» И не один он так думал, но самое главное, что так думал поп Пера.С того времени батюшка зачастил и в кабак. Там он то и дело бил по столу кулаком и восклицал: «Они там, наверху, не знают, что народу нужно, а сказать им об этом некому!» Во многие свои церковные проповеди он вворачивал такое изречение: «Народ нуждается в хороших заступниках как перед богом, так и перед земными властями. До бога достойный заступник донесет народные моления, а до земных властей народные чаяния!»Вот и на благовещенье батюшка произнес проповедь, а в той проповеди самой важной была такая мысль: на ниве, оставшейся без хозяина, все должны трудиться сообща (при этих словах Радое закашлялся, но поп довел свою речь до конца, а после не дал ему причаститься). Что хотел батюшка сказать, то и сказал весьма благолепно; божья служба окончилась, и все чинно вышли на церковную паперть и остановились, чтобы поговорить о том о сем, как и положено почтенным людям.Тут и отец Пера, и староста, и один член общинной управы, и староста из села Буринаца, потом бывший староста Райко, лавочник Йова, Исайло из Драйковаца и многие другие. Не было только в том обществе кабатчика и писаря; оба были в кабаке, всяк при своем деле.На лавку под каштаном, что так красиво раскинул ветви у церкви, сели батюшка, Исайло и староста, а остальные кто остался на ногах и оперся на палку, кто притащил камень и уселся. Закурили самокрутки и трубки, и потекла беседа.Исайло из Драйковаца сказал, что слышал от людей, которые ездили в город на рынок, будто в России холера, ну, а раз речь зашла об этом, лавочник стал долго и обстоятельно рассказывать, как брат его дедушки умер от холеры. «Посмотрел он, брат, на нас всех разом (я тогда мальчишка был), схватился руками за живот и в одночасье помер!» Потом поговорили немного о чуме, но батюшка счел своим долгом дать такую справку:— Чумы, брат, не существует. Нельзя доказать исторически, что она существует: она больше так, в народных песнях.Староста из Буринаца завел разговор о новом налоге на вооружение, ему об этом сказал уездный писарь. Отец Пера, как человек, метящий в депутаты, решил, разумеется, что ему и тут надо сказать свое слово:— Что касается вооружения, то оно совершенно необходимо, но лично я против налоговой системы вооружения!Староста эту батюшкину мысль переиначил по-своему, то есть он был и за вооружение и за налог, а нам уже известно, что этот староста налоги любит.После этого советник, член общинной управы, заметил, что надо бы побелить церковь, но, поскольку эту тему никто не поддержал, разговор перекинулся на другое, и, когда всласть наговорились уже и стали подниматься на ноги, чтобы двинуться помаленьку к батюшкиному дому, неожиданно подошел Радое Убогий и сказал:— С праздником вас, дай вам бог счастья!Обычно Радое ходит не спеша, вразвалку, а тут, видно, торопился, приветствие свое выпалил на ходу и злорадно захихикал.— Дай бог счастья и тебе! — ответили ему.— Дай бог, — продолжал Радое, — чтоб этот праздник принес нам добра всякого! Дай бог, чтобы год был урожайным, чтобы овцы ягнились, чтобы коровы телились, чтобы даже вдовы — дай боже — рожали только мальчиков! — закончил Радое, подняв руку, как будто держал заздравную чашу, а сам все злорадно хихикал, оглядывая всех подряд.У батюшки подкатил ком к горлу, но он взял себя в руки и попытался обратить все в шутку:— Э… э… э… ну и длинная у тебя здравица! За чье здоровье пьешь?Радое, по-прежнему хихикая, сказал:— Знаю, за чье!— Ну и пей себе на здоровье! А мы сейчас пойдем к батюшке и тоже выпьем, — добавил староста, отвернулся и подхватил недавний разговор о побелке церкви, будто и в самом деле не было для него сейчас ничего важнее.— Да неужто, — выкрикнул Радое, — неужто вы ничего не знаете?— Нет, — сказал Исайло. — Скажешь, так узнаем.— Скажу, непременно скажу. Вам это полезно услышать, всему белу свету полезно услышать, а тем паче старейшинам народным и церковным!На словах «народным» и «церковным» Радое сделал особое ударение, подмигнув и тем и другим.— А дело в том, — продолжал Радое, — что вдова Аника утром родила, мальчика родила!Батюшка сделал вид, что не расслышал, он сдвинул камилавку себе на лоб и спросил:— Это которая ж родила, Савка, что ли?