Он помахал пухлой рукой и сказал:
– Рад служить соотечественнику. – И пошел дальше.
Джо зашел в лавку, где торговали жареной рыбой, и купил на шесть пенсов жареной рыбы, а остальные шесть пенсов заплатил за большую кружку пива в баре; он рассчитывал, что там будет бесплатная закуска к пиву, но никакой бесплатной закуски не было. Когда он наконец добрался до агентства, оно уже было закрыто, и вот он очутился на улице без крова; был белый, туманный вечер. В порту он спросил нескольких парней, не знают ли они, где стоит «Тампа», но никто не знал, и у них было такое странное произношение, что он их прямо с трудом понимал.
А потом, когда начали зажигаться фонари и Джо совсем уже пал духом, он внезапно очутился в каком-то переулке; впереди него шли три американца. Он нагнал их и спросил, не знают ли они, где стоит «Тампа». Еще бы им не знать, когда они сами с «Тампы» – они вышли поглядеть на этот проклятый город, пускай он идет с ними. До чего же это было приятно встретить своих ребят после двух месяцев на цинготнике и тюрьмы и тому подобного. Они зашли в бар и выпили виски, и он рассказал им про тюрьму и как проклятые бобби сняли его с «Аргайла» и он не получил ни жалованья, ни черта, и они угощали его, и один из них, родом из Норфолка, штат Вирджиния, по имени Уилл Стерп, достал кредитку в пять долларов и сказал, чтобы он ее взял, – отдаст, когда сможет.
Встретиться с такими ребятами было все равно что вернуться домой, в Божью страну, и они выпили вкруговую; вот они, все четверо американцы, в этом поганом городе, и каждый из них поставил выпивку от себя, потому что они были все четверо американцы и готовы были драться со всем светом. Улаф был шведом, но он уже получил натурализационные бумаги и поэтому тоже шел в счет, а третьего парня звали Мелони. Остролицая буфетчица хотела их надуть при размене денег, но они получили с нее все, что им причиталось; она дала им всего пятнадцать шиллингов вместо двадцати за фунт, но они заставили ее додать пять шиллингов. Они пошли в другую лавочку, где торговали жареной рыбой; в этой проклятой стране положительно ничего нельзя было достать поесть, кроме жареной рыбы, а потом они еще выпили, все четверо американцы, и почувствовали себя в общем очень славно в этом поганом городе. За ними увязался какой-то зазывала, потому что уже пора было уходить: лавка закрывалась рано по случаю военного времени, и во всем проклятом городе некуда было пойти выпить, и очень мало фонарей, и смешные колпачки на фонарях из-за цеппелинов. Зазывала был бледный холуй с крысиным лицом, и он сказал, что он знает один дом, где они получат пиво и хороших девочек и вообще славно прове-Аут время. В этом доме в зале висела большая лампа, Разрисованная красными розами, а девочки были тощие и с лошадиными зубами, и там околачивались еще несколько паршивых цинготников, сильно под мухой, а они были все четверо американцы. Цинготники начали приставать к Улафу, что он, дескать, проклятый тевтон. Улаф сказал, что он швед, но что лучше быть проклятым тевтоном, чем цинготником. Кто-то кого-то ударил, и Джо и опомниться не успел, как уже дрался с какими-то парнями вдвое крупнее его, и залились полицейские свистки, и всю компанию запихали в «черную Марию».
Уилл Стерп все твердил, что они все четверо американцы и просто хотели приятно провести время, и никто не просил бобби вмешиваться. Но их поволокли к дежурному и переписали, и всех четверых американцев заперли в одну камеру, а цинготников в другую. Весь полицейский участок был набит пьяными, которые орали и пели. У Мелони шла кровь из носу. Улаф заснул. Джо не мог заснуть: он все твердил Уиллу Стерпу, что он боится и что на этот раз его наверняка засадят в концентрационный лагерь до конца войны, и всякий раз Уилл Стерп отвечал ему, что они все четверо американцы, а он сам Свободный Американский Гражданин и никто с ним ничего не может сделать. Свобода морей, будьте вы все прокляты.
Наутро их судили, и это было адски смешно, только Джо страшно трусил; было торжественно, как на митинге квакеров, и судья был в паричке, и каждого из них оштрафовали на три шиллинга шесть пенсов плюс судебные издержки. В общем вышло по доллару на брата. Еще счастье, что у них нашлись деньги.
