Он так и поступил.
Дав благословение, старик осведомился:
— За каким делом, отрок, явился в обитель?
— Поработать на Зосиму и Савватия...
Так полагалось отвечать каждому, кто «по обещанию» явился в монастырь. Старик спросил молодого помора, как его зовут, откуда он явился и на сколько времени дал обещание поработать на Зосиму и Савватия. Молодой помор все объяснил.
Он сын Ивашки Поташова, кузнеца из Нюхотской Волостки; зовут его Семеном. Отец умер, когда Семену не было еще тринадцати лет. С того времени он ходит на судне Терентия Поташова, братана его отца, на промысел. Этим летом судно не могло дойти до Мурмана, на лов трески: началась война со свеями, и царским указом запретили выходить через горло Белого моря. Судно направилось в Кандалакшский залив, на лов сельди. К осени, когда начался ход семги, перешли к устью Варзуги. Во время бури много карбасов опружило, погибли и люди. Утонувшим сочли и сына Ивашки Поташова, о чем передали в Волостку. Но Семен двое суток продержался на днище карбаса, и его возле Унских Рогов спасли пертоминские рыбаки. Пешком он добрался до Волостки, где узнал, что мать дала за него обещание: если сын вернется живым, отправить его в монастырь поклониться мощам Зосимы и Савватия и год поработать в монастыре мирским трудником...
Старик вглядывался в лицо молодого помора: Семен удивительно походил на человека, которого он хорошо знал в свои молодые годы.
А Семен продолжал рассказывать.
...Нужно было еще до зимы попасть в монастырь. Собрался в дорогу и на вторые сутки пришел в Сумской Острог. Терентий Поташов велел разыскать монастырского приказчика, с которым вел торговые дела, чтобы тот помог. Приказчик в это время сам отправлялся в монастырь и взял его с собой.
Старик спросил, где теперь этот приказчик, по какой причине Семен вернулся на пристань и что произошло у карбаса. Семен рассказал про сундучок с вещами и про всё то, что произошло у карбаса, когда он за сундучком вернулся…
— Правду ли говорит мне Семен? — спросил старик.
— Истинную правду! — воскликнул молодой помор.
И, сложив пальцы, как в монастыре полагалось, он перекрестился.
Старик осведомился, какое ремесло знает Семен. На это молодой помор ответил охотно. Он умеет рыбачить, знает промысел морского зверя, может провести судно из Белого моря на Мурман, — зимой он промышлял белку и куницу в отрогах Ветреного Пояса. Да ко всему этому отец начал обучать кузнечному делу.
Молодой помор вновь упомянул про отца, который был кузнецом, и старик еще внимательнее посмотрел на него. Человек, которого так напоминал молодой помор, тоже был кузнецом.
Наконец Семен добавил, что «знает счет и вразумлен грамоте», — этим он всегда гордился.
— Кто вразумил тебя грамоте?
— Покойный отец.
— Как, сказал ты, звали отца?
— Ивашкой Поташовым.
Такого имени старик не помнил. Монастырь вел торговые дела в Нюхотской Волостке с Терентием Поташовым, тамошним «лучшим промышленником», но Терентий Поташов не был отцом Семена.
— Следуй, Семен, за мной, — приказал старик.
Монахи, столпившиеся в дверях, расступились. На плечи старика накинули меховую шубу, а один из монахов пошел вперед, светя фонарем.
Буря пронеслась; монастырский двор был усыпан снегом, на котором ясно отпечатывались следы. Вслед за стариком Семен поднялся по лестнице большого деревянного дома, выстроенного вдоль стены, выходившей к губе Благополучной. Здесь, сбросив шубу на руки монаха, старик велел Семену подождать и скрылся за тяжелой завесой.
Ждать пришлось недолго. Не успел Семен как следует разобраться во всем, что с ним случилось, вернулся монах и сказал:
— Ступай, отрок; отец настоятель поджидает тебя в келье.
Слова эти Семена поразили. Настоятеля Соловецкого монастыря, архимандрита Фирса, на Белом море хорошо знали. Никониане считали его «святым человеком», а раскольники называли «пособником царя-антихриста»... Но времени на раздумье не оставалось. Он смело шагнул в келью.
Настоятель сидел в глубоком кресле. Старик был без мантии и клобука, в шелковом подряснике и бархатной скуфейке. Сейчас его лицо уже не казалось суровым.
Семен сдернул с головы шапку, и до слуха его донеслись удары маятника. Он оглянулся и увидел высокие часы с большим циферблатом и замысловатыми стрелками, стоявшие в простенке.
