Пилли.Он не ответил. Вместо этого встал на лапы и прошел в угол, к сундуку, где хранил несколько скульптур и других ценных предметов. Достал из сундука ящичек и на трех ногах вернулся к Мэри.— Встряхните это. Ручаюсь, вы можете догадаться, что внутри. Она с любопытством потрясла ящичек.— Набор бусин, — сказала Мэри.— Вот видите? Я готов. Звук, как при смехе, верно? Смех Халемтата. Я попросил Киллим изготовить красные бусы, потому что этого цвета был ваш череп, когда вас обрили.— Я польщена... Но я боюсь за вас. За вас всех.— Сын Пилли не боялся.— Нет... Нет, малыш не был испуган. Пилли заявила, что даже Халемтат не посмеет сделать ребенку хашей. — Мэри набрала побольше воздуха в грудь и договорила: — Но вы-то не ребенок...— Я проглотил семечко талпа, — ответил Тейтеп так, будто это все объясняло.— Не понимаю.— А! Тогда я поделюсь. Талп не прорастает, если он не прошел через желудок праза. — Он постучал себя по животу. — Иногда не прорастает даже после этого. Проглотить семечко талпа — значит совершить шаг к взращиванию чего-то важного. Я проглотил семя, называемое «права человека».Мэри нечего было ответить, кроме одного:— Спасибо, теперь я поняла.Медленно, задумчиво брела она в посольство. Да, она поняла Тейтепа — разве не по той же причине она ссорилась с Кларенсом? Но она боялась за Тейтепа, боялась за всех празов. Почти бессознательно прошла она мимо посольства к десятку куполов, где жили этнологи. Эсперанца — вот кто ей нужен.Эсперанца была дома, писала очередной отчет. Посмотрела на Мэри и сказала:— Хорошо, что зашла, пора передохнуть!— Боюсь, не выйдет. Вопрос как раз по твоей части. Ты хорошо знакома с физиологией празов?— Думаю, да.— Что будет, если обрезать иглу праза, — Мэри подняла палец, — вот так, близко к коже?— Примерно, что с кошачьим когтем. Если обрезать кончик, ничего не случится. Если обрезать слишком низко, можно задеть кровеносный сосуд или нерв. Игла непременно станет кровоточить. Может не отрасти до нужных размеров. И будет чертовски больно, я уверена — как если разбить основание ногтя. — Эсперанца вдруг подалась вперед. — Мэри, тебя трясет. Что случилось?Мэри глубоко вздохнула, но дрожь не унималась.— Что будет, если кто-нибудь сделает это со всеми иглами. Те... — Она не смогла произнести имя. — Со всеми иглами праза?— Он изойдет кровью и умрет. — Эсперанца взяла подругу за руку и крепко сжала. — Ну а теперь я налью тебе хорошую дозу, и ты расскажешь, в чем дело.Мэри отчаянно тошнило.
* * * — Какой идиот рассказал этим подушкам для булавок о правах человека?! — грохотал Кларенс. Он яростно придвинулся к Мэри в ожидании ответа.Эсперанца встала между ними и сказала:— Мартин Лютер Кинг — вот кто сказал празам о правах человека. Вы при этом присутствовали. Но вы забыли о своей мечте, а они явно помнят.— Да там происходит революция, черт побери! — Кларенс взмахнул рукой в направлении центра города.— Похоже на то, — спокойно ответила Джульет, одна из сотрудниц посольства. — Так почему мы сидим здесь, а не следим за ходом событий?— Потому, что я отвечаю за вашу безопасность!— Чушь, — возразил Масимото. — Нас же не станут стричь!— Кроме того, — добавила Эсперанца, — через пять минут прибудет грузовой корабль. Кто-то должен встретить его, привезти припасы.