рельсы, сковавшие как кандалами ландшафт, убирались, чтобы не портили вида; по насыпям прокладывались шоссе, связывавшие соседние округа, или же природа отвоевывала их себе, топя в цветах и в бурьяне следы прежнего надругательства. Безобразные города, созданные, подобно Франкенштейну, чьей-то злой волей, неодушевленные и никого не воодушевляющие, быстро превращались в руины. Частично правительство использовало эти развалины для постройки домов в деревнях, где живет большинство альтрурцев теперь, но города обычно строились из материалов таких недоброкачественных и неприглядных, что было сочтено за лучшее просто сжигать их. Таким образом места их нахождения очищались и заодно стирались все следы.
При старых эгоистических порядках, у нас, конечно, развелось огромное количество крупных городов, которые продолжали расти и жиреть за счет села как злокачественная опухоль, поддерживая свою жизнь все новыми вливаниями взятой оттуда крови. У нас было несколько городов с полумиллионным населением, и, по крайней мере, в одном жило даже больше миллиона; ну и потом было десятка два с населением в сто и более тысяч. Мы были очень горды и даже похвалялись ими как доказательством нашего беспримерного процветания, хотя на самом деле они были просто-напросто скоплением миллионеров и жалкого люда, кормившего их и бывшего у них на посылках. При поверхностном рассмотрении жизнь в этих городах, безусловно, била ключом, но большинство крупных и мелких предпринимателей кончали разорением, прибыль же обязательно оседала в кармане миллионера. Миллионеры и их паразиты жили бок о бок, богатые обирали бедных, а бедные обворовывали богатых и, при случае, норовили втравить их в невыгодную сделку: надо считать, что Фонд рухнул и Содружество смогло укрепиться именно благодаря невыносимым условиям, создавшимся в городах.
Не успела Эволюция укрепиться, как эти конкурирующие и монополистические центры людского скопления начали хиреть. В свете нового порядка сразу стало очевидно, что города эти непригодны для проживания людей, независимо от того, живут ли они в роскошных палатах со множеством ходов и переходов, где богатые могут отгородиться от прочего человечества, или же в городских трущобах, десяти-, а то и двенадцатиэтажных громадах, рассадниках порока и болезней, где в тесноте и голоде ютится беднота.
Расскажи я вам об устройстве городов нашей эгоистической эры, о том, как с самого начала одна ошибка следовала за другой и всякая попытка исправить изъян вела все к новым неудачам, вы бы у меня смеялись и плакали. Мы дали им обратиться в руины без малейшего промедления, и мест их расположения даже сейчас, по прошествии столетий, сторонимся, как чумы, и путешественников официально предостерегают держаться от них подальше. Лютые звери и ядовитые змеи прячутся там, где раньше обитали роскошь и нищета, теперь нам неведомые. Однако мы сохранили уголок одного из старых, наименее запакощенных городов таким, каким он был в дни своего расцвета, и теперь для научных исследователей старины — это редкий экспонат, а для моралистов — поучительный пример. Открыт для обозрения отрезок улицы, обнажены даже фундаменты домов, вы видите грязные канализационные трубы, по которым когда-то нечистоты сбегали в клоаки, многократно перегороженные фильтрами, чтобы задержать распространение ядовитых газов. Видите проложенные под мостовой каналы, по которым катились мутные отвратительные волны, а рядом путаницу газовых и водопроводных труб, труб парового отопления, телеграфных и электрических проводов и металлических поручней. Все это сделано кое-как, на скорую руку, какие-то механизмы, какие-то приспособления, предназначенные лишь для того, чтобы что-то починить, временно подправить, только бы не думать о главном — о недопустимости таких городов.
