Если бы они не знали, что я храбрее и сильнее их, они подняли бы меня на смех и тут же выбрали бы себе другого предводителя. Но только не дай господь этому случиться, потому что тогда нашей округе несдобровать. Энги не любят слушаться ничьих приказаний, а о справедливости знают только то, что я им говорю. Они разбежались бы кто куда, как крысы из пустого овина, и нашему народу, пожалуй, пришлось бы от них еще солонее, чем от шведов. Но они храбрые воины, мои энги, надо только уметь их убедить — когда словами, а когда и угрозой пистолета, как придется. Главное, чтобы они чувствовали, — что тот, кто ими командует, ни в чем им не уступает и даже, наоборот, превосходит их всех.
— Понимаю, Свен, — подтвердил Нансен. — Я и сам нынче вечером убедился, что ты настоящий мужчина, но мне было этого мало, я должен был получше испытать тебя, прежде чем доверить тебе столь важное поручение.
— Иными словами, вы, важные господа из Копенгагена, думаете, что, если побряцать туго набитым кошельком над ухом бедняка, его честность не устоит перед звоном монет. Я о вас лучшего мнения, хоть вы этого и не заслужили.
— Ну, ну, Свен-Предводитель! — снисходительно улыбаясь, сказал Нансен. — Ты так рассуждаешь по молодости лет. Молодежь легковерна, зато она быстро разочаровывается.
— Мне тридцать пять лет, — возразил Свен.
— Я исчисляю возраст людей не годами, а чувствами, а по пылкости чувств тебе нет еще и тридцати. Я считаю, что должен был отнестись к тебе с недоверием, пока ты не убедил меня в противном.
— Нет, разрази меня гром! — запальчиво воскликнул Свен. — Если сам король удостоил меня доверием и возложил на меня поручение, подобное тому, о котором вы говорите, вы и подавно могли на меня положиться.
— Если я и был не прав, не доверяя тебе и твоим людям, разве я не сделал все, что мог, чтобы загладить свою вину?
Свен рассмеялся:
— Потому что пришли ко мне и просите вам помочь?
— Нет, Свен-Предводитель! Потому что я пришел, чтобы предоставить тебе всю честь этого дела, честь тем более высокую, что твои подвиги начнутся там, где я отступил перед трудностями.
Свен почувствовал справедливость слов Нансена. Он постоял в молчаливом раздумье, потом кивнул и, протянув Нансену руку, сказал:
— Вы правы, забудем о том, что произошло. В общем-то, я ведь довольно терпеливо выслушал то, что вы мне сказали в лесу, и не причинил вам никакого вреда.
— Разумеется, — добродушно подтвердил Нансен, — если не считать того, что ты дал мне небольшую затрещину и швырнул на обледеневшую землю, от чего, между нами говоря, не один миролюбивый бургомистр мог бы отдать богу душу.
— Неужто! — смеясь, отозвался Свен. — У меня не было таких дурных намерений! Но как велика сумма, которую мне предстоит доставить в Копенгаген?
— Пятьдесят тысяч ригсдалеров.
— Это большие деньги.
— Да, но перевозить их будет проще, чем ты полагаешь, потому что значительную часть суммы составляют вексельные обязательства, подписанные известными лицами, и только небольшую долю — золото и серебряные монеты. Как ты думаешь, сможешь ты провезти все это в целости и сохранности через Зеландию?
— Не знаю.
— Как это не знаешь? Так мог бы ответить и я.
— Слушай, бургомистр! — заявил Свен. — Я должен подумать, прежде чем сказать, как я возьмусь за дело. Ведь мне надо не только обмануть шведов, у которых на редкость острый нюх, но и оправдать доверие, которое вы, важные господа, оказали моему мужеству и смекалке. Где находятся деньги?
— Это ты узнаешь, когда мы окажемся на месте. Ведь я полагаю, мы вдвоем двинемся в путь.
Свен вскочил, встал перед Нансеном и впился в него сверкающим взглядом.
— Ах, вы так полагаете? А вот я так держусь противоположного мнения. Вы опять мне не доверяете?
— А ты опять горячишься! — ответил Нансен.
