— А я, — вздохнула жена, — я бы так хотела, чтобы любимая, как ты ее называешь, отказала Тому; так она мне не нравится.
— Вот теперь, Анна, в твоих словах есть какой-то смысл, — сказал муж, заложив руку за спину, а спину повернув к огню. — Мне неприятно все племя Лэфемов. И поскольку я не видел нашу будущую невестку, у меня еще теплится надежда — чего ты явно не хочешь мне позволить, — что она не столь неприемлема, как остальные члены семьи.
— Тебе действительно они так не нравятся, Бромфилд? — озабоченно спросила жена.
— Да, действительно, — он сел и вытянул к огню свои длинные ноги.
— Но ты очень непоследователен; сейчас ты противишься, а до сих пор был совершенно безразличен. Ты все время говорил мне, что противиться бесполезно.
— Да, говорил. И с самого начала был в этом убежден, во всяком случае, убежден был мой разум. Ты знаешь, что я готов к любому испытанию, к любой жертве — послезавтра; другое дело, когда жертву надо принести сегодня. Пока кризис оставался на почтительном расстоянии, я мог смотреть на него беспристрастно; сейчас, когда до него рукой подать, мой разум его по-прежнему принимает, но нервы — извини за выражение — брыкаются. Я спрашиваю себя, для чего я всю жизнь ничего не делал, как подобает джентльмену, и жил за чей-то счет, культивируя в себе изысканный вкус и чувства, украшающие досуг, если пришел в конце концов к этому? И не нахожу удовлетворительного ответа. Я говорю себе, что мог бы с таким же успехом уступить давлению и начать работать, как Том.
Миссис Кори печально взглянула на него, угадывая в этой сатире на самого себя подлинное отвращение.
— Уверяю тебя, дорогая, — продолжил он, — что воспоминание о том, чего я натерпелся от Лэфемов на твоем обеде, до сих пор для меня мучительны. Не от их поведения — они вели себя вполне прилично — или вполне неприлично, — но от их чудовищных речей. Круг интересов миссис Лэфем ограничивается домашними делами; а полковник, когда остался со мной в библиотеке, облил меня с головы до ног минеральной краской, так что можно было гарантировать, что я в любом климате не буду ни трескаться, ни шелушиться. Наверно, нам придется теперь нередко видеться с ними. Вероятно, они будут приходить каждый воскресный вечер к чаю. Перспектива не из отрадных.
— Может, все будет не так уж плохо, — сказала жена и в утешение ему добавила, что они еще совсем мало знают Лэфемов.
С этим он согласился.
— Я мало знаю их и мало знаю других своих близких. Возможно, Лэфемы понравятся мне больше, когда я лучше их узнаю. Словом, я смиряюсь. Не будем также забывать, что в основном это касается Тома, и, если его чувства находят в этом удовлетворение, должны быть довольны и мы.
— О да, — вздохнула миссис Кори. — И может быть, все обернется не так уж плохо. Меня очень утешает, что ты разделяешь мои чувства.
— Да, — сказал ее муж, — еще как разделяю.
От родства с Лэфемом сильнее всего будут страдать она и ее дочери; это она знала. Но она не только понесет свое бремя, а еще и поможет мужу нести его собственную, более легкую, долю. Ее огорчало его уныние; она скорее могла бы упрекать его в том, что вначале, когда она так волновалась, он был смиренно безразличен. Но сейчас это было бесполезно. И на его вопрос: — Что же ты сказала Тому, когда он сообщил, что речь идет о другой? — она ответила спокойно и терпеливо:
— Что я могла сказать? Мне ничего не оставалось, как попытаться взять обратно то, что я против нее наговорила.
— Да, не так-то это было просто сделать. Положение в самом деле неловкое. Будь это та, хорошенькая, ее красота могла бы быть нашим оправданием. Но дурнушка — как думаешь, что привлекло его в ней?
Миссис Кори вздохнула в ответ на бесполезный вопрос.
— Может быть, я к ней несправедлива. Я видела ее всего несколько минут. Может быть, мое впечатление неверно. Думаю, что она неглупа, а это великая вещь. Она быстро поймет, что мы не относимся к ней враждебно — ни словом, ни делом, — а тем более, когда она станет женой Тома. — Она мужественно произнесла эти неприятные для себя слова и продолжала: — Хорошенькая, быть может, не поняла бы этого. Она могла бы вообразить, будто мы смотрим на нее сверху вниз; такие вялые натуры бывают чудовищно упрямы. А с этой, я уверена, мы сумеем поладить. — Она кончила тем, что отныне их долг — помочь Тому найти выход из того ужасного положения, в какое он попал.
