Простой деревенский дом его был обставлен самой простой мебелью, какая была в доме на Нанкин-сквер. Все необходимое, конечно, в нем имелось, но никакой роскоши, если не считать статуэток Молитвы и Веры. Освещался дом, конечно же, керосиновыми лампами и не имел парового отопления; то были единственные неудобства, на какие жаловался полковник, но он уверял, что как только компания начнет снова выплачивать дивиденды — а он явно гордился расходами, из-за которых это пока было невозможно, — он проведет в дом и паровое отопление и газ. О своем разорении он говорил открыто и доверительно, видимо, памятуя прежнее сочувствие к нему Сьюэлла, и вел себя с ним как с близким другом, а не со знакомым, которого и видел-то всего два-три раза. Рассказал он ему и о начале своих отношений с Роджерсом и вынес на суд Сьюэлла свои заключения о них.
— Иной раз, — сказал он, — раздумаешься, и выходит, что я с ним с самого начала поступил плохо, а с этого все и пошло. Вроде как толкнул штабель кирпичей. Ты их хватаешь, удерживаешь, а они все равно валятся. И никакой силой их не остановить, пока весь штабель не развалится. С женой я теперь про это не говорю, а вот вам как оно кажется?
— В материальном мире мы видим, как зло влечет за собою зло, — ответил пастор, — но в нравственном этот вопрос для меня становится все более и более загадочным. Зло идет там очень неясными путями, и часто, насколько нам дано видеть, его не постигает кара. А в вашем случае, как я понимаю, вы ведь не признаете, вы не уверены, что причинили этому человеку зло…
— Нет, не признаю. То есть…
Он недоговорил; а Сьюэлл, помолчав, сказал со свойственной ему деликатной добротой:
— Я склонен думать, что ничто не исчезает бесследно; и не может быть, чтобы грехи наши только отнимали у нас душевные силы. Ваши опасения, что вы поступили с этим человеком как себялюбец, заставили вас быть настороже и укрепили вас перед лицом более серьезного, — он хотел сказать «искушения», но пощадил гордость Лэфема и сказал, — «случая».
— Вы правда так считаете?
— Да, считаю, что в моих соображениях есть доля истины.
— Не знаю, что это было, — сказал Лэфем, — но только знаю, что, как дошло до главного, не мог я войти в сделку с англичанами, хоть и знал, что без этого пойду ко дну; и не смог я позволить тому человеку вложить в мою фабрику деньги, пока не скажу ему, как все обстоит на самом деле.
Сьюэлл позднее рассказал жене, что понял: разорение оказалось для Лэфема таким тяжким испытанием именно потому, что его благополучие казалось таким вещественным и осязаемым; и тогда ему очень захотелось узнать истинное, глубинное отношение Лэфема ко всему случившемуся.
— И вы никогда ни о чем не жалеете? — деликатно спросил он.
— О том, как я поступил? Иной раз мне кажется, будто я и никак не поступал, — ответил Лэфем. — Будто открылся для меня выход из ямы, я из нее и выбрался. Не знаю, — добавил он задумчиво, покусывая кончик жесткого уса, — не знаю, всегда ли я буду держаться того, что это окупилось; но если мне когда-нибудь снова доведется пережить такое, сдается мне, я поступлю в точности так же.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37