— Семен сказал мне, — проговорил настоятель, — что разумеет грамоте?
Не зная, как ответить, Семен утвердительно кивнул.
— Подойди к столу, там найдешь все, что требуется для письма.
Пол был покрыт мягким ковром. Ступая по нему, Семен осторожно переставлял ноги, боясь что-либо задеть: привык ходить широко расставляя ноги и покачивая плечами. Он подошел к столу, который стоял рядом с большим глобусом, окруженным медными обручами. На столе он увидел медную чернильницу, листки бумаги, гусиные перья и чашку с мелким песком.
Напротив стола топилась большая печка, обложенная белыми плитками и с широкими медными дверцами, которые были распахнуты. Почувствовав себя увереннее, Семен размашисто скинул куртку, но, не зная, куда ее положить, опустил вместе с шапкой на пол.
Оставшись в вязаной рубашке из гагачьего пуха, Семен присел на край стула. Он очинил перо своим острым рыбачьим ножом, взял листок бумаги и пододвинул чернильницу. Руки у молодого помора, видел настоятель, были длинные, ладони широкие, пальцы грубые, однако он ловко управлялся с письменными принадлежностями.
Настоятель поднялся и подошел к сундуку, украшенному коваными узорами, вынул небольшой свиток и сказал:
— Пиши, что буду говорить.
Развернув свиток, настоятель начал читать. Никогда еще Семен так тщательно не выводил буквы. К тому же ему впервые приходилось писать на такой дорогой бумаге. От напряжения он высовывал кончик языка, а на лице у него выступила испарина. Настоятель за ним внимательно наблюдал.
Поставив последнюю букву, Семен облегченно вздохнул: все он сделал так, как учил отец. Настоятель взял листок и начал сличать с тем, что было написано в свитке.
В это время из печки на широкий медный лист вывалились уголья. Семен подскочил к печке и, присев на корточки, стал кидать уголья обратно, и это он делал ловко, не обжигая пальцев.
Взятый из сундука свиток был одной из тех «грамоток», какие рассылали более двадцати лет назад по всему Беломорью засевшие в Соловецком монастыре раскольники. Сличив написанное Семеном с тем, что было в свитке, настоятель увидел, что оба текста словно выведены одной рукой.
Молодой помор в это время удивленно разглядывал позолоченную люстру с зажженными свечами. Его поражало и то, что в окна вставлены стекла, а не бычий пузырь, как в крестьянских избах, или, как в избах богатеев, — кусочки слюды.
Настоятель опустился в кресло, и Семен услышал:
— Семен сказал мне, что отец его проживал в Нюхотской Волостке. А может быть, отлучался куда Ивашко Поташов?
Мать рассказывала Семену, что отца до женитьбы долгое время в Волостке не было. «Но откуда, — подумал он, — настоятелю это известно?»
— Рассказывал Ивашко своему сыну, как воевал он со свеями? — продолжал настоятель.
— Рассказывал...
— А про град Москву, где проживает государь?
— Рассказывал...
— А про то, как промышлял на Волге?
«И это знает настоятель», — подумал Семен, все больше и больше изумляясь.
— Что говорил Ивашко про государева вора и разбойника Стеньку Разина?
На Белом море можно было часто услышать рассказы о том, как казацкий атаман побивал царских воевод. Даже песни об этом складывали. Но никогда не слышал Семен о Степане Разине от отца.
— Про Соловецкую обитель Ивашко рассказывал?
— Рассказывал...
— А про то, как в обители заперлись против государевой воли раскольники?
О том, как царские воеводы осаждали монастырь, на Белом море всем было хорошо известно. Но Семену отец этого ни разу не говорил.
— Что Ивашко рассказывал сыну про диких людей, проживающих на Мурмане?
Семен перестал изумляться: настоятель про его отца знал всё. После недолгого молчания старик сказал: «Слушай».
Семен остался на полу у печки; настоятель продолжал сидеть в кресле. И вот что услышал Семен.
