Ходит конечно. Хотя и реже, чем раньше. Потом он все-таки уехал в Лавру. Две недели жил в корпусе для послушников. Колол дрова, отстаивал весь суточный круг богослужений. Когда вернулся, больше не рассказывал приятелям о Библии. Взялся усиленно репетировать. А потом я узнал, что с диагнозом «гепатит Б» Кирилл лежит в Боткинских бараках.
Бараки и в мае-то тоскливое место, а уж в начале зимы... Сворачиваете с Невского, проходите мимо надписи «С псориазом — бокс №3» и попадаете в колхоз полувековой давности. Раскоряченные черные деревья, облезлые фасады. Мужчина с пропитым лицом что-то везет на тележке. Может быть, ампутированные ноги.
Прежде чем я отыскал его отделение, прошло минут двадцать. Воздух пах рвотой. Отделение находилось на третьем этаже. Подниматься пришлось по наружной бетонной лестнице. Кое-где на ступенях лежали окаменелые кучки. Было похоже, что дверь в отделение недавно пытались поджечь.
У Кирилла были опухшие веки. Он странно взбрыкивал головой и норовил захихикать. На кроватях сидело несколько молодых людей. Все лечились от гепатита. Веснушчатого соседа Кирилла в Боткинские бараки привезли милиционеры. Парень находился под следствием. Каждое утро дежурная сестра проверяла, не сбежал ли он. Мне было неловко вытаскивать из кармана принесенный Кириллу апельсин.
Он предложил мне чаю. Я попробовал вспомнить, как передается гепатит. От чая на всякий случай отказался. Кирилл рассказал, что такое пункция. Потом сообщил, что недавно парни с соседнего отделения вышли в садик покурить марихуаны. В кустах они нашли пьяную тетку в халате и несколько раз с ней переспали. А оказалось, что тетка не пьяна, а без сознания. Тем же вечером она умерла.
Потом он пошел меня проводить.
— Ты понял, да? Это героин.
— Догадывался.
Снег еще не выпал. Вороны клевали подернутую инеем землю.
— Не мое, конечно, дело. Но не связывался бы ты с этим говном.
— Ты, наверное, сотый человек, который мне это говорит.
Я помолчал. Потом спросил:
— Прикольно хоть?
— Героин? Очень прикольно! Лучше, чем секс. Шучу. Но... нормально.
После этого виделись мы редко. Я много пил той зимой. Не так, как сейчас, а ДЕЙСТВИТЕЛЬНО много. Выяснил, что если больше двух недель спать, не снимая одежды, то она начинает линять и окрашивает тело. Иногда я натыкался на афиши его концертов. Еще реже мы созванивались.
Незадолго до Нового года в Петербурге выступала модная скрипачка Ванесса Мэй. На концерте я познакомился с девушкой Леной. Скрипачка была так себе, а девушка хорошая. Вообще-то у меня вкусы водителя грузовика. Я люблю грудастых, выше себя ростом, блондинок. Лена была блондинкой, но невысокой и почти безгрудой. Зато, когда мы приехали ко мне, она настояла, чтобы секс у нас был оральный.
Мы договорились куда-нибудь сходить и еще несколько раз делали секс. Потом я вспомнил о Кирилле. Предложил ей съездить в гости.
— Это будет интересно?
— Не знаю. Он музыкант. Может быть.
Зима выдалась теплой. У обочин лежали высокие, в рост ребенка, сугробы. Тротуары покрылись тоннами коричневой снежной жижи. «Сссука!» — шипели пешеходы, отыскивая брод. Брюки у мужчин были до самых коленей мокрые, черные.
Кирилл открыл дверь и сказал, чтобы мы проходили. Он был в одних джинсах. На желтой коже татуировки казались слегка стершимися. Кроме него, в комнате было еще двое. В кресле возле столика сидела девушка. На корточках у стены — мужчина неопределенного возраста. Так сидят кавказцы или те, кто бывал в тюрьме. Он представился как Рудик.