— Эх вы, горе-вояка! — продолжал Свен, делая над собой усилие, чтобы смирить свой гнев. — Вы хотите сопровождать меня. Да вы поглядите на себя — вы еще не отдышались и ртом хватаете воздух, а ведь мы прошли всего несколько шагов. Вы дрожите от холода в этой теплой пещере. Что же будет, когда мы выйдем отсюда и окажемся на морозе? Да любой шведский горнист выбьет меч из вашей изнеженной руки. Вам станет дурно при первой же перестрелке, и вы лишитесь чувств, если придется бежать. Поглядите на себя, бургомистр, и потом на меня! Я говорю это не для того, чтобы унизить вас. В королевском совете, где надо измыслить какой-нибудь хитроумный план, нужны вы. Там, где нужно рискнуть жизнью, чтобы его осуществить, нужен я. Поэтому, сударь, закутайтесь-ка поплотнее в свой плащ и возвращайтесь к себе в кабинет. С божьей помощью я беру на себя остальное.
— Будь по-твоему, упрямец! — ответил Нансен. — Но помни: отсылая меня прочь, ты берешь на себя всю ответственность за благополучный исход дела.
— Знаю! — кивнул Свен. — Отвечать буду я, но и слава будет моя!
— Когда ты можешь выехать?
— Как только вы скажете, куда надо ехать.
— А твои товарищи?
— Тысяча дьяволов, бургомистр! Что вам за дело до моих товарищей! Вы бы еще спросили, захватил ли я с собой еду и заряжены ли мои пистолеты! Я вас спрашиваю, куда ехать.
— Ладно. Ты знаешь пастора в Вордингборге?
— Господина Кристена Нильсена? У него еще пасека в саду?
— Вижу, что он тебе известен. Передай ему это письмо. Я уже называл ему твое имя. Это честный и благородный датчанин, он во всем окажет тебе помощь.
— Да продлит господь дни почтенного пастора! Если бы мне надо было прочесть молитвенник или призвать на землю ангелов, он и в самом деле мог бы мне помочь. Но чтобы добиться толку в нашем деле, лучше положиться на ангелов, которые служат у меня. Так, стало быть, пастор знает, где скрыты деньги, а мне этого сказать нельзя?
— Мы спрятали их в одном из пасторских ульев в его саду. Ну вот, теперь ты знаешь все. Делай, что найдешь нужным, но помни об опасностях, которые сопряжены с этим дерзким предприятием.
— Нет, бургомистр! — с веселым задором ответил Свен. — План действий я начну обдумывать тотчас, а об опасностях стану вспоминать лишь тогда, когда они будут позади. Да к тому же победа без риска все равно что незаслуженная похвала.
Нансен протянул Свену руку и, задержав ее в своей, сказал:
— Желаю удачи, Свен! Дай бог нам встретиться снова. И если тебе понадобится помощь друга, обращайся ко мне.
— Спасибо, господин бургомистр, — ответил Свен. — А если вам когда-нибудь снова понадобится помощь Свена-Предводителя, обращайтесь ко мне, но ловушек больше не расставляйте. А если вернетесь в Копенгаген, скажите его королевскому величеству и его знатным приближенным, что я, простой человек, советую им либо полностью доверять тому, к кому они обращаются, либо уж не доверять вовсе. Может, мой совет им пригодится.
Свен еще произносил эти последние слова, когда снаружи раздался приглушенный шум: камень отвалили, в отверстие просунулись чьи-то ноги. Пока пришелец возился с камнем, заваливая вход, верхняя половина его туловища по-прежнему была невидима. Наконец он сполз вниз, кивнул Свену и сел на ложе из буковых ветвей, с откровенным недоумением уставившись на Нансена.
— Как дела, Ивер? — спросил Свен. — Откуда ты?
— С похорон.
— С чьих же это похорон?
— Шведские конники решили проверить, глубока ли вода в заливе. Вот и пошли ко дну, а мы стояли на острове и смотрели.
— А где Ане-Мария и все наши?
— В безопасности.
— Этот человек — моя правая рука, — сказал Свен, обращаясь к Нансену.
— А это моя голова, — тотчас отозвался Ивер, который считал нужным ответить любезностью на любезность Свена.
Нансен заметил с улыбкой:
— Я уже имел удовольствие познакомиться с твоим Другом, Свен.
— Чего я не мог бы сказать о себе, — отозвался Ивер.
— Ладно, ладно, Ивер. Потом ты узнаешь его имя, он передал нам важное поручение; тут нам придется испытать наши силы. Но об этом мы потолкуем завтра. А пока, я думаю, нам надо забыть, что на улице светает. Потушим-ка лучину и вздремнем. Мы заслужили этот сон: отдохнем перед тем, что нам предстоит выполнить завтра.