Ивашко Поташов не пошел, как большинство людей Волостки, промышлять в море. Не стал он и работником в монастырских усольях. Пристрастился с детства Ивашко к кузнечному ремеслу, достигнув в этом деле большого умения. Послала обитель Ивашку в Сумской Острог делать стрельцам оружие, — тогда тоже шла война со свеями. Научился там Ивашко делать оружие огневого боя и отправился со стрельцами на войну, хотя его к этому никто не понуждал. Война кончилась; следовало Ивашке вернуться в Волостку: был он монастырским крестьянином, и обитель выплачивала за него государевы подати. Только соблазнился Ивашко волей, ушел со стрельцами в Москву. А на Москве в ту пору мастеровых разных ходило более чем было потребно. Начал Ивашко голодать, но в кабалу к боярам за кусок хлеба не пошел. Случился на Москве большой бунт. Не раз царские соглядатаи замечали среди бунтовщиков Ивашку Поташова. Правда, назвался он в Москве чужим именем. Когда бунтовщиков разогнали, бежал Ивашко на Волгу. Там разбойничал казацкий атаман Разин. А как отрубили атаману голову, сумел Ивашко скрыться. Проведал он, что на Белом море в Соловецкой обители заперлись раскольники и не пускают к себе царского воеводу. Назвался в обители Ивашко уже третьим именем. Писал он здесь грамотки, которые, раскольники рассылали во все стороны. Не плохо писал — до сих пор ходят эти грамотки по рукам. Как увидел Ивашко, что стрельцы ворвались в обитель, не стал дожидаться, пока воевода прикажет повесить его или утопить в проруби, — по взломанному льду сумел перебраться на Кузова, а оттуда к Кемскому берегу. Скрылся Ивашко среди диких людей. Доверчивые они, не спрашивают, кто откуда пришел. Но заскучал с ними Ивашко и вышел на Мурман. Встретил своего братана Терентия Поташова, промышлявшего в ту пору треску. Взял «лучший промышленник» Ивашку с собой в Волостку — нужен ему был умелый кузнец. Розыск бунтовщиков вели и в Нюхотской Волостке, да никто не знал настоящего имени Ивашки. Так и остался государев вор и разбойник Ивашко Поташов неразысканным. Вскоре женился он в Волостке, и родился у него сын…
Слушая все это, Семен не сводил глаз с настоятеля. Лицо старика сперва оживилось, словно рассказывал он не про другого человека, а о том, что с ним самим происходило. Но к концу рассказа лицо настоятеля стало суровым.
Настоятель поднялся на ноги и, глядя в упор на Семена, проговорил:
— Что взять с Ивашки, — помер он. А вот сын его пошел по отцовскому следу — с ворами связался!.. Вот кликнет сейчас настоятель стражников, и потащат Семена в подземелье!..
Семен не знал за собой никакой вины, потому и не испугался угрозы настоятеля.
Среди наступившей тишины до него снова донеслись удары маятника. Проходили секунды, минуты, а настоятель не звал стражников.
И Семен услышал:
— Подойди ко мне.
Сказал это старик уже не так сурово. Молодой помор повиновался.
— Погляди мне в глаза.
Семен вскинул голову — он никогда не боялся смотреть людям в глаза, даже когда был в чем-либо перед ними виноват.
Старик проговорил уже совсем мягко:
— Останется Семен в обители, отработает обещанное на Зосиму и Савватия. Берет его себе настоятель в келейники, — нужен настоятелю грамотный помощник...
Семен не сразу понял, что хотел всем этим сказать настоятель.
А тот продолжал:
— Придет время, — отрок примет монашеский чин и навсегда скроется от мирской суеты в обители...
Семен начал догадываться, о чем говорит старик. Он хотел было возразить, что в монахи не собирается, но настоятель повернулся к завесе и хлопнул в ладоши.
Появился монах; настоятель приказал ему:
— Отрока поселить в келье под лестницей; остается он при настоятеле келейником. Отцу келарю сказать, чтобы выдал отроку чистую одежду, незаплатанную. Кормиться отрок будет в трапезной обители.
И, повернувшись, заключил:
— Ступай теперь, Семен; настоятель нуждается в отдыхе.
Не разбирая ступенек, Семен спускался вслед за монахом в отведенную ему келью. Он только сейчас понял, что с ним произошло. Как же, думал Семен, быть ему теперь с Дарьей, которая обещала выйти за него замуж? Ведь монахам жениться не полагается...
Перед тем как отправиться в монастырь, Семен спросил Дарью, будет ли она ждать его возвращения. Больше всего он опасался, чтобы ее не выдали за Кирилла, сына Терентия Поташова, считавшегося в Волостке самым богатым женихом. Дарья подтвердила, что ни за кого, кроме Семена, замуж не пойдет. Это она подарила ему на дорогу расписанный цветами сундучок. Если бы Семена спросили сейчас, что с ним дальше будет и когда ему удастся жениться на Дарье, он едва ли сумел бы на это вразумительно ответить.