Я сел на диван и закурил. Спросил Кирилла, как его новый альбом. Он хмыкнул и стряхнул пепел мимо пепельницы. Все молчали. У девушки в кресле из-под халата торчали сероватые ноги. На них выделялись голубые сосудики и разных оттенков синяки. Ноги напоминали географическую карту.
— Может, куда-нибудь пойдем?
— Куда?
— Не знаю. Пива попьем.
Кирилл подумал.
— Не. Я теперь редко хожу на улицу. Домашний стал.
Он сидел, с ногами забравшись в кресло. Иногда пальцем выковыривал грязь из-под ногтя ноги. Непонятно по какой ассоциации сказал:
— Недавно так у одной жабы набрался! Перевернуться не мог! Говорил ей: «Жаба! Переверни!»
Играло радио. Из тех радиостанций, где на пять минут музыки — пятнадцать минут рекламы. Всей правой стороной тела я чувствовал, как напряжена Лена.
Рудик поднял голову и внимательно посмотрел на меня.
— Бедро у меня что-то ломит. Не к добру.
Я подумал, что еще немного — и Лена просто встанет и убежит.
— Может, я в магазин схожу?
— Чего купишь?
— А чего ты хочешь?
Все одновременно засмеялись. Даже девица в кресле очнулась и первый раз посмотрела на меня. Кирилл вышел из комнаты и принес пачку «Беломора».
— Будешь? А ты?
Лена выглядела недовольной, но кивнула. Рудик поднялся с корточек.
— Я забью.
Он аккуратно развернул бумажный пакетик. По виду марихуана была ничего. Зеленая, мелкосмолотая. Рудик не смешивал ее с табаком, а засыпал в папиросу щедрой ладонью. Кирилл сказал, что трава должна быть улетная. Пока Рудик мастерил джойнт, он крутил в руках обертку.
— Во дают! Ты посмотри, до чего эти кони додумались! Это же страница из Уголовного кодекса! «Статья 169-я. Дача взятки должностному лицу». Во дают!
Рудик лихо закрутил кончик папиросы. Поискал глазами зажигалку. Внутрь гильзы влезло неправдоподобно много. Джойнт получился тугой и упругий. «Тып-тып-тып» — мелко вдохнул в себя дым Кирилл. «Улетная трава!» — еще раз сказал он. Как обычно, голос у него сразу стал глухой, замогильный.
По комнате поплыл кислый запах. Все пододвинулись поближе. Дым был вкусный и очень горячий. Кирилл ухватил папиросу за горящий конец и пустил по струе дыма в рот обеим девушкам. Он был похож на заботливую птицу, кормящую несовершеннолетних птенцов. Лена мелко, не разжимая губ, закашлялась, как икнула. Когда в папиросе осталось совсем чуть-чуть, Рудик ловко загнул ее в трубочку, послюнил край и в две затяжки докурил.
