А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


У пиратов были разработаны и другие способы казни, как, скажем, известное на весь мир маронирование. «Маронирование» происходит от «марунов» («maroons») — беглых нефов-рабов Вест-Индии, женатых на индианках и скрывавшихся в горно-лесистых районах на Гаити, Ямайке, Маврикии, в Суринапе. Корень слова, по-видимому, идет от искаженного местного определения, подразумевающего «обитателя гор», в широком смысле — беглеца, дезертира, изгоя. Изощренная жестокость наказания заключалась в том, что, оставляя преступнику жизнь, его лишали шансов на спасение, выживание. Приговоренного отводили на берег «необитаемого острова», но не подобного острову Мас-а-Тьерра из архипелага Хуан-Фернандес, описанному Д. Дефо как остров Робинзона Крузо, а на маленькую длинную отмель, косу, затопляемую во время морского прилива. Ему оставляли пистолет и порох на один выстрел, чтобы доведенный до отчаяния жаждой, голодом или затопленный стихией он мог застрелиться.
Не менее страшной была и другая форма казни, когда приговоренного заставляли идти по доске, — с борта в море выставлялась длинная доска, и несчастный шел по ней до тех пор, пока не падал в море.
Суровостью отличалась и система наказаний, предусмотренная обычаями запорожских и донских казаков. Воровство, убийство товарища, побои, обида, нанесенная женщине, дезертирство и пьянство во время военных действий карались беспощадно. Так, за убийство товарища преступника закапывали живым в землю. Николай Васильевич Гоголь, описывая процедуру приведения приговора в исполнение, писал: «…вырыли яму, опустили туда живого убийцу и сверх него поставили гроб, заключавший тело им убиенною, и потом обоих засыпали землею». Он же упоминает другое наказание: «Если казак проворовался, украл какую-нибудь безделицу, это считалось уже поношением всему казачеству: ею, как бесчестною, привязывали к позорному столбу и клали возле него дубину, которою всякий проходящий обязан был нанести ему удар, пока таким образом не забивали его насмерть. Не платившего должника приковывали цепью к пушке, где должен был он сидеть до тех пор, пока кто-нибудь из товарищей не решался его выкупить и заплатить за него долг». Практиковалось повешение за ноги, повешение на железный крюк. У донских казаков распространение получило «сажание в воду». «На преступников, подлежащих смерти, надевали мешки, которые наполняли песком и каменьями, и так бросали в воду, а тем, которых преступления не столь важны были, насыпали песку в платья, и с тем их на несколько времени в воду сажали».
Ко времени Степана Разина относится весьма примечательное наблюдение Фабрициуса, приподнимающее завесу еще над одной стороной разбойной жизни. «Проклятия, грубые ругательства, бранные слова, а у русских есть такие неслыханные и у других народов не употребительные слова, что их без ужаса и передать нельзя, — все это, а также блуд и кражи Стенька старался полностью искоренить. Ибо если кто-либо воровал у другого что-либо хоть не дороже булавки, ему завязывали над головой рубаху, насыпали туда песку и так бросали его в воду. Я сам видел, как одного казака повесили за ноги только за то, что он походя ткнул молодой бабе в живот».
Пиратский суд представлял суровое испытание для всех его участников, так как ставкой на нем была человеческая жизнь. Поэтому иногда в ходе процесса происходили воистину ошеломляющие эпизоды. В неопубликованной рукописи о пиратах, автор которой — русский путешественник Федор Васильевич Каржавин, приводится рассказ об одном судебном процессе, произошедшем на судне Бартоломью Робертса.