8
Настоятель оставался некоторое время один. Казалось, он заснул в кресле. Но, едва в келье появился человек в промокшей одежде и забрызганный грязью, настоятель открыл глаза.
Вошедший был еще не старым, небольшого роста, сухощавым человеком, с четками в руках. Настоятель на него вопросительно посмотрел, и келарь монастыря заговорил:
— Раскольничий старец Пахомий, заточенный у Сушильной башни по приказу государя Петра Алексеевича, спустился по стене. Ключ от кандал ему подбросил сумской приказчик, тайно переметнувшийся к раскольникам. Еще раньше старцем были подпилены брусья в окошке. До того как поднялась тревога, беглецы попали на пристань. Карбас уплыл так быстро, что его в темноте не удалось догнать. За беглецами в Кемский Острог, на Орловский мыс, острова и побережье наряжены сыскивать люди. Прикажи — с рассветом отправятся. Еще надобно оповестить всех в усольях, промыслах, пристанях и подворьях. Случится беда, коли беглецы доберутся до Выгорецкого скита к братьям Денисовым...
— Никуда людей не отправлять, беглецов не ловить, — спокойно проговорил настоятель — А доберется Пахомий до Денисовых, нам только на руку: будем знать, где искать, да и государь Денисовым этого не простит.
Келарь спросил:
— Куда заточить схваченного отрока?
— Отрок остался при настоятеле келейником.
Келарь давно уже отвык удивляться. Настоятель больше ничего не сказал, и келарь подошел под его благословение.
Спускаясь по лестнице, келарь обдумывал, как бы ему, ловчее использовать бегство раскольничьего старца во вред архимандриту. Он считал, что настоятелем монастыря избрать должны были не Фирса, который был казначеем, а его, келаря. С того времени он и начал составлять изветы на архимандрита. Только келарь не знал, что избрание Фирса было указано самим государем.
9
Наступило утро. Сумской приказчик всю ночь с сундучком на спине двигался по лесу. За ним, совсем обессилев, брел старец Пахомий. Несколько раз они подолгу отдыхали, наконец вышли на тропку, огибавшую озерко.
Отойдя далеко от морского берега, беглецы уже считали себя в безопасности. Но внезапно дорогу преградил человек огромного роста, с обросшим волосами лицом и рваными ноздрями. За спиной у него висело ружье.
Больше всего беглецов поразило, что стоял этот человек на коротких, к тому же кривых, ногах, что совсем не вязалось с его громадным ростом. От такого человека им было не уйти.
Но и для коротконогого великана встреча оказалась неожиданной. Что-то бессвязно залопотав, он сдернул с головы меховую шапку и начал испуганно креститься.
Человек этот крестился «двумя персты», по-раскольничьему. Сумской приказчик снял с плеча сундучок, спокойно поставил его на землю и тоже, перекрестился «двумя персты».
ГЛАВА ВТОРАЯ
СЕРЖАНТ ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКА
1
Подоив корову, Дарья всю ее обтерла мхом и наложила полную кормушку травы. Заперев коровник, поднялась на поветь. Отсюда, скинув сапоги, она подошла к двери в жилую избу.
За дверью разговаривали. Девушка услышала тихий голос своей матери и громкие выкрики жены кормщика Гришки Гореликова, которую в Волостке знали как первейшую сваху.
Девушка поняла, что говорят про нее. Сваха уговаривала выдать Дарью за Кирилла Поташова. Она не скупилась на посулы: так, мол, и так хорошо станет, коли выйдет Дарья за Кирилла. Но сына «лучшего промышленника» она расхваливала не за его собственные достоинства, а за богатство отца. При этом сваха перечисляла имущество Терентия Поташова: дом у него большой на острове («Ни у кого в Волостке такого дома нет»), две двухмачтовые лодьи («Одну посылает на промысел, на другой сам хозяин развозит по Белому морю товары»), полные клети соли и муки («Мука крупичатая, соль нёнокская», первейшая по всему поморью»), запасы соленой и сушеной рыбы («Треска норвегского посолу, сёмушка варзугская»), сундуки со всякой рухлядью («Телогрейки парчовые, шубы лисьи да куньи, сколько одних оленьих постелей, а сарафанов да всякой бабьей справы — видимо-невидимо»), стойла полны скотиной («Коровки комолые, холмогорские, лошадки мезенские, бык огромадный, заморский, с кольцом в носу, а овец, тех даже с трудом пересчитывают»), — кроме того, добавляла сваха:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Дав благословение, старик осведомился:
— За каким делом, отрок, явился в обитель?