— и Ника. Иначе он угодит в самую гущу событий. Последняя почта ушла два месяца назад, и Ник ничего не знает о том, что ситуация... — она слегка нахмурилась, потом нашла точное выражение: — Что ситуация радикально изменилась.Кларенс снова свирепо посмотрел на Мэри и распорядился:— Это входит в ваши обязанности. Привезите припасы и Ника. Мэри, которая уже была готова вызваться добровольцем, подавила в себе желание сказать: «Ох, спасибо!» — и ограничилась казенным:— Слушаюсь, сэр.Мэри всерьез беспокоилась о ни в чем не повинных приезжих, которые с легкостью могли наколоться — в буквальном смысле слова — на толпу празов. Когда аборигены сражаются, они пускают в ход зубы и иголки. У Мэри не было ни малейшего желания попасть под удар хвоста с острыми неостриженными иглами.Она с запозданием поняла смысл стрижки, которую Халемтат применял как наказание. Удар по морде усеченными иглами в сто раз менее эффективен, чем иглами полноценными.Мэри по радио связалась с кораблем и сообщила экипажу: никому не следует выходить наружу до прибытия машины.К импровизированной посадочной площадке она прибыла в рекордный срок. Ник помахал ей из люка и шагнул наружу.«Ну что за парень, — подумала она. — Я же просила подождать, а ему все нипочем».— Нам надо быстро загрузиться, Ник, — скороговоркой сказала Мэри, едва они успели обняться. — Я тебе все расскажу, пока будем работать.Когда работа (и рассказ) была закончена, Ник внимательно рассмотрел Мэри и заметил:— Значит, Кларенс удерживает всех этнологов на территории посольства? — Он с притворной грустью покачал головой и причмокнул.— Вижу, что не обучил свою команду правильной реакции на указания начальства. — Он улыбнулся Мэри. — Значит, посольство советует мне держаться подальше от улиц, верно?— Верно, — кивнула Мэри.— И прекрасно. Ты выполнила свою задачу—я получил предписание. А теперь хочу взглянуть на эту революцию в развитии.— Он скрестил руки на груди и умолк.Ник был прав. Кларенс мог издавать предписания, но не более того. У него не было абсолютно никакой власти, чтобы не пускать этнологов на улицы. И Мэри хотела видеть революцию не меньше, чем Ник.Они поехали в обратном направлении. Ник приник к стеклу и осматривал улицы, весело напевая себе под нос.— Эй, Ник, а если Кларенс нас вызовет?..— Тогда и будем беспокоиться.Она притормозила грузовик у въезда на дворцовую площадь и повернулась к Нику — спросить, хорошо ли ему видно. Но он уже выбрался из машины и пробирался в толпе празов.— Эй! — крикнула она, спрыгнула на землю и побежала вдогонку. — Ник!Он подождал, пока она не схватила его за руку, и сказал:— Я должен быть здесь, Мэри. Это моя работа.— А моя работа — заботиться, чтобы тебя не ранили...— Тогда веди меня.— Эгей, Мэри! — услышала она голос Чорниэна из толпы. — Сюда! Отсюда хорошо видно!Мысленно благодаря своего друга за приглашение, она осторожно двинулась в нужном направлении. Несколько игольчатых празов подвинулись, давая им дорогу. Лучше уж быть в окружении стриженых.— С возвращением, Ник, — сказал Чорниэн. Они с Чейлам расступились, создавая безопасное пространство для людей. — Вы как раз вовремя.— То-то я и гляжу. Что происходит?— Халемтат только что остриг сына Пилли за игру со щелкунчиком-Халемтатом. Ему не нравятся щелкунчики-Халемтаты.Стоявший рядом праз с целыми иглами добавил:— Халемтату много чего не нравится. Я думаю, что хороший принц должен хотя бы раза два в году потрещать иголками.