Сейчас в Альтрурии нет городов в вашем понимании этого слова, но есть столицы — одна на каждый район и одна главная — на все Содружество. В столицах сосредоточено управление всеми общественными делами — этому обучается каждый гражданин Альтрурии. Там же находятся резиденции правительственных чиновников, которые все, независимо от ранга, сменяются ежегодно. Государственный пост не приносит больше почестей или доходов, чем любая другая работа, поскольку у нас полное экономическое равенство и, следовательно, нет места честолюбию, нет возможности одному гражданину выделиться среди остальных. Но раз уж столицы являются также средоточием всех видов искусства, заботу о которых мы ставим на первое место, там часто можно встретить поэтов, актеров, художников, скульпторов, музыкантов и архитекторов. Мы считаем, что в людях искусства, которые как-никак являются творцами, больше чем в ком бы то ни было чувствуется искра божья, и потому стараемся, чтобы наша промышленная жизнь отвечала их запросам. Даже когда человек искусства занят на полевых работах или в цехе, что обязательно для всех, мы приглядываемся и выясняем, что по душе людям такого склада; что же касается труда добровольного, тут им предоставляется полная свобода. Тут уж каждый сам выбирает, что ему делать и когда, да и вообще делать ли что-нибудь. В столицах находятся университеты, театры, картинные галереи, музеи, соборы, оранжереи, лаборатории — все, что нужно для развития любого вида искусства и науки. Там же находятся правительственные здания, и в каждой постройке чувствуется стремление как к красоте, так и к удобству. Наши столицы так же чисты, покойны и хороши для здоровья, как любое село, и достигается это очень просто — мы полностью отказались от лошадей. Встретив на улице это животное, каждый из нас удивился бы не менее, чем столкнувшись с плезиозавром или птеродактилем. Все движение в столицах — как по делу, так и ради развлечения — осуществляется посредством электричества. Скорые электрические поезда соединяют районные столицы с деревнями, которые разбегаются от них во все стороны. Эти экспрессы несутся со скоростью сто пятьдесят миль в час, что дает возможность художнику, ученому, писателю, живущему в самой отдаленной деревушке, посещать столицу хоть каждый день, отработав свои обязательные часы — это в тех случаях, когда он не живет там постоянно по долгу общественной службы. А при желании он может прожить в столице и неделю и две, а потом отработать это время, трудясь по шесть часов в день вместо трех. Принимая во внимание чьи-то неоспоримые заслуги или желая предоставить кому-то возможность закончить свою работу, требующую бесперебойного труда, местные власти могут поставить вопрос на голосование и освободить его на какой-то срок от всяких обязательных занятий. Однако обычно люди искусства у нас предпочитают не обращаться с подобными просьбами, а соблюдают установленный порядок — это дает им возможность исполнять обязательные работы, а заодно получать нужный моцион и постоянно перемежать свою деятельность, живя в непосредственной близости от столицы.
Мы считаем, что деревушки, которыми окружены столицы, следует соединять между собой только хорошими проселочными дорогами, зато этими проселками все районы буквально исчерчены. В деревнях по большей части живут люди, предпочитающие сельскую жизнь и сельское хозяйство, но в Альтрурии вряд ли можно сказать о человеке, что он фермер, а вон тот — не фермер. Мы избегаем различать людей по специальностям; мы не говорим: поэт такой-то или сапожник имярек, потому что вполне возможно, что поэт трудовую повинность выполняет как сапожник, работая же по своему выбору, пишет прекрасные стихи. Но если существует у нас род занятий, который почитается превыше всех других, то это земледелие — им занимаемся мы все, без исключения. Мы верим, что, если этот труд выполняется не из-под палки и не корысти ради, он, как никакой другой, приближает человека к Богу, переполняя его чувством благодарности за все дарованные ему щедроты. Этот труд не только пробуждает в человеке врожденное благочестие, он внушает любовь к тому клочку земли, который человек обрабатывает, и тем самым усиливает его любовь к отчему дому. Отчий дом — это основа основ альтрурского строя, и мы не одобряем, если люди покидают свой дом часто или надолго. В эпоху конкуренции и монополии полжизни у людей уходило на разъезды по всему континенту; семьи в погоне за удачей распадались; постоянно кто-то где-то гостил или принимал гостей у себя. Половина дохода тех железных дорог, которым мы дали прийти в упадок, поступала от этих беспрестанных метаний. А теперь человек рождается, живет и умирает в кругу своих родных, и мы вновь поняли, что такое дружба, что такое добрососедство — понятия, которыми был освящен золотой век первой христианской республики. Ежегодно в день Эволюции жители всех районов съезжаются в свою районную столицу; каждые четыре года посещают столицу нашей страны. Опасность, что наш патриотизм может пойти на убыль, нам не грозит: наша страна — нам мать, и мы нежно любим ее, как никто и никогда не сможет любить мачеху, а ведь именно мачехой является для своих граждан страна, где царят конкуренция и монополия.
