Пора было и себя как следует привести в порядок. Наскоро ополоснувшись под душем, Люба нарядилась в вечернее платье на тонких бретельках, которое вчера произвело среди художников фурор, и принялась за макияж.
Павлуше придется привыкать к тому, как должны выглядеть настоящие, стопроцентные женщины, а не всякие там Шурочки. Но главное для первого раза – не перегнуть палку. Все-таки художники – люди пугливые, не такие, как все, и требуют бережного с собой обращения.
Люба посмотрела на себя в зеркало и решила, что еще никогда в жизни она не выглядела лучше. Глаза блестели и казались огромными, волосы мягкими волнами спускались по обнаженным плечам, кожа была – словно перламутровая… Или освещение в квартире было такое необычное?
«Наверное, я на самом деле влюбилась, – в который раз призналась сама себе Люба. – Говорят же, что у влюбленных даже ресницы загибаются по-другому и выражение лица сразу меняется. К тому же он такой знаменитый».
Теперь, когда она была готова к приему, Люба еще раз с любопытством осмотрелась по сторонам и заглянула в другую комнату.
В маленькой спальне, где из мебели помещались только широкая кровать и журнальный столик, в страшном беспорядке валялись газеты, журналы, книги, коробки из-под конфет, шоколадные обертки, пластиковые ведерки из-под мороженого. На подоконнике стояла маленькая иконка.
Судя по конфетным оберткам, это было безраздельное владение Шурочки, куда давно не ступала нога человека.
Люба включила свет и вздрогнула от неожиданности: все стены спальни были увешаны портретами молодой Шурочки.
Портреты были разных размеров, в красивых рамочках и вовсе без рамок, но Шурочка на них была еще совсем молодой: с волосами до плеч и загадочной, немного насмешливой улыбкой.
Казалось, она внимательно наблюдала за Любой и с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Как будто хотела сказать: видишь, когда-то и я была моделью, мечтала о вечной любви, и думала, что всегда останусь молодой! Полюбуйся, у меня все это было…
За прошедшие годы лишь ее улыбка совсем не изменилась. И как только Павлуша сумел так точно ее изобразить? А прикидывался, что ничего не умеет…
Лучше бы Люба сюда не заходила, потому что при виде этой картинной галереи у нее почему-то резко испортилось настроение.
Она потянулась, чтобы взять с журнального столика развернутую плитку шоколада, но тут же замерла на месте: в дверь кто-то позвонил.
«Если это Павлуша, он откроет дверь своим ключом, соседей пускать не буду», – решила Люба.
Звонок был настойчивым, долгим, а потом стало слышно, как в замочной скважине зашевелился ключ.
Люба упала на кровать и закрыла лицо первой попавшейся книгой, которая ей подвернулась под руку.
– Сашка, ты дома? – послышался в коридоре голос Павлуши, и Люба еще сильнее вжалась в кровать.
Только теперь она поняла, что, продумав во всех подробностях сервировку стола и макияж, она забыла о самом главном: придумать, какие скажет первые слова. Ведь нужно как-то обыграть момент встречи, устроить что-нибудь забавное, веселое. Ведь сюрприз же!
На худой случай, с невозмутимым видом открыть дверь и спросить: «Вы к кому, молодой человек? Вы ошиблись квартирой. Теперь здесь я живу, здесь все мое». Или еще что-нибудь в этом же роде. А потом засмеяться и впустить Павлушу в его собственный дом.
Не слишком оригинально, конечно, но хоть что-то.
Но теперь все равно время уже было упущено.
– Сашка, ты здесь? – переспросил Павлуша, заглядывая в комнату. – Спишь, что ли?
Люба не нашла ничего лучшего, чем убрать книгу с лица и сказать:
– Здрасьте…
– Здрасьте… – отозвался Павлуша и, помолчав, спросил: – А ты, красавица, что тут делаешь?
– Читаю, – сказала Люба, показывая на раскрытую книгу.
– А-а-а… А Сашка где? Я имею в виду мою жену?
– Уехала в Питер.
– Значит, все-таки уехала… Понятно. Я так и знал.
И на лице его отразились только недоумение и усталость.
Люба поневоле отвела в сторону взгляд. Ей все-таки было бы приятнее, если бы Павлуша по этому поводу выразил хоть какие-то эмоции.
– Я так и знал… – повторил Павлуша. – Что поделаешь? Трудно остановить поезд, который мчится на полной скорости. Остается только ждать, когда он пойдет по обратному расписанию. Все равно другого пути у меня нет.
