Как только злодей увидел, что Томе принесли пол-литра вина, он тотчас встал из-за своего стола, подошел и сел за стол Томы с таким видом, будто они были неразлучными друзьями. Он даже постучал по столу и велел принести себе чистую стопку, а потом весьма любезно спросил Тому:— Не выпить ли нам по чашечке кофе?— Можно! — не поднимая головы, небрежно ответил Тома.— Что поделаешь! — заказав кофе, продолжал злодей. — Ну, получилось так, а переживать не стоит. Просто интересный случай, каких в нашей жизни бывает много.— Такого еще ни у кого не бывало! — сквозь слезы пробормотал Тома.— Не то, так другое, ведь жизнь — это вечная загадка, сударь! А ребенок в самом деле ваш или он вам братом приходится?— Ни в коем случае! — воскликнул Тома и рассказал злодею все по порядку.Злодей искренне посочувствовал ему и в знак своего искреннего сочувствия заказал еще пол-литра вина. Когда вино принесли, он налил себе и Томе, выпил свою стопку, снова налил, глубоко задумался и повторил ту утешительную сентенцию, которую уже высказал Томе:— Да, жизнь — это вечная загадка, сударь, а этот случай — всего лишь один эпизод, каких в нашей жизни бывает много.Злодей попросил у слуги, который как раз проходил мимо стола, табака на закрутку и, сворачивая ее, продолжал:— В вашем случае, разумеется, есть завязка, но трагедии в нем все же нет. Я не говорю, что он не трагичен до некоторой степени, но в нем нет настоящей, классической трагедии!Тома понимал не все, что говорил ему злодей, но чувствовал в его словах утешение и потому слушал.— Если бы я рассказал вам свою трагедию, сударь, вы бы увидели, что значит боль человеческой души, что значит разочарование в прекрасных, розовых мечтах!…Эти изысканные излияния не мешали злодею подливать себе вина, и, когда он дошел до фразы: «Знаете ли вы, мой молодой друг, что значит пустая грудь, пустая душа!» — он заодно заметил, что пуста и бутылка, и добавил:— Если вас интересует история моей жуткой трагедии, закажите еще бутылку вина, и я охотно доверю ее вам.Увидев, что Тома стучит по столу, обрадованный злодей продолжил:— Я сказал, доверю! Да, я выразился правильно, потому что это история моих самых интимных переживаний, которую я неохотно рассказываю, которую я могу доверить только своим друзьям.Хотя очевидно было, что последняя фраза заимствована из какой-то роли, Томе польстило внимание великого артиста, называвшего его своим другом, и он забыл на миг о всех своих недавних бедах.Злодей провел правой рукой по редким волосам, подпер левой рукой голову и начал:— Была она красива!…И тут он вздохнул как на сцене.— Кто? — испуганно спросил его Тома.— Она… Перса… моя жена! — ответил злодей прерывающимся от боли голосом. — О, сколько раз, глядя на нее, я восклицал: «О радость, о возлюбленная сердца моего!»Он замолчал и в глубоком волнении осушил стакан, который налил, приступая к рассказу.— Я извлек ее из грязи, поднял на завидную высоту, ввел в волшебный мир идеального и напоил такой чудотворной водой, что она за одну ночь стала актрисой. Она была замечательной актрисой. Весь мир знает Персу, спросите любого, и каждый вам с уважением расскажет о ее искусстве. Несчастная, как легкомысленно она все растратила!При этих словах у злодея навернулись слезы на глаза, а глубоко взволнованный Тома чуть было не заплакал.— Ах, сударь! — продолжал злодей. — Я вспоминаю те вечера, те волшебные вечера! Облака, звезды, свет луны… мы сидим рядышком и разучиваем Отелло. Она играла Дездемону, а я — Яго. «Скорей! Набатом кличьте сонных граждан, не то вас этот черт оставит дедом. Скорее же!»Это злодей произнес, словно на сцене. Переведя дух, он продолжил:— Видели бы вы меня в роли Яго! Я допускаю, что в Белграде у Яго костюм, наверное, получше. Мы небогаты классическим гардеробом. Я обычно надевал белые шерстяные штаны, туфли и красную блузку Персы, а суфлер давал мне свою шляпу с полями. Допускаю, что в Белграде Яго одет лучше, но что касается игры, то извольте спросить самого господина писаря Пайю, хотя мы с ним не разговариваем. А он видел Яго и в Лесковаце, и в Ягодине, и в Смедереве и потому может оценить. Спросите его, не бойтесь, хотя мы с ним и не разговариваем.