– Ты вся мокрая, – сказала она, и ее тон был на редкость доброжелателен, что удивило Кэти, привыкшую к ее грубостям. – Пойди, разденься.
– Да, мэм.
– Повесь вещи сушиться в бойлерной.
– Да, мэм.
В теплой, полной пара бойлерной Кэти сняла промокшую соломенную шляпку и накидку, потом вернулась на кухню.
– Я бы на твоем месте немедленно переодела платье. Ты, наверное, вымокла до нитки, – все так же доброжелательно сказала ей повариха. – Только сначала принеси мне чайник.
Кэти сняла с крючка над плитой тяжелый глиняный чайник и принесла его поварихе.
– Налей и себе чашку чая, – сказала та, как-то странно на нее покосившись.
– Да, мэм. Спасибо, мэм.
– И присядь на минутку, – повариха указала кивком головы на скамейку.
Кэти послушно села. Непривычная доброта поварихи и горячий чай сделали свое дело – комок, застывший у нее в горле, растаял, и крупные слезы покатились по ее щекам. Как она ни старалась, она не могла сдержаться.
– Что у тебя стряслось? – поинтересовалась повариха.
– Я неважно себя чувствую, мэм.
Прошла целая минута, прежде чем повариха пробормотала себе под нос:
– Было бы удивительно, если б ты чувствовала себя хорошо.
Кэти вздрогнула. Вскочив на ноги, она резко отодвинула от себя чашку. Значит, повариха уже обо всем догадалась!
Не говоря ни слова, она бросилась вон из кухни. Миновав коридор, взлетела вверх по лестнице и, добравшись до своей каморки, упала на кровать, безудержно рыдая.
Через четверть часа в комнату вошла Дотти.
– Спускайся, тебя зовут, – сказала она, легонько встряхнув ее.
Кэти отняла заплаканное лицо от подушки и посмотрела на Дотти. Она тотчас же поняла, что Дотти тоже знает. Боже, как же она завидовала Дотти! Она бы согласилась быть некрасивой, и пусть ее лицо будет все в пятнах, лишь бы оказаться на месте Дотти. Только она не стала бы умываться в ночном горшке, как это делала каждое утро Дотти, потому что повариха сказала ей, что моча улучшает цвет лица.
Дотти расправила юбку и опустилась на матрас рядом с Кэти.
– Кто он? – прошептала она, приблизив к ней лицо.
Кэти приподнялась на локтях и села, глядя на Дотти с видом затравленного зайца.
– Может, это Билли, а? Он и мне проходу не дает. Однажды ночью поймал меня и прижал к стенке сарая, а я толкнула его в кучу навоза. Ты бы слышала, как он бранился!
Кэти молча, встала с кровати, сбросила с себя мокрое платье и переоделась в сухое, которое висело на крючке в углу.
– Ну, не хочешь, не говори, – добродушно сказала Дотти, так и не дождавшись от нее ответа. – Но ведь это кто-то из тех, что работают в саду, да? Вот мистер Кеннард ему задаст, когда выяснит, кто он! – Она встала и направилась к двери. – Ты лучше поторапливайся, а то миссис Дэвис уже и так сердитая.
Когда Дотти покинула комнату, Кэти склонила голову на грудь и долго стояла неподвижно. Это еще только начало. Что ждет ее впереди? Может, ей лучше сделать то, о чем она уже давно подумывала – броситься в залитый водой карьер на пути к шахте?
…Она уже десять минут стояла перед миссис Дэвис, а миссис Дэвис все говорила и говорила, строго, но спокойно. Потом, потеряв терпение, закричала:
– Ты должна мне ответить, Кэти! Еще раз тебя спрашиваю: тебе плохо каждое утро?
Кэти набрала полные легкие воздуха, решив, что должна сказать миссис Дэвис хотя бы часть правды.
– Да миссис Дэвис, – выдохнула она.
Миссис Дэвис закрыла на секунду глаза. Открыв их, склонила голову набок и вытерла уголки рта маленьким кружевным платочком.
– Как долго у тебя нет месячных, Кэти? – спросила она.
– Больше двух месяцев, миссис Дэвис, уже почти три.
– Ты ждешь ребенка, Кэти?
Прошло несколько долгих минут прежде, чем Кэти смогла ответить, и то лишь кивком головы.
– О, Кэти, Кэти! – в отчаянии воскликнула экономка. – Как ты могла? Именно ты, которой я доверяла больше всех! Ты меня слышишь, Кэти? Больше всех. Так кто же отец ребенка?
Кэти молчала, миссис Дэвис, подождав с минуту, поторопила:
– Ну, говори же, Кэти. Все равно рано или поздно тебе придется это сказать. А если ты не скажешь, так я сама разузнаю. Это Билли, Кэти?