— Поработать на Зосиму и Савватия...
Так полагалось отвечать каждому, кто «по обещанию» явился в монастырь. Старик спросил молодого помора, как его зовут, откуда он явился и на сколько времени дал обещание поработать на Зосиму и Савватия. Молодой помор все объяснил.
Он сын Ивашки Поташова, кузнеца из Нюхотской Волостки; зовут его Семеном. Отец умер, когда Семену не было еще тринадцати лет. С того времени он ходит на судне Терентия Поташова, братана его отца, на промысел. Этим летом судно не могло дойти до Мурмана, на лов трески: началась война со свеями, и царским указом запретили выходить через горло Белого моря. Судно направилось в Кандалакшский залив, на лов сельди. К осени, когда начался ход семги, перешли к устью Варзуги. Во время бури много карбасов опружило, погибли и люди. Утонувшим сочли и сына Ивашки Поташова, о чем передали в Волостку. Но Семен двое суток продержался на днище карбаса, и его возле Унских Рогов спасли пертоминские рыбаки. Пешком он добрался до Волостки, где узнал, что мать дала за него обещание: если сын вернется живым, отправить его в монастырь поклониться мощам Зосимы и Савватия и год поработать в монастыре мирским трудником...
Старик вглядывался в лицо молодого помора: Семен удивительно походил на человека, которого он хорошо знал в свои молодые годы.
А Семен продолжал рассказывать.
...Нужно было еще до зимы попасть в монастырь. Собрался в дорогу и на вторые сутки пришел в Сумской Острог. Терентий Поташов велел разыскать монастырского приказчика, с которым вел торговые дела, чтобы тот помог. Приказчик в это время сам отправлялся в монастырь и взял его с собой.
Старик спросил, где теперь этот приказчик, по какой причине Семен вернулся на пристань и что произошло у карбаса. Семен рассказал про сундучок с вещами и про всё то, что произошло у карбаса, когда он за сундучком вернулся…
— Правду ли говорит мне Семен? — спросил старик.
— Истинную правду! — воскликнул молодой помор.
И, сложив пальцы, как в монастыре полагалось, он перекрестился.
Старик осведомился, какое ремесло знает Семен. На это молодой помор ответил охотно. Он умеет рыбачить, знает промысел морского зверя, может провести судно из Белого моря на Мурман, — зимой он промышлял белку и куницу в отрогах Ветреного Пояса. Да ко всему этому отец начал обучать кузнечному делу.
Молодой помор вновь упомянул про отца, который был кузнецом, и старик еще внимательнее посмотрел на него. Человек, которого так напоминал молодой помор, тоже был кузнецом.
Наконец Семен добавил, что «знает счет и вразумлен грамоте», — этим он всегда гордился.
— Кто вразумил тебя грамоте?
— Покойный отец.
— Как, сказал ты, звали отца?
— Ивашкой Поташовым.
Такого имени старик не помнил. Монастырь вел торговые дела в Нюхотской Волостке с Терентием Поташовым, тамошним «лучшим промышленником», но Терентий Поташов не был отцом Семена.
— Следуй, Семен, за мной, — приказал старик.
Монахи, столпившиеся в дверях, расступились. На плечи старика накинули меховую шубу, а один из монахов пошел вперед, светя фонарем.
Буря пронеслась; монастырский двор был усыпан снегом, на котором ясно отпечатывались следы. Вслед за стариком Семен поднялся по лестнице большого деревянного дома, выстроенного вдоль стены, выходившей к губе Благополучной. Здесь, сбросив шубу на руки монаха, старик велел Семену подождать и скрылся за тяжелой завесой.
Ждать пришлось недолго. Не успел Семен как следует разобраться во всем, что с ним случилось, вернулся монах и сказал:
— Ступай, отрок; отец настоятель поджидает тебя в келье.
Слова эти Семена поразили. Настоятеля Соловецкого монастыря, архимандрита Фирса, на Белом море хорошо знали. Никониане считали его «святым человеком», а раскольники называли «пособником царя-антихриста»... Но времени на раздумье не оставалось. Он смело шагнул в келью.
Настоятель сидел в глубоком кресле. Старик был без мантии и клобука, в шелковом подряснике и бархатной скуфейке. Сейчас его лицо уже не казалось суровым.
Семен сдернул с головы шапку, и до слуха его донеслись удары маятника. Он оглянулся и увидел высокие часы с большим циферблатом и замысловатыми стрелками, стоявшие в простенке.