Я прыгаю с одной характерной черты нашей системы на другую по мере того, как они приходят мне на ум. Если кого-то из вас интересуют другие аспекты, пожалуйста, задавайте мне вопросы — я с радостью постараюсь ответить на них как можно лучше. У нас, конечно, — альтрурец помолчал немного в ожидании возможных вопросов, но, не дождавшись, продолжал, — нет денег в вашем понимании. Поскольку страной управляет весь народ, никто не работает на другого и, следовательно, никто никому ничего не платит. Каждый выполняет свою долю труда и получает свою долю продуктов, одежды и жилье, ничем не отличающиеся от того, что имеют другие. Если вы можете представить себе справедливость и непредвзятость, характерные для дружной семьи, вам должна быть понятна общественная и экономическая жизнь Альтрурии. Если уж на то пошло, мы скорее семья, чем государство, вроде вас.
Конечно, нам легче, благодаря нашему обособленному островному положению, хотя, как мне кажется, ваши обстоятельства не хуже. Правда, мы вполне независимы — в этом отношении большинству европейских стран до нас далеко — наши природные богатства обеспечивают нам любые жизненные удобства и удовлетворяют все нужды. Мы не торгуем с эгоистическим миром — так у нас называется внешний мир, — и, по-моему, я — первый альтрурец, прибывший в чужую страну открыто, не скрывая своей национальности, хотя, конечно, у нас есть эмиссары, постоянно живущие за границей incognito.
Надеюсь, я никого не обижу, сказав, что они очень тоскуют вдали от родины и рассматривают подобные командировки как ссылку, а их донесения об эгоистическом мире с его войнами, банкротствами, внутренними потрясениями и социальными неурядицами едва ли могут вызвать у нас недовольство собственными порядками. Еще до Эволюции подстрекаемые желанием узнать, какая сила толкает вас вперед, к прогрессу, мы тщательно изучили все ваши изобретения и открытия, но в конце концов отказались от большинства из них, как от бесполезных или малопригодных. Но бывает, что мы пользуемся плодами ваших успехов в науке, потому что страстно заинтересованы в познании явных и тайных законов природы, которым подчиняется жизнь людей на земле. Бывает, что наш эмиссар возвращается с некоторой суммой денег и объясняет студентам государственного университета процессы, благодаря которым их можно выиграть или потерять, и однажды раздались даже голоса, что, мол, хорошо бы ввести деньги и у нас — не для того, конечно, чтобы пользоваться ими, как это принято у вас, а в качестве фишек в азартных играх. Однако затею эту сочли чреватой опасностью и потому отвергли.
Ничто так не веселит и не удивляет наш народ, как рассказы наших эмиссаров о меняющихся модах во внешнем мире и о том, как порой из любви к одежде человек губит душу и тело. У нас одежда, мужская и женская, создается по античным образцам — идеалу удобства и красоты; всякие финтифлюшки и выкрутасы воспринимаются как пошлость и тщеславие. Платье должно быть простого покроя и хорошо сшито. Мы не знаем — дешево стоит вещь или дорого, а только, легко ее достать или трудно, и те, что достаются с трудом, запрещены как недопустимое расточительство и глупость. Государство строит для своих граждан жилища, которые также отличаются классической простотой, однако неизменно красивы и удобны. А вот общественные здания строятся с большим размахом и неиссякаемой фантазией, всем нам на радость.