— О! Даже из-под лэфемовской тучи светит луч надежды, — сказал Кори. — В общем, Анна, все получилось к лучшему; хотя любопытно, что ты выступаешь на стороне Лэфемов. Признайся, что ты втайне давно избрала именно эту девушку и, сочувствуя отвергнутой, одобряешь упорство, с каким избранница держится за свои права на Тома! — Затем он добавил уже серьезно: — И правильно, по-моему, делает; я ее за это уважаю.
— Да, — вздохнула миссис Кори. — Это естественно и справедливо. — Но добавила: — Полагаю, они рады заполучить его на любых условиях.
— Так меня учили думать, — сказал ее муж. — Когда же мы увидим будущую невестку? Мне не терпится, чтобы хоть это было позади.
Миссис Кори ответила не сразу.
— Том считает, что с визитом надо подождать.
— А она рассказала ему, как ужасно ты вела себя в тот первый визит?
— Ну что ты, Бромфилд! Не до такой же степени она вульгарна!
— А до какой?
21
Лэфем пробыл в отъезде две недели. Он вернулся мрачный и весь день после приезда просидел в своем кабинете. Он вошел туда утром и, проходя через общую комнату, не сказал клеркам ни слова; и в первую половину дня не показывался, только иногда свирепо звонил в колокольчик и посылал к Уокеру то за бухгалтерской книгой, то за подшивкой писем. Рассыльный доверительно сообщил Уокеру, что у старика весь стол завален бумагами; а за завтраком, за маленьким угловым столиком, где они устроились, не найдя места у стойки, бухгалтер сказал Кори:
— Ну, сэр, температура, кажется, понижается.
Кори ответил, не поняв шутки:
— Я еще не читал прогноз погоды.
— Да, сэр, — продолжал Уокер, — понижается. Дожди по всему побережью и повышенное давление в районе кабинета. Штормовые сигналы у дверей старика.
Тут Кори понял, что он выражается фигурально и прогноз погоды целиком и полностью относится к Лэфему.
— Вы о чем? — спросил он без особого интереса к аллегориям, поглощенный собственной трагикомедией.
— Только вот о чем: старик, кажется, убирает паруса. И, кажется, не по своей воле. Я уже рассказывал вам, когда мы о нем первый раз говорили, что никто не знает о делах старика и четверти того, что знает он сам; я не выдам никакой тайны, если скажу, что бывший компаньон немало ему задолжал. И даже очень много. А теперь утопающий вцепился в старика и тянет его вниз. А со сбытом краски сейчас затишье, мертвый сезон. И опять же, человек с капиталом в миллион долларов не может без ущерба строить дом за сто тысяч, разве когда с краской настоящий бум. А бума-то и нет. Я не утверждаю, что старик уже не стоит на якоре, думаю, еще стоит; но если он завещает мне свои деньги, лучше бы завещал шесть недель назад. Да, сэр, температура понижается; правда, в делах старика ничего нельзя знать наверное, и это только мои догадки. — Уокер принялся за котлету в сухарном соусе с той же нервной поспешностью, с какой говорил. Кори вначале слушал лишь с обостренным любопытством и сочувствием, но в какой-то момент перед ним вдруг блеснул луч надежды. Он увидел его в возможном разорении Лэфема: выход из лабиринта, казавшийся недавно немыслимым, обозначился ясно: беда позволит ему доказать свое бескорыстие и постоянство. Он подумал о сумме, которой располагал и которую может предложить взаймы или при надобности в дар; с этими смутными надеждами в сердце он слушал, ничего не выражая на лице.
Уокер не успокоился, пока не изложил всю ситуацию, насколько она была ему известна.
— Смотрите, сколько у нас скопилось товару. А сейчас ожидается большое падение спроса. Фабрики повсюду закрываются или работают по полдня, а в Лэфеме работа идет как всегда, полным ходом. Это все его гордость. Гордость хорошего сорта, конечно, но он любит хвастать, что огонь в его печах еще ни разу не гасили; что в Лэфеме никогда еще не снижали плату рабочему, какие бы времена не наступали. Конечно, — добавил Уокер, — я не стал бы говорить это каждому, даже никому бы не сказал, кроме вас, мистер Кори.
— Я понимаю, — согласился Кори.
— Что-то у вас сегодня плохой аппетит, — сказал Уокер, глядя на тарелку Кори.
— У меня с утра болит голова.
— Если вы вроде меня, сэр, то она у вас и за весь день не пройдет. Ничего нет хуже головной боли, разве что зубная, или боль в ухе, или еще где. По части болезней я мастак. Вы заметили, какой старик сегодня желтый? Не нравится мне, когда человек такой комплекции — и вдруг желтый, совсем не нравится.