А судья в паричке произнес целую речь, что теперь, дескать, военное время и они не имеют права напиваться и безобразничать на британской территории, а должны сражаться плечом к плечу со своими единокровными братьями – англичанами, которым американцы обязаны всем, вплоть до своего положения великой державы, должны защищать цивилизацию и свободу и героическую маленькую Бельгию от вторжения гуннов, которые насилуют женщин и топят мирных торговцев.
– Правильно, правильно, – вполголоса сказали судебные приставы, когда судья кончил, и лица у них были очень строгие и торжественные, и, после того как штраф был взыскан и полицейский сержант проверил их документы, американских ребят отпустили. Джо несколько задержали оттого, что его документ был выдан консульством и не был зарегистрирован в соответствующем полицейском участке, но потом и его отпустили, предупредив, чтобы он больше не сходил на берег, иначе ему же будет хуже.
Джо вздохнул свободно, лишь когда повидался со шкипером, и был принят, и привел в порядок свою койку, и пошел на берег, и получил свой сверток, который оставил у миловидной буфетчицы с льняными волосами в первом трактире, куда зашел вчера вечером. Наконец-то он был на американском судне. По обеим сторонам носа были нарисованы два американских флага и название парохода – «Тампа», Пенсакола, Флорида – белыми буквами. Кок был негр, и им сразу же дали маисовую кашу, и сироп, и кофе вместо этого поганого чая, и еда была чертовски вкусная. С того дня как ушел из дому, Джо никогда еще не чувствовал себя так хорошо. Койки были чистые, и до чего ж было замечательно, когда «Тампа» дала гудок, и отвалила от пристани, и медленно пошла по аспидным волнам Мерси по направлению к морю.
Пятнадцать дней до Хамптонского рейда, солнечная погода, и океан как стекло, кроме двух последних дней, когда вдруг подул резкий норд-вест, поднявший сильное волнение у Виргинского мыса. Несколько тюков ситца – весь их груз – они сдали на товарной станции в Норфолке. Когда Джо спустился на берег с жалованьем в кармане и пошел осмотреть город с Уиллом Стерпом, местным уроженцем, это был для него настоящий праздник.
Они навестили родных Уилла Стерпа и поиграли в бейсбол, а потом поехали трамваем на Виргинский пляж с девицами, знакомыми Уилла Стерпа. Одну из девиц звали Делл, и она была очень смуглая, и Джо вроде как втрескался в нее. Когда они надевали в купальне купальные костюмы, он спросил Уилла, как он думает, она ему… А Уилл рассердился и сказал:
– Неужели у тебя не хватает мозгов отличить барышню от шлюхи?
А Джо сказал:
– Ладно, ладно, нынче кто их разберет.
Они поплавали и повалялись на пляже в купальных костюмах и зажгли костер, а потом отвезли девиц домой. Делл позволила Джо поцеловать ее, когда они прощались, и он призадумался, не закрутить ли с ней всерьез.
Вернувшись в город, они не знали, что им предпринять. Им хотелось выпить и подцепить пару баб, но они боялись накачаться и истратить все деньги. Они зашли в бильярдную, в которой Уилл бывал раньше, и сыграли несколько партий, и Джо был в ударе и очистил местных игроков. Потом они завернули в бар, и Джо заплатил за выпивку, но уже было время закрывать, и они опять очутились на улице. Они никак не могли найти девок; Уилл сказал, что знает одно место, но там с тебя сдерут страшные деньги, и они уже решили идти домой спать, как вдруг им подвернулись две девки, которые им сделали глазки. Они долго шли за девками и наконец свернули в плохо освещенный переулок. Девки были что надо, но они трусили и нервничали, как бы их кто не заметил. Они отыскали нежилой дом с задней верандой и потащили их туда – там было темно как в могиле, – а потом пошли спать к родным Уилла Стерпа.