Мэри взглянула на Ника, он ухмыльнулся и объяснил:— Примерный перевод такой: горожанин думает, что настоящему принцу полагается иметь чувство юмора, хотя бы минимальное.— Потрещи иглами, Халемтат! — прокричали в толпе. — Посмотрим, как тебе это удастся!— Верно! — послышался другой голос, и Мэри поняла, что кричит Чорниэн. — Потрещи иглами, великий принц щелкунчиков!Вокруг них, со всех сторон, словно шум дождя по крыше, раздавался треск иголок. Мэри огляделась — по толпе катился смех, приводя иглы каждого праза в вибрирующее движение. Даже великий визирь коротко хохотнул, но быстро опомнился. Воротник его тревожно вздыбился.Халемтат сохранял величественную неподвижность.Чорниэн достал из сумки щелкунчика и орех. Сунул орех в ухмыляющуюся пасть куклы, нажал — щелчок прозвучал, словно взрыв. Откуда-то справа отозвался другой щелчок. Третий. Иголки затрещали с новой силой.Гвардеец Халемтата подскочил к Чорниэну и вырвал щелкунчика из его рук. Потом оглянулся на Халемтата и крикнул:— Он уже острижен. Что я должен делать?— Принеси куклу мне, — приказал Халемтат.Мэри с запозданием узнала ухмылку на деревянном лице игрушки. Гвардеец подал щелкунчика великому визирю — без сомнения, он тоже узнал этот оскал.— Чьи это зубы постарались? — требовательно спросил Халемтат. Неостриженный праз пробрался сквозь толпу, гордо уселся на задние лапы и ответил:— Мои! — И обратился к великому визирю, слегка потрескивая иглами, что означало едва сдерживаемый смех: — Что думаешь о моей работе, Кортен? Удивляешься? У тебя крепкие челюсти.По толпе снова прокатился треск.Халемтат уселся по-собачьи. Все его иглы стояли дыбом. Мэри прежде не видела, чтобы праз так ощетинивался.— Молчать! — проревел Халемтат.Толпа, удивленная то ли криком, то ли вздыбленной щетиной своего правителя, притихла. Чорниэн придвинулся к Мэри и Нику, чтобы держать их под защитой своего усеянного бусами воротника.— Это Тейтеп, — тихо сказал Ник.— Я знаю. — Незаметно для себя она вцепилась в руку приятеля. Тейтеп... Он невозмутимо сидел на задних лапах — единственный не ощетинившийся праз. С таким же спокойствием он мог находиться в кабинете Мэри, обсуждая разные сорта дерева.У Халемтата от ярости тряслась каждая игла. Он повернулся к гвардейцам и приказал:— Остричь Тейтепа. Хашей.— Нет! — воскликнула Мэри и кинулась вперед. Поняв, что кричала на земном языке, она открыла рот, чтобы повторить протест на местном. Однако Ник схватил ее и закрыл рот ладонью.— Нет! — прокричал Чорниэн, словно переводя ее крик.Мэри безуспешно пыталась вырваться из рук Ника, в бешенстве укусила приятеля за ладонь, затыкавшую ей рот. Он отдернул руку, однако хватки не ослабил. Женщина завопила, что есть силы:— Это его убьет! Он истечет кровью до смерти! Пусти! — Она сильно ударила Ника каблуком, но он ухватил ее еще крепче.Гвардеец достал ритуальные ножницы и подал их чиновнице, в обязанности которой входила стрижка. Она подняла инструмент вверх и проделала официальную демонстрацию, трижды разрезав воздух. При каждом щелчке ножниц толпа скандировала. «Нет! Нет! Нет!»Ошеломленная чиновница заколебалась. Халемтат рявкнул на нее, и она перешла к завершению ритуала: повернулась, чтобы трижды щелкнуть в воздухе перед Халемтатом. На этот раз толпа пришла в неистовство. «Нет! — раздавалось после каждого щелчка. — Нет! Нет!»Мэри задергалась изо всех сил, когда чиновница направилась к Тейтепу.