К концу дня появилась серая физиономия Роджерса, знакомая теперь всем служащим Лэфема.
— Что, полковник Лэфем еще не вернулся? — спросил он своим деревянным голосом у рассыльного.
— Да, он у себя, — сказал мальчик; а когда Роджерс направился к кабинету, встал и прибавил: — Сегодня к нему нельзя. Он велел никого не пускать.
— Вот как? — сказал Роджерс. — Меня он, полагаю, примет, — и двинулся вперед.
— Я сперва спрошу, — сказал мальчик; опередив Роджерса, он заглянул в дверь кабинета. — Пожалуйста, посидите, он вас скоро примет, — и Роджерс, несколько удивленный, повиновался. Сухие тускло-каштановые баки и усы, окаймлявшие губы, делали его похожим на пастора, и это сходство почему-то еще усиливала его пергаментная кожа; лысина, доходившая почти до макушки, была словно театральный грим. Лицо его обычно выражало учтивую и благостную осторожность. Вот, сказали бы вы себе, человек правильных и разумных взглядов, ясной цели и гражданских добродетелей, избегающий долгов и всяческого риска.
— Что вам надо? — спросил Лэфем, повернувшись на своем вращающемся кресле, когда Роджерс вошел в комнату; не вставая, он ногой захлопнул дверь.
Роджерс взял стул, который ему не предлагали, и сел, держа шляпу на коленях и повернув ее тульей к Лэфему.
— Я хочу знать, что вы намерены предпринять, — ответил он довольно хладнокровно.
— Сперва я скажу, что я уже предпринял, — сказал Лэфем. — Я съездил в Дюбюк и выяснил все насчет недвижимости, которую вы мне всучили. Вы знали, что Б.О. и П. взяла в аренду линию П.-Игрек-Икс?
— Я не исключал такой возможности.
— Вы знали это, когда продали недвижимость мне? Знали, что Б.О. и П. хотела ее купить?
— Я полагал, что дорога даст за нее хорошую цену, — сказал Роджерс, не моргнув глазом.
— Вы лжете, — сказал Лэфем спокойно, точно исправляя некую незначительную ошибку; и Роджерс принял это с тем же sang-froid. — Вы знали, что дорога не даст за эти предприятия хорошей цены. Вы знали, что она даст столько, сколько пожелает, и что у меня не было иного выхода, как только купить их у вас. Вы мошенник, Милтон К.Роджерс, вы украли деньги, которые я вам ссудил. — Роджерс почтительно слушал, словно обдумывая сказанное. — Вы знали, что я, вернее моя жена, сожалели о том, старом деле; и что я хотел искупить свою вину, коль скоро вы сочли себя обиженным. А вы воспользовались этим. Во-первых, вы получили от меня деньги под залог бумаг, которые не стоили и тридцати пяти центов за доллар; во-вторых, вы стали втягивать меня то в одно, то в другое дело и всякий раз высасывали из меня деньги. А у меня в обеспечение этого осталась только недвижимость на линии железной дороги, которая может в любой момент прижать меня и выжать досуха. И вы хотите знать, что я намерен предпринять? Я прижму вас . Продам этот ваш залог, — он дотронулся до связки бумаг из тех, которыми было завалено его бюро, — а предприятия пущу за сколько придется. Я не стану сражаться с Б.О. и П.
Лэфем повернулся на кресле, показав посетителю свою плотную спину; тот оставался невозмутимым.
— Есть лица, — начал он сухо и спокойно, игнорируя слова Лэфема, точно они были адресованы не ему, а кому-то третьему, очевидно их заслужившему, но настолько ему безразличному, что ему пришлось набраться терпения, чтобы эти обвинения выслушать, — есть англичане, которые наводили справки об этих предприятиях.
— Думаю, что вы лжете, Роджерс, — сказал Лэфем, не оборачиваясь.
— Все, чего я прошу, это чтобы вы не действовали поспешно.
— Вы, видно, надеетесь, что я это не всерьез! — крикнул в ярости Лэфем, обернувшись. — Думаете, дурака валяю? — Он позвонил в колокольчик и велел мальчику, который явился на звонок и ждал, пока он быстро писал записку маклерам и вкладывал ее вместе с пачкой ценных бумаг в большой конверт: — Уильям, отнесешь это сейчас же к «Гэллопу и Пэддоку» на Стейт-стрит. А теперь уходите, — сказал он Роджерсу и снова повернулся к бюро.