Ивер взял охапку сена и, бросив ее на пол, улегся на ней. Свен и Нансен расстелили свои плащи на буковых ветвях и вытянулись на этом ложе бок о бок. И вскоре в пещере все стихло — слышалось только глубокое и ровное дыхание трех спящих мужчин.
ИСПОВЕДЬ
На другой день в Вордингборге царило необычное оживление. На улицах городка было как-то особенно людно — к церкви со всех сторон стекались горожане.
В толпе мелькали мундиры шведских офицеров из гарнизона, оставленного Карлом Густавом в замке. Сам король продолжал свой походный марш на Копенгаген.
Чем ближе к церкви, тем гуще делалась толпа, — городские стражники тщетно пытались расчистить путь, ведущий к главному входу. Их оттеснили в сторону, и они уже не делали новых попыток освободить проход. У самых церковных дверей стояла кучка шведских офицеров, которые, воспользовавшись удобным случаем, пытались рассмотреть городских красавиц, когда те, входя в храм, откидывали с лица вуаль.
В толпе прихожан выделялся молодой человек в церковном облачении с белым воротником. Он был тощ и долговяз, с белесыми волосами, бледным, нездоровым цветом лица и тусклым, безжизненным взглядом. С ним рядом шла молоденькая девушка, в руках она держала молитвенник, обернутый в белый носовой платок.
Молодой человек, Олуф Танге, служил капелланом при местном пасторе. Девушка была единственной дочерью пастора. Ее звали Гьертруд, и она была помолвлена с господином Танге.
В церкви капеллан подвел свою спутницу к креслу, которое стояло рядом с самым почетным местом, а сам проследовал к алтарю, чтобы занять место на хорах среди двенадцати учеников местной латинской школы, составлявших церковный хор. Расположившись там, Танге стал усердно грызть ногти, одновременно записывая в церковную книгу тех, кто желал исповедоваться в ближайшую пятницу.
Был как раз канун того дня, когда прихожане Вордингберга обычно шли к святому причастию. Однако не только по этой причине в церковь собралось сегодня так много народу. Внимание прихожан привлекал не столько сам пастор в исповедальне, сколько женщина, распростертая на каменном полу перед дверью, ведущей на хоры. На ней было широкое одеяние из черного холста, покрывавшее ее всю, от шеи до босых ступней.
— Это Головешка, — перешептывались прихожане. — Сегодня она в первый раз должна принести публичное покаяние, а в воскресенье, говорят, ее заставят босиком стоять в глубоком снегу у церковных дверей. Подлое отребье!
— А кто эта Головешка? — спросил высокий мужчина, который вместе со своим спутником прокладывал себе дорогу сквозь толпу прихожан и благодаря своей настойчивости выбился в передние ряды у алтаря.
— С нами господня милость! — прошептал какой-то крепыш, стоявший рядом с ними. — Неужто вы не знаете Головешку? Да ведь это же ведьма, которая бродит по городу и окрестным деревням и наводит порчу на людей и скотину.
В эту минуту послышался звон колокольчика и появился церковный могильщик с длинным белым шестом в руках. Полный достоинства и важности, он обходил ряды прихожан и будил всех задремавших на скамье. После его ухода прерванная беседа возобновилась.
— Если то, что вы рассказываете о Головешке, правда, — вновь заговорил один из двух настойчивых мужчин, который тем временем незаметно пробрался уже к самому первому ряду, где стояло несколько шведских солдат, — я удивляюсь, почему городской совет присудил ее к такому легкому наказанию. Ведь по закону страны каждая ведьма, обвиненная в колдовстве и других злодеяниях, должна быть заживо сожжена.
— Не говорите, сударь, — вздохнул горожанин. — Мы и сами надеялись, что городской совет не лишит нас этого приятного зрелища, но ведьма перехитрила всех: они не смогли вынудить у нее признания, а раз так — она отделалась лишь публичным покаянием в церкви. Ага, вот и господин Танге сделал знак органисту — значит, пастор кончил принимать исповедующихся.
— Нет еще, — сказал мужчина. — Я тоже должен исповедаться перед пастором.
Он бросил выразительный взгляд на своего товарища и выступил вперед из толпы. Шведы преградили ему путь, но он, положив руку на плечо их начальника, воскликнул:
— Разрешите пройти, господин капитан!