– Нет, нет, – Кэти энергично замотала головой. – Это не он, миссис Дэвис.
Билли был помощником садовника, грязным придурковатым парнем с отвисшей нижней губой и постоянно ухмыляющейся физиономией. Ей было противно даже разговаривать с ним – разве бы она позволила ему до себя дотронуться? Сейчас она подумала, что ведь никто из мужчин, кроме Билли и того, другого, никогда и не пытался приставать к ней… Только тот, другой, не спросил ее позволения.
Миссис Дэвис с жалостью смотрела на худенькую бледную девушку, стоящую перед ней. «Господи, как же такое могло случиться? – думала она. – И кто этот мужчина?» Она чувствовала себя ответственной за судьбу Кэти. И ведь она делала все, чтоб наставить ее на правильный путь! Мысленно спрашивая себя, когда это могло случиться, она вдруг вспомнила, какой подавленной и несчастной была Кэти на следующий день после бала. Повариха доложила ей, что Кэти целый день плакала, девочке дважды становилось дурно. Значит, это случилось в ту ночь. И кем бы ни был этот мужчина, Кэти это наверняка не понравилось и произошло, должно быть, помимо ее воли. Бедное дитя! Но кто же он, кто?
Экономка тщетно пыталась восстановить в памяти последовательность событий той ночи, но все у нее в голове смешивалось и покрывалось дымкой. Она очень устала, организовывая прием, – да и что греха таить, выпила лишнего, не случайно ведь на следующее утро у нее раскалывалась голова и пошаливали нервы. Она смутно припоминала, как повела Кэти на галерею, так же смутно помнила, как спрятала ее за шторой, потом вернулась за ней, но девушки там уже не было. Может, она, будучи не совсем трезвой, посмотрела не за ту штору? В ту ночь в доме было всего трое слуг-мужчин. Она бы и на секунду не заподозрила Фрэнка Тэпмэна, у которого были две дочери примерно того же возраста, что и Кэти, и, конечно, не могла заподозрить в этом такого богобоязненного человека, как Джон Сван. Оставался Патрик… Но все ее существо отвергало возможность того, что Кеннард способен сделать такое с совсем еще юной девушкой, почти ребенком. Она слишком хорошо знала Патрика, чтобы подозревать его. Значит, кто-то из господ? Нет, она ни в коем случае не должна этого думать… Однако нечто подобное уже случалось, не так ли? Но ведь в ту ночь была объявлена его помолвка! Нет, она не должна думать так плохо о мистере Бернарде, он ведь как-никак джентльмен. Мистер Бернард, правда, далеко не всегда вел себя как джентльмен, да и вообще он был ей несимпатичен. Но разве он мог бы пойти на это, едва распрощавшись со своей невестой? Кто же тогда? Мистер Роджер? Нет, кто угодно, только не он. Уж кто-кто, а мистер Роджер был джентльменом в полном смысле этого слова, в его порядочности она бы никогда не усомнилась. Оставался только хозяин… Нет, и еще раз нет. Хозяин мог быть грубияном, он мог быть неуравновешенным и не слишком разборчивым в выборе выражений, но он человек чести. Значит, это Билли Денисон. А если не он, то кто-то из их поселка. Кэти навещала родителей в воскресенье, а бал был во вторник. Но ведь она видела Кэти после того, как та вернулась из поселка, она бы заметила, если бы что-то было не так. В этот промежуток времени, между воскресеньем и средой, Кэти была такою же, как обычно, а после бала резко изменилась. Должно быть, это все-таки Билли. Поэтому девушка так решительно отрицала, когда было упомянуто его имя.
– Я сейчас приведу Билли, и мы посмотрим…
– О нет, нет, миссис Дэвис! – Кэти схватила экономку за руку. – Это не он, не он! Я бы не… я бы никогда не позволила ему прикоснуться ко мне. Мне не нравится Билли, он такой грязный!
Она презрительно скривила рот, и отвращение, написанное на ее лице, убедило экономку более, чем ее слова.
Миссис Дэвис опять склонила голову. Она была огорчена, разочарована и, кроме всего прочего, испугана. Ее ведь тоже призовут к ответу, – Кэти была членом вверенного ей персонала. Она помнила, как рассердилась хозяйка в прошлый раз, когда произошел аналогичный случай. Но нет, тогда все было иначе. Та девушка обвинила мистера Бернарда, это и вывело хозяйку из себя.
– Мне придется сообщить об этом хозяйке, Кэти.
– О нет, пожалуйста, миссис Дэвис, не надо, – взмолилась Кэти. – Я могу просто уйти. Никому не надо об этом знать. Я просто соберу вещи и уйду.