На столе передо мной лежала обертка из-под марихуаны. Надо же — действительно страница из кодекса! Заворачивать им больше не во что? Я представил пушеров-дагестанцев. Они сидят в своих общежитиях и смеются над нами. Мы покурим, прочтем все это «три года строгого режима... пять лет с конфискацией....» и жутко перепугаемся. Вот оно что! Эти гандоны хотят испортить нам удовольствие! Все было настолько ясно, что мне захотелось это записать. Всю эту картину: комната, Лена, приятели Кирилла и гандоны-пушеры. Где взять ручку? Это будет рассказ! Или даже роман! Фантастический роман! Речь пойдет о гандоноидах, цивилизации разумных гандонов. Они вторгаются на Землю, чтобы гандонизировать нашу планету. Нам предстоит жестокая война. Война с мутантами... с муДантами... ха!-ха! А кто победит? кто же победит? Наверное, мы проиграем. Все-таки всех гандоноидов не перегандонизируешь! Ха-ха-ха! Ха!-Ха!-ХаХаХа!!! ХА!ХА!ХА! Нужно срочно сказать об этом Кириллу! Но Кирилл и сам что-то говорит мне... каждое его слово наполнено миллиардом смысловых оттенков. Почему раньше я не замечал, какой он веселый, остроумный человек?! Что он способен сыпать такими смешными словечками?! Что?! Что ты сказал?! ЧТО ТЫ СКА... ХАХАХАХАХА!!! ХА!!!ХА!!!ХА!!!!!!! От смеха перехватывало дыхание и кололо в боку. Вот это Кирилл! Отличный парень! Эссе хомо! Нет, эссе хомяк! Хомяк! ХАХАХАХАХАХАХАХАХАХАХА!!!!!!!!!! По радио говорили, чтобы петербуржцы были осторожны. Этим летом снегири сбиваются в огромные стаи и нападают на пешеходов... заклевывают их до смерти. У Кирилла был толстый нос, который упирался ему прямо в верхнюю губу и опухшие от марихуаны веки. Он не мог их разлепить, глаза совсем исчезли в складках, и следующую папиросу он забивал на ощупь, но он был опытным парнем, этот молодчага Кирилл, и не уронил ни крупинки травы. Он велик... погоди, я затянусь еще... он, как слон... как мастодонт... маструбонт... он — мастер-маструбастер... ХаХаХа!!! «Фирма „Узбекистан» предлагает вам свою новейшую продукцию. Одноразовые часы и детскую водку „Малыш". Оптовым покупателям — скидки. Детская водка „Малыш" продается по цене сорок пять центов за пол-литра и семьдесят пять центов литр". ХАХАХАХАХА!!!! От смеха Лена почти ложилась на диван. Как я мог с ней спать? Она такая красивая. С нее бы картины писать, а я с ней спал! Просто брал и спал. С легким спаром! Она — редкая красавица. Редкая, но меткая. А я? Интересно, что думает обо мне Лена? Что у нас за отношения? Она... доминирует в нашей паре... а я... кондоминирую... от слова «кондом». Мне, подкаблучнику, она бьет подзатыльники. Ведь на самом деле она не считает меня красивым... я знал это с самого детства... почему раньше я не признавался себе в этом? Дело в моем подбородке. Он слишком маленький, мой подбородок. Крохотный подбородок дебила. Я не вижу себя... а она видит. Все это время она ВИДЕЛА! Я выпятил челюсть так далеко вперед, как только мог, и повернулся в профиль. Она должна убедиться, что со мной все в порядке. Но чем дальше я его выпячивал, тем меньше он становился. Сразу за верхней губой теперь начиналась шея. Я знал, чем это кончится. У меня больше не будет женщин в этой жизни. Лена уйдет. Моя похоть ей похуть. Она не выйдет за меня замуж. Я не выйду за нее замуж. Мы не выйдем за нее замуж. Они не выйдут за них замуж. Все кончено, отныне каждая моя фрикция... это фикция. Пригоршнями сыпались колокольчики. Лена смеялась. Она высоко задирала уголки губ и была похожа на старую седую собаку с вытянутой мордой. Наверное, по породе Лена колли. Зачем я взял ее с собой? Тратил на нее столько денег? Или это она тратила на меня столько денег? Нужно было не тратить ни копейки... а купить... срочно купить... я знаю чего!.. пельменей!!. со сметаной!!! съесть их солеными, горячими, добавить чеснока... нет, пельмени придется варить, а нельзя ждать ни минуты! Нужно купить