— Вот уж поистине старые песни на новый лад. Узнаете? «Утопия», «Новая Атлантида» и «Город Солнца», — прошептал профессор, наклоняясь через меня к банкиру. — Да это же мошенник какой-то, и к тому же неумелый.
— А вы выведите его на чистую воду, когда он кончит, — также шепотом посоветовал ему банкир.
Но профессор не пожелал ждать. Он поднялся на ноги и спросил:
— Можно я задам вопрос господину из Альтрурии?
— Разумеется, — любезно ответил альтрурец.
— Только покороче! — вклинился нетерпеливый голос Рубена Кэмпа. — Мы пришли сюда не за тем, чтобы слушать ваши вопросы.
Профессор с презрительной миной отвернулся от него.
— Я полагаю, — обратился он снова к альтрурцу, — что представители внешнего мира посещают иногда и вас, не только вы посылаете их в другие страны?
— Да! Бывает, что люди, потерпевшие кораблекрушение, добираются до наших берегов, ну и корабли, сбившиеся с курса, заходят в наши порты за водой и провизией.
— И как им нравится ваша система?
— Думаю, лучше всего я отвечу на ваш вопрос, если скажу, что в большинстве своем они отказываются покидать нас.
— Ну точь-в-точь Бэкон! — воскликнул профессор.
— В «Новой Атлантиде», вы хотите сказать? — парировал альтрурец. — Да, это просто поразительно, как хорошо Бэкон в этой книге и сэр Томас Мор в своей «Утопии» предугадали некоторые стадии нашей цивилизации и государственного устройства.
— Пожалуй, тут очко в его пользу, а, профессор? — прошептал банкир со смешком.
— Но все эти вдохновенные провидцы, — продолжал альтрурец, после того как профессор хмуро опустился на свое место, выжидая, когда у него снова появится повод куснуть лектора, — предвидевшие нас, в своих мечтах создавали в воображении идеальные государства без учета уроков, преподанных прежней жизнью в условиях конкуренции. Однако, говоря об Альтрурии, я подумал, что вас, американцев, должен заинтересовать тот факт, что наша сегодняшняя экономика сложилась на основе условий, точно соответствующих тем, в которых в настоящее время живете вы. Я понадеялся даже, что, оценив это разностороннее сходство, не увидите ли вы в Америке предвестницу новой Альтрурии. Я понимаю, что некоторым из вас мои рассказы о нашей стране могут показаться столь же необоснованными, как сказочка Мора о другой стране, где люди делили все поровну, по-братски и жили в мире и согласии — весь народ, как одна семья. Но почему бы одной части этой легенды не сбыться в нашем государственном устройстве — ведь сбылась же другая в вашем? Когда сэр Томас Мор писал свою книгу, он с омерзением отметил вопиющую несправедливость того, что в Англии вешают людей за мелкие кражи; во вступлении он устами своих героев порицает убиение людей за любую форму воровства. Теперь у вас никого больше не казнят за кражу, и вы с не меньшим омерзением, чем сэр Томас Мор, вспоминаете этот жестокий закон, пришедший когда-то с вашей старой родины — Англии. Что же касается нас, людей, воплотивших в жизнь утопическую мечту братства и равенства, то мы с таким же отвращением оглядываемся на государство, где когда-то одни были богаты, а другие бедны, одни образованны, а другие невежественны, одни вознесены, а другие унижены, и где крестьянин, сколько бы он ни трудился, часто не мог обеспечить семью достаточным количеством продуктов, а они тем временем расточались почем зря разгулявшимися богатеями. Такое государство вызывает у нас ужас не меньший, чем у вас страна, где вешают человека, стащившего буханку хлеба.