«Тампа» стала в сухой док в Ньюпорт-Ньюс на ремонт. Джо и Уилл Стерп получили расчет и круглый день болтались без дела по Норфолку. По субботам вечером и по воскресеньям Джо поигрывал в бейсбол с ребятами, работавшими на военной верфи, вечерами он ходил гулять с Делл Мэтьюс. Она служила стенографисткой в Первом национальном банке и постоянно твердила, что никогда не выйдет замуж за моряка: морякам нельзя верить, и вообще, что это за жизнь, и никаких надежд на повышение. Джо говорил, что она права, но ведь мы только один раз молоды, и ну его к черту, подумаешь, какая важность. Она спрашивала его о его родных и почему он не едет в Вашингтон, тем более что у него отец болен. Он сказал, что пускай старик подыхает ко всем чертям, он его ненавидит, и все тут. Она сказала, что это просто ужасно. Он как раз угощал ее содовой после кино. Она выглядела очень мило и нарядно в воздушном розовом платье, и ее маленькие черные глазки сияли возбуждением. Джо сказал, что не стоит обо всем этом говорить, все это неважно, но она посмотрела на него зло и возмущенно и сказала, что она готова поколотить его, и что все ужасно важно, и это безнравственно – так говорить, и что он порядочный юноша и сын порядочных родителей и получил порядочное воспитание, и он должен думать, как бы ему выдвинуться, а не шататься по свету и бить баклуши. Джо обиделся и сказал «ах вот как», и попрощался с ней у ее дома, не сказав больше ни слова. После этого он не видел ее дней пять.
Потом он как-то вечером подошел к месту службы Делл и стал поджидать, когда она выйдет. Он думал о ней больше, чем ему хотелось, и о том, что она ему сказала. Сначала она сделала попытку быстро пройти мимо, но он улыбнулся ей во весь рот, и она не смогла удержать ответную улыбку. К тому времени он уже почти окончательно поистратился, но все же повел ее и купил ей коробку конфет. Они говорили о том, как нынче жарко, и он сказал, что на этой неделе они пойдут на бейсбольный матч. Он рассказал ей, что «Тампа» идет в Пенсаколу за лесом, а потом на ту сторону, за океан.
Они ждали трамвая, чтобы поехать на Виргинский пляж, расхаживая взад и вперед и отмахиваясь от москитов. Когда он сказал, что отправляется за океан, она прямо изменилась в лице. Прежде чем Джо сообразил, что он делает, он сказал, что он не вернется на «Тампу», а постарается найти работу тут, в Норфолке.
Ночью было полнолуние. Они долго валялись в купальных костюмах на пляже у небольшого костра, который Джо сложил, чтобы отогнать москитов. Он сидел скрестив ноги, а она положила ему голову на колени, и он все время гладил ее по волосам и нагибался и целовал ее; она сказала, какое у него смешное опрокинутое лицо, когда он ее целует. Она сказала, что они поженятся, как только он получит постоянную работу, и что вдвоем они чего-нибудь добьются. С того самого дня, как она первой ученицей кончила среднюю школу, она все время чувствовала, что она должна работать и чего-то добиваться.
– Здешней публике грош цена, Джо, я даже иногда сомневаюсь, живые ли они вообще.
– Знаешь, Делл, ты мне ужасно напоминаешь мою сестру Джейни, честное слово. Черт побери, она уже многого добилась… Она тоже ужасно хорошенькая…
Делл сказала, что она надеется, они когда-нибудь познакомятся, и Джо сказал, конечно, они познакомятся, и он поставил ее на ноги и привлек к себе и крепко обнял и поцеловал. Было уже поздно, и в ярком свете луны пляж казался холодным и пустынным. Делл начала дрожать и сказала, что нужно одеться, не то она насмерть простудится. Им пришлось бежать всю дорогу, чтобы поспеть на последний трамвай.
Рельсы звенели, когда трамвай летел по залитой лунным светом песчаной равнине, поросшей соснами, полной звона и стрекота цикад и кузнечиков. Делл вдруг съежилась и заплакала. Джо спрашивал, в чем дело, но она не отвечала, только плакала да плакала. Он прямо вздохнул с облегчением, когда довел ее до дому и пошел один по пустынным, тихим улицам в меблированные комнаты, где он жил.
Всю следующую неделю он бродил по Норфолку и Портсмуту в поисках подходящей работы. Он даже съездил в Ньюпорт-Ньюс. Обратно он ехал на пароме, у него не хватило денег на билет, и он уговорился с кондуктором, что вместо платы за проезд подметет паром. Хозяйка требовала платы за неделю вперед. Все должности, на которые Джо претендовал, требовали сноровки или стажа или среднего образования, да и вообще-то их было немного, так что в конце концов ему опять пришлось наняться матросом на морскую баржу, которая ждала буксира, чтобы отвезти в Рокпорт груз угля.
В караване было пять барж; плаванье было, в общем, приятное, на барже только он да старик по имени Гэскин с сыном, пятнадцатилетним парнишкой, которого тоже звали Джо. Один только раз у полуострова Кейп-Код их застиг шквал, и у них разорвался буксирный трос, да и то капитан буксира не растерялся и успел перекинуть им новый.