буханку черного хлеба. Восхитительного горячего хлеба. Хотя можно и черствого. На все деньги купить хлеба и съесть. Отрывая от корки прямо руками и запихивая в рот. Только... и это очень важно!.. съесть хлеб нужно самому! Главное, не забыть! Не забыть чего? Нельзя... нельзя ни крошки дать Лене... вот чего!.. и этому ужасному Кириллу... Точно! Я куплю несколько... шесть... буханок хлеба. Но как сделать, чтобы никто ничего не заметил? Наверное, они захотят, чтобы я купил им тоже. На свои деньги. Сколько у меня с собой денег? А у меня есть деньги? Но ведь... По дивану пробежала большая рыжая крыса, хотя оказалось, что это Ленина рука. У нее были толстые кисти рук... тонкие кисти рук... хрупкие... не сломать бы их... их уже нет... я сломал их... она умерла, и кости истлели... рассыпались. Или это Кирилл должен купить мне хлеба? Зачем тратить свои деньги, если можно потратить его? Вместо скатерти на столе лежала газета, кое-где прожженная сигаретами. Я несколько раз прочел заголовок, но не смог понять, о чем это. Буквы были черные и жирные, как мухи. Они свободно ползали по газетному листу, иногда складываясь в рожицы мультипликационных поросят или раскосые древнеегипетские глаза. Некоторые из них хотели откусить от моего хлеба. Зачем я здесь? Эти люди злы ко мне... они издеваются... смеются надо мной. Я беззащитен перед их кретинскими ухмылками. Но почему я должен это терпеть? Кирилл открывал рот, собираясь что-то сказать, а я несколько дней подряд думал о том, станут ли они меня догонять, если я встану и уйду? Если побежать, то, наверное, я оторвусь... если побежать быстро... или станут? Сколько я здесь? СКОЛЬКО Я ЗДЕСЬ?
Я встал, вышел в прихожую, обулся... долгие годы ушли на то, чтобы обуться... открыл дверь и ушел.
* * *
После этого я потерял Кирилла из виду. Лену, кстати, тоже. Зато как-то встретил Рудика.
Прошел год. В конце нынешнего февраля я шел по Суворовскому, неподалеку от Площади Восстания. В желтом свете фонарей падал пушистый снег. Под ногами скрипела пенопластовая корка. Дорога была белой, как белая горячка. Я шел в гости. Перехватив руками за дно, нес большой пакет с бутылками.
— Эй! Бес, бля!
Стараясь не шевелить пакетом, я оглянулся. Он был все такой же. Невысокий, похожий на корень тропического растения. Черные руки, прозрачный взгляд.
— А! Не узнал. Как дела?
Я попробовал, не выпуская пакет, пожать ему руку. Рудик покачал головой и хмыкнул.
— Чем занимаешься?
— Ёбты! А ты, я смотрю, все бухаешь?
Он сказал «бухаешь» так, как взрослый мужчина говорит подростку: «Ты все еще занимаешься онанизмом?»
— Кирилла-то видишь?
— Вижу. Раньше видел. Он мне семь долларов должен. Убью.
— За семь долларов?
— За героин. Лучше бы сам проторчал! Ему было плохо, я ему помог. Где деньги? Бес, бля! Еще и прячется! Лучше бы сам проторчал!
— Он плотно на героине?
Рудик только фыркнул.
— Хочешь, я отдам тебе семь долларов?
— Ты будешь отдавать все его долги? Он половине города должен. И ото всех прячется.
Мы помолчали. На самом деле у меня не было семи долларов. Я перехватил пакет. Бутылки брякнули. Их я купил тоже на чужие деньги.
— Ты не в курсе, он сейчас играет?
— Какое, на хер, играет! Ты слышал, что Серый сдох?
— Какой Серый?
— Их басист.
— Серьезно? Умер?
— А ты не слышал?
— Откуда я мог слышать?
— Ну да. Сдох. Месяца два назад. Бес, бля! Он последнее время у тетки одной жил. Тамарой звать. Она, типа, богатая была. Лет шестьдесят, ничего, а? Какая-то директорша или... хрен знает. Короче, богатая. Серый у нее из дому все золото перетаскал. Чтобы героин купить. Меня как-то угощал. Под конец даже посуду ее продал. А когда деньги кончились, решил к родителям перебраться. Те обрадовались. Ящик вина ему купили. Чтобы он дома переламывался, а не бегал. Ну, он дня три и снимался алкоголем. А потом решил «Минуткой» подышать. Заперся в туалете — наверное, совсем худо ему стало...
