Однако тот солдат уже априори не был солдатом или был «не способен» воевать. И не потому, что не мог или не хотел воевать: он верил в идеалы своей страны, а потому, что давно не одобрял поступки других солдат по отношению к вьетнамцам. Он испытывал отвращение к войне вообще. Он отошел от «нормы» – и он не стрелял.
Психологи выделили три важные причины «ненормального» поведения того солдата в Сонгми. Во-первых, он обладал обостренным чувством справедливости – результат домашнего воспитания, – подкрепленного католическими принципами. Во-вторых, он был по природе человеком-одиночкой и не поддавался влиянию обстановки, не нашел места в общем строю, исключал себя из среды, «провоцирующей жестокость». В-третьих, у него было сильно развито чувство воинской чести, а во Вьетнаме, и особенно в Милай, он стал свидетелем попрания кодекса солдатской чести.
После событий в Милай большая дистанция, существовавшая между ним и остальными бойцами, не только увеличилась, а превратилась в пропасть. Он возненавидел тех, кого считал своими друзьями: «Я видел, как люди, которых я считал «хорошими парнями»… расстреливали всех на своем пути». Были и другие психологические состояния. Некоторые солдаты роты не стреляли в жителей Сонгми, но пытались скрыть это от тех, кто стрелял. Один, например, не убивал людей, а убивал скот. Он оставил такие записи: «Я не убивал людей, но никто это не знал. И поэтому никто меня не позорил».
Ключом к пониманию психологического настроения солдат во время событий в Милай, как и на протяжении всей войны США во Вьетнаме, могла стать статистика потерь врага (а не своих). Именно она стала «зеркалом зла», причиняемого войной. Подсчет потерь врага – обычная на войне процедура. Но если победы оцениваются только на основании такой статистики, то она превращается в «навязчивую идею и умышленную фальсификацию». Победы становились Пирровыми победами. Основной задачей американских солдат во Вьетнаме было убивать вьетнамцев (иначе зачем пришли они на чужую землю с бомбами и напалмом), а единственным критерием оценки личного вклада в успех всего подразделения становилось число убитых. Поэтому фальсификация статистики превращалась в единственный способ сохранения иллюзии состоявшегося настоящего боя. Убийство представлялось для человека с деформированным умом единственным средством преодоления собственного страха. В Милай убийства вьетнамцев «помогали» американским солдатам избавиться от чувства вины в смерти их же товарищей. Из «мишеней» они превратились во всемогущих сеятелей смерти, которые выполняли свою воинскую миссию. Только убийство стало для них подлинным мерилом власти, исполнения долга, поставленной задачи, умения быть настоящим солдатом. Поэтому даже не всегда убивая, в американской армии, как и в других армиях мира, которые не имеют возможности проверить свои силы в убийстве живой силы и мирного населения противника, создавалась «статистика убийств». Есть основания предполагать, что деревня Милай в определенной степени стала жертвой «статистических амбиций» командования Группы американских войск во Вьетнаме. Такая «статистика» способствовала служебному продвижению отдельных офицеров. Например, полковник Хендерсон, который давно и безуспешно мечтал стать генералом, «преуспевал в «статистике убийств и практике приписок». То же самое делал командир оперативного соединения полковник Фрэнк Баркер, отличавшийся особой агрессивностью и тщеславием. В его соединении были особо высокие показатели убитых, а его солдаты отличались способностью «отправить на тот свет» любого вьетнамца. Даже того, которого не видели в глаза. Безудержное стремление к высоким цифровым показателям в «статистике смертей врага» передавалось вниз по цепочке: от генералов до лейтенантов. От этой взаимосвязи страдали все, все стали жертвами деформации, психоза, порока.
Между количеством убитых вьетнамцев и количеством захваченного боевого оружия (которое умалчивалось) существовало настораживающее несоответствие. При критическом осмыслении становилось очевидным, что убиты гражданские лица (или иначе: «военные», у которых не было оружия). Зачем их было убивать? Этот вопрос стараются не задавать. Ведь убить военнопленного – тоже преступление.