«…Пока все были пьяны, Гарри Гласбай, человек трезвый, шкипер на судне „Королевская фортуна“, с другими двумя единомышленниками, отставали от него потихоньку, однако он (Робертс. — Д. К.), скоро узнал о сих беглецах, послал отряд в погоню за ними, и они все трое были пойманы и приведены назад; по делу немедленно отданы под суд. Когда все были готовы и капитан Робертс сел в президентское кресло, позвали виновных в прихожую, где стояла большая чаша с пуншем на столе, с разложенными трубками и табаком; когда суд открылся, им было прочитано обвинение. Закон, сочиненный пиратами, был весьма строг, и уже собирали голоса на приговоре к смерти; как выпивши по другому стакану, узники стали просить об остановке сего суждения. Но преступление их найдено столь великим, что сидящие не приняли их просьбы; вдруг некто Валентин Стурдибак прибежал наверх, говоря, что он имеет предложить нечто суду в пользу одного из узников, и клялся притом, что он знает его давно за честного человека, и не хуже всех других тут присутствующих, и что имя ему Гласбай: «Клянусь, говорил он, что он не умрет, и, черт меня возьми, ежели придется ему умереть». Проговоря сии слова, вынул из кармана заряженный пистолет и приставил его к груди одного из судей, которой, видя сие толико сильное доказательство, заговорил, что он Гласбая не находит виноватым, прочие все согласны были с его мнением. И положили, что сам закон Гласбая оправдывает… А другие два по тому же закону осуждены на смерть, и только сделана им та милость, что позволено им выбрать четверых товарищей, которые бы их расстреляли…»
В разгуле веселья
Не всякий суд оканчивался столь трагично. Пираты вовсе не были мрачными мизантропами и любили забавляться в свойственной им грубоватой манере. Возможность отдохнуть, повеселиться, хорошенько выпить и порезвиться настраивала их на благодушный лад. «Они буквально за месяц спускают все, что нажили за год или полтора, — отмечал прекрасно знакомый с нравами пиратской братии Эксквемелин. — Они хлещут водку, словно воду, вино покупают прямо бочонками, выбивают затычки и пьют до тех пор, пока бочонок не опустеет. День и ночь буканьеры шатаются по селениям и славят Бахуса, пока остается хоть грош на выпивку… Некоторые из них умудряются за ночь прокутить две-три тысячи реалов, так что к утру у них не остается даже рубашки на теле. Я знал на Ямайке одного человека, который платил девке пятьсот реалов лишь за то, чтобы взглянуть на нее голую. И такие люди совершают много всяческих глупостей. Мой бывший господин частенько покупал бочонок вина, выкатывал его на улицу, выбивал затычку и садился рядом. Все шедшие мимо должны были пить вместе с ним — попробуй не выпей, если тебя угощают под ружейным дулом, а с ружьем мой господин не расставался. Порой он покупал бочку масла, вытаскивал ее на улицу и швырял масло в прохожих прямо на одежду или в голову». Суеверия этих невежественных людей и верность морским традициям привносили в обыденную жизнь экипажа светлые оттенки. Так, например, бережно сохранялись морские ритуалы, принятые при проходе экватора или опасных рифов. Подлинная же вакханалия радостного упоения жизнью захватывала бравых молодчиков где-нибудь в уединенном, заброшенном людьми уголке, где морские скитальцы были предоставлены сами себе. Здесь-то и рождались веселые судебные процессы-постановки, рассказы о которых потом долго ходили по морям, обрастая многочисленными подробностями. Разбойники всласть веселились и издевались над ненавистным им порядком цивилизованного судопроизводства.
Один такой «процесс» произошел на маленьком островке у побережья Кубы. Пираты капитана Анстиса уже несколько месяцев предавались здесь безделью. В один из дней они собрались на опушке тропического леса. Зной и духота жаркого дня не помешали им вкусить радость от театрализованного зрелища, свидетелями которого они стали. Первым предстал перед глазами зрителей, разлегшихся на изумрудной траве, сам подсудимый. С лицом, искаженным гримасой ужаса, он, «трясясь от страха», поглядывал с тоской в ту сторону, откуда должен был появиться главный судья. Наконец из джунглей вышел судья, его прибытие сопровождалось громом оваций и аплодисментов, пираты вскочили со своих мест и стали палить в воздух из пистолетов. В