— Что такое «Минутка»?
— Не помню. То ли окна мыть, то ли лак растворять. Короче, химия. Дышат ею, как клеем, знаешь? Он в мешок налил и ко рту поднес. Ну и все! Когда родители дверь сломали, он уже синий там лежал. Задохся на хер.
Басиста с флагом на грифе я помнил хорошо.
— Мудак он, этот Серый. Кто так переламывается? Он, видать, первый раз, что ли?.. или, я даже не знаю... почему он так глупо снимался? Хотя, какое, в жопу, — первый раз! У них вся группа: к лету переломаются и бухают. А к зиме опять садятся. Зимой, говорят, делать не хер.
Он говорил о Голованове, у которого была машина и пейджер, а он все проторчал... хотя были времена, у него дома по семь граммов кокса лежало... пятерых таких, как ты, убить хватит!.. о Лукиче, которого пушеры на «Ломоносовской» зарубили топором... о Кефире, который... бес, бля!.. за три грамма по дурости сел, и теперь неизвестно когда выйдет.
Я даже приблизительно не представлял, о ком речь. Он плюнул мне под ноги.
— Ладно, пойду я. Увидимся. А Киру встретишь — скажи, что я его убью. Такие долги отдавать положено.
Кирилла я так и не встретил. Хотя недавно разговаривал с ним по телефону. Он позвонил и сказал, что лежит в неврологической больнице. Может быть, я заеду? Я спросил, что с ним случилось? Кирилл помолчал и сказал, что его кормят таблетками. Он весь прохимичен. Было впечатление, что я беседую с радиоприемником.
— А мясом тебя там кормят?
Он замолчал надолго. Я слышал, как он дышит: маленькими глоточками.
— Мясом тоже кормят, но редко. Таблетки очень сильные. Чувствую, что весь прохимичен. Соображаю плохо. Может быть, заедешь?
— Помогает хоть?
— Если честно, не очень. Но таблетки сильные, должны помочь. Чувствую, что весь прохимичен.
— Ну, удачи тебе. Поправляйся!
Он снова помолчал. Потом спросил, работаю ли я еще в информационном агентстве? В агентстве я проработал меньше месяца. Это было несколько лет назад. Как раз перед тем, как Кирилл первый раз попал в Лавру. С тех пор я рассказывал Кириллу, наверное, о дюжине мест своей работы.
Дома у меня лежит кассета с его первым альбомом. Оформленный Кириллом вкладыш с текстами здорово поистрепался. Хотя кассету я практически не слушаю. В принципе я никогда не любил рокабили.
История пятая,
о суке и про любовь
Сколько же времени я пил? Вроде бы с понедельника по вторник. Не подумайте плохого: вторник отстоял от понедельника недели этак на две. По утрам в комнату вплывали перламутровые гадюки, ужи и миноги. В уголках глаз творилось вообще черт знает что. Иногда кто-то звонил. Понятия не имею, что означали фразы, которые я произносил. С пищеварением происходили вещи стыдные и тягостные. Господи, зачем вчера я обещал милиционерам, что нажалуюсь на них в ООН?!
Потом все начиналось сначала. Знал ведь, что пить не стоит... впрочем, почему не стоит?.. выбирать приходилось всего-навсего между алкоголем и шизофренией... вы бы что выбрали? Вспоминаются черные провалы арок, переполненные пепельницы. Щетина успела отрасти такая, что развевалась на ветру, как пиратский флаг. Нервные руки напоминали неисправный «запорожец».
В тот день в кафешке на Литейном я наорал на бармена. Странно, что меня не побили. Возле «Коко-Банго» угощал алкоголем тоненькую тринадцатилетнюю девочку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27