Но мы не сожалеем, что нам пришлось испытать на себе конкуренцию и монополию. Они научили нас кое-чему в области управления промышленностью. Изобретения, дающие экономию в труде, которые Фонд, не задумываясь, использовал в своих корыстных целях, были нами возрождены и употребляются теперь по назначению, то есть так, как было задумано их изобретателями и Творцом этих изобретателей. Передача промышленности в руки государства, предпринятая Фондом в своих интересах, сослужила нам хорошую службу. Мы пустили большие фабрики и заводы, заботясь о рабочих, которых хотели оградить от пагубного воздействия одиночества. Но наши фабрики и заводы не только благотворны, они прекрасны. Они прямо как храмы, да они и есть храмы, олицетворяющие согласие между высшим началом и человеком, которое находит выражение в добросовестной и умелой работе мастера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
При старых эгоистических порядках, у нас, конечно, развелось огромное количество крупных городов, которые продолжали расти и жиреть за счет села как злокачественная опухоль, поддерживая свою жизнь все новыми вливаниями взятой оттуда крови. У нас было несколько городов с полумиллионным населением, и, по крайней мере, в одном жило даже больше миллиона; ну и потом было десятка два с населением в сто и более тысяч. Мы были очень горды и даже похвалялись ими как доказательством нашего беспримерного процветания, хотя на самом деле они были просто-напросто скоплением миллионеров и жалкого люда, кормившего их и бывшего у них на посылках. При поверхностном рассмотрении жизнь в этих городах, безусловно, била ключом, но большинство крупных и мелких предпринимателей кончали разорением, прибыль же обязательно оседала в кармане миллионера. Миллионеры и их паразиты жили бок о бок, богатые обирали бедных, а бедные обворовывали богатых и, при случае, норовили втравить их в невыгодную сделку: надо считать, что Фонд рухнул и Содружество смогло укрепиться именно благодаря невыносимым условиям, создавшимся в городах.
Не успела Эволюция укрепиться, как эти конкурирующие и монополистические центры людского скопления начали хиреть. В свете нового порядка сразу стало очевидно, что города эти непригодны для проживания людей, независимо от того, живут ли они в роскошных палатах со множеством ходов и переходов, где богатые могут отгородиться от прочего человечества, или же в городских трущобах, десяти-, а то и двенадцатиэтажных громадах, рассадниках порока и болезней, где в тесноте и голоде ютится беднота.
Расскажи я вам об устройстве городов нашей эгоистической эры, о том, как с самого начала одна ошибка следовала за другой и всякая попытка исправить изъян вела все к новым неудачам, вы бы у меня смеялись и плакали. Мы дали им обратиться в руины без малейшего промедления, и мест их расположения даже сейчас, по прошествии столетий, сторонимся, как чумы, и путешественников официально предостерегают держаться от них подальше. Лютые звери и ядовитые змеи прячутся там, где раньше обитали роскошь и нищета, теперь нам неведомые. Однако мы сохранили уголок одного из старых, наименее запакощенных городов таким, каким он был в дни своего расцвета, и теперь для научных исследователей старины — это редкий экспонат, а для моралистов — поучительный пример. Открыт для обозрения отрезок улицы, обнажены даже фундаменты домов, вы видите грязные канализационные трубы, по которым когда-то нечистоты сбегали в клоаки, многократно перегороженные фильтрами, чтобы задержать распространение ядовитых газов. Видите проложенные под мостовой каналы, по которым катились мутные отвратительные волны, а рядом путаницу газовых и водопроводных труб, труб парового отопления, телеграфных и электрических проводов и металлических поручней. Все это сделано кое-как, на скорую руку, какие-то механизмы, какие-то приспособления, предназначенные лишь для того, чтобы что-то починить, временно подправить, только бы не думать о главном — о недопустимости таких городов.
