Ее сердце до сих пор обливается кровью, ее гордость до сих пор оскорблена сменой одежды — несомненно, она не по собственной воле сменила шелковое платье принцессы на грубую власяницу монастырской послушницы, и это одеяние — наглядный знак политического падения ее рода, о чем дал понять своим небрежным поклоном клирик Римского орла, подлый и хорошо информированный, как все личные слуги. Разве Изотта, спрошенная тут, знает ли она меня, желала своим ревностным подтверждением дать мне возможность остаться живым и невредимым и с нетерпением ожидающим плодов своего злодеяния?! Тысячу раз нет и нет. Ваше Святейшество, я предполагал ее отрицательный ответ, меня, напротив, удивило бы, если бы она призналась, что знакома со мной. Я не корю тебя за это, бедная Изотта, наоборот: как видишь, я одобряю твои поступки и абсолютно принимаю их, с той только маленькой оговоркой, что, по моему мнению, ты слишком легко, слишком быстро поверила в мою виновность. Разве ты не читала письма, которое твой несчастный отец послал со срочным курьером твоей матери?— Нет, не читала, — едва слышно выдохнула Изотта.— Но о существовании этого письма ты знаешь?— Знаю, — сказала Изотта, — но мама говорила, что в нем не было ничего особенного.— Там на самом деле не было ничего особенного, — согласился Петр, — ибо что же особенного, когда отец — герцог или простой человек — обещает руку своей дочери юноше, который ее любит и которому он доверяет? Как бы выстоял род Адама и Евы, если бы такие вещи не происходили сплошь да рядом? Любовь — это, может быть, чудо, потому что люди, кажется, по своей природе устроены так, чтобы ненавидеть друг друга, но они склонны и к тому, чтобы это чудо, которое видят на каждом шагу, считать обыденным явлением. И еще: что же особенного, если властитель ставит во главе своего войска того, кто обнаружил умение в военном искусстве? Права, следовательно, твоя мать, Изотта, сообщив, что письмо не содержало ничего особенного; но, невзирая на то, что речь шла о чем-то совсем обыденном, повседневном, она тут же отправилась из Рима в Страмбу, чтобы выбить из головы твоего отца совсем обычные помыслы, потому что этим юношей, о котором шла речь, был я, Петр Кукань из Кукани.Изотта посмотрела на Петра.— Откуда ты знаешь, что мама уехала из Рима?— Я имел честь встретить ее по дороге, в городе Орте, с Бьянкой и с кардиналом Тиначчо, твоим дядей, и она коротко, но сердечно со мной поговорила, после чего, поблагодарив за верную службу, милостиво отпустила меня.— Ты говоришь, милостиво тебя отпустила? — переспросила Изотта. — Это потому, что в тот момент она знала только о твоей дерзости, с которой ты добивался моего расположения, и о твоей бестактности, когда ты старался понравиться моему несчастному отцу, но не о твоем злодеянии.— Да, тогда она еще не знала о злодеянии, которое мне приписали, — сказал Петр.Папа, попивая из бокала вино, с интересом слушал этот разговор и отменно развлекался.— Я говорил, mi fili, что твой рассказ вызвал у меня такое чувство, словно я смотрел трагедию, разыгрываемую на сцене; это чувство укрепилось теперь, когда я слышу не только рассказ, но диалог. В высшей степени странный диалог, если принять во внимание, что двое людей, как утверждает малютка Изотта, не знают друг друга.— Я беру назад свое ложное показание, — сказала Изотта. — Да, это на самом деле Петр Кукань. Ах, что же такое с нами случилось, что происходит? — Изотта, молитвенно сложив руки, утопавшие в широких рукавах, глотала слезы.— Не бойся, Изотта, все уладится и снова будет хорошо, — сказал Петр.— Не будет! — крикнула Изотта. — Никогда уже не будет хорошо. Сказала же я, что ты дьявол, и впрямь, если бы в Страмбу вместо тебя явился сам дьявол, он не смог бы сотворить ничего более страшного, чем натворил ты…— В Священном писании сказано: «Много скорбей у праведного, и от всех их избавит его Господь», — промолвил папа.Кивнув головой Петру, чтобы тот наклонился, папа снял с его шеи табличку и попытался ее разорвать.— Руки Моего Святейшества привыкли благословлять, а вовсе не рвать и сокрушать, — сказал он и отдал табличку Петру. — Сделай это сам, неугомонный юноша!И неугомонный юноша, взяв табличку, разорвал ее пополам, потом на четыре части, потом на восемь. Если мне удастся разорвать еще раз, подумал Петр, это будет знамением, что я все преодолею и выпутаюсь из этой истории.И ему удалось, но Искуситель тут же подтолкнул Петра разорвать еще раз. Петр собрался с силами, так, как он это сделал только однажды в своей жизни, продемонстрировав в страмбских казармах стрельбу из мушкета правой рукой без опоры; и шестнадцать частей записки хрустнули в его цепких пальцах, и частей стало тридцать две. После этого он с улыбкой взглянул на папу, но не увидел его, потому что от нечеловеческого напряжения перед его глазами поплыли огненные мушки и круги.Изотта следила за проявлением богатырской силы Петра с холодным высокомерием, но папа только качал головой.— Accidenti! Accident!! Здесь: Ну и ну (ит.)