Чувствуя, что убедил Тому в своем величии, злодей смочил высохшую глотку и продолжил:— И я верил ей, никогда ни в чем не подозревал, никогда и подумать не мог, что столь возвышенная Перса способна пасть так низко. Я думал, как Отелло: «О, если эта лжет, то небеса глумятся над собой!» Ах, сударь, реальность совсем не то, что поэзия. Перса стала жертвой грубой реальности в лице того самого Пайи, писаря уездной канцелярии. Этот человек кружился над ней, как коршун кружится над цыпленком, прежде чем схватить его. Я подозревал, сударь! Вы помните, как говорит Яго: «Блажен рогач, к измене равнодушный; но жалок тот, кто любит и не верит, подозревает и боготворит!» И однажды истина предстала предо мною во всей своей наготе.Сидели мы как-то утром в «Сазане», я, писарь Пайя и экспедитор Михаило. Пили водку и закусывали солеными огурцами. И вдруг — ах! — это ужасное воспоминание — писарь Пайя достает платок и сморкается в него. Это потрясло меня до глубины души, сердце пронзила боль. Ах, этот платок, шекспировский платок! В одной пьесе мне потребовался платок с монограммой. У нас в труппе ни у кого не было платка с монограммой, и мы попросили у аптекарши дать нам один взаймы. Разумеется, платка мы ей не вернули, и он остался у меня. Это был белый батистовый платочек с переплетенными красными буквами С и Р. Платок хранился у Персы, я подарил ей его… и вдруг вижу: писарь Пайя сморкается в него. Можете представить себе, что со мною было!Злодей перевел дух, допил стакан, потом снова налил его и продолжил:— В полдень я пошел домой. Перса как раз резала лук, чтоб добавить его к жарившейся печенке. Я подошел и взял ее за руку. И… тут начинается второе явление четвертого акта.Я: Дай мне руку. Какая влажная!Перса: От лука. Погоди, я вытру.Я: То признак расточительного сердца: горячая и влажная. Здесь нужны затворничество, строгий пост, молитвы, обряды веры, умерщвленье плоти. Здесь виден молодой, горячий бес, нередко буйный. Добрая рука, не жадная.Перса: Ты вправе так сказать: она тебе мое вручила сердце.Я: Не злая. Сердце встарь дарило руку. Теперь в гербах лишь руки, не сердца.Больше я ей ничего не говорил, мы сели и стали есть печенку с луком. Ел я с аппетитом, но это не могло уменьшить моей душевной боли. Я молчал, пока не наелся, а потом, сударь, наступает конец второго явления четвертого акта. Я сказал ей, что видел платок, как говорит Шекспир, у писаря Пайи. Она отвечает, что это неправда, платок у нее. Начинается диалог.Я: Я видел платок в руке Пайи, он при всех вытирал им нос…Перса: Как голос твой отрывист и неровен!Я: Где он? Скажи мне! Нет его? Пропал?Перса: Избави боже!Я: Скажи!Перса: Он не пропал. А если бы пропал?Я: Что?Перса: Я говорю тебе, он не пропал.Я: Сходи за ним, чтоб я его увидел!Перса: Что ж, я могу, но не хочу сейчас, ты ищешь повода оклеветать господина Пайю.Я: Достань платок. Я чувствую беду.Перса: Поверь мне, господин Пайя достойный человек.Я: Платок!Перса: Перестань ты, бога ради, болтать ерунду!Я: Платок!Перса: Господин Пайя с тобою трудности делил. Ты ему должен тридцать два динара…Я: Платок!Перса: Нет, это, право же, нехорошо!Я: Прочь!И я ушел из дому.Злодей почувствовал усталость, потому что весь диалог произнес с пафосом, как на сцене. Тома таращил глаза на злодея, казавшегося ему в эту минуту неземным существом. Официант скалил зубы за буфетом, потому что знал этот рассказ наизусть — злодей повторял его каждый вечер всякому, кто соглашался поставить ему пол-литра.— А теперь наступает конец! — воскликнул злодей, как только почувствовал, что силы к нему вернулись. — И если хотите его услышать, велите принести еще поллитра.— А теперь наступает конец. Пятый акт, первое явление. Освещение: темная ночь. На сцене — обыкновенная комната. Около полуночи я возвращаюсь домой, тая в груди зловещее намерение. Щелкнул замок. Она в постели, укрытая солдатским одеялом. Сказочная, волшебная, спит, как мадонна. Просыпается.Перса: Пера, это ты?Я: Да, Перса!Перса: Раздевайся и ложись, ты совсем пьяный!Я: Ты помолилась на ночь, Перса?Перса: Да, Пера!Я: Когда ты знаешь за собою грех, не примиренный с милостью небесной, покайся в нем сейчас же!Перса: Чего ты несешь?Я: Торопись, я отойду. Мне тяжко убивать твой неготовый дух. Избави боже, чтоб я убийцей стал твоей души.Перса: Ты говоришь — убить?