Но тут вмешался великий визирь.— Остановитесь, — сказал он чиновнице и повернулся к Халемтату. — Изображен я. И я способен посмеяться над карикатурой. Почему же ты, Халемтат, не можешь смеяться? Какая-то хворь размягчила твои иглы, и они больше не трещат?Мэри настолько опешила, что перестала сражаться с Ником. Хватка его ослабла, однако он не выпустил Мэри, продолжая прижимать к себе: получалось почти что объятие.Но что теперь скажет Халемтат?Правитель выхватил у чиновницы ритуальный инструмент и бросил к ногам Кортена.— Ты, — сказал он. — Ты сделаешь Тейтепу хашей— Нет, не сделаю. Мои-то иглы пока тверды и могут трещать. Чорниэн выбрал этот момент, чтобы прокричать:— Потрещи иглами, Халемтат! Дай нам послушать, как они трещат! И без всякой команды, всякого сговора толпа принялась скандировать:— Потрещи иглами! Потрещи иглами!Халемтат свирепо огляделся. Он не был способен трещать иглами, даже если бы захотел — иглы стояли дыбом и не могли соприкоснуться.
1 2 3 4
* * * Мэри смотрела, как местный ребенок щелкает орехи своим щелкунчиком-Халемтатом, и холодная дрожь пробегала у нее по спине. Это был уже одиннадцатый за неделю. Очевидно, не один Чорниэн мастерил этих щелкунчиков, кто-то еще затеял производство. Однако, чтобы в челюсти Халемтата вкладывал орехи ребенок — такое она видела впервые.— Здравствуй, — сказала она, наклоняясь. — Какая чудесная игрушка! Покажешь, как она действует?Непрерывно треща иглами, ребенок показал ей свою игрушку. Затем он (или она — спрашивать до переходного возраста невежливо) воскликнул:— Забавная штука! Мама смеется, смеется и смеется.— А как зовут твою маму?— Пилли, — сказал ребенок. Потом добавил: — С зелеными и белыми бусинами на иглах/Так, Пилли. Ее остригли за слова о том, что Халемтат вырубил имперский заповедник столь онаянно, что деревья никогда уже больше не вырастут.И тут она осознала: еще год назад ни один ребенок не проговорился бы, что его маму остригли. Даже мысль об этом была бы позорной и для родителей, и для детей. Мэри оглядела базар и увидела не меньше четырех остриженных празов, делающих покупки к ужину. Это были Чорниэн со своим ребенком и двое незнакомцев. Она попытаюсь узнать их по мордочкам, но не смогла и обратилась за помощью к Чорниэну.«Удивительно, — отметила про себя Мэри, — еще год назад было неприлично спрашивать о таких вещах».Едва Мэри успела поблагодарить ребенка, как три праза в окрашенных игольчатых воротниках — униформе гвардии Халемтата — с важностью подошли к ним.— Вот он, — сказал самый рослый.— Да, — подтвердил второй — Пойман во время акции. Рослый уселся по-собачьи и объявил.— Ты пойдешь с нами, негодник. Указ Халемтата. Мэри охватил ужас.Ребенок щелкнул последний орех, радостно затрещал иглами и спросил:— Меня остригут?— Вот именно, — ответил рослый.Он грубо отобрал и отбросил щелкунчика и повел ребенка прочь. Растерянная Мэри крикнула вслед:— Я скажу Пилли, что произошло и где тебя искать! Ребенок оглянулся, снова затрещал и ответил:— Спросите, будут у меня серебряные бусы, как у Хортапа?Она взяла брошенного щелкунчика — чтобы не подобрал другой ребенок — и со всех ног бросилась к булочной Пилли.Пилли, узнав о случившемся, закрыла ставни магазинчика и спросила Мэри:— Кажется, вы боитесь за моего ребенка?— Боюсь, — ответила Мэри.— Вы очень добры, но опасаться не стоит. Даже Халемтат не осмелится сделать ребенку хашей.