В Рокпорте они выгрузили уголь и бросили якорь в гавани, ожидая, чтобы их отвезли к другой пристани за обратным грузом – гранитными глыбами. Однажды вечером, когда Гэскин и его сын пошли на берег, а Джо остался нести вахту, помощник механика с буксира, узколицый парень, по имени Харт, подгреб к барже на ялике и шепнул Джо, не хочет ли он… Джо лежал на крыше каюты, покуривал трубку и думал о Делл. Холмы, и гавань, и скалистый берег таяли в теплом розовом сумраке. Харт нервничал и заикался. Джо сначала отнекивался, но потом сказал:
– Тащи их сюда.
– Карты у тебя есть? – спросил Харт.
– Есть одна колода.
Джо слез с крыши, чтобы прибрать каюту. Он так, только побалуется, думал он. Не следует путаться с бабами и вообще позволять себе всякое, раз он намерен жениться на Делл. Он услышал плеск весел и вышел на палубу. С моря надвигался туман. Харт и две бабы были уже под кормой. Они спотыкались, и хихикали, и валились прямо на него, когда он помогал им лезть на палубу. Они привезли с собой выпивку, рубленые бифштексы и крекеры. Были они не больно хороши собой, но, в общем, бабы что надо, с большими, крепкими руками, широкоплечие, и пить умели на совесть. Джо никогда еще не видал таких баб. У них было четыре кварты спиртного, и пили они стопками.
С двух других барж каждые две минуты гудели клаксоны, но Джо совсем забыл про свой клаксон. Туман был такой белый, словно вход в каюту завесили холстом. Они играли в покер, но игра у них что-то не клеилась. Джо и Харт за ночь три раза поменялись бабами. Бабы были прямо огонь, им все было мало, но к двенадцати они вдруг стали адски пристойными, поджарили бифштексы, и накрыли на стол, и съели весь хлеб и все масло старика Гэскина.
Потом Харт выбыл из строя, и бабы начали волноваться, что им пора домой – туман и вообще. Хохоча как помешанные, они втроем вытащили Харта на палубу и вылили на него ведро воды. Вода была такая холодная, что Харт дико рассвирепел и полез драться с Джо. Бабы успокоили его и уволокли в лодку, и они исчезли в тумане, распевая «Типперери».
Джо стал приводить себя в порядок. Он сунул голову в ведро с водой, прибрал каюту, выбросил бутылки за борт и стал гудеть клаксоном. Ну их всех к дьяволу, твердил он про себя, не желаю я быть монахом ни ради кого на свете. Он чувствовал себя прекрасно, ему хотелось заняться каким-нибудь настоящим делом, а не крутить этот проклятый клаксон.
Старик Гэскин вернулся днем. Джо заметил, что старик что-то пронюхал, потому что с тех пор он не разговаривал с Джо, только отдавал приказания, и мальчишке тоже запретил с ним разговаривать; так что, когда они выгрузили гранит в Нью-Йорке, Джо потребовал жалованье и сказал, что с него довольно. Старик Гэскин проворчал, что тем лучше и что он не потерпит у себя на барже пьянства и разврата. И так Джо очутился на улице с сорока пятью долларами в кармане и побрел по Ред-Хуку искать пристанище.
Два дня он просматривал в газетах «Спрос труда» и ходил по Бруклину в поисках работы, а потом заболел. Он отправился к какому-то коновалу, адрес которого дал ему в меблированных комнатах один старожил. Доктор, еврейчик с козлиной бородкой, сказал ему, что у него гонорея и что ему нужно ходить каждый день на спринцевание. Он сказал, что вылечит его с гарантией за пятьдесят долларов, половину вперед, и что советует сделать анализ крови, нет ли у него сифилиса, это будет стоить еще пятнадцать долларов. Джо заплатил двадцать пять, а насчет анализа сказал, что подумает. Ему сделали спринцевание, и он вышел на улицу. Доктор сказал, чтобы он как можно меньше ходил, но он не мог заставить себя вернуться в вонючие меблирашки, и бесцельно бродил по грохочущим улицам Бруклина. Было жарко. С него лил пот. Если захватить сразу же, в первый или второй день, тогда не так страшно, твердил он про себя. Он вышел к мосту под надземкой: должно быть, Бруклинский мост.
Идти по мосту было прохладней. Сквозь паутину проводов на сверкающем фоне гавани чернели силуэты кораблей и нескольких высоких домов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
– Рад служить соотечественнику. – И пошел дальше.