И решительно шагнул к исповедальне. Капеллан, стоявший у двери, ведущей к алтарю, остановил пришельца словами:
— Если вы хотите быть допущены к святому причастию, вы прежде должны подойти ко мне и сообщить свое имя и звание.
— Пожалуй, в этом нет нужды, любезный господин капеллан! — ответил человек спокойным глубоким голосом.
— Разве вы не хотите принять святое причастие?
— Я хочу исповедаться, — ответил человек. — Об остальном мы договоримся позднее.
Этот разговор происходил в двух шагах от распростертой на полу женщины. Она подняла голову и отняла руки от лица, открыв взору всех присутствующих заостренные черты, искаженные злобным коварством. Желтоватая кожа на ее впалых висках, под глазами и вокруг рта была покрыта сетью морщин, в провалившемся рту торчали кривые черные зубы. Увидев это отталкивающее лицо, пришелец вздрогнул, но тут же овладел собой, подошел к окошечку исповедальни и преклонил перед ним колени. Господин Танге с удивлением смотрел ему вслед. Горожанин, который только что рассказывал о Головешке, обернулся к спутнику незнакомца и шепнул:
— Позвольте вас спросить, любезный сударь! Кто этот человек, с которым я только что говорил? Должно быть, он не здешний, мне никогда прежде не приходилось его встречать.
— Как же вы могли его встречать, — ответил горожанину его собеседник, — когда он только что прибыл из Германии?
— Из Германии? — удивленно переспросил горожанин. — Но он отлично говорит по-датски.
— Отчего же ему не говорить по-датски? Он говорит на всех языках. Это знатный человек, благороднейшего происхождения. Очень знатный человек, — добавил он многозначительно, — как, впрочем, и я. Он владеет графством, равного которому нет на свете, как, впрочем, и я, то есть, собственно говоря, у меня графство не очень большое.
— Подумать только! — с удивлением протянул горожанин. — А я и не знал!
— В его поместье такие породистые собаки, каких не сыщешь нигде в мире. Да что собаки! Какие у него ружья! Тут и фитильные ружья из Люттиха с нарезным стволом, ружья, громадные точно пушки, и ружья с колесцовым замком, годные в любую погоду. Я уж не говорю о его саблях, которые перерубают ружье легче, чем столовый нож режет кусок сыра. И лезвие у них такое тонкое и острое, что сбривает бороду по самые щеки.
— Господи помилуй! — с величайшим почтением вздохнули слушатели.
— Но для чего же такому знатному господину понадобилось исповедоваться у нашего пастора? — спросил один из них.
— А ему ночью было знамение свыше, — ответил рассказчик. — Вам я могу об этом шепнуть, потому что на вид вы люди весьма почтенные. Так вот, ему явился архангел Гавриил, вернее сказать, он явился нам обоим: живехонький, ну просто вот как я сейчас перед вами. И мой друг пошел к пастору, чтобы спросить его, великий ли это грех, если крещеный человек женится на дочери великого турка. Это мы спрашиваем у каждого пастора в каждом городе, который проезжаем.
Пока его спутник рассказывал любопытным эту необыкновенную историю, приезжий, стоя на коленях перед пастором, шептал:
— Ваше преподобие! Сидите спокойно и не подавайте виду, что удивлены моими словами. Я прибыл к вам по очень важному делу, и, так как мы оба с вами заинтересованы в том, чтобы ничьи уши не слышали, о чем мы с вами будем говорить, я выбрал это святое место как самое безопасное для нашей беседы.
Старый пастор в величайшей растерянности уставился на говорившего. Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем он обрел дар речи:
— В чем бы ни состояло ваше дело, я не вправе выслушать его в божьем храме, ибо здесь я исполняю только свои обязанности священнослужителя.
Он хотел уже подняться со своего сиденья, но настойчивый, глубокий взгляд незнакомца удержал его на месте. Незнакомец продолжал:
— Не уходите, господин пастор, прошу вас. Разве есть другое место, где можно сообщить вам тайную весть? Здесь нас окружают глухие стены, рядом ни души, кто мог бы подслушать, а над нами господь бог, в которого мы оба с вами веруем и которому оба служим, когда действуем во имя того, что должно быть самым дорогим и священным для каждого человека, — во имя блага родины!
— Кто же вы? — пробормотал пастор.
— Я послан бургомистром Нансеном, а зовут меня — Свен-Предводитель.
— Свен-Предводитель! — прошептал пораженный священник. — И ты явился сюда, чтобы…
Свен улыбнулся.