— Я не знаю этого слова.— Хашей? — Пилли загнула хвост вперед и взялась за одну иглу — Чиппет — значит обрезать вот здесь. — Она положила палец примерно на середину иголки. — А хашей — вот здесь. — Палец соскользнул вниз, к месту в четверти дюйма от кожи. — Не беспокойтесь, Мэри. Даже Халемтат не пойдет на такое!Мэри все еще держала в руках щелкунчика-Халемтата и теперь внимательно его рассмотрела. Только общими очертаниями он походил на того, что она сделала для Тейтепа. Щелкунчик был вырезан абсолютно в местной манере и — она едва не выронила игрушку — в личной манере Тейтепа. Значит, он тоже их мастерит?Уж если она смогла распознать своеобразный стиль Тейтепа, то Халемтат — наверняка. И что тогда?Она осторожно засунула щелкунчика под ставень — пускай Пилли определит, что с ним делать, нельзя решать за нее — и быстрым шагом направилась к дому Тейтепа.По пути она миновала еще одного ребенка с щелкунчиком-Халемтатом. Остановилась, нашла отца ребенка и сообщила ему новость: гвардейцы увели малыша Пилли. Отец поблагодарил ее и ласково отобрал щелкунчика у сына.Этот, как поняла Мэри, был вырезан не в манере Тейтепа или Чорниэна. Его выточили какие-то незнакомые зубы.А праз, отправив ребенка в дом, уселся по-собачьи, на виду у всей улицы взял кружку с орехами, которые ребенок не успел дощелкать, и сам принялся их давить — один за другим, и с такой неспешностью, что Мэри только рот открыла.Она никогда не встречала наглых празов, но сейчас могла поспорить на любые деньги, что этот — наглец. Он ухитрялся щелкать каждый орех с оглушительным треском, словно из ружья стрелял. С этим звуком, все еще гремящим в ушах, Мэри заторопилась к Тейтепу.Она застала его дома, притом за изготовлением очередного щелкунчика. Тейтеп проглотил стружку, подал ей фигурку и спросил:— Что скажете, Мэри? Похоже?На этот раз это был не Халемтат, а его великий визирь, Кортен. Мэри его улыбка всегда казалась глуповатой. Она знала, что виной тому уродливый зуб, но человек принимал эту мимику за ухмылку. У фигурки была та же гримаса, только утрированная. Мэри не удержалась и захихикала.— Ага! — сказал Тейтеп и затрещал, что есть силы. — Вы сразу уловили шутку, причем без всяких объяснений! — Он грустно посмотрел на щелкунчика. — Великий визирь заслужил это.На этот раз опечалилась Мэри.— Боюсь, остригут вас за такие дела, — вздохнула женщина и рассказала об отпрыске Пилли.Он не ответил. Вместо этого встал на лапы и прошел в угол, к сундуку, где хранил несколько скульптур и других ценных предметов. Достал из сундука ящичек и на трех ногах вернулся к Мэри.— Встряхните это. Ручаюсь, вы можете догадаться, что внутри. Она с любопытством потрясла ящичек.— Набор бусин, — сказала Мэри.— Вот видите? Я готов. Звук, как при смехе, верно? Смех Халемтата. Я попросил Киллим изготовить красные бусы, потому что этого цвета был ваш череп, когда вас обрили.— Я польщена... Но я боюсь за вас. За вас всех.— Сын Пилли не боялся.— Нет... Нет, малыш не был испуган. Пилли заявила, что даже Халемтат не посмеет сделать ребенку хашей. — Мэри набрала побольше воздуха в грудь и договорила: — Но вы-то не ребенок...— Я проглотил семечко талпа, — ответил Тейтеп так, будто это все объясняло.— Не понимаю.— А! Тогда я поделюсь. Талп не прорастает, если он не прошел через желудок праза. — Он постучал себя по животу. — Иногда не прорастает даже после этого. Проглотить семечко талпа — значит совершить шаг к взращиванию чего-то важного. Я проглотил семя, называемое «права человека».