Сейчас в Альтрурии нет городов в вашем понимании этого слова, но есть столицы — одна на каждый район и одна главная — на все Содружество. В столицах сосредоточено управление всеми общественными делами — этому обучается каждый гражданин Альтрурии. Там же находятся резиденции правительственных чиновников, которые все, независимо от ранга, сменяются ежегодно. Государственный пост не приносит больше почестей или доходов, чем любая другая работа, поскольку у нас полное экономическое равенство и, следовательно, нет места честолюбию, нет возможности одному гражданину выделиться среди остальных. Но раз уж столицы являются также средоточием всех видов искусства, заботу о которых мы ставим на первое место, там часто можно встретить поэтов, актеров, художников, скульпторов, музыкантов и архитекторов. Мы считаем, что в людях искусства, которые как-никак являются творцами, больше чем в ком бы то ни было чувствуется искра божья, и потому стараемся, чтобы наша промышленная жизнь отвечала их запросам. Даже когда человек искусства занят на полевых работах или в цехе, что обязательно для всех, мы приглядываемся и выясняем, что по душе людям такого склада; что же касается труда добровольного, тут им предоставляется полная свобода. Тут уж каждый сам выбирает, что ему делать и когда, да и вообще делать ли что-нибудь. В столицах находятся университеты, театры, картинные галереи, музеи, соборы, оранжереи, лаборатории — все, что нужно для развития любого вида искусства и науки. Там же находятся правительственные здания, и в каждой постройке чувствуется стремление как к красоте, так и к удобству. Наши столицы так же чисты, покойны и хороши для здоровья, как любое село, и достигается это очень просто — мы полностью отказались от лошадей. Встретив на улице это животное, каждый из нас удивился бы не менее, чем столкнувшись с плезиозавром или птеродактилем. Все движение в столицах — как по делу, так и ради развлечения — осуществляется посредством электричества. Скорые электрические поезда соединяют районные столицы с деревнями, которые разбегаются от них во все стороны. Эти экспрессы несутся со скоростью сто пятьдесят миль в час, что дает возможность художнику, ученому, писателю, живущему в самой отдаленной деревушке, посещать столицу хоть каждый день, отработав свои обязательные часы — это в тех случаях, когда он не живет там постоянно по долгу общественной службы. А при желании он может прожить в столице и неделю и две, а потом отработать это время, трудясь по шесть часов в день вместо трех. Принимая во внимание чьи-то неоспоримые заслуги или желая предоставить кому-то возможность закончить свою работу, требующую бесперебойного труда, местные власти могут поставить вопрос на голосование и освободить его на какой-то срок от всяких обязательных занятий. Однако обычно люди искусства у нас предпочитают не обращаться с подобными просьбами, а соблюдают установленный порядок — это дает им возможность исполнять обязательные работы, а заодно получать нужный моцион и постоянно перемежать свою деятельность, живя в непосредственной близости от столицы.
Мы считаем, что деревушки, которыми окружены столицы, следует соединять между собой только хорошими проселочными дорогами, зато этими проселками все районы буквально исчерчены. В деревнях по большей части живут люди, предпочитающие сельскую жизнь и сельское хозяйство, но в Альтрурии вряд ли можно сказать о человеке, что он фермер, а вон тот — не фермер. Мы избегаем различать людей по специальностям; мы не говорим: поэт такой-то или сапожник имярек, потому что вполне возможно, что поэт трудовую повинность выполняет как сапожник, работая же по своему выбору, пишет прекрасные стихи. Но если существует у нас род занятий, который почитается превыше всех других, то это земледелие — им занимаемся мы все, без исключения. Мы верим, что, если этот труд выполняется не из-под палки и не корысти ради, он, как никакой другой, приближает человека к Богу, переполняя его чувством благодарности за все дарованные ему щедроты. Этот труд не только пробуждает в человеке врожденное благочестие, он внушает любовь к тому клочку земли, который человек обрабатывает, и тем самым усиливает его любовь к отчему дому. Отчий дом — это основа основ альтрурского строя, и мы не одобряем, если люди покидают свой дом часто или надолго. В эпоху конкуренции и монополии полжизни у людей уходило на разъезды по всему континенту; семьи в погоне за удачей распадались; постоянно кто-то где-то гостил или принимал гостей у себя. Половина дохода тех железных дорог, которым мы дали прийти в упадок, поступала от этих беспрестанных метаний. А теперь человек рождается, живет и умирает в кругу своих родных, и мы вновь поняли, что такое дружба, что такое добрососедство — понятия, которыми был освящен золотой век первой христианской республики. Ежегодно в день Эволюции жители всех районов съезжаются в свою районную столицу; каждые четыре года посещают столицу нашей страны. Опасность, что наш патриотизм может пойти на убыль, нам не грозит: наша страна — нам мать, и мы нежно любим ее, как никто и никогда не сможет любить мачеху, а ведь именно мачехой является для своих граждан страна, где царят конкуренция и монополия.