Джо зашел в лавку, где торговали жареной рыбой, и купил на шесть пенсов жареной рыбы, а остальные шесть пенсов заплатил за большую кружку пива в баре; он рассчитывал, что там будет бесплатная закуска к пиву, но никакой бесплатной закуски не было. Когда он наконец добрался до агентства, оно уже было закрыто, и вот он очутился на улице без крова; был белый, туманный вечер. В порту он спросил нескольких парней, не знают ли они, где стоит «Тампа», но никто не знал, и у них было такое странное произношение, что он их прямо с трудом понимал.
А потом, когда начали зажигаться фонари и Джо совсем уже пал духом, он внезапно очутился в каком-то переулке; впереди него шли три американца. Он нагнал их и спросил, не знают ли они, где стоит «Тампа». Еще бы им не знать, когда они сами с «Тампы» – они вышли поглядеть на этот проклятый город, пускай он идет с ними. До чего же это было приятно встретить своих ребят после двух месяцев на цинготнике и тюрьмы и тому подобного. Они зашли в бар и выпили виски, и он рассказал им про тюрьму и как проклятые бобби сняли его с «Аргайла» и он не получил ни жалованья, ни черта, и они угощали его, и один из них, родом из Норфолка, штат Вирджиния, по имени Уилл Стерп, достал кредитку в пять долларов и сказал, чтобы он ее взял, – отдаст, когда сможет.
Встретиться с такими ребятами было все равно что вернуться домой, в Божью страну, и они выпили вкруговую; вот они, все четверо американцы, в этом поганом городе, и каждый из них поставил выпивку от себя, потому что они были все четверо американцы и готовы были драться со всем светом. Улаф был шведом, но он уже получил натурализационные бумаги и поэтому тоже шел в счет, а третьего парня звали Мелони. Остролицая буфетчица хотела их надуть при размене денег, но они получили с нее все, что им причиталось; она дала им всего пятнадцать шиллингов вместо двадцати за фунт, но они заставили ее додать пять шиллингов. Они пошли в другую лавочку, где торговали жареной рыбой; в этой проклятой стране положительно ничего нельзя было достать поесть, кроме жареной рыбы, а потом они еще выпили, все четверо американцы, и почувствовали себя в общем очень славно в этом поганом городе. За ними увязался какой-то зазывала, потому что уже пора было уходить: лавка закрывалась рано по случаю военного времени, и во всем проклятом городе некуда было пойти выпить, и очень мало фонарей, и смешные колпачки на фонарях из-за цеппелинов. Зазывала был бледный холуй с крысиным лицом, и он сказал, что он знает один дом, где они получат пиво и хороших девочек и вообще славно прове-Аут время. В этом доме в зале висела большая лампа, Разрисованная красными розами, а девочки были тощие и с лошадиными зубами, и там околачивались еще несколько паршивых цинготников, сильно под мухой, а они были все четверо американцы. Цинготники начали приставать к Улафу, что он, дескать, проклятый тевтон. Улаф сказал, что он швед, но что лучше быть проклятым тевтоном, чем цинготником. Кто-то кого-то ударил, и Джо и опомниться не успел, как уже дрался с какими-то парнями вдвое крупнее его, и залились полицейские свистки, и всю компанию запихали в «черную Марию».
Уилл Стерп все твердил, что они все четверо американцы и просто хотели приятно провести время, и никто не просил бобби вмешиваться. Но их поволокли к дежурному и переписали, и всех четверых американцев заперли в одну камеру, а цинготников в другую. Весь полицейский участок был набит пьяными, которые орали и пели. У Мелони шла кровь из носу. Улаф заснул. Джо не мог заснуть: он все твердил Уиллу Стерпу, что он боится и что на этот раз его наверняка засадят в концентрационный лагерь до конца войны, и всякий раз Уилл Стерп отвечал ему, что они все четверо американцы, а он сам Свободный Американский Гражданин и никто с ним ничего не может сделать. Свобода морей, будьте вы все прокляты.
Наутро их судили, и это было адски смешно, только Джо страшно трусил; было торжественно, как на митинге квакеров, и судья был в паричке, и каждого из них оштрафовали на три шиллинга шесть пенсов плюс судебные издержки. В общем вышло по доллару на брата. Еще счастье, что у них нашлись деньги.