Я: Непременно!Перса: Святое небо, сжалься надо мной! Молю тебя всем сердцем!Я: Аминь!Перса. Раз ты так сказал, ведь ты же не убьешь меня.Я: Гм!Перса: И все же ты меня пугаешь — уж больно нехорош бываешь ты, когда напьешься.Я: Помысли о своих грехах!Перса: Мой грех — любовь к тебе.Я: За это ты умрешь.Перса: Смерть, убивая за любовь, преступна. Как ты кусаешь нижнюю губу!Я: Молчи!Перса: Молчу. Но что случилось?Я: Платок с монограммой, заветный дар тебе, ты подарила писарю Пайе.Перса: Нет, клянусь здоровьем матери! Спроси у господина Пайи.Я: Не лги, не лги, красотка: ты на смертном ложе.Перса: Да, но я умру нескоро.Я: Нет, сейчас же. Поэтому признай свой грех открыто. Ты умрешь.Перса: Так сжалься, боже, надо мной!Я: Аминь!Перса: И сжалься ты! Я пред тобой вовек не согрешила. И к писарю питала только то, что чувствовать нас заповеди учат; вовек ему не делала подарков.Я: Я видел сам платок в его руках. Я видел сам, как писарь высморкался в него.Перса: Убей меня завтра, дай поспать спокойно.Я: Не позволю!Перса: Хоть полчаса!Я: Я начал, и я кончу.Перса: О, дай прочесть мне хоть молитву!Я: Поздно!…Подобно венецианскому негру, я с дикой силой навалился на постель, вцепился в Персу и стал ее лупить так, как ее еще в жизни не лупили. Оттузив ее как следует, я ушел, но в дверях все же остановился и сказал словами Яго: «Поди, поди: на людях вы — картины, в гостиной — бубенцы, тигрицы — в кухне, бранясь — святые, при обидах — черти, лентяйки днем и труженицы ночью».С этими словами я ушел из дома и вернулся в трактир, где меня ожидала компания.Утром я вернулся, но дома не было ни ее, ни ее вещей. Она ушла к писарю Пайе!Злодей замолчал, закончив рассказ о своей жуткой трагедии. Он долго потом пил стакан вина и сказал:— Да, жизнь — это вечная загадка, сударь! ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ, в которой содержится продолжение страшной ночи и завершение трагедии Томы Тома был еще под впечатлением великой классической трагедии, которую только что рассказал злодей, когда дверь распахнулась и в кофейню с шумом ввалилась целая толпа новых гостей. Это были директор театра, Ленка, вторая инженю, первый любовник и еще два меломана, которым предстояло платить по счету. Заметив Тому, они стали подталкивать друг друга и смеяться, а бедняга Тома, которого рассказ злодея немного отвлек от собственной беды, снова вспомнил свою трагедию, покраснел и понурился.Компания села за большой стол, и два упомянутых гражданина тотчас заказали вино и кофе. Дело, разумеется, не ограничилось смехом, и уже за первыми рюмками в адрес Томы посыпались остроты. Лично к нему никто не обращался, но говорили так громко, что каждое слово было для него как нож в сердце.— Наверно, он покормил ребенка грудью, убаюкал и пошел в кофейню поразвлечься! — начал пальбу комик.— Пусть благодарит бога, что мне не хотелось будоражить публику, а то бы я ему так всыпал, что он бы у меня еще раз родил, и притом двойню, — добавил директор.— Не родил бы, а выкинул! — внесла свою лепту супруга директора.После каждой такой остроты за столом вспыхивал смех, а бедный Тома весь покрывался гусиной кожей и чувствовал себя так, будто лежал под розгами. И все это Тома, может быть, выдержал бы, если бы не заговорила сама Ленка:— Я не понимаю, почему полиция не обратит внимания на всяких проходимцев, которые непонятно кто — мужчины или женщины?Этого Тома, определенно знавший, что он мужчина, выдержать не мог. На глаза его навернулись две громадные слезы, и он сказал злодею:— Ухожу, не могу больше оставаться!— Нет, не уходите! — решительно воспротивился злодей. — Сидите и закажите еще пол-литра вина, а я на минутку подойду к ним и объясню, в чем дело. Вы поступили как джентльмен по отношению к даме, и если бы они знали, в чем дело, то не смеялись бы над вами. Уверяю вас, не смеялись бы!Тома благодарно посмотрел на злодея, тот встал и пошел к большому столу. Там его встретили с любопытством, и он принялся объяснять что-то шепотом. Компания внимательно слушала его, и Тома стал с надеждой поглядывать в их сторону. Слушая злодея, то один, то другой оборачивался и бросал взгляд на Тому, и среди прочих обернулась и Ленка. Тома питал все больше надежд, и на сердце полегчало. Он ожидал, что все раскаются в том, что так нехорошо поступили с ним, что выгнали его, что смеялись над ним, а барышня Ленка, может быть, улыбнется той улыбкой, какой она улыбалась ему во сне. И случись это, семинарист Тома опять был бы счастлив, всех простил бы и забыл все, что с ним приключилось в этот день.