– Но ведь твои родители обязательно придут сюда, чтобы выяснить, в чем дело. По крайней мере, твой отец точно придет.
Сказав это, миссис Дэвис вдруг осознала, что боится визита Родни Малхолланда намного больше, чем реакции хозяйки. Родни Малхолланд был добродетельным человеком, а добродетельные люди ужасны в гневе. Миссис Дэвис сама была воспитана добродетельным человеком и помнила, как боялась отца. Она также знала, что, если б не страх перед отцовским гневом, ее жизнь сложилась бы совсем по-другому.
Да, гнев Родни Малхолланда будет ужасен, но еще ужаснее будет отчаяние Кэтрин. Ей придется кормить еще один голодный рот – а Малхолланды и так едва сводят концы с концами. Она бы могла разрешить девочке остаться еще на несколько недель, скажем до свадьбы мистера Бернарда. Но чем больше времени пройдет, тем больше вероятность того, что Кэтрин сама обо всем догадается и придет требовать объяснений.
Миссис Дэвис была удивлена, что Кэтрин еще ничего не заметила, впрочем, могла ли Кэтрин ожидать, что ее Кэти, ее красивая малышка Кэти окажется в столь ужасном положении? Ведь она совсем еще ребенок! Думая об этом, миссис Дэвис еще раз сказала себе: то, что произошло с девочкой, случилось не по ее воле. Но нужно подумать и о себе. Если отец или мать Кэти придут в усадьбу и попросят встречи с хозяином или с хозяйкой, экономке несдобровать. Хозяйка спросит, почему ее не поставили в известность раньше… Ничего не поделаешь, она должна сейчас же рассказать обо всем Мадам. А результат уже и так ясен: Кэти пошлют собирать вещи.
Кэти было дано два дня на сборы. Через два дня она покинула усадьбу, унося свои скудные пожитки в узелке не большем, чем тот, с которым она пришла сюда четыре года назад. Миссис Дэвис взяла свободные полдня и отвезла ее домой в почтовой карете.
Они приехали в половине третьего, а через час миссис Дэвис уехала. Кэтрин была так потрясена, что даже не смогла проводить ее до двери.
Кэтрин замерла, глядя на Кэти, сидящую на скамеечке, возле камина. Тело девушки заметно раздалось за последние дни, и уже начал обозначаться живот. Рядом с Кэти сидел Вильям, обнимая внучку за плечи. Он тоже поначалу был в шоке, но теперь шок начинал уступать место ярости. Ярость закипала в нем, заставляя напрягать мускулы и угрожающе выставлять вперед нижнюю челюсть. Наконец он убрал руку с плеча Кэти, предварительно погладив ее, встал и, взяв свой костыль, направился к выходу. Только тогда Кэтрин нашла в себе силы пошевелиться.
– Постой, па, – окликнула его она, поднимаясь на ноги. – Не ходи никуда сейчас, ты ведь нездоров. Постой…
Но Вильям не обратил внимания на уговоры дочери, и через секунду дверь захлопнулась за ним. Кэтрин молча, посмотрела на Кэти, грустно качая головой, потом подошла к ней и опустилась на стул, на котором до этого сидел ее отец. Взяв лицо девушки в ладони, она повернула его к себе и попыталась заглянуть в глаза. Лицо Кэти больше не было красивым – оно было измученным и подурневшим, а в глазах застыло такое безысходное отчаяние, что Кэтрин даже не упрекнула ее.
– Но почему, родная? – лишь спросила она.
Она не стала спрашивать «кто?» или «как ты могла?», только «почему?».
Кэти впервые посмотрела в лицо матери.
– Это не я, ма, – проговорила она едва слышно, тряхнув головой.
– Не ты? Что ты хочешь сказать?
– Это… это не я виновата. Я не хотела, я бы никогда не стала, но он…
Она опустила голову, не в силах продолжать.
– Он заставил тебя силой? – закончила за нее мать, и Кэти тихонько кивнула. – Но кто он? – спросила, наконец, Кэтрин. – Кто этот негодяй?
Ее вопрос был встречен молчанием, и как она ни упрашивала дочь назвать имя мужчины, надругавшегося над ней, та отказывалась отвечать.
В половине седьмого пришел Родни. Он вошел вместе с Вильямом, который проделал весь путь до шахты и встретил его на выходе, чтобы подготовить заранее к дурному известию и смягчить удар. Но, судя по лицу Родни, у Вильяма это не получилось.
Родни вошел через задний ход, как он делал всегда, возвращаясь с шахты, поскольку не хотел, чтобы соседи видели его в грязной одежде. Но сегодня он не стал снимать свою пропыленную, черную от угля куртку и вешать ее на крючок за дверью. И не оставил жестяной бидон, в котором носил свой обед, на полке возле заднего хода, а вошел на кухню, держа бидон в руках. В дверях он остановился и посмотрел на дочь.