— Не Савка, поп, а вдова Аника!У батюшки снова подкатил ком к горлу (у него и колени затряслись, только под рясой видно не было), он бросил взгляд на старосту, староста бросил взгляд на советника, советник бросил взгляд на лавочника Йову, лавочник Йова, как самый младший в компании, уперся взглядом в землю. Наконец лавочник Йова оторвал взгляд от земли и сказал:— Дай бог ей счастья. К родильнице, пожалуй, не пойдем. Пошли к батюшке!— Но послушайте, люди, сегодня ровно год и один месяц, как помер ее муж Алемпий!— Так оно и есть, год и один месяц, — сказал батюшка серьезно, будто кто его спрашивал. — Как сейчас помню, не было ему спасения. А хороший был человек, разве что вороват.Радое тем временем повернулся к Исайло и спросил:— Скажи ты, ради бога, у вас рожают вдовы через тринадцать месяцев после смерти мужа?— Ну, это уж чертовщина какая-то! — ответил Исайло. — А ты смекнул, чья это работа, а, староста!— Кто? Я? — переспросил староста. — Смекнул, конечно, смекнул!— На то он и староста, — добавил Радое, — чтобы следить, как бы селу срама не было. И батюшка тут для того, чтоб народ не испоганился, не переступал божьих заповедей!А батюшка тем временем думал о том, что не надо ему было именно сегодня говорить в церкви о необходимости сообща трудиться на ниве, оставшейся без хозяина; и еще батюшка думал о том, что староста ужасно глуп: хоть бы что-нибудь сказал, а то молчит как пень; потом батюшка вдруг вспомнил, что церковь и в самом деле надо бы побелить. Мысли эти мелькали у него в голове, и он уже не слышал, о чем еще говорили его собеседники. Очнувшись, он сказал Исайло, старосте из Буринаца:— Ну, чего мы тут стоим, поговорим у меня дома. Расстроила меня эта штука. Такого в Прелепнице еще никогда не бывало. Пойдем ко мне!И они пошли. А Радое побежал со своей новостью в кабак, оттуда он направился к колодцу, чтобы поделиться ею с женщинами, потом спустился к мельнице, где тоже всегда был народ, и наконец пошел от калитки к калитке, а там его потянуло в соседнее село… ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, которая убедительно свидетельствует о том, что любое пустяковое событие может иметь весьма крупные последствия Ну что такое несколько фунтов мяса, в которые, скажем, облечена душа новорожденного? Пустяк. Но даже такой пустяк едва не привел к весьма крупным и неожиданным последствиям.О самом событии, которое случилось в предыдущей главе нашего романа, сперва лишь перешептывались, и никто, кроме Радое, не осмеливался говорить о нем в полный голос. Изредка только в кабаке за шкаликом водки кто-нибудь обмолвится об этом весьма гуманно и подмигнет соседу.Но беда приходит лишь тогда, когда щекотливая весть становится достоянием женщин. Они ее распространяют, раздувают и делают это как-то очень ловко и складно. Придут, например, в дом и заведут разговор издалека, говорят о дороговизне, молодежи, квартирах, а там, смотришь, между прочим помянут, что такой-то жену выгнал. Или не дома, а, скажем, в церкви, когда хор затянет свое длинное «и-и-и…» в «Иже херувимы…», ибо это «и-и-и…» все верующие воспринимают как паузу, во время которой можно поговорить. Так вот во время этой паузы одна другой и скажет: «Не меньше, чем за себя, я молюсь господу за свою соседку Перку. Вы не представляете себе, какая это несчастная женщина и что ей приходится выносить от своего мужа. Не хотелось бы, знаете, говорить, но очень уж ее жалко. Все-таки соседки мы, а ближнего своего любить надо!» И так обиняками незаметно все и выложит.В деревне такие вещи делаются по-иному. Выйдет Станойка к калитке и окликнет свою соседку Пауну, которую, скажем, увидела в саду:— Пауна, а Пауна!— Чего тебе?— Слышала, что говорят про Аникиного младенца?— Нет!— На попа, говорят, похож.— Что ты, не бери греха на душу!— Ей-богу! Говорят, вылитый батюшка, надень на него епитрахиль — и хоть сейчас на службу!Так, скажем, Станойка разговаривает с Пауной, а Стамена кричит Живке со стога сена, и разносится ее голос по всему лугу, до самой дороги.— Живка, эй, Живка-а! Слышала-а? Ребенок-то у Аники похож на старосту-у!— А мне говорили-и, — отвечает ей Живка с дороги, — на лавочника-а!