Так бы оно, наверно, и было, если бы дверь не открылась снова и в кофейню не вошел капитан-артиллерист, а за ним слуга из гостиницы «Золотой лев». Увидев Тому, слуга показал на него пальцем. Капитан коротко приказал:— Зови сюда денщика!Потом он быстро подошел к столу Томы и заорал:— Чертов осел, да я вас сейчас саблей изрублю, как репу!— Простите, в чем дело? — спросил Тома и затрясся так, будто играл роль старца.— Кто вам дал право подбрасывать детей, как кукушка яйца! — снова заорал капитан. И тут вошел денщик с Неделько на руках.— Отдай крикуна вон тому господину!Денщик вручил Неделько несчастному Томе, не знавшему, что сказать и куда девать глаза.За большим столом снова раздался хохот, к которому присоединился и официант, и слуга из «Золотого льва». Один денщик скромно улыбался, поскольку не получил от капитана разрешения смеяться громко.Тому бросило в жар, он почувствовал, как у него горят пятки и щеки, и опустил глаза, моля про себя господа бога, чтобы пол разверзся и поглотил его.Разгневанный капитан повернулся к большому столу, где продолжали громко смеяться, и начал объяснять:— Подумать только, этот негодяй пробрался в мою комнату и положил ребенка в мою постель!Снова раздался хохот. Тома не слышал капитана, да и вряд ли бы понял, что оставил Неделько не в Эльзиной комнате, а в чужой.Капитан продолжал:— Я пришел с учений усталый, как черт, и растянулся на кровати. Вдруг чувствую, за спиной что-то шевелится. Можете представить, что со мной было. Зажег я поскорее свечу и вижу… Младенец, этот самый младенец! Фу, черт бы его побрал! Я такой тарарам устроил в трактире, чуть не убил и хозяйку, и горничную, и кухарку, и вообще все, что способно рожать. Потом слышу от хозяина, что сегодня в гостиницу приехал какой-то бродяга с ребенком, по всей вероятности намереваясь кому-нибудь его подбросить! И кого же он выбрал?… Меня, меня, чья жена три раза подряд рожала близнецов, близнецов, уважаемые господа! А теперь представьте себе, что в каждой гостинице, где я останавливаюсь на ночлег, я буду находить в своей постели по одному ребенку… Сколько же их тогда бы у меня было!Снова раздался хохот, но теперь к нему присоединился и сам капитан, и даже денщик. Томе показалось, что пол под ним заколыхался, а столы, стаканы и все люди пошли кувырком. Капитан направился было к двери, но остановился и крикнул:— Если вы будете еще шнырять возле моего номера, я вам покажу! Впрочем, я уже заявил в полицию!Он хлопнул за собой дверью и ушел, сопровождаемый денщиком.У Томы подкосились ноги, он опустился на стул, а Неделько положил на колени. Он ничего не понимал, не слышал, не видел. Он не мог уразуметь, каким образом Неделько оказался у него на коленях, когда он оставил его в номере Эльзы. Откуда взялся капитан-артиллерист? Ему и в голову не приходило, что он мог ошибиться номером и вместо постели Эльзы положил Неделько в постель к капитану-артиллеристу, который вернулся с учений без сил.Когда капитан ушел, за соседним столом снова завели разговор, полный ядовитых реплик в адрес Томы. Попытка злодея провалилась, и остроты с большого стола сыпались, как искры, опаляя душу, лицо, глаза бедного Томы. Громче всех высказывалась Ленка, и ее ехидные слова глубже всего ранили сердце Томы.Наконец он немного пришел в себя и понял, что пора поскорее убраться из этого ада, но у него не было сил подняться. Собравшись с последними силами, он подозвал официанта, расплатился, сунул Неделько под мышку и пошел, зная, что его проводят смехом. Ничего, это будет последний смех, больше ни он их, ни они его никогда не увидят. Но не успел он сделать и шага, как в третий раз открылась дверь, и на пороге возник полицейский чиновник в сопровождении жандарма.Силы снова оставили Тому, он опустился на стул, а лоб его оросил холодный пот.— Значит, это вы тот самый мужчина с ребенком? — официальным тоном спросил чиновник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22