А судья в паричке произнес целую речь, что теперь, дескать, военное время и они не имеют права напиваться и безобразничать на британской территории, а должны сражаться плечом к плечу со своими единокровными братьями – англичанами, которым американцы обязаны всем, вплоть до своего положения великой державы, должны защищать цивилизацию и свободу и героическую маленькую Бельгию от вторжения гуннов, которые насилуют женщин и топят мирных торговцев.
– Правильно, правильно, – вполголоса сказали судебные приставы, когда судья кончил, и лица у них были очень строгие и торжественные, и, после того как штраф был взыскан и полицейский сержант проверил их документы, американских ребят отпустили. Джо несколько задержали оттого, что его документ был выдан консульством и не был зарегистрирован в соответствующем полицейском участке, но потом и его отпустили, предупредив, чтобы он больше не сходил на берег, иначе ему же будет хуже.
Джо вздохнул свободно, лишь когда повидался со шкипером, и был принят, и привел в порядок свою койку, и пошел на берег, и получил свой сверток, который оставил у миловидной буфетчицы с льняными волосами в первом трактире, куда зашел вчера вечером. Наконец-то он был на американском судне. По обеим сторонам носа были нарисованы два американских флага и название парохода – «Тампа», Пенсакола, Флорида – белыми буквами. Кок был негр, и им сразу же дали маисовую кашу, и сироп, и кофе вместо этого поганого чая, и еда была чертовски вкусная. С того дня как ушел из дому, Джо никогда еще не чувствовал себя так хорошо. Койки были чистые, и до чего ж было замечательно, когда «Тампа» дала гудок, и отвалила от пристани, и медленно пошла по аспидным волнам Мерси по направлению к морю.
Пятнадцать дней до Хамптонского рейда, солнечная погода, и океан как стекло, кроме двух последних дней, когда вдруг подул резкий норд-вест, поднявший сильное волнение у Виргинского мыса. Несколько тюков ситца – весь их груз – они сдали на товарной станции в Норфолке. Когда Джо спустился на берег с жалованьем в кармане и пошел осмотреть город с Уиллом Стерпом, местным уроженцем, это был для него настоящий праздник.
Они навестили родных Уилла Стерпа и поиграли в бейсбол, а потом поехали трамваем на Виргинский пляж с девицами, знакомыми Уилла Стерпа. Одну из девиц звали Делл, и она была очень смуглая, и Джо вроде как втрескался в нее. Когда они надевали в купальне купальные костюмы, он спросил Уилла, как он думает, она ему… А Уилл рассердился и сказал:
– Неужели у тебя не хватает мозгов отличить барышню от шлюхи?
А Джо сказал:
– Ладно, ладно, нынче кто их разберет.
Они поплавали и повалялись на пляже в купальных костюмах и зажгли костер, а потом отвезли девиц домой. Делл позволила Джо поцеловать ее, когда они прощались, и он призадумался, не закрутить ли с ней всерьез.
Вернувшись в город, они не знали, что им предпринять. Им хотелось выпить и подцепить пару баб, но они боялись накачаться и истратить все деньги. Они зашли в бильярдную, в которой Уилл бывал раньше, и сыграли несколько партий, и Джо был в ударе и очистил местных игроков. Потом они завернули в бар, и Джо заплатил за выпивку, но уже было время закрывать, и они опять очутились на улице. Они никак не могли найти девок; Уилл сказал, что знает одно место, но там с тебя сдерут страшные деньги, и они уже решили идти домой спать, как вдруг им подвернулись две девки, которые им сделали глазки. Они долго шли за девками и наконец свернули в плохо освещенный переулок. Девки были что надо, но они трусили и нервничали, как бы их кто не заметил. Они отыскали нежилой дом с задней верандой и потащили их туда – там было темно как в могиле, – а потом пошли спать к родным Уилла Стерпа.