Роджерс встал и стоял, держа шляпу в руке. Поза и лицо его выражали не просто спокойствие, они были бесстрастны. У него был вид человека, готового возобновить деловой разговор, как только позволит капризный нрав собеседника.
— Итак, — произнес он, — я понял, что вы не станете ничего предпринимать насчет этой недвижимости, пока я не увижусь с лицами, о которых упомянул.
Лэфем снова повернулся к нему лицом и молча смотрел на него.
— Интересно, что вы замышляете, — сказал он наконец. — Хотелось бы мне знать. — Но так как Роджерс ничем не показал, что готов удовлетворить его любопытство, и принял последние слова Лэфема как столь же не относящиеся к делу, что и остальные, он сказал, нахмурясь: — Приведите кого-нибудь, кто выложит за предприятия столько, чтобы мне хватило расчесться с вами, а уж потом будем говорить. Но не приводите подставных лиц. Даю вам ровно двадцать четыре часа, чтобы вы еще раз показали себя мошенником.
И снова Лэфем повернулся к нему спиной, а Роджерс, поглядев задумчиво на свою шляпу, откашлялся и спокойно ушел, сохраняя до конца вид полного беспристрастия.
Всю вторую половину дня от Лэфема, по выражению Уокера, снова не было никаких вестей, пока ему не принесли последнюю почту; а тогда до общей комнаты дошел звук разрываемых конвертов и вполголоса произносимые проклятья. Несколько раньше обычного часа закрытия он вышел из кабинета в шляпе и застегнутом доверху пальто. Мальчику-посыльному он отрывисто бросил:
— Уильям, сегодня я больше не приду, — подошел к мисс Дьюи, положил ей на стол несколько писем для перепечатки и вышел. Ничего не было сказано, но тех, кто смотрел ему вслед, охватило ощущение надвигающейся беды.
Вечером, сидя вдвоем с женой за чаем, он спросил:
— Что, Пэн и ужинать не выйдет?
— Да, — ответила жена. — Не нравится мне, что она над собой делает. Так и заболеть недолго. Она переживает все куда глубже, чем Айрин.
Лэфем ничего не сказал, но, положив себе по своему обыкновению полную тарелку снеди с обильного стола, он уставился в тарелку с безразличием, не ускользнувшим от внимания жены.
— А с тобой что? — спросила она.
— Ничего. Просто есть неохота.
— Что случилось? — настаивала она.
— Беда случилась, чертовское невезенье, — сказал Лэфем. — Я никогда от тебя ничего не таил, Персис, когда ты спрашивала, и сейчас начинать поздно. Положение хуже некуда. Я расскажу, в чем дело, если только тебе от этого станет легче. Но хватит с тебя и того, что я уже сказал, — хуже некуда.
— Совсем плохо? — спросила она, глядя на него со спокойным мужеством.
— Пока я, пожалуй, точно не скажу, — ответил Лэфем, избегая ее взгляда. — Всю осень не было сбыта, я понадеялся на зиму. Но и сейчас не лучше. Немало людей обанкротилось, среди них и мои должники, у иных моя передаточная на векселях… — Лэфем остановился.
— Что еще?
Он ответил не сразу.
— А еще — Роджерс.
— Тут моя вина, — сказала миссис Лэфем. — Я тебя на это толкнула.
— Нет, я сам того хотел не меньше тебя, — ответил Лэфем. — И никого винить не собираюсь.
Услышав себе оправдание, миссис Лэфем, как всякая женщина, стремящаяся отыскать виновного, не удержалась и сказала:
— Сайлас, а ведь я тебя против него остерегала. Говорила тебе: больше с ним не связывайся.
— Да. Но только мне пришлось ему помочь, чтобы вернуть мои деньги. А это все равно что решетом воду носить. И вот теперь… — Лэфем замолчал.
— Не бойся мне все сказать, Сайлас Лэфем. Если дойдет до самого плохого, я тоже хочу это знать, я должна это знать. Деньги мне, что ли, нужны? Я за тобой прожила счастливо с самой нашей свадьбы и буду счастлива, пока ты жив. А жить мне все равно где, хоть переедем на Бэк-Бэй, а хоть в старый домишко в Лэфеме. Я знаю, кого винить. Я себя виню. Это я навязала тебе Роджерса. — Она снова вернулась к этому, в бессильном стремлении каждой пуританской души возложить на кого-то искупление мирового зла, пусть даже на себя самое.
— До самого плохого еще не дошло, Персис, — сказал муж. — Но с новым домом придется подождать, пока я не разберусь в своих делах.
— По мне, так хоть продавай его, — воскликнула жена в пылу самообвинения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37