Не снимая плаща, он присел на край кровати, и лицо его теперь и вовсе напоминало застывшую маску. Глаза были холодными, чужими.
Никогда прежде она не видела Павлушу таким отстраненным и даже не предполагала, что он может так смотреть – как будто все время мимо, сквозь нее…
– А я гляжу, в комнате свет горит, – вздохнул он, качая головой, словно все еще пытаясь отогнать от себя последние сомнения. – Погоди, но как ты-то здесь оказалась?
Люба отложила в сторону книгу и начала подробно рассказывать о том, как случайно встретила в музее Шурочку и как та продала ей диван.
Она не стала сейчас говорить о ремонте и о покрашенных полах: Павлуша лучше других знал, что в действительности у нее не было своего угла.
Но почему бы ей на самом деле не купить впрок что-нибудь полезное для жизни, например диван? С чего-то ведь надо когда-нибудь начинать?
– А я почему-то до последней минуты надеялся, что она не найдет денег на билет, – помолчав, сказал Павлуша. – Нарочно предупредил всех наших знакомых, чтобы ни под каким видом ей не давали. Получается, это ты ее финансировала? Теперь придется высылать ей деньги на обратный билет. Вот еще новая морока.
В устах Павлуши это прозвучало как тихий укор. Мол, вот спасибо, отблагодарила ты меня, выручила. Люба даже задохнулась от обиды.
– Да если бы не я, она бы все ваше имущество продала за бесценок и ни одной ложки не оставила. Можно сказать, я весь ваш дом спасла от разорения. Если бы не я…
Павлуша внимательно на нее посмотрел и сказал:
– Вообще-то ты права: деньги здесь ни при чем. Она бы все равно уехала. Ничего, ладно. Ей давно требовалась эмоциональная разрядка. Навестит своего Глеба Максимовича и вернется.
– Вы ничего не поняли: она же насовсем уехала!
– Это она так сказала? – усмехнулся Павлуша. – Вернется. Кому она нужна, кроме меня?
– А вам – что, нужна? Такая?
– Куда деваться? Она мне жена…
– Но ведь вы ее не любите!
– А какая разница? – спокойно пожал плечами Павлуша. – Для меня это давно не имеет никакого значения. Да и для нее, я думаю, тоже.
– Но как же так? – Люба даже привстала на кровати от волнения, щеки ее покрылись красными пятнами. – Зачем так говорить? А что же тогда имеет значение? Работа, да?
Она вдруг вспомнила ночной звонок Антона: он тоже ничего не путает, что у него на первом месте, а что – на втором.
– Имеет значение – работать, – словно прочитал ее мысли Павлуша. – Творить, сколько будет дано. Пространство культуры – колоссально. А остальное мне давно не интересно. Впрочем, не думаю, что ты меня сейчас поймешь. Объяснять человеку, что есть веши, ради которых можно пожертвовать своей индивидуальностью, – глупое занятие.
– Значит, любовь для вас – тоже глупое занятие?
– В общем-то да. И так мало времени остается, куда уж… Очень устал. Хочу отдохнуть. Отдохну недельку, пока она в отъезде. Ведь потом снова все будет, как всегда.
Павлуша сказал об этом просто, как о чем-то само собой разумеющемся, так что все стратегические планы Любы разом лопнули, как мыльные пузыри.
Она даже как будто услышала еле слышный звук в воздухе: чпок, чпок… Или чужая квартира над ней смеялась и устраивала злые шутки?
– Я испытываю счастье, восторг за работой. Разве это так мало? – устало пояснил Павлуша. – Ни на что другое меня уже просто не хватает.
– Первый раз в жизни вижу таких людей… странных, – упрямо пробормотала Люба. – Что вы сами, что жена ваша.
– Какие твои годы, – сказал Павлуша и вдруг широко зевнул. – Погода, что ли, снова меняется? Спать хочется. А она ребенок в душе, вот и все. Вечный ребенок. Дурных фантазий слишком много. Но для женщин это простительно. Разве можно вас за это осуждать?
Неожиданно Павлуша с прищуром оглядел Любу с ног до головы.
– Необычное цветовое сочетание, – пробормотал он. – Что-то подарочное.
Люба затаила дыхание: хоть что-то до него стало доходить.
– Бывает такая блестящая целлофановая бумага, в которую цветы заворачивают. Вроде бы мусор, а смотрится необычно. Это можно будет использовать в какой-нибудь композиции.
Мусор? От обиды у Любы все слова застряли в горле. Он ведь даже приблизительно не догадывался, сколько стоит «целлофановая бумага», которую подарил ей Денис.