Мэри нечего было ответить, кроме одного:— Спасибо, теперь я поняла.Медленно, задумчиво брела она в посольство. Да, она поняла Тейтепа — разве не по той же причине она ссорилась с Кларенсом? Но она боялась за Тейтепа, боялась за всех празов. Почти бессознательно прошла она мимо посольства к десятку куполов, где жили этнологи. Эсперанца — вот кто ей нужен.Эсперанца была дома, писала очередной отчет. Посмотрела на Мэри и сказала:— Хорошо, что зашла, пора передохнуть!— Боюсь, не выйдет. Вопрос как раз по твоей части. Ты хорошо знакома с физиологией празов?— Думаю, да.— Что будет, если обрезать иглу праза, — Мэри подняла палец, — вот так, близко к коже?— Примерно, что с кошачьим когтем. Если обрезать кончик, ничего не случится. Если обрезать слишком низко, можно задеть кровеносный сосуд или нерв. Игла непременно станет кровоточить. Может не отрасти до нужных размеров. И будет чертовски больно, я уверена — как если разбить основание ногтя. — Эсперанца вдруг подалась вперед. — Мэри, тебя трясет. Что случилось?Мэри глубоко вздохнула, но дрожь не унималась.— Что будет, если кто-нибудь сделает это со всеми иглами. Те... — Она не смогла произнести имя. — Со всеми иглами праза?— Он изойдет кровью и умрет. — Эсперанца взяла подругу за руку и крепко сжала. — Ну а теперь я налью тебе хорошую дозу, и ты расскажешь, в чем дело.Мэри отчаянно тошнило.
* * * — Какой идиот рассказал этим подушкам для булавок о правах человека?! — грохотал Кларенс. Он яростно придвинулся к Мэри в ожидании ответа.Эсперанца встала между ними и сказала:— Мартин Лютер Кинг — вот кто сказал празам о правах человека. Вы при этом присутствовали. Но вы забыли о своей мечте, а они явно помнят.— Да там происходит революция, черт побери! — Кларенс взмахнул рукой в направлении центра города.— Похоже на то, — спокойно ответила Джульет, одна из сотрудниц посольства. — Так почему мы сидим здесь, а не следим за ходом событий?— Потому, что я отвечаю за вашу безопасность!— Чушь, — возразил Масимото. — Нас же не станут стричь!— Кроме того, — добавила Эсперанца, — через пять минут прибудет грузовой корабль. Кто-то должен встретить его, привезти припасы.— и Ника. Иначе он угодит в самую гущу событий. Последняя почта ушла два месяца назад, и Ник ничего не знает о том, что ситуация... — она слегка нахмурилась, потом нашла точное выражение: — Что ситуация радикально изменилась.Кларенс снова свирепо посмотрел на Мэри и распорядился:— Это входит в ваши обязанности. Привезите припасы и Ника. Мэри, которая уже была готова вызваться добровольцем, подавила в себе желание сказать: «Ох, спасибо!» — и ограничилась казенным:— Слушаюсь, сэр.Мэри всерьез беспокоилась о ни в чем не повинных приезжих, которые с легкостью могли наколоться — в буквальном смысле слова — на толпу празов. Когда аборигены сражаются, они пускают в ход зубы и иголки. У Мэри не было ни малейшего желания попасть под удар хвоста с острыми неостриженными иглами.Она с запозданием поняла смысл стрижки, которую Халемтат применял как наказание. Удар по морде усеченными иглами в сто раз менее эффективен, чем иглами полноценными.Мэри по радио связалась с кораблем и сообщила экипажу: никому не следует выходить наружу до прибытия машины.