— Семен сказал мне, — проговорил настоятель, — что разумеет грамоте?
Не зная, как ответить, Семен утвердительно кивнул.
— Подойди к столу, там найдешь все, что требуется для письма.
Пол был покрыт мягким ковром. Ступая по нему, Семен осторожно переставлял ноги, боясь что-либо задеть: привык ходить широко расставляя ноги и покачивая плечами. Он подошел к столу, который стоял рядом с большим глобусом, окруженным медными обручами. На столе он увидел медную чернильницу, листки бумаги, гусиные перья и чашку с мелким песком.
Напротив стола топилась большая печка, обложенная белыми плитками и с широкими медными дверцами, которые были распахнуты. Почувствовав себя увереннее, Семен размашисто скинул куртку, но, не зная, куда ее положить, опустил вместе с шапкой на пол.
Оставшись в вязаной рубашке из гагачьего пуха, Семен присел на край стула. Он очинил перо своим острым рыбачьим ножом, взял листок бумаги и пододвинул чернильницу. Руки у молодого помора, видел настоятель, были длинные, ладони широкие, пальцы грубые, однако он ловко управлялся с письменными принадлежностями.
Настоятель поднялся и подошел к сундуку, украшенному коваными узорами, вынул небольшой свиток и сказал:
— Пиши, что буду говорить.
Развернув свиток, настоятель начал читать. Никогда еще Семен так тщательно не выводил буквы. К тому же ему впервые приходилось писать на такой дорогой бумаге. От напряжения он высовывал кончик языка, а на лице у него выступила испарина. Настоятель за ним внимательно наблюдал.
Поставив последнюю букву, Семен облегченно вздохнул: все он сделал так, как учил отец. Настоятель взял листок и начал сличать с тем, что было написано в свитке.
В это время из печки на широкий медный лист вывалились уголья. Семен подскочил к печке и, присев на корточки, стал кидать уголья обратно, и это он делал ловко, не обжигая пальцев.
Взятый из сундука свиток был одной из тех «грамоток», какие рассылали более двадцати лет назад по всему Беломорью засевшие в Соловецком монастыре раскольники. Сличив написанное Семеном с тем, что было в свитке, настоятель увидел, что оба текста словно выведены одной рукой.
Молодой помор в это время удивленно разглядывал позолоченную люстру с зажженными свечами. Его поражало и то, что в окна вставлены стекла, а не бычий пузырь, как в крестьянских избах, или, как в избах богатеев, — кусочки слюды.
Настоятель опустился в кресло, и Семен услышал:
— Семен сказал мне, что отец его проживал в Нюхотской Волостке. А может быть, отлучался куда Ивашко Поташов?
Мать рассказывала Семену, что отца до женитьбы долгое время в Волостке не было. «Но откуда, — подумал он, — настоятелю это известно?»
— Рассказывал Ивашко своему сыну, как воевал он со свеями? — продолжал настоятель.
— Рассказывал...
— А про град Москву, где проживает государь?
— Рассказывал...
— А про то, как промышлял на Волге?
«И это знает настоятель», — подумал Семен, все больше и больше изумляясь.
— Что говорил Ивашко про государева вора и разбойника Стеньку Разина?
На Белом море можно было часто услышать рассказы о том, как казацкий атаман побивал царских воевод. Даже песни об этом складывали. Но никогда не слышал Семен о Степане Разине от отца.
— Про Соловецкую обитель Ивашко рассказывал?
— Рассказывал...
— А про то, как в обители заперлись против государевой воли раскольники?
О том, как царские воеводы осаждали монастырь, на Белом море всем было хорошо известно. Но Семену отец этого ни разу не говорил.
— Что Ивашко рассказывал сыну про диких людей, проживающих на Мурмане?
Семен перестал изумляться: настоятель про его отца знал всё. После недолгого молчания старик сказал: «Слушай».
Семен остался на полу у печки; настоятель продолжал сидеть в кресле. И вот что услышал Семен.