– А книжку какую читаешь? Русские народные сказки? – как ни в чем не бывало поинтересовался Павлуша, взял в руки книгу и начал неторопливо листать. – Люблю сказки, вот только оформление они халтурное делают. Нет, не постарались.
Он определенно все это время думал о чем-то другом. Но явно не о своей беглой жене и даже не о Любе. Книжные иллюстрации его интересовали гораздо больше.
– Ой, посмотри: волк в «Красной Шапочке» так же, как ты, лежит на кровати и притворяется, что он – бабушка! – вдруг весело, с детской непосредственностью, воскликнул Павлуша, показывая в книгу пальцем. – А у самого зубы торчат. Бабушка, бабушка, почему у тебя такие больше глазки?
– Перестаньте надо мной издеваться! – возмутилась Люба.
– Да я и не издеваюсь вовсе. Нет, про тебя другая сказка есть, – улыбнулся Павлуша, переворачивая страницу. – Где она здесь? Там, где заяц пустил лису сначала на порог, а потом она уже его избушку заняла, а самого на улицу взашей выгнала.
Люба вспыхнула. Это был уже не намек, а вызов к бою. Но она была не из тех, кто терпеливо сносит обиды.
– Непонятный вы все-таки человек, – сказала Люба, стараясь держаться как можно спокойнее. – Вас жена бросила, к другому ушла, а вы тут веселитесь, сказки рассказываете. Где же ваша гордость, а? Сейчас все мужчины – тряпки, хоть ноги вытирай. Смотреть на вас противно.
Впрочем, проговорив эту тираду, Люба и сама пришла в ужас. Вот тебе и объяснение в любви, вот тебе и лирическая встреча! Если бы полчаса назад, когда она кружилась на кухне, кто-нибудь сказал, что она будет изо всех «сил стараться уколоть Павлущу побольнее… С какой стати?
Разве ее кто-то просил влезать в чужую личную жизнь, в семейные отношения? Да они и знакомы-то с ним всего два дня или чуть больше. Если бы не он, где бы она сейчас толкала свои пламенные речи? Наверное, в Петровске, перед мамочкой и ее полковником!
– А ты и не смотри, – тяжело вздохнул Павлуша.
Втянув голову в плечи, Люба ждала, что сейчас он ей еще что-то скажет, выложит начистоту все, что о ней думает, и в общем-то вполне по заслугам.
Но Павлуша вдруг снова широко зевнул и сказал:
– Кошмар, как спать хочется, совсем ноги не держат. А ну-ка, подвинься, я прилягу. Чего разлеглась? В конце концов, у тебя теперь свой диван есть.
Не раздеваясь, он прямо в плаще лег на кровать и закрыл глаза.
Теперь они лежали рядом и были похожи на двух путников, которые проделали длинный путь и под конец совсем выбились из сил. При этом ни у кого не было никаких желаний и чувств, даже у Любы.
Такой «эротической сцены» она точно не видела ни в одном фильме: она лежала почти голая, он – спал рядом в плаще.
Трудно сказать, сколько времени они лежали рядом молча. Люба боялась лишний раз пошевелиться, чтобы ненароком не разбудить старого художника.
А про себя думала: наверное, именно так убого выглядит сбывшаяся мечта. То ли дело, когда она живет в фантазиях, в голове…
– Что ты можешь понимать? – наконец сказал Павлуша негромко, не открывая глаз. – Мы уже двадцать пять лет вместе. Думаешь, это шутка: двадцать пять лет совместной жизни? Глупая, глупая Сашка. Трясется сейчас где-то в поезде, наверняка не спит. С ее-то здоровьем. Ей в больницу нужно срочно на операцию ложиться, а она в свадебное путешествие отправилась.
«Ненормальная она у вас, вот и все. Ей не в Питер ехать надо было, а в психушке месяц-другой погостить. Всем бы вам найти себе местечко», – хотела сказать Люба, но сдержалась.
Он вдруг повернул голову, внимательно посмотрел на Любу и сказал негромко:
– В принципе как хочешь. Все может быть. Ты такая красивая. В тебе столько жизни, энергии, силы… Глядя на тебя, я сразу вспоминаю себя в молодости. Но только имей в виду, что я никогда, никогда не брошу свою жену.
Она прекрасно поняла, что художник имел в виду, и почему-то смертельно испугалась.
– Нет, нет, нет, – несколько раз повторила Люба.
То, что сейчас происходило, напоминало договор, сделку. Примерно то же самое, что ей предлагал Антон. Только это был особый вид сделки с творческим человеком: она должна служить чем-то вроде аккумуляторной батарейки и при этом не мешать заниматься более важными вещами, а он…
– Ни за что! – повторила Люба для убедительности.