Кэти сидела на дальнем конце стола. Она ничего не ела, хоть мать и пыталась ее покормить, – просто сидела, глядя в одну точку. Подняв глаза на отца, она сразу же поняла, что он уже обо всем знает, и ей стало от этого немного легче. По крайней мере, ей не придется слушать, как мать рассказывает о случившемся отцу. Отец показался ей сейчас выше ростом и старше, чем обычно. Что-то в выражении его лица пугало Кэти. Его глаза потеряли свой мягкий сероватый оттенок и теперь горели красным огнем на черном от угольной пыли лице. Родни медленно приблизился к столу и остановился возле дочери.
Всю дорогу домой он отказывался этому верить. Он даже чуть не ударил Вильяма, когда тот сказал ему, что его возлюбленное чадо, его маленького ангела, постигла позорная участь. Не проходило ни одного воскресенья без того, чтобы он не преклонил колена в часовне, благодаря Господа за то, что Он подарил ему красивую, ласковую, веселую девочку. А теперь она скатилась так низко! Он смотрел на дочь, пока ее голова не склонилась к самой груди под его взглядом. Ему не нужно было слов, чтобы убедиться: то, что сказал ему Вильям – правда. Достаточно было взглянуть на нее.
Родни не заговорил с дочерью. Он бы никогда не смог выразить словами то, что чувствовал сейчас. Молча, он повернулся к ней спиной и пошел в спальню.
Все это время Кэтрин стояла возле плиты, рассеянно помешивая мясо в кастрюле. Она ни разу не обернулась, пока муж был в комнате. Бросив на него один быстрый взгляд, когда он вошел, она увидела на его лице такой гнев и такое страдание, что больше не решилась посмотреть в его сторону. Она была благодарна Вильяму за то, что он уже обо всем ему рассказал, сняв тем самым с ее плеч огромный груз. Когда Родни вышел из кухни, Кэтрин сняла кастрюлю с огня и поставила в духовку. Вздохнув, она вытерла руки о передник и пошла вслед за мужем.
Войдя в спальню, она плотно прикрыла за собой дверь. Они долго стояли молча, глядя друг на друга и не решаясь заговорить, наконец, Родни спросил:
– Кто он?
– Я не знаю.
– Ты у нее спрашивала?
Кэтрин склонила голову.
– Я целый день донимала ее расспросами, но она не хочет говорить. Она и миссис Дэвис не сказала. Миссис Дэвис привезла ее домой.
Родни отвернулся от жены и посмотрел в окно. Солнце уже садилось за дальним рядом коттеджей. На дворе стоял октябрь, и вечер был спокойным и теплым. В такие вечера, помывшись и поев, Родни любил прогуляться по поселку в долгих осенних сумерках, чтобы освежить голову и очистить душу. Но сейчас в его душе царила тьма, и эта тьма была чернее недр шахты, где он был погребен целый день.
– Она тебе хоть что-нибудь сказала? – медленно проговорил он, скрежеща зубами.
– Нет. Нет. – Голос Кэтрин повысился почти до крика. Но сразу же она притихла и добавила почти шепотом:
– Если б я что-нибудь от нее узнала, я бы не стала от тебя утаивать.
Родни резко развернулся и зашагал по комнате, словно подгоняемый какой-то беспокойной силой.
– За что мне такое наказание? В чем я согрешил? – вопрошал он, обращаясь скорее к самому себе, чем к жене. – Пятеро из них ушло, Лиззи родилась недоразвитой, а теперь еще этот позор. Я посрамлен перед Господом, втоптан в грязь!
– Родни! – Кэтрин подошла к мужу и мягко дотронулась до его плеча. – Она ни в чем не виновата, ее взяли силой, – быстро проговорила она, глядя на его суровый темный профиль, вырисовывающийся на фоне окна. – Так сказала миссис Дэвис. Она специально приезжала сюда, чтобы поговорить со мной. Она сказала, что Кэти изменилась после той ночи, когда устраивали бал. Она была подавлена задолго до того, как появились первые признаки беременности.
– У миссис Дэвис есть какие-нибудь предположения? – спросил Родни, не глядя на жену.
– Только Билли Денисон, помощник садовника. Но Кэти решительно отрицает это. И миссис Дэвис склонна ей верить.
Родни повернулся и, тяжело ступая, снова прошел на кухню. Подойдя к дочери, сидящей неподвижно на том же самом месте, он заглянул ей в лицо.
– Так ты назовешь мне его имя, или мне придется идти в усадьбу? – ровным голосом осведомился он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39