Ивашко Поташов не пошел, как большинство людей Волостки, промышлять в море. Не стал он и работником в монастырских усольях. Пристрастился с детства Ивашко к кузнечному ремеслу, достигнув в этом деле большого умения. Послала обитель Ивашку в Сумской Острог делать стрельцам оружие, — тогда тоже шла война со свеями. Научился там Ивашко делать оружие огневого боя и отправился со стрельцами на войну, хотя его к этому никто не понуждал. Война кончилась; следовало Ивашке вернуться в Волостку: был он монастырским крестьянином, и обитель выплачивала за него государевы подати. Только соблазнился Ивашко волей, ушел со стрельцами в Москву. А на Москве в ту пору мастеровых разных ходило более чем было потребно. Начал Ивашко голодать, но в кабалу к боярам за кусок хлеба не пошел. Случился на Москве большой бунт. Не раз царские соглядатаи замечали среди бунтовщиков Ивашку Поташова. Правда, назвался он в Москве чужим именем. Когда бунтовщиков разогнали, бежал Ивашко на Волгу. Там разбойничал казацкий атаман Разин. А как отрубили атаману голову, сумел Ивашко скрыться. Проведал он, что на Белом море в Соловецкой обители заперлись раскольники и не пускают к себе царского воеводу. Назвался в обители Ивашко уже третьим именем. Писал он здесь грамотки, которые, раскольники рассылали во все стороны. Не плохо писал — до сих пор ходят эти грамотки по рукам. Как увидел Ивашко, что стрельцы ворвались в обитель, не стал дожидаться, пока воевода прикажет повесить его или утопить в проруби, — по взломанному льду сумел перебраться на Кузова, а оттуда к Кемскому берегу. Скрылся Ивашко среди диких людей. Доверчивые они, не спрашивают, кто откуда пришел. Но заскучал с ними Ивашко и вышел на Мурман. Встретил своего братана Терентия Поташова, промышлявшего в ту пору треску. Взял «лучший промышленник» Ивашку с собой в Волостку — нужен ему был умелый кузнец. Розыск бунтовщиков вели и в Нюхотской Волостке, да никто не знал настоящего имени Ивашки. Так и остался государев вор и разбойник Ивашко Поташов неразысканным. Вскоре женился он в Волостке, и родился у него сын…
Слушая все это, Семен не сводил глаз с настоятеля. Лицо старика сперва оживилось, словно рассказывал он не про другого человека, а о том, что с ним самим происходило. Но к концу рассказа лицо настоятеля стало суровым.
Настоятель поднялся на ноги и, глядя в упор на Семена, проговорил:
— Что взять с Ивашки, — помер он. А вот сын его пошел по отцовскому следу — с ворами связался!.. Вот кликнет сейчас настоятель стражников, и потащат Семена в подземелье!..
Семен не знал за собой никакой вины, потому и не испугался угрозы настоятеля.
Среди наступившей тишины до него снова донеслись удары маятника. Проходили секунды, минуты, а настоятель не звал стражников.
И Семен услышал:
— Подойди ко мне.
Сказал это старик уже не так сурово. Молодой помор повиновался.
— Погляди мне в глаза.
Семен вскинул голову — он никогда не боялся смотреть людям в глаза, даже когда был в чем-либо перед ними виноват.
Старик проговорил уже совсем мягко:
— Останется Семен в обители, отработает обещанное на Зосиму и Савватия. Берет его себе настоятель в келейники, — нужен настоятелю грамотный помощник...
Семен не сразу понял, что хотел всем этим сказать настоятель.
А тот продолжал:
— Придет время, — отрок примет монашеский чин и навсегда скроется от мирской суеты в обители...
Семен начал догадываться, о чем говорит старик. Он хотел было возразить, что в монахи не собирается, но настоятель повернулся к завесе и хлопнул в ладоши.
Появился монах; настоятель приказал ему:
— Отрока поселить в келье под лестницей; остается он при настоятеле келейником. Отцу келарю сказать, чтобы выдал отроку чистую одежду, незаплатанную. Кормиться отрок будет в трапезной обители.
И, повернувшись, заключил:
— Ступай теперь, Семен; настоятель нуждается в отдыхе.
Не разбирая ступенек, Семен спускался вслед за монахом в отведенную ему келью. Он только сейчас понял, что с ним произошло. Как же, думал Семен, быть ему теперь с Дарьей, которая обещала выйти за него замуж? Ведь монахам жениться не полагается...
Перед тем как отправиться в монастырь, Семен спросил Дарью, будет ли она ждать его возвращения. Больше всего он опасался, чтобы ее не выдали за Кирилла, сына Терентия Поташова, считавшегося в Волостке самым богатым женихом. Дарья подтвердила, что ни за кого, кроме Семена, замуж не пойдет. Это она подарила ему на дорогу расписанный цветами сундучок. Если бы Семена спросили сейчас, что с ним дальше будет и когда ему удастся жениться на Дарье, он едва ли сумел бы на это вразумительно ответить.