«Тампа» стала в сухой док в Ньюпорт-Ньюс на ремонт. Джо и Уилл Стерп получили расчет и круглый день болтались без дела по Норфолку. По субботам вечером и по воскресеньям Джо поигрывал в бейсбол с ребятами, работавшими на военной верфи, вечерами он ходил гулять с Делл Мэтьюс. Она служила стенографисткой в Первом национальном банке и постоянно твердила, что никогда не выйдет замуж за моряка: морякам нельзя верить, и вообще, что это за жизнь, и никаких надежд на повышение. Джо говорил, что она права, но ведь мы только один раз молоды, и ну его к черту, подумаешь, какая важность. Она спрашивала его о его родных и почему он не едет в Вашингтон, тем более что у него отец болен. Он сказал, что пускай старик подыхает ко всем чертям, он его ненавидит, и все тут. Она сказала, что это просто ужасно. Он как раз угощал ее содовой после кино. Она выглядела очень мило и нарядно в воздушном розовом платье, и ее маленькие черные глазки сияли возбуждением. Джо сказал, что не стоит обо всем этом говорить, все это неважно, но она посмотрела на него зло и возмущенно и сказала, что она готова поколотить его, и что все ужасно важно, и это безнравственно – так говорить, и что он порядочный юноша и сын порядочных родителей и получил порядочное воспитание, и он должен думать, как бы ему выдвинуться, а не шататься по свету и бить баклуши. Джо обиделся и сказал «ах вот как», и попрощался с ней у ее дома, не сказав больше ни слова. После этого он не видел ее дней пять.
Потом он как-то вечером подошел к месту службы Делл и стал поджидать, когда она выйдет. Он думал о ней больше, чем ему хотелось, и о том, что она ему сказала. Сначала она сделала попытку быстро пройти мимо, но он улыбнулся ей во весь рот, и она не смогла удержать ответную улыбку. К тому времени он уже почти окончательно поистратился, но все же повел ее и купил ей коробку конфет. Они говорили о том, как нынче жарко, и он сказал, что на этой неделе они пойдут на бейсбольный матч. Он рассказал ей, что «Тампа» идет в Пенсаколу за лесом, а потом на ту сторону, за океан.
Они ждали трамвая, чтобы поехать на Виргинский пляж, расхаживая взад и вперед и отмахиваясь от москитов. Когда он сказал, что отправляется за океан, она прямо изменилась в лице. Прежде чем Джо сообразил, что он делает, он сказал, что он не вернется на «Тампу», а постарается найти работу тут, в Норфолке.
Ночью было полнолуние. Они долго валялись в купальных костюмах на пляже у небольшого костра, который Джо сложил, чтобы отогнать москитов. Он сидел скрестив ноги, а она положила ему голову на колени, и он все время гладил ее по волосам и нагибался и целовал ее; она сказала, какое у него смешное опрокинутое лицо, когда он ее целует. Она сказала, что они поженятся, как только он получит постоянную работу, и что вдвоем они чего-нибудь добьются. С того самого дня, как она первой ученицей кончила среднюю школу, она все время чувствовала, что она должна работать и чего-то добиваться.
– Здешней публике грош цена, Джо, я даже иногда сомневаюсь, живые ли они вообще.
– Знаешь, Делл, ты мне ужасно напоминаешь мою сестру Джейни, честное слово. Черт побери, она уже многого добилась… Она тоже ужасно хорошенькая…
Делл сказала, что она надеется, они когда-нибудь познакомятся, и Джо сказал, конечно, они познакомятся, и он поставил ее на ноги и привлек к себе и крепко обнял и поцеловал. Было уже поздно, и в ярком свете луны пляж казался холодным и пустынным. Делл начала дрожать и сказала, что нужно одеться, не то она насмерть простудится. Им пришлось бежать всю дорогу, чтобы поспеть на последний трамвай.
Рельсы звенели, когда трамвай летел по залитой лунным светом песчаной равнине, поросшей соснами, полной звона и стрекота цикад и кузнечиков. Делл вдруг съежилась и заплакала. Джо спрашивал, в чем дело, но она не отвечала, только плакала да плакала. Он прямо вздохнул с облегчением, когда довел ее до дому и пошел один по пустынным, тихим улицам в меблированные комнаты, где он жил.
Всю следующую неделю он бродил по Норфолку и Портсмуту в поисках подходящей работы. Он даже съездил в Ньюпорт-Ньюс. Обратно он ехал на пароме, у него не хватило денег на билет, и он уговорился с кондуктором, что вместо платы за проезд подметет паром. Хозяйка требовала платы за неделю вперед. Все должности, на которые Джо претендовал, требовали сноровки или стажа или среднего образования, да и вообще-то их было немного, так что в конце концов ему опять пришлось наняться матросом на морскую баржу, которая ждала буксира, чтобы отвезти в Рокпорт груз угля.
В караване было пять барж; плаванье было, в общем, приятное, на барже только он да старик по имени Гэскин с сыном, пятнадцатилетним парнишкой, которого тоже звали Джо. Один только раз у полуострова Кейп-Код их застиг шквал, и у них разорвался буксирный трос, да и то капитан буксира не растерялся и успел перекинуть им новый.