— Я явился сюда, ваше преподобие, чтобы передать вам бумагу, которую я сейчас уронил из своего рукава на пол исповедальни. А кроме того, я хотел просить вашего позволения наведаться в ваш сад и поглядеть на вашу пасеку, так как до меня дошел слух, что равной ей нет во всем королевстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Понимаю, Свен, — подтвердил Нансен. — Я и сам нынче вечером убедился, что ты настоящий мужчина, но мне было этого мало, я должен был получше испытать тебя, прежде чем доверить тебе столь важное поручение.
— Иными словами, вы, важные господа из Копенгагена, думаете, что, если побряцать туго набитым кошельком над ухом бедняка, его честность не устоит перед звоном монет. Я о вас лучшего мнения, хоть вы этого и не заслужили.
— Ну, ну, Свен-Предводитель! — снисходительно улыбаясь, сказал Нансен. — Ты так рассуждаешь по молодости лет. Молодежь легковерна, зато она быстро разочаровывается.
— Мне тридцать пять лет, — возразил Свен.
— Я исчисляю возраст людей не годами, а чувствами, а по пылкости чувств тебе нет еще и тридцати. Я считаю, что должен был отнестись к тебе с недоверием, пока ты не убедил меня в противном.
— Нет, разрази меня гром! — запальчиво воскликнул Свен. — Если сам король удостоил меня доверием и возложил на меня поручение, подобное тому, о котором вы говорите, вы и подавно могли на меня положиться.
— Если я и был не прав, не доверяя тебе и твоим людям, разве я не сделал все, что мог, чтобы загладить свою вину?
Свен рассмеялся:
— Потому что пришли ко мне и просите вам помочь?
— Нет, Свен-Предводитель! Потому что я пришел, чтобы предоставить тебе всю честь этого дела, честь тем более высокую, что твои подвиги начнутся там, где я отступил перед трудностями.
Свен почувствовал справедливость слов Нансена. Он постоял в молчаливом раздумье, потом кивнул и, протянув Нансену руку, сказал:
— Вы правы, забудем о том, что произошло. В общем-то, я ведь довольно терпеливо выслушал то, что вы мне сказали в лесу, и не причинил вам никакого вреда.
— Разумеется, — добродушно подтвердил Нансен, — если не считать того, что ты дал мне небольшую затрещину и швырнул на обледеневшую землю, от чего, между нами говоря, не один миролюбивый бургомистр мог бы отдать богу душу.
— Неужто! — смеясь, отозвался Свен. — У меня не было таких дурных намерений! Но как велика сумма, которую мне предстоит доставить в Копенгаген?
— Пятьдесят тысяч ригсдалеров.
— Это большие деньги.
— Да, но перевозить их будет проще, чем ты полагаешь, потому что значительную часть суммы составляют вексельные обязательства, подписанные известными лицами, и только небольшую долю — золото и серебряные монеты. Как ты думаешь, сможешь ты провезти все это в целости и сохранности через Зеландию?
— Не знаю.
— Как это не знаешь? Так мог бы ответить и я.
— Слушай, бургомистр! — заявил Свен. — Я должен подумать, прежде чем сказать, как я возьмусь за дело. Ведь мне надо не только обмануть шведов, у которых на редкость острый нюх, но и оправдать доверие, которое вы, важные господа, оказали моему мужеству и смекалке. Где находятся деньги?
— Это ты узнаешь, когда мы окажемся на месте. Ведь я полагаю, мы вдвоем двинемся в путь.
Свен вскочил, встал перед Нансеном и впился в него сверкающим взглядом.
— Ах, вы так полагаете? А вот я так держусь противоположного мнения. Вы опять мне не доверяете?
— А ты опять горячишься! — ответил Нансен.
— Эх вы, горе-вояка! — продолжал Свен, делая над собой усилие, чтобы смирить свой гнев. — Вы хотите сопровождать меня. Да вы поглядите на себя — вы еще не отдышались и ртом хватаете воздух, а ведь мы прошли всего несколько шагов. Вы дрожите от холода в этой теплой пещере. Что же будет, когда мы выйдем отсюда и окажемся на морозе? Да любой шведский горнист выбьет меч из вашей изнеженной руки. Вам станет дурно при первой же перестрелке, и вы лишитесь чувств, если придется бежать. Поглядите на себя, бургомистр, и потом на меня! Я говорю это не для того, чтобы унизить вас. В королевском совете, где надо измыслить какой-нибудь хитроумный план, нужны вы. Там, где нужно рискнуть жизнью, чтобы его осуществить, нужен я. Поэтому, сударь, закутайтесь-ка поплотнее в свой плащ и возвращайтесь к себе в кабинет. С божьей помощью я беру на себя остальное.