8
Настоятель оставался некоторое время один. Казалось, он заснул в кресле. Но, едва в келье появился человек в промокшей одежде и забрызганный грязью, настоятель открыл глаза.
Вошедший был еще не старым, небольшого роста, сухощавым человеком, с четками в руках. Настоятель на него вопросительно посмотрел, и келарь монастыря заговорил:
— Раскольничий старец Пахомий, заточенный у Сушильной башни по приказу государя Петра Алексеевича, спустился по стене. Ключ от кандал ему подбросил сумской приказчик, тайно переметнувшийся к раскольникам. Еще раньше старцем были подпилены брусья в окошке. До того как поднялась тревога, беглецы попали на пристань. Карбас уплыл так быстро, что его в темноте не удалось догнать. За беглецами в Кемский Острог, на Орловский мыс, острова и побережье наряжены сыскивать люди. Прикажи — с рассветом отправятся. Еще надобно оповестить всех в усольях, промыслах, пристанях и подворьях. Случится беда, коли беглецы доберутся до Выгорецкого скита к братьям Денисовым...
— Никуда людей не отправлять, беглецов не ловить, — спокойно проговорил настоятель — А доберется Пахомий до Денисовых, нам только на руку: будем знать, где искать, да и государь Денисовым этого не простит.
Келарь спросил:
— Куда заточить схваченного отрока?
— Отрок остался при настоятеле келейником.
Келарь давно уже отвык удивляться. Настоятель больше ничего не сказал, и келарь подошел под его благословение.
Спускаясь по лестнице, келарь обдумывал, как бы ему, ловчее использовать бегство раскольничьего старца во вред архимандриту. Он считал, что настоятелем монастыря избрать должны были не Фирса, который был казначеем, а его, келаря. С того времени он и начал составлять изветы на архимандрита. Только келарь не знал, что избрание Фирса было указано самим государем.
9
Наступило утро. Сумской приказчик всю ночь с сундучком на спине двигался по лесу. За ним, совсем обессилев, брел старец Пахомий. Несколько раз они подолгу отдыхали, наконец вышли на тропку, огибавшую озерко.
Отойдя далеко от морского берега, беглецы уже считали себя в безопасности. Но внезапно дорогу преградил человек огромного роста, с обросшим волосами лицом и рваными ноздрями. За спиной у него висело ружье.
Больше всего беглецов поразило, что стоял этот человек на коротких, к тому же кривых, ногах, что совсем не вязалось с его громадным ростом. От такого человека им было не уйти.
Но и для коротконогого великана встреча оказалась неожиданной. Что-то бессвязно залопотав, он сдернул с головы меховую шапку и начал испуганно креститься.
Человек этот крестился «двумя персты», по-раскольничьему. Сумской приказчик снял с плеча сундучок, спокойно поставил его на землю и тоже, перекрестился «двумя персты».
ГЛАВА ВТОРАЯ
СЕРЖАНТ ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКА
1
Подоив корову, Дарья всю ее обтерла мхом и наложила полную кормушку травы. Заперев коровник, поднялась на поветь. Отсюда, скинув сапоги, она подошла к двери в жилую избу.
За дверью разговаривали. Девушка услышала тихий голос своей матери и громкие выкрики жены кормщика Гришки Гореликова, которую в Волостке знали как первейшую сваху.
Девушка поняла, что говорят про нее. Сваха уговаривала выдать Дарью за Кирилла Поташова. Она не скупилась на посулы: так, мол, и так хорошо станет, коли выйдет Дарья за Кирилла. Но сына «лучшего промышленника» она расхваливала не за его собственные достоинства, а за богатство отца. При этом сваха перечисляла имущество Терентия Поташова: дом у него большой на острове («Ни у кого в Волостке такого дома нет»), две двухмачтовые лодьи («Одну посылает на промысел, на другой сам хозяин развозит по Белому морю товары»), полные клети соли и муки («Мука крупичатая, соль нёнокская», первейшая по всему поморью»), запасы соленой и сушеной рыбы («Треска норвегского посолу, сёмушка варзугская»), сундуки со всякой рухлядью («Телогрейки парчовые, шубы лисьи да куньи, сколько одних оленьих постелей, а сарафанов да всякой бабьей справы — видимо-невидимо»), стойла полны скотиной («Коровки комолые, холмогорские, лошадки мезенские, бык огромадный, заморский, с кольцом в носу, а овец, тех даже с трудом пересчитывают»), — кроме того, добавляла сваха:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23