Конечно, принципы и критерии подсчета в различных воинских подразделениях США во Вьетнаме были разными. И этой «двойной статистикой» пользовались с двух сторон. Иногда одного убитого считали несколько раз на основании того, что убийство ставили себе в заслугу одновременно несколько человек. В некоторых частях американской армии считали убитых гражданских, животных или вовсе несуществующие души – в зависимости от необходимости или амбиций считающих. Но так или иначе во Вьетнаме погибли более полутора миллионов вьетнамцев. Это и есть преступление военщины США. И здесь нет приписок.
Первоначально сообщалось, что в Милай было убито триста – триста пятьдесят вьетнамцев (это совпадало с ранними подсчетами Медины). Но потом никто не мог понять, почему эта цифра уменьшилась до 128. Сокрытие отдельными штабными офицерами подлинных результатов военной операции? Или уловка кампании по дезинформации? По моим данным, убитых было около 500.
В конечном итоге роте «Чарли» приписали только 14 из 128 убитых, а смерть остальных более 400 – для придания инциденту видимости настоящего боя – отнесли за счет «артиллерийского обстрела». В официальном отчете упоминалось о «контакте с противником», подчеркивалось, что «наступление прошло четко».
В справке оперативной группы Баркера (в которую входила рота «Чарли»), проводившей военные операции в районе Милай, фигурировала цифра 128 убитых вьетнамцев. Никто не мог дать точного ответа. Откуда взялась, эта цифра? В своих показаниях лейтенант Колли вспоминал разговор с капитаном Мединой.
Колли: Он спросил, сколько вьетнамцев мы убили в тот день? Я ответил, что не знаю, и сказал, чтобы он пошел и посчитал сам…
Даниэл (прокурор ): Вы хотите сказать, что могли назвать любую цифру?
Колли: Да, сэр.
Даниэл: Капитал Медина мог указать в отчете любую цифру, которая ему пришла бы в голову?
Колли: Любую цифру в разумных пределах. Думаю, что он сообщил самую высокую цифру…
Даниэл: А он проводил проверку, были ли настоящие подсчеты?
Колли: И да, и нет. Я точно не помню, как он это делал. Я только помню, что на моем счету было 50 убитых…
Даниэл: Вы сказали капитану Медине о том, что расстреляли людей в овраге?
Колли: Да, сэр.
Даниэл: В какой форме вы это сделали?
Колли: Он спросил меня, сколько гражданских было среди убитых.
Даниэл: И что вы ему ответили?
Колли: Я ответил, что это он должен решить сам.
Иными словами, Колли и Медина сообща прикидывали «реальную» цифру, которую можно было вывести из оценки развития событий «статистики убийств» и которая укладывалась, подтверждала бы «логику событий». Так, Медина сообщил, что убил «от 30 до 40 человек», а Колли импонировала цифра 50. Потом Медина вывел для всех подразделений цифру 310, но в процессе «переосмысления» и с учетом обстановки ее пришлось снизить до 128 и т.д. Однако жители общины Сонгми и деревни Милай насчитали около 500 погибших. И это – статистика злодеяний военщины. За каждой цифрой – преступление, оборванная жизнь… Подсчитывая число убитых, о живом человеке забывают. Его якобы и не было…
Психологическая война
В 60-х годах в советских спецслужбах, и прежде всего в учебных заведениях (академиях) Министерства обороны и Комитета госбезопасности при Совете министров СССР, была «модной» тема анализа, психологического состояния американского солдата и офицера в условиях военного времени – в ходе боевых действий и в тылу, хотя само понятие «тыл» в партизанской войне приобретало весьма относительное понятие. Это – один блок проблем психологической войны. Но был и другой блок – изучение особенностей характера обычаев, привычек, нравов национальных меньшинств и использование их в интересах США, Китая, Вьетнама и других государств – участников вооруженного конфликта.
Второй «блок» приобретал не меньшее стратегическое значение, чем первый.