Я прыгаю с одной характерной черты нашей системы на другую по мере того, как они приходят мне на ум. Если кого-то из вас интересуют другие аспекты, пожалуйста, задавайте мне вопросы — я с радостью постараюсь ответить на них как можно лучше. У нас, конечно, — альтрурец помолчал немного в ожидании возможных вопросов, но, не дождавшись, продолжал, — нет денег в вашем понимании. Поскольку страной управляет весь народ, никто не работает на другого и, следовательно, никто никому ничего не платит. Каждый выполняет свою долю труда и получает свою долю продуктов, одежды и жилье, ничем не отличающиеся от того, что имеют другие. Если вы можете представить себе справедливость и непредвзятость, характерные для дружной семьи, вам должна быть понятна общественная и экономическая жизнь Альтрурии. Если уж на то пошло, мы скорее семья, чем государство, вроде вас.
Конечно, нам легче, благодаря нашему обособленному островному положению, хотя, как мне кажется, ваши обстоятельства не хуже. Правда, мы вполне независимы — в этом отношении большинству европейских стран до нас далеко — наши природные богатства обеспечивают нам любые жизненные удобства и удовлетворяют все нужды. Мы не торгуем с эгоистическим миром — так у нас называется внешний мир, — и, по-моему, я — первый альтрурец, прибывший в чужую страну открыто, не скрывая своей национальности, хотя, конечно, у нас есть эмиссары, постоянно живущие за границей incognito.
Надеюсь, я никого не обижу, сказав, что они очень тоскуют вдали от родины и рассматривают подобные командировки как ссылку, а их донесения об эгоистическом мире с его войнами, банкротствами, внутренними потрясениями и социальными неурядицами едва ли могут вызвать у нас недовольство собственными порядками. Еще до Эволюции подстрекаемые желанием узнать, какая сила толкает вас вперед, к прогрессу, мы тщательно изучили все ваши изобретения и открытия, но в конце концов отказались от большинства из них, как от бесполезных или малопригодных. Но бывает, что мы пользуемся плодами ваших успехов в науке, потому что страстно заинтересованы в познании явных и тайных законов природы, которым подчиняется жизнь людей на земле. Бывает, что наш эмиссар возвращается с некоторой суммой денег и объясняет студентам государственного университета процессы, благодаря которым их можно выиграть или потерять, и однажды раздались даже голоса, что, мол, хорошо бы ввести деньги и у нас — не для того, конечно, чтобы пользоваться ими, как это принято у вас, а в качестве фишек в азартных играх. Однако затею эту сочли чреватой опасностью и потому отвергли.
Ничто так не веселит и не удивляет наш народ, как рассказы наших эмиссаров о меняющихся модах во внешнем мире и о том, как порой из любви к одежде человек губит душу и тело. У нас одежда, мужская и женская, создается по античным образцам — идеалу удобства и красоты; всякие финтифлюшки и выкрутасы воспринимаются как пошлость и тщеславие. Платье должно быть простого покроя и хорошо сшито. Мы не знаем — дешево стоит вещь или дорого, а только, легко ее достать или трудно, и те, что достаются с трудом, запрещены как недопустимое расточительство и глупость. Государство строит для своих граждан жилища, которые также отличаются классической простотой, однако неизменно красивы и удобны. А вот общественные здания строятся с большим размахом и неиссякаемой фантазией, всем нам на радость.
— Вот уж поистине старые песни на новый лад. Узнаете? «Утопия», «Новая Атлантида» и «Город Солнца», — прошептал профессор, наклоняясь через меня к банкиру. — Да это же мошенник какой-то, и к тому же неумелый.
— А вы выведите его на чистую воду, когда он кончит, — также шепотом посоветовал ему банкир.
Но профессор не пожелал ждать. Он поднялся на ноги и спросил:
— Можно я задам вопрос господину из Альтрурии?