К импровизированной посадочной площадке она прибыла в рекордный срок. Ник помахал ей из люка и шагнул наружу.«Ну что за парень, — подумала она. — Я же просила подождать, а ему все нипочем».— Нам надо быстро загрузиться, Ник, — скороговоркой сказала Мэри, едва они успели обняться. — Я тебе все расскажу, пока будем работать.Когда работа (и рассказ) была закончена, Ник внимательно рассмотрел Мэри и заметил:— Значит, Кларенс удерживает всех этнологов на территории посольства? — Он с притворной грустью покачал головой и причмокнул.— Вижу, что не обучил свою команду правильной реакции на указания начальства. — Он улыбнулся Мэри. — Значит, посольство советует мне держаться подальше от улиц, верно?— Верно, — кивнула Мэри.— И прекрасно. Ты выполнила свою задачу—я получил предписание. А теперь хочу взглянуть на эту революцию в развитии.— Он скрестил руки на груди и умолк.Ник был прав. Кларенс мог издавать предписания, но не более того. У него не было абсолютно никакой власти, чтобы не пускать этнологов на улицы. И Мэри хотела видеть революцию не меньше, чем Ник.Они поехали в обратном направлении. Ник приник к стеклу и осматривал улицы, весело напевая себе под нос.— Эй, Ник, а если Кларенс нас вызовет?..— Тогда и будем беспокоиться.Она притормозила грузовик у въезда на дворцовую площадь и повернулась к Нику — спросить, хорошо ли ему видно. Но он уже выбрался из машины и пробирался в толпе празов.— Эй! — крикнула она, спрыгнула на землю и побежала вдогонку. — Ник!Он подождал, пока она не схватила его за руку, и сказал:— Я должен быть здесь, Мэри. Это моя работа.— А моя работа — заботиться, чтобы тебя не ранили...— Тогда веди меня.— Эгей, Мэри! — услышала она голос Чорниэна из толпы. — Сюда! Отсюда хорошо видно!Мысленно благодаря своего друга за приглашение, она осторожно двинулась в нужном направлении. Несколько игольчатых празов подвинулись, давая им дорогу. Лучше уж быть в окружении стриженых.— С возвращением, Ник, — сказал Чорниэн. Они с Чейлам расступились, создавая безопасное пространство для людей. — Вы как раз вовремя.— То-то я и гляжу. Что происходит?— Халемтат только что остриг сына Пилли за игру со щелкунчиком-Халемтатом. Ему не нравятся щелкунчики-Халемтаты.Стоявший рядом праз с целыми иглами добавил:— Халемтату много чего не нравится. Я думаю, что хороший принц должен хотя бы раза два в году потрещать иголками.Мэри взглянула на Ника, он ухмыльнулся и объяснил:— Примерный перевод такой: горожанин думает, что настоящему принцу полагается иметь чувство юмора, хотя бы минимальное.— Потрещи иглами, Халемтат! — прокричали в толпе. — Посмотрим, как тебе это удастся!— Верно! — послышался другой голос, и Мэри поняла, что кричит Чорниэн. — Потрещи иглами, великий принц щелкунчиков!Вокруг них, со всех сторон, словно шум дождя по крыше, раздавался треск иголок. Мэри огляделась — по толпе катился смех, приводя иглы каждого праза в вибрирующее движение. Даже великий визирь коротко хохотнул, но быстро опомнился. Воротник его тревожно вздыбился.Халемтат сохранял величественную неподвижность.Чорниэн достал из сумки щелкунчика и орех. Сунул орех в ухмыляющуюся пасть куклы, нажал — щелчок прозвучал, словно взрыв. Откуда-то справа отозвался другой щелчок. Третий. Иголки затрещали с новой силой.Гвардеец Халемтата подскочил к Чорниэну и вырвал щелкунчика из его рук. Потом оглянулся на Халемтата и крикнул:— Он уже острижен. Что я должен делать?