— Будь по-твоему, упрямец! — ответил Нансен. — Но помни: отсылая меня прочь, ты берешь на себя всю ответственность за благополучный исход дела.
— Знаю! — кивнул Свен. — Отвечать буду я, но и слава будет моя!
— Когда ты можешь выехать?
— Как только вы скажете, куда надо ехать.
— А твои товарищи?
— Тысяча дьяволов, бургомистр! Что вам за дело до моих товарищей! Вы бы еще спросили, захватил ли я с собой еду и заряжены ли мои пистолеты! Я вас спрашиваю, куда ехать.
— Ладно. Ты знаешь пастора в Вордингборге?
— Господина Кристена Нильсена? У него еще пасека в саду?
— Вижу, что он тебе известен. Передай ему это письмо. Я уже называл ему твое имя. Это честный и благородный датчанин, он во всем окажет тебе помощь.
— Да продлит господь дни почтенного пастора! Если бы мне надо было прочесть молитвенник или призвать на землю ангелов, он и в самом деле мог бы мне помочь. Но чтобы добиться толку в нашем деле, лучше положиться на ангелов, которые служат у меня. Так, стало быть, пастор знает, где скрыты деньги, а мне этого сказать нельзя?
— Мы спрятали их в одном из пасторских ульев в его саду. Ну вот, теперь ты знаешь все. Делай, что найдешь нужным, но помни об опасностях, которые сопряжены с этим дерзким предприятием.
— Нет, бургомистр! — с веселым задором ответил Свен. — План действий я начну обдумывать тотчас, а об опасностях стану вспоминать лишь тогда, когда они будут позади. Да к тому же победа без риска все равно что незаслуженная похвала.
Нансен протянул Свену руку и, задержав ее в своей, сказал:
— Желаю удачи, Свен! Дай бог нам встретиться снова. И если тебе понадобится помощь друга, обращайся ко мне.
— Спасибо, господин бургомистр, — ответил Свен. — А если вам когда-нибудь снова понадобится помощь Свена-Предводителя, обращайтесь ко мне, но ловушек больше не расставляйте. А если вернетесь в Копенгаген, скажите его королевскому величеству и его знатным приближенным, что я, простой человек, советую им либо полностью доверять тому, к кому они обращаются, либо уж не доверять вовсе. Может, мой совет им пригодится.
Свен еще произносил эти последние слова, когда снаружи раздался приглушенный шум: камень отвалили, в отверстие просунулись чьи-то ноги. Пока пришелец возился с камнем, заваливая вход, верхняя половина его туловища по-прежнему была невидима. Наконец он сполз вниз, кивнул Свену и сел на ложе из буковых ветвей, с откровенным недоумением уставившись на Нансена.
— Как дела, Ивер? — спросил Свен. — Откуда ты?
— С похорон.
— С чьих же это похорон?
— Шведские конники решили проверить, глубока ли вода в заливе. Вот и пошли ко дну, а мы стояли на острове и смотрели.
— А где Ане-Мария и все наши?
— В безопасности.
— Этот человек — моя правая рука, — сказал Свен, обращаясь к Нансену.
— А это моя голова, — тотчас отозвался Ивер, который считал нужным ответить любезностью на любезность Свена.
Нансен заметил с улыбкой:
— Я уже имел удовольствие познакомиться с твоим Другом, Свен.
— Чего я не мог бы сказать о себе, — отозвался Ивер.
— Ладно, ладно, Ивер. Потом ты узнаешь его имя, он передал нам важное поручение; тут нам придется испытать наши силы. Но об этом мы потолкуем завтра. А пока, я думаю, нам надо забыть, что на улице светает. Потушим-ка лучину и вздремнем. Мы заслужили этот сон: отдохнем перед тем, что нам предстоит выполнить завтра.
Ивер взял охапку сена и, бросив ее на пол, улегся на ней. Свен и Нансен расстелили свои плащи на буковых ветвях и вытянулись на этом ложе бок о бок. И вскоре в пещере все стихло — слышалось только глубокое и ровное дыхание трех спящих мужчин.