адрес «несчастного» подсудимого посыпались угрозы. Судья подошел ближе, и теперь пираты уже могли его разглядеть. На голову он напялил какой-то невообразимо грязный колпак, а его судейскую мантию заменял гнусного вида широкий брезент, который волочился за судьей, поддерживаемый двумя мрачными субъектами, изображавшими помощника и советника. На нос судья водрузил уродливые очки. Приняв угрожающий вид, он сурово поглядывал на подследственного. Доковыляв до дерева, вокруг которого собралась вся компания, судья, кряхтя и чертыхаясь, вскарабкался на толстый сук и удобно устроился на нем, так что «мантия» его сползла вниз и касалась земли. Под деревом расположились «помощник» и «советник». Судейский жезл заменяли предметы, которые они держали в руках. У одного из них был лом, у другого — заступ. Общественный обвинитель представил суть дела: «Господа, этот мерзавец, который стоит перед вами, самый гнусный негодяй, которого только и остается, что повесить на большой дороге. Он родился специально для виселицы, и поэтому, побывав в сотнях переделок, до сих пор не утонул и не был застрелен. Сколько слез пролилось из-за этого мерзкого пирата. Но не в этом его главная вина. Представьте себе, эта образина ничего не пьет, кроме пива, он ни разу не нализался, как собака; такие целебные напитки, как ром, джин или водка, он отвергает, как будто это дьявольская зараза. А Вашему правосудию, да и всем присутствующим, совершенно ясно, что ничего хорошего не может выйти из человека трезвого. Кем иначе, как лишь лукавым проходимцем и жалким обманщиком, может быть человек, у которого после доброй порции не развязывается язык». После речи обвинителя началась доверительная беседа судьи с виновным. «Мы в изумлении от тяжести преступления этого плута. Что ты скажешь, омерзительная собака, прежде чем мы тебя повесим сушиться на солнце, как дохлую ворону, которая единственно для того и пригодна, чтобы отпугивать других птиц? Виноват ты или нет? И посмей только сказать „нет“ !!!» Обвиняемый с дрожью в голосе говорит: «Нет».
К восторгу публики, судебный процесс затягивается. Наконец после собственных яростных обличений судья предоставляет слово защитнику. Его речь кратка. «Трудно придумать более тяжкое преступление, чем то, в котором обвинен мой подзащитный. Я предлагаю повесить его как можно скорее, потому что мне стыдно защищать такого ублюдка». После одобрительных криков толпы, судья принимается за чтение приговора. «Нехорошо будет, — начинает блюститель законов, — если в тот день, когда я сижу судьей, никто не будет повешен. Посмотрите на физиономию этого типа — по-моему, ясно без слов, что за одну такую рожу следует отправлять на виселицу. И, наконец, уже несколько часов, как мы тут тратим время на этого бездельника, обеденная пора давно миновала, и весь этот суд мне уже осточертел. Я голоден, и пора его вешать». «Суд» обычно заканчивался ко всеобщему восторгу пиратов. Судья и подсудимый выпивали по чаше рома и присоединялись к общему веселью.
Подобные театрализованные постановки были весьма распространены и оживляли пиратские будни, внося разнообразие в монотонную жизнь на корабле.
Пираты охотно разыгрывали эти импровизированные «пьесы» и самозабвенно предавались сценическому действу. Этих людей влекла необычная жизнь вымышленных героев на сцене, им импонировала эта незнакомая атмосфера, рассказывавшая о другом мире; в череде повседневных событий подобное лицедейство давало хорошую психологическую встряску, обеспечивало душевный подъем. В каком бы амплуа ни приходилось выступать «на подмостках» этим головорезам — на ролях главных персонажей или в качестве второстепенных действующих лиц, — новоиспеченные актеры самозабвенно исполняли свои «партии». Зрительская аудитория, всегда щедрая на брань и на похвалы, бурно реагировала на все нюансы действия и вовсе не была пассивным участником — сопереживание происходящему на сиене иногда перерастало в буйство, выходящее далеко за рамки того, что задумывал «постановщик». Некоторые из таких сценических «встрясок» заканчивались плачевно для участников. Вот, например, какие события произошли на борту судна «Уайдах», когда пиратскому главарю, капитану Беллами, вздумалось поставить пьесу о жизни царя Александра Македонского.