Казалось, Павлуша нисколько не удивился и лишь кротко вздохнул.
Люба почувствовала, что ее начинают тихо бесить его смиренные вздохи, в которых она теперь видела совсем другое – безразличие к ней самой, к жизни, ко всему, что не имело отношения к живописи.
– Притихла, молчишь? Думаешь, я ничего не вижу, не понимаю? – вдруг спокойно сказал Павлуша. – Я же здесь совсем ни при чем! Ты хочешь любыми способами отомстить человеку, который тебя бросил, никак не можешь успокоиться, страдаешь… Я вот только забыл: как его звали?
Теперь Люба видела совсем близко голубые глаза Павлуши, в которых не было ни насмешки, ни осуждения, а таилась какая-то спокойная сила. Но эта сила не была притягательной, потому что не имела к ней никакого отношения.
Люба подумала: конечно, он по-своему хороший человек. Художник не только с ней поступил по-доброму, наверняка он хорошо относится и к другим людям. Но ровно настолько, чтобы они ему не мешали. Никто не должен стоять у него на пути, сбивать с намеченного курса.
– Денис, – прошептала она, и на глаза у нее невольно навернулись слезы.
Денис… Зачем он так спросил – «звали»? Его и сейчас так зовут.
– Ах да… Повезло Денису, – отозвался Павлуша. – Хорошо, когда тебя так любят. Тебе нужно простить своего Дениса, вот и все. Иначе от обиды ты можешь наделать слишком много ошибок.
Он снова прикрыл глаза и, казалось, разговаривал сам с собой. Педагог… Ему нравилось учить других даже в самой непредсказуемой ситуации.
Люба посмотрела на развернутую плитку шоколада и вдруг спросила:
– Интересно, а вы давно своей жене покупали шоколадки?
– Что? Какие шоколадки? Ты о чем? – встрепенулся Павлуша, и смешно заморгал глазами.
– Обыкновенные: молочные, с орехами, можно с начинкой…
– Она сама себе все, что надо, покупает. Я ей даю деньги, а она покупает. Неужели ты думаешь, что у меня есть время ходить по магазинам?
– Вот! А ведь всегда хочется, чтобы подарили. У подаренных шоколадок даже вкус совсем другой, я много раз проверяла, что они слаще кажутся. И дело не только в этих дурацких шоколадках. Довели бедную женщину, что она уже сама с собой разговаривает, а теперь всем рассказываете, как вы без нее жить не можете. Вот уж ни за что не поверю. Врете вы все!
– Детский сад какой-то… – сердито пробормотал Павлуша.
– Она у вас еще терпеливая, я бы на ее месте давно на край света убежала. А когда вы с ней разговаривали по-человечески, хотя бы так, как со мной сейчас? Двадцать пять лет назад? Или вы думаете, живой человек хуже ваших картинок? А она у вас, между прочим, умная и добрая. И почти что красивая. Только одинокая очень, вот и мечется. – Люба помолчала, а потом добавила сердито: – Вообще-то я на самом деле сначала хотела вас соблазнить, но теперь передумала. Много чести. Нет, такая жизнь точно не по мне, я и полчаса не выдержу. Все, что угодно…
Но она остановилась на полуслове, потому что услышала странные звуки: Павлуша тихо смеялся, стараясь делать это как можно деликатнее. Видно было, что сдерживается из последних сил.
– Ты права… Я сам во всем виноват. Но я только одного никак не могу понять: как тебе пришло в голову купить поломанный диван? Это же… отец всех диванов, я как раз собирался вынести его на помойку. Погоди, а где ты деньги взяла? У тебя же совсем не было?
– Сергей Маркелов одолжил.
Он лежал рядом и теперь буквально сотрясался, клокотал от беззвучного смеха.
– Да, такой покупки у меня еще не было: купить у самого себя поломанный диван. Тебе бы каким-нибудь риелтором работать или агентом по продажам, у тебя явно пропадают способности… И после этого женщины упрекают мужчин в том, что им приходится все время работать! Одной нужно искать деньги на обратный билет, другой – вообще не поймешь на какую чушь, такое даже и в голову никогда не придет, – сказал Павлуша, понимаясь с кровати и потягиваясь. – Ладно, мне в мастерскую пора. А ты сегодня не ходи никуда на ночь глядя, не ищи себе лишних приключений. Можешь здесь переночевать. А там видно будет.
«Куда? А праздничный ужин?» – хотела спросить Люба, но промолчала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13