ИСПОВЕДЬ
На другой день в Вордингборге царило необычное оживление. На улицах городка было как-то особенно людно — к церкви со всех сторон стекались горожане.
В толпе мелькали мундиры шведских офицеров из гарнизона, оставленного Карлом Густавом в замке. Сам король продолжал свой походный марш на Копенгаген.
Чем ближе к церкви, тем гуще делалась толпа, — городские стражники тщетно пытались расчистить путь, ведущий к главному входу. Их оттеснили в сторону, и они уже не делали новых попыток освободить проход. У самых церковных дверей стояла кучка шведских офицеров, которые, воспользовавшись удобным случаем, пытались рассмотреть городских красавиц, когда те, входя в храм, откидывали с лица вуаль.
В толпе прихожан выделялся молодой человек в церковном облачении с белым воротником. Он был тощ и долговяз, с белесыми волосами, бледным, нездоровым цветом лица и тусклым, безжизненным взглядом. С ним рядом шла молоденькая девушка, в руках она держала молитвенник, обернутый в белый носовой платок.
Молодой человек, Олуф Танге, служил капелланом при местном пасторе. Девушка была единственной дочерью пастора. Ее звали Гьертруд, и она была помолвлена с господином Танге.
В церкви капеллан подвел свою спутницу к креслу, которое стояло рядом с самым почетным местом, а сам проследовал к алтарю, чтобы занять место на хорах среди двенадцати учеников местной латинской школы, составлявших церковный хор. Расположившись там, Танге стал усердно грызть ногти, одновременно записывая в церковную книгу тех, кто желал исповедоваться в ближайшую пятницу.
Был как раз канун того дня, когда прихожане Вордингберга обычно шли к святому причастию. Однако не только по этой причине в церковь собралось сегодня так много народу. Внимание прихожан привлекал не столько сам пастор в исповедальне, сколько женщина, распростертая на каменном полу перед дверью, ведущей на хоры. На ней было широкое одеяние из черного холста, покрывавшее ее всю, от шеи до босых ступней.
— Это Головешка, — перешептывались прихожане. — Сегодня она в первый раз должна принести публичное покаяние, а в воскресенье, говорят, ее заставят босиком стоять в глубоком снегу у церковных дверей. Подлое отребье!
— А кто эта Головешка? — спросил высокий мужчина, который вместе со своим спутником прокладывал себе дорогу сквозь толпу прихожан и благодаря своей настойчивости выбился в передние ряды у алтаря.
— С нами господня милость! — прошептал какой-то крепыш, стоявший рядом с ними. — Неужто вы не знаете Головешку? Да ведь это же ведьма, которая бродит по городу и окрестным деревням и наводит порчу на людей и скотину.
В эту минуту послышался звон колокольчика и появился церковный могильщик с длинным белым шестом в руках. Полный достоинства и важности, он обходил ряды прихожан и будил всех задремавших на скамье. После его ухода прерванная беседа возобновилась.
— Если то, что вы рассказываете о Головешке, правда, — вновь заговорил один из двух настойчивых мужчин, который тем временем незаметно пробрался уже к самому первому ряду, где стояло несколько шведских солдат, — я удивляюсь, почему городской совет присудил ее к такому легкому наказанию. Ведь по закону страны каждая ведьма, обвиненная в колдовстве и других злодеяниях, должна быть заживо сожжена.
— Не говорите, сударь, — вздохнул горожанин. — Мы и сами надеялись, что городской совет не лишит нас этого приятного зрелища, но ведьма перехитрила всех: они не смогли вынудить у нее признания, а раз так — она отделалась лишь публичным покаянием в церкви. Ага, вот и господин Танге сделал знак органисту — значит, пастор кончил принимать исповедующихся.
— Нет еще, — сказал мужчина. — Я тоже должен исповедаться перед пастором.
Он бросил выразительный взгляд на своего товарища и выступил вперед из толпы. Шведы преградили ему путь, но он, положив руку на плечо их начальника, воскликнул:
— Разрешите пройти, господин капитан!
И решительно шагнул к исповедальне. Капеллан, стоявший у двери, ведущей к алтарю, остановил пришельца словами:
— Если вы хотите быть допущены к святому причастию, вы прежде должны подойти ко мне и сообщить свое имя и звание.
— Пожалуй, в этом нет нужды, любезный господин капеллан! — ответил человек спокойным глубоким голосом.
— Разве вы не хотите принять святое причастие?