И так во весь голос на все село кричат да перекликаются бабы. Сперва ни одна из них не хотела заходить к Анике. Мало того, отворачивались, проходя мимо ее дома, а потом одна за другой стали навещать сиротку, вроде бы с подарками, — дело-то богоугодное! — а в сущности только за тем, чтобы собственными глазами убедиться, на кого дитя похоже. И раз от разу подробностей становилось больше, прямо чудеса рассказывали.В конце концов, бабы как бабы, мало им, что осрамили батюшку, старосту, лавочника и еще кой-кого, всякая из них примечала у младенца и какую-нибудь мужнину черту и, воротившись, налетала на беднягу. Стана, к примеру, встретила своего грешного Ивко еще у калитки.— Постой-ка, Ивко, — говорит она ему, — а ну, посмотри мне в глаза!— Ты что, сбесилась? — удивляется Ивко.— Как видишь, нет, А почему у тебя глаза, как у того…— У кого это?— У ребенка Аникиного!Ивко показывает кулак, чтобы Стана сразу поняла, как он ненавидит объяснения, она и замолчит. Так поступил Ивко, а про Радована Кнежевича говорят, что он шмякнул жену по носу, когда она ему сказала, что у младенца нос в точности такой, как у него; Спаса же Видкович, рассказывают, колотил свою жену кулаками по спине, хотя она ему не говорила, что у них с младенцем есть сходство со спины, а лишь намекнула, что у младенца губы похожи на мужнины.Мало-помалу бабы перессорились и между собой: «Это ты мне сказала!» А та ей: «Нет, это ты мне сказала…» И пошли ругаться, плеваться да за косы друг дружку хватать.И началось в селе сплошное безобразие. Если бы одни бабы ругались, это еще полбеды, мужики все перессорились.Первыми, говорят, поссорились староста и писарь. Сразу после того разговора, когда Радое Убогий сказал писарю, что староста во время церковной службы был у Аники, писарь упрекнул старосту:— Что же ты, староста, делаешь?— А что такое?— Вместо того чтоб в церковь идти, ты к Анике… Смотри, сраму не оберешься. Не дай бог, уездный начальник прознает, ведь чем чиновник важнее, тем он лучше слышит.— Что ты мне такое говоришь! — притворно возмутился староста.— А то, что слышишь! — ответствовал писарь.Этот разговор у них был давно, а теперь, когда все выплыло наружу, они схватились не на шутку.— Говорил я тебе, староста, что в свое время это себя окажет.— Что окажет? — удивился староста.— Безобразие твое! — сказал писарь.— Нету тут никакого безобразия! Я эту Анику, можно сказать, знать не знаю. Покойного Алемпия помню, сажал его в кутузку раза два-три, а о ней понятия не имею.— Рассказывай кому другому! Ты мне глаза не замазывай. Я твои делишки знаю.— А я твои! — заорал староста.— Ну, коли знаешь, — вспылил писарь, — то вот мы ими и займемся, ты моими делишками, я — твоими, а там что бог даст!После этого староста с писарем совсем перестали разговаривать, будто и знакомы никогда не были.Поссорился староста и с лавочником Йовой. Спрашивает он его как-то:— Ты Анике в долг товары давал?— Давал, — отвечает Йова.— А в книгу ее долг записывал?— Нет, — говорит Йова.— Еще бы! Ты ей долг в другое место записывал, куда порядочному торговцу записывать долги не положено. Полюбуйся теперь, что из твоей записи родилось. Ступай за своим ребенком!— А при чем тут я? — возмущается лавочник.— А кто же еще? Сам признаешься, что давал ей так… в долг!…— Давал, но я это… Просто у меня доброе сердце.— Раз у тебя доброе сердце — вот и бери ребенка. Твой он!— Знаешь что, староста, — не вытерпел и лавочник, — если на то пошло, отец ребенка известен. Твоя власть посильнее моего кредита.— Чтоб я больше этого не слышал! — взорвался староста.— И не услышишь, я это уездному начальнику на следствии скажу! — кричал лавочник. Староста не остался в долгу и выругал его словами, какими, по известному национальному обычаю, начальство обкладывает граждан.С того времени лавочник со старостой не то что не разговаривали, не здоровались даже. Прослышав об этом, батюшка стал на сторону старосты и тоже поссорился с лавочником, а днем позже вспыхнула ссора между попом и старостой. И ссора эта была весьма нешуточная.Пришел староста к батюшке и начал разговор спокойно, по-дружески:— Пришел я к тебе, батюшка, посоветоваться: как быть с этим?— С чем?— С безобразием, что творится в селе.— А какое мне до этого дело? Эта забота не моя, а твоя. Пусть у каждого голова за себя болит!