Кульминационным эпизодом представления была сцена казни пойманного греческого пирата. Спектакль подходил к концу, и актеры собирались уже «повесить» своего незадачливого собрата по ремеслу, как вдруг события приняли неожиданный оборот. Виновником этого был корабельный канонир, дотоле спокойно сидевший около борта, с изумлением взирая на непривычное для него зрелище. Простодушный малый, он принимал все происходящее за чистую монету, но к концу спектакля заметно встревожился, а когда речь зашла о виселице, был уже явно не в себе. Ошеломленный участью, уготованной его приятелю, игравшему роль «греческого пирата», канонир решил действовать. Еще бы, ведь Джек Спинклз, его старый добрый товарищ по грабежам, человек, которого покамест не достали ни ядра, ни пули, ни клинки, теперь, вот так бездарно, в руках своих же «бывших товарищей», этих подлых негодяев, закончит жизнь, болтаясь в петле. «Ну уж этому — не бывать», — решил наш молодец. Вскочив со своего места, бравый артиллерист рванул в трюм и заорал своим приятелям, мирно беседовавшим за чашей рома: «Эй, ребята, вот вы тут сидите, а мерзавцы, там, наверху, приканчивают почтенного Джека Спинклза. Если мы не вмешаемся, то они, чего доброго, примутся и за нас». Прокричав эти слова, канонир схватил фанату, зажег фитиль и, мигом взлетев на палубу, швырнул ее в участников постановки, эти подлых «тюремщиков» и «судей». Сидевшие внизу тем временем «поняли», в чем дело. «Черт возьми, не дадим своих в обиду», — и из трюма вырвалась ватага пьяных, рассвирепевших вояк, размахивавших саблями и пистолетами. В пороховом дыму развернулась ожесточенная потасовка. Не сразу удалось внести ясность в происходящее и утихомирить разбушевавшиеся страсти. Однако этих минут хватило, чтобы разбойнику, игравшему роль Александра Македонского, отрубили руку, а почтенный Джек Спинклз в драке потерял ногу.
В этой связи вспомним разгул веселья, запечатленный Ильей Ефимовичем Репиным в знаменитой картине «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». В основе сюжета — история того же «лицедейского» ряда. Турецкий султан Мехмед IV собирался отправить против Запорожской Сечи войско, но решил сначала попробовать добиться повиновения казаков мирными средствами, отправив письмо с требованием «сдаться мне добровольно и без всякою сопротивления и меня вашими нападениями не заставлять беспокоить».
Восторг, охвативший казаков при получении такого послания, не поддается описанию. Составляя ответ, они изощрялись, как могли, чтобы не ударить в грязь лицом перед Блистательной Портой: немного найдется в истории примеров такой разухабистой «дипломатической переписки».
Запорожские казаки — турецкому султану
«Ты — шайтан турецкий, проклятого чорта брат и товарыщ и самого Люиыперя секретарь! Який ты в чорта лыиарь? (султан имел неосторожность назвать себя «необыкновенным рыцарем, никем не победимым». —Д. К.)
Чорт выкидае, а твое вийско пожирае. Не будешь ты годен сынив хрестияньских пид собою мати; твого вийска мы не боимось, землею и водою будем бытьця з тобою. Вавилонский ты кухарь , македонский колеснык , ерусалимський броварнык , александрийский козолуп, Великого и Малою Египты свынарь , армяньска свыня, татарский сагайдак , каменецкий кат , подолянський злодиюка , самого гаспида внук и всего свиту и подсвиту блазень , а нашого Бога дурень, свыняча морда, кобыляча с… а, ризныцька собака, нехрешенный лоб, хий бы взяв тебе чорт!
Оттак тоби козаки видказали, плюгавче!
Невгоден еси матери вирных хрестиян.
Числа не знаем, бо календаря не маем, мисяц у неби, год у кнызи, а день такий у нас, як и у вас, поцилуй за те ось куды нас!»
Кошовой атаман Иван Сирко зо всим коштом запорожським».
Братство, несущее возмездие
Вход в пиратский мир был открыт для людей, ощущавших себя неприкаянными и беззащитными в привычном человеческом мире или ставших обременительными в силу действовавших в обществе законов. Одним из моральных критериев, которые привлекали к занятию морским грабежом, была надежда обрести внутреннюю свободу в общении с такими же горемыками, мечта о здоровом человеческом сосуществовании. Не случайно о пиратских бандах говорили как о братстве. Идея сотрудничества и взаимопомощи пронизывала все экономические, военные, хозяйственные и бытовые стороны пиратской жизни. Уравнительное распределение добычи, демократические принципы управления, равенство разбойников перед коллективно принятыми обязательствами, совместное проживание на узком пространстве корабля — все это вместе взятое сплачивало людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52