— Принеси куклу мне, — приказал Халемтат.Мэри с запозданием узнала ухмылку на деревянном лице игрушки. Гвардеец подал щелкунчика великому визирю — без сомнения, он тоже узнал этот оскал.— Чьи это зубы постарались? — требовательно спросил Халемтат. Неостриженный праз пробрался сквозь толпу, гордо уселся на задние лапы и ответил:— Мои! — И обратился к великому визирю, слегка потрескивая иглами, что означало едва сдерживаемый смех: — Что думаешь о моей работе, Кортен? Удивляешься? У тебя крепкие челюсти.По толпе снова прокатился треск.Халемтат уселся по-собачьи. Все его иглы стояли дыбом. Мэри прежде не видела, чтобы праз так ощетинивался.— Молчать! — проревел Халемтат.Толпа, удивленная то ли криком, то ли вздыбленной щетиной своего правителя, притихла. Чорниэн придвинулся к Мэри и Нику, чтобы держать их под защитой своего усеянного бусами воротника.— Это Тейтеп, — тихо сказал Ник.— Я знаю. — Незаметно для себя она вцепилась в руку приятеля. Тейтеп... Он невозмутимо сидел на задних лапах — единственный не ощетинившийся праз. С таким же спокойствием он мог находиться в кабинете Мэри, обсуждая разные сорта дерева.У Халемтата от ярости тряслась каждая игла. Он повернулся к гвардейцам и приказал:— Остричь Тейтепа. Хашей.— Нет! — воскликнула Мэри и кинулась вперед. Поняв, что кричала на земном языке, она открыла рот, чтобы повторить протест на местном. Однако Ник схватил ее и закрыл рот ладонью.— Нет! — прокричал Чорниэн, словно переводя ее крик.Мэри безуспешно пыталась вырваться из рук Ника, в бешенстве укусила приятеля за ладонь, затыкавшую ей рот. Он отдернул руку, однако хватки не ослабил. Женщина завопила, что есть силы:— Это его убьет! Он истечет кровью до смерти! Пусти! — Она сильно ударила Ника каблуком, но он ухватил ее еще крепче.Гвардеец достал ритуальные ножницы и подал их чиновнице, в обязанности которой входила стрижка. Она подняла инструмент вверх и проделала официальную демонстрацию, трижды разрезав воздух. При каждом щелчке ножниц толпа скандировала. «Нет! Нет! Нет!»Ошеломленная чиновница заколебалась. Халемтат рявкнул на нее, и она перешла к завершению ритуала: повернулась, чтобы трижды щелкнуть в воздухе перед Халемтатом. На этот раз толпа пришла в неистовство. «Нет! — раздавалось после каждого щелчка. — Нет! Нет!»Мэри задергалась изо всех сил, когда чиновница направилась к Тейтепу.Но тут вмешался великий визирь.— Остановитесь, — сказал он чиновнице и повернулся к Халемтату. — Изображен я. И я способен посмеяться над карикатурой. Почему же ты, Халемтат, не можешь смеяться? Какая-то хворь размягчила твои иглы, и они больше не трещат?Мэри настолько опешила, что перестала сражаться с Ником. Хватка его ослабла, однако он не выпустил Мэри, продолжая прижимать к себе: получалось почти что объятие.Но что теперь скажет Халемтат?Правитель выхватил у чиновницы ритуальный инструмент и бросил к ногам Кортена.— Ты, — сказал он. — Ты сделаешь Тейтепу хашей— Нет, не сделаю. Мои-то иглы пока тверды и могут трещать. Чорниэн выбрал этот момент, чтобы прокричать:— Потрещи иглами, Халемтат! Дай нам послушать, как они трещат! И без всякой команды, всякого сговора толпа принялась скандировать:— Потрещи иглами! Потрещи иглами!Халемтат свирепо огляделся. Он не был способен трещать иглами, даже если бы захотел — иглы стояли дыбом и не могли соприкоснуться.
1 2 3 4