— Я хочу исповедаться, — ответил человек. — Об остальном мы договоримся позднее.
Этот разговор происходил в двух шагах от распростертой на полу женщины. Она подняла голову и отняла руки от лица, открыв взору всех присутствующих заостренные черты, искаженные злобным коварством. Желтоватая кожа на ее впалых висках, под глазами и вокруг рта была покрыта сетью морщин, в провалившемся рту торчали кривые черные зубы. Увидев это отталкивающее лицо, пришелец вздрогнул, но тут же овладел собой, подошел к окошечку исповедальни и преклонил перед ним колени. Господин Танге с удивлением смотрел ему вслед. Горожанин, который только что рассказывал о Головешке, обернулся к спутнику незнакомца и шепнул:
— Позвольте вас спросить, любезный сударь! Кто этот человек, с которым я только что говорил? Должно быть, он не здешний, мне никогда прежде не приходилось его встречать.
— Как же вы могли его встречать, — ответил горожанину его собеседник, — когда он только что прибыл из Германии?
— Из Германии? — удивленно переспросил горожанин. — Но он отлично говорит по-датски.
— Отчего же ему не говорить по-датски? Он говорит на всех языках. Это знатный человек, благороднейшего происхождения. Очень знатный человек, — добавил он многозначительно, — как, впрочем, и я. Он владеет графством, равного которому нет на свете, как, впрочем, и я, то есть, собственно говоря, у меня графство не очень большое.
— Подумать только! — с удивлением протянул горожанин. — А я и не знал!
— В его поместье такие породистые собаки, каких не сыщешь нигде в мире. Да что собаки! Какие у него ружья! Тут и фитильные ружья из Люттиха с нарезным стволом, ружья, громадные точно пушки, и ружья с колесцовым замком, годные в любую погоду. Я уж не говорю о его саблях, которые перерубают ружье легче, чем столовый нож режет кусок сыра. И лезвие у них такое тонкое и острое, что сбривает бороду по самые щеки.
— Господи помилуй! — с величайшим почтением вздохнули слушатели.
— Но для чего же такому знатному господину понадобилось исповедоваться у нашего пастора? — спросил один из них.
— А ему ночью было знамение свыше, — ответил рассказчик. — Вам я могу об этом шепнуть, потому что на вид вы люди весьма почтенные. Так вот, ему явился архангел Гавриил, вернее сказать, он явился нам обоим: живехонький, ну просто вот как я сейчас перед вами. И мой друг пошел к пастору, чтобы спросить его, великий ли это грех, если крещеный человек женится на дочери великого турка. Это мы спрашиваем у каждого пастора в каждом городе, который проезжаем.
Пока его спутник рассказывал любопытным эту необыкновенную историю, приезжий, стоя на коленях перед пастором, шептал:
— Ваше преподобие! Сидите спокойно и не подавайте виду, что удивлены моими словами. Я прибыл к вам по очень важному делу, и, так как мы оба с вами заинтересованы в том, чтобы ничьи уши не слышали, о чем мы с вами будем говорить, я выбрал это святое место как самое безопасное для нашей беседы.
Старый пастор в величайшей растерянности уставился на говорившего. Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем он обрел дар речи:
— В чем бы ни состояло ваше дело, я не вправе выслушать его в божьем храме, ибо здесь я исполняю только свои обязанности священнослужителя.
Он хотел уже подняться со своего сиденья, но настойчивый, глубокий взгляд незнакомца удержал его на месте. Незнакомец продолжал:
— Не уходите, господин пастор, прошу вас. Разве есть другое место, где можно сообщить вам тайную весть? Здесь нас окружают глухие стены, рядом ни души, кто мог бы подслушать, а над нами господь бог, в которого мы оба с вами веруем и которому оба служим, когда действуем во имя того, что должно быть самым дорогим и священным для каждого человека, — во имя блага родины!
— Кто же вы? — пробормотал пастор.
— Я послан бургомистром Нансеном, а зовут меня — Свен-Предводитель.
— Свен-Предводитель! — прошептал пораженный священник. — И ты явился сюда, чтобы…
Свен улыбнулся.
— Я явился сюда, ваше преподобие, чтобы передать вам бумагу, которую я сейчас уронил из своего рукава на пол исповедальни. А кроме того, я хотел просить вашего позволения наведаться в ваш сад и поглядеть на вашу пасеку, так как до меня дошел слух, что равной ей нет во всем королевстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28