Если вопрос «боевого духа американского солдата» имел «временные рамки», начинался с первыми выстрелами и разрывами бомб, а завершался с концом присутствия на фронте (не говоря о послевоенном «вьетнамском синдроме» – тогда его размеры еще не могли оценить), то использование в военно-психологических целях нравов и обычаев народов, десятков национальных меньшинств, особенно горцев и островитян, приобретало важное значение, рассчитанное на многие годы вперед. При этом особую ценность получало изучение традиций, многовекового опыта отношений между национальными группами людей, проживающих на одной или соседних территориях. Проблема, как известно, непростая на всех континентах (кто станет отрицать, что не изжиты до сих пор противоречия даже в Европе между французами и немцами, французами и итальянцами и т.д.).
Итак, став однажды «модной», тема «психологическая война», изучение боевого духа американского солдата в Индокитае и использование нравов и обычаев народов Вьетнама, Лаоса и Камбоджи, а также около восьмидесяти малых народов Индокитая привлекла во Вьетнаме специалистов «психологической войны», заставила «переквалифицироваться» и некоторых ведущих оперативных работников из резидентур КГБ в Ханое, Вьентяне, Пномпене. Мой студенческий друг Георгий (помните, первый говорящий по-вьетнамски разведчик ПГУ в Ханое во время начала войны в 1964 году) также засел за подготовку диссертации на «психологическую тему» под прикрытием Академии наук СССР. Он не был карьеристом, слыл великолепным парнем и практиком, но звание кандидата исторических наук при любом повороте событий ему никогда бы не мешало. С «наукообразностью», «теоретизацией» подходов к теме у разведчика дело шло туго, да и «конкретика фактов» не была особенно обильной. Пришлось помогать журналистам. Лучшими помощниками стали американские публицисты, буквально копавшиеся во внутреннем мире, в душевных переживаниях американского солдата, попавшего в ад вьетнамской войны. Тема героизма, американского патриотизма, жажды победы (несмотря на поражение) в кино и литературе пришла позже, после разрушающих душу пораженческих настроений. И чем яснее было поражение, крах агрессивной политики США, тем красочнее выглядел героизм «Рембо».
Мой сайгонский коллега М. Герр написал цикл репортажей из Сайгона, которые я собрал и копии отдал Георгию. Почему именно статьи М. Герра, а не десятков других американских коллег? Не знаю. Во-первых, с Герром мы неоднократно встречались, а, во-вторых, у нас, кажется, было немало общего. У меня, например, на стене корпункта в Ханое висели старые французские карты Вьетнама, Тонкина, Аннама, считавшиеся большой редкостью и обладавшие для ДРВ «шпионской точностью» (на них наносились все деревни и горные тропы). Карты эти у меня таинственно пропали со стены. Ремонт я, понятно, не делал.
Подобные же карты были и у Герра. Именно с них он начал цикл репортажей. «Дыхание ада», в котором, как мне казалось, он точно передавал внутреннее состояние американского солдата и экспедиционного корпуса 1964–1968 годов. У него было немало публицистических находок.
Репортаж из вертолета, объятого пламенем
«На стене моей сайгонской квартиры висела карта, – писал М. Герр (этот «прием» применял и я в 1966–1969-х годах). Иногда, вернувшись поздней ночью до того измотанный, что сил ни на что не оставалось, я вытягивался на койке и рассматривал карту. Чудо – карта, особенно теперь, когда окончательно устарела. Досталась она в наследство от прежнего постояльца, жившего здесь много лет назад. Француза, наверное, судя по тому, что была отпечатана в Париже. После стольких лет сырой сайгонской жары бумага сморщилась и покоробилась. Вьетнам был еще разделен на прежние колониальные территории: Аннам, Тонкин и Кохинхину, а к Западу от них, за Лаосом и Камбоджей, лежал Таиланд. Королевство Сиам. Да. Действительно старая ценная карта!
Если бы призраки стран-покойниц могли являться живым, подобно призракам покойников-людей, на этой карте поставили бы штемпель «Текущие дела», а остальные карты, которыми пользуются с шестьдесят четвертого года, сожгли бы. Но будьте уверены, ничего подобного не произойдет. Сейчас конец шестьдесят седьмого, и даже по самым подробным картам ничего больше толком не поймешь. Пытаться читать их – все равно что пытаться читать лица вьетнамцев или американцев. А это – все равно что пытаться читать ветер. Мы знали, что большая часть получаемой информации поддавалась разному чтению; различные участки территории разное рассказывали разным людям. Знали мы и то, что здесь есть только война… И эту войну люди читали тоже по-разному.