В Рокпорте они выгрузили уголь и бросили якорь в гавани, ожидая, чтобы их отвезли к другой пристани за обратным грузом – гранитными глыбами. Однажды вечером, когда Гэскин и его сын пошли на берег, а Джо остался нести вахту, помощник механика с буксира, узколицый парень, по имени Харт, подгреб к барже на ялике и шепнул Джо, не хочет ли он… Джо лежал на крыше каюты, покуривал трубку и думал о Делл. Холмы, и гавань, и скалистый берег таяли в теплом розовом сумраке. Харт нервничал и заикался. Джо сначала отнекивался, но потом сказал:
– Тащи их сюда.
– Карты у тебя есть? – спросил Харт.
– Есть одна колода.
Джо слез с крыши, чтобы прибрать каюту. Он так, только побалуется, думал он. Не следует путаться с бабами и вообще позволять себе всякое, раз он намерен жениться на Делл. Он услышал плеск весел и вышел на палубу. С моря надвигался туман. Харт и две бабы были уже под кормой. Они спотыкались, и хихикали, и валились прямо на него, когда он помогал им лезть на палубу. Они привезли с собой выпивку, рубленые бифштексы и крекеры. Были они не больно хороши собой, но, в общем, бабы что надо, с большими, крепкими руками, широкоплечие, и пить умели на совесть. Джо никогда еще не видал таких баб. У них было четыре кварты спиртного, и пили они стопками.
С двух других барж каждые две минуты гудели клаксоны, но Джо совсем забыл про свой клаксон. Туман был такой белый, словно вход в каюту завесили холстом. Они играли в покер, но игра у них что-то не клеилась. Джо и Харт за ночь три раза поменялись бабами. Бабы были прямо огонь, им все было мало, но к двенадцати они вдруг стали адски пристойными, поджарили бифштексы, и накрыли на стол, и съели весь хлеб и все масло старика Гэскина.
Потом Харт выбыл из строя, и бабы начали волноваться, что им пора домой – туман и вообще. Хохоча как помешанные, они втроем вытащили Харта на палубу и вылили на него ведро воды. Вода была такая холодная, что Харт дико рассвирепел и полез драться с Джо. Бабы успокоили его и уволокли в лодку, и они исчезли в тумане, распевая «Типперери».
Джо стал приводить себя в порядок. Он сунул голову в ведро с водой, прибрал каюту, выбросил бутылки за борт и стал гудеть клаксоном. Ну их всех к дьяволу, твердил он про себя, не желаю я быть монахом ни ради кого на свете. Он чувствовал себя прекрасно, ему хотелось заняться каким-нибудь настоящим делом, а не крутить этот проклятый клаксон.
Старик Гэскин вернулся днем. Джо заметил, что старик что-то пронюхал, потому что с тех пор он не разговаривал с Джо, только отдавал приказания, и мальчишке тоже запретил с ним разговаривать; так что, когда они выгрузили гранит в Нью-Йорке, Джо потребовал жалованье и сказал, что с него довольно. Старик Гэскин проворчал, что тем лучше и что он не потерпит у себя на барже пьянства и разврата. И так Джо очутился на улице с сорока пятью долларами в кармане и побрел по Ред-Хуку искать пристанище.
Два дня он просматривал в газетах «Спрос труда» и ходил по Бруклину в поисках работы, а потом заболел. Он отправился к какому-то коновалу, адрес которого дал ему в меблированных комнатах один старожил. Доктор, еврейчик с козлиной бородкой, сказал ему, что у него гонорея и что ему нужно ходить каждый день на спринцевание. Он сказал, что вылечит его с гарантией за пятьдесят долларов, половину вперед, и что советует сделать анализ крови, нет ли у него сифилиса, это будет стоить еще пятнадцать долларов. Джо заплатил двадцать пять, а насчет анализа сказал, что подумает. Ему сделали спринцевание, и он вышел на улицу. Доктор сказал, чтобы он как можно меньше ходил, но он не мог заставить себя вернуться в вонючие меблирашки, и бесцельно бродил по грохочущим улицам Бруклина. Было жарко. С него лил пот. Если захватить сразу же, в первый или второй день, тогда не так страшно, твердил он про себя. Он вышел к мосту под надземкой: должно быть, Бруклинский мост.
Идти по мосту было прохладней. Сквозь паутину проводов на сверкающем фоне гавани чернели силуэты кораблей и нескольких высоких домов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49