— Как это? — рассвирепел староста.— Да так, брат, это дело общины. Если б, скажем, колокол упал с колокольни, тогда другой разговор, а раз дитя завелось в общине, пусть община и ломает себе голову, что с ним делать.— Оно, конечно, верно… ничего не скажешь, — лукаво согласился староста, — но только вроде бы и церковь была в этом замешана.— Какая церковь, в чем замешана?— Не прикидывайся дурачком, поп! — открыл свои карты староста. — Покойный Алемпий еще в могиле не остыл, а ты уж начал бегать к Анике.У батюшки глаза полезли на лоб, борода затряслась.— И это говоришь мне ты? Ты? Все село знает, кто был у Аники, пока я в воскресенье службу служил. И не стыдно: начальник, власть, можно сказать, богом поставленная, а в церковь никогда не заглядываешь.— Чего ж мне заглядывать, если ты за меня богу молишься!— Где мне за тебя молиться? У тебя, староста, грехов столько, что десять архиереев и три патриарха их не замолят!— Тут, поп, причина другая — у тебя самого грехов предостаточно. Тебе ли молиться богу за меня, когда я сам видел, как ты на страстной неделе грыз шкварки!— А хоть бы и ел… шкварки-то мои, зато я государственную казну не обгрызаю, как некоторые!У старосты заиграли мышцы, и он покрепче ухватил палку, которую держал в руке, но совладал с собой и только сказал:— Ладно, поп, дай нам бог обоим долгой жизни и здоровья, авось увижу, как тебя расстригать будут.— Не знаю, на свете всякое бывает, но что я увижу тебя в кандалах, это я знаю так же твердо, как «Отче наш».Так два лучших друга, батюшка и староста, расстались, поссорившись насмерть.С той поры батюшка не произносит в церкви никаких проповедей, да и вообще его почти не видно, из церкви прямо домой, и больше никуда ни шагу. Лавочник Йова тоже из лавки не выходит. Староста больше не заглядывает в кабак, а писарь из кабака носу не кажет.Радое Убогий теперь совсем прилепился к писарю, все шепчется с ним и платит за выпивку.Вот так перессорилось все село, лучшие друзья расстались. И из-за чего, казалось бы? Да не из-за чего. Из-за такого пустяка, как несколько фунтов мяса. ГЛАВА ПЯТАЯ. Крестины И по сей день точно неизвестно, то ли этот план состряпали писарь с Радое Убогим за шкаликом водки, то ли это пришло на ум самому Радое, только в один прекрасный день он взобрался на кручу к дому Аники и постучал в дверь. Аника терпеть не могла Радое, знала, что это он разносит про нее по селу сплетни, но раз пришел, не гнать же его.Радое вошел, оглядел комнату, ребенка, лежавшего на рядне, и только после этого повернулся к Анике.— Я знаю, Аника, ты меня не жалуешь, но, скажу я тебе, настоящие друзья познаются в беде. Когда узнаешь меня, поймешь, что я тебе зла не желаю.Аника промолчала, потому что не знала, к чему клонит Радое.— У тебя, это самое, ребенок случился, — продолжал Радое, — а ты его три недели держишь некрещеным в доме.— Крещу, придет время! — с вызовом сказала Аника.— Крестишь, конечно, но кто же в селе согласится быть кумом? Эти, твои друзья, постыдятся стать крестными отцами ребенку, а если они откажутся, то и все остальные тоже.До сих пор Аника не думала об этом, но теперь ей показалось, что слова Радое справедливы, и она стала слушать внимательнее.— Вот я и говорю, — продолжал Радое, — ну что такого, если отец неизвестен, душа-то у дитяти все равно божья. Грех, думаю, стыдиться божьих заповедей. Сироту поддержать — самое богоугодное дело. Тут-то я и сказал себе, пойду-ка я к Анике. Раз другие не хотят, окрещу ребенка я.Доброта Радое ошеломила Анику, и, так как ей от самых родов и до этого разговора почти никто доброго слова не сказал, она приняла предложение Радое безоговорочно и с благодарностью.— Спасибо тебе!Коварный план Радое вполне мог бы осуществиться, если бы он умел молчать. Но он сразу же пошел в кабак, поставил всем по шкалику, а когда любопытные спросили, по какому случаю он угощает, во весь голос брякнул:— Пригласила меня в кумовья несчастная Аника, что дитя без отца родила, вот по такому случаю и угощаю.И часу не прошло, как село облетела весть, что Радое Убогий будет крестным отцом ребенка. Новость вызвала дружный хохот. Один батюшка не поддерживал общего веселья, когда до него дошел этот слух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22