Посольство США неустанно твердило о наголову разбитых «вьетконговских» частях, которые месяц спустя вновь появлялись на том же поле боя в полном кадровом составе. Вроде ничего мистического в этом не было. Просто уж если американские войска занимали территорию противника, то занимали ее окончательно и бесповоротно, а если и не могли потом удержать – то что с того? Верьте, мол, только сегодняшней информации.
К концу первой недели, проведенной в боевых порядках, писал М. Герр, он познакомился с офицером службы информации при штабе двадцать пятой дивизии в Кути. Он показал сначала по карте, а потом со своего вертолета, что сделали с населенным пунктом Хобо, стертым с лица земли гигантскими бульдозерами, химикатами и продолжительной обработкой огнем. Уничтожены были сотни гектаров как возделанных полей, так и джунглей: «противник был лишен ценных ресурсов и укрытий».
Проведенная операция показывала, что можно сделать, имея технику и сноровку обращения с ней. А если в месяцы, последующие за ее проведением, активность противника в большем районе боевой зоны «С» значительно» возросла и удвоились потери американской живой силы, то это, черт побери, никак не в Хобо, которого нет больше, а где-то на том же месте, только под другим названием. Не верьте картам! Может быть, все проходило не в Хобо, а в Бохо?
…Перед выходом в ночные операции медики раздавали солдатам таблетки. Декседрин. Несет от них, как от дохлых змей, слишком долго закупоренных в банке.
М. Герр знавал одного парня из подразделения поисковой разведки Четвертой дивизии, тот глотал таблетки пригоршнями: горсть успокаивающих из левого кармана маскировочного комбинезона, и сразу вслед за ними горсть возбуждающих из правого. Правые – чтобы сразу бросило в кайф, левые – чтобы поглубже в него погрузиться. Он объяснял, что снадобье приводит его в «должную форму».
Парень тот служил во Вьетнаме третий срок. В шестьдесят пятом он единственный уцелел, когда в горной долине перебили взвод «кавалерийской» дивизии, в котором он служил. В шестьдесят шестом он вернулся во Вьетнам в составе частей специального назначения. Как-то его подразделение угодило в засаду. Он спрятался под трупами однополчан, пока вооруженные ножами партизаны проверяли, кто из раненых еще жив. Сняв с убитых амуницию – в том числе и зеленые береты, – они ушли. После этого он и не мог представить себе иного занятия на войне, кроме поисковой разведки.
– А вернуться обратно в мир просто не могу, – сказал он. И вспомнил, как ездил домой в последний раз: сидел днями напролет, заперевшись в своей комнате, и иногда выставлял в окно охотничье ружье, ловя на мушку прохожих и проезжавшие мимо автомобили. Из всех чувств и мыслей оставалось лишь ощущение пальца на спусковом крючке. – Родных моих это сильно нервировало, – сказал он. Но и они нервировали его. Полная взаимность. (Вьетнамский синдром в таком виде не изжит до сих пор.)
Солдат, казалось, вечно был настороже, все что-то искал. Спал, наверное, и то с открытыми глазами. Все боялись его. Он носил золотую серьгу и повязку, выдранную из маскировочной парашютной ткани. Никто не решался приказать ему подстричься. Волосы у него отросли ниже плеч, закрывая толстый багровый шрам. Даже в расположении дивизии он шагу не делал, не взяв с собой нож и «кольт».
Но что за историю рассказал он! Более глубоких рассказов о войне журналист никогда не слышал. Вот например:
– Патруль ушел в горы. Вернулся лишь один человек. И тот скончался, так и не успев рассказать, что с ними произошло.
Герр ждал продолжения, но его не было. Тогда он спросил, что же было дальше? Солдат посмотрел с сочувствием. И на лице его было написано: «Кретин ты, твою мать!.. Какое тебе еще нужно продолжение?»
Он был убийцей, одним из лучших убийц…
«Больше я никогда с ним не разговаривал, хотя и видел еще раз, – писал М. Герр. – Когда следующим утром разведчики вернулись, он вел с собой пленного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59