— Разумеется, — любезно ответил альтрурец.
— Только покороче! — вклинился нетерпеливый голос Рубена Кэмпа. — Мы пришли сюда не за тем, чтобы слушать ваши вопросы.
Профессор с презрительной миной отвернулся от него.
— Я полагаю, — обратился он снова к альтрурцу, — что представители внешнего мира посещают иногда и вас, не только вы посылаете их в другие страны?
— Да! Бывает, что люди, потерпевшие кораблекрушение, добираются до наших берегов, ну и корабли, сбившиеся с курса, заходят в наши порты за водой и провизией.
— И как им нравится ваша система?
— Думаю, лучше всего я отвечу на ваш вопрос, если скажу, что в большинстве своем они отказываются покидать нас.
— Ну точь-в-точь Бэкон! — воскликнул профессор.
— В «Новой Атлантиде», вы хотите сказать? — парировал альтрурец. — Да, это просто поразительно, как хорошо Бэкон в этой книге и сэр Томас Мор в своей «Утопии» предугадали некоторые стадии нашей цивилизации и государственного устройства.
— Пожалуй, тут очко в его пользу, а, профессор? — прошептал банкир со смешком.
— Но все эти вдохновенные провидцы, — продолжал альтрурец, после того как профессор хмуро опустился на свое место, выжидая, когда у него снова появится повод куснуть лектора, — предвидевшие нас, в своих мечтах создавали в воображении идеальные государства без учета уроков, преподанных прежней жизнью в условиях конкуренции. Однако, говоря об Альтрурии, я подумал, что вас, американцев, должен заинтересовать тот факт, что наша сегодняшняя экономика сложилась на основе условий, точно соответствующих тем, в которых в настоящее время живете вы. Я понадеялся даже, что, оценив это разностороннее сходство, не увидите ли вы в Америке предвестницу новой Альтрурии. Я понимаю, что некоторым из вас мои рассказы о нашей стране могут показаться столь же необоснованными, как сказочка Мора о другой стране, где люди делили все поровну, по-братски и жили в мире и согласии — весь народ, как одна семья. Но почему бы одной части этой легенды не сбыться в нашем государственном устройстве — ведь сбылась же другая в вашем? Когда сэр Томас Мор писал свою книгу, он с омерзением отметил вопиющую несправедливость того, что в Англии вешают людей за мелкие кражи; во вступлении он устами своих героев порицает убиение людей за любую форму воровства. Теперь у вас никого больше не казнят за кражу, и вы с не меньшим омерзением, чем сэр Томас Мор, вспоминаете этот жестокий закон, пришедший когда-то с вашей старой родины — Англии. Что же касается нас, людей, воплотивших в жизнь утопическую мечту братства и равенства, то мы с таким же отвращением оглядываемся на государство, где когда-то одни были богаты, а другие бедны, одни образованны, а другие невежественны, одни вознесены, а другие унижены, и где крестьянин, сколько бы он ни трудился, часто не мог обеспечить семью достаточным количеством продуктов, а они тем временем расточались почем зря разгулявшимися богатеями. Такое государство вызывает у нас ужас не меньший, чем у вас страна, где вешают человека, стащившего буханку хлеба.
Но мы не сожалеем, что нам пришлось испытать на себе конкуренцию и монополию. Они научили нас кое-чему в области управления промышленностью. Изобретения, дающие экономию в труде, которые Фонд, не задумываясь, использовал в своих корыстных целях, были нами возрождены и употребляются теперь по назначению, то есть так, как было задумано их изобретателями и Творцом этих изобретателей. Передача промышленности в руки государства, предпринятая Фондом в своих интересах, сослужила нам хорошую службу. Мы пустили большие фабрики и заводы, заботясь о рабочих, которых хотели оградить от пагубного воздействия одиночества. Но наши фабрики и заводы не только благотворны, они прекрасны. Они прямо как храмы, да они и есть храмы, олицетворяющие согласие между высшим началом и человеком, которое находит выражение в добросовестной и умелой работе мастера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23