— сказал он. — Тебя, юноша, вскормила не женщина, а тигрица.— Об этом мне ничего не известно, — сказал Петр с чистой улыбкой неискушенной молодости, — но мысль, что я уничтожаю не только табличку, но и подлую клевету, которая запятнала мое имя, удесятерила мои силы.Петр швырнул обрывки бумаги в камин, где тлело дубовое полено, после чего повернулся к Изотте и проговорил медленно, подчеркивая каждое слово:— Прими к сведению, Изотта, что твоего отца убил не я, а Джованни Гамбарини!Изотта вскрикнула.— Он, кажется, говорит правду, но это государственная тайна, — заметил папа.Изотта, побледнев, медленно опустилась на колени, словно земля уходила у нее из-под ног, и, стоя на коленях, опираясь обеими руками об пол, низко склонила голову, так что казалось, будто она превратилась в маленький несчастный серый комочек.— Что с тобой, Изотта? — воскликнул Петр. — Какое тебе дело до этого глупого трусливого негодяя, которому мы при первом удобном случае свернем его слабенькую цыплячью шею!— Джованни — мой супруг, — вымолвила Изотта. ЧТО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ, ЕСЛИ ПАПА РАЗГНЕВАЕТСЯ Кажется и, более того, даже очевидно, что после убийства герцога Танкреда между Страмбой и Римом началось оживленное движение. Мы уже прекрасно знаем, что как только в герцогском дворце отзвучали выстрелы, направленные против преданных герцогу людей, в путь к Вечному городу отправилиcь Петр из Кукани и капитан д'Оберэ с двумя солдатами. Нам также известно, что несколько часов спустя, быть может, под утро или несколько позднее, в том же направлении поскакал и посыльный банковского заведения Тремадзи, и хотя Петр и капитан имели перед ним преимущество во времени, он опередил их на пять минут. Из слов папы явствовало, что новоиспеченный правитель Страмбы, едва лишь он воцарился на троне и поогляделся, — отрядил в Ватикан гонца, вручившего Его Святейшеству искусно составленное послание, полное смирения и благочестивых намерений. Поскольку молодой граф Джованни Гамбарини был, мягко говоря, юношей нерассудительным и в политических делах несведущим, мы полагаем, что это послание, весьма укрепившее его положение и принесшее ему громадную пользу, было написано под диктовку мудрых наставников, вернее, одного из них, кого именно, мы тоже хорошо знаем; увы! — Джованни Гамбарини, безумец и сумасброд, вскоре после того, на сей раз действуя по собственному усмотрению, отправил в Рим еще одного гонца с другим письмом, которым и испортил все дело.О втором послании, сыгравшем столь роковую роль, папа узнал от принцессы Изотты, которая, то стоя на коленях, то смиренно сидя на полу, скорбным голосом рассказывала Его Святейшеству и Петру свою историю. Вот что она поведала.Как только известие о смерти герцога Танкреда настигло мать Изотты, герцогиню Диану, и ее дядюшку-кардинала, — первым, кто сообщил им об этом, был, по всей вероятности, сам Петр, если он говорил правду, — путешественники прервали путь и вернулись в Рим, в резиденцию кардинала на виа Альдобрандини, где Изотта была оставлена на попечение Мадонны Чинти, вдовы бывшего страмбского посла в Париже, и кардинальского евнуха мавра Броньоло, немого великана, который мог переломить подкову не только рукой, но и перекусить ее зубами — этот гигант разорвал бы табличку, над которой потрудился Петр, не на тридцать две, а на шестьдесят четыре части, и притом четырьмя пальцами.Ну так вот, дядюшка кардинал и герцогиня Диана вернулись из прерванной поездки вечером того же дня; кардинал был мрачен и встревожен, а герцогиня — неприветлива и раздражена, ибо, как только стало известно, что молодой граф Гамбарини неповинен в смерти герцога Танкреда, убитого предательской рукой Петра Куканя из Кукани, они преисполнились вполне обоснованных опасений, гадая, смирится ли Святой отец с этой новой ситуацией и признает ли Джованни Гамбарини в роли нового правителя Страмбы.Никогда еще Изотта не видела свою мать-герцогиню в столь мрачном настроении. Она то погружалась в апатию, плакала, молилась и клялась, если все обойдется благополучно, пожертвовать свои лучшие платья деве Марии де Монти, то ее вдруг снова охватывала дикая ярость, она рвала носовые платки и ожесточенно повторяла одну и ту же ненавистную Изотте фразу: «Я говорила, все время говорила, но никто меня не слушал».— Что же говорила твоя матушка? — спросил папа Изотту.— Да ничего, собственно, она же была в Риме, а отец в Страмбе, зато она слала ему письмо за письмом, — ответила Изотта. — И в письмах этих не переставала убеждать его испросить прощения у Вашего Святейшества, недовольного переменами в Страмбе, и вымолить у Вашего Святейшества нового capitano di giustizia, no возможности еще более сурового, нежели был тот, прежний, горбатый. И чтобы отец усмирил оппозицию, которая в Страмбе против него нарастала и которую возглавлял Гамбарини, пообещав ему мою руку. Ничего из этого не вышло, а когда все случилось так, как это известно, мама впала в исступление, а дядя хмурился, опасаясь, что наступают времена политических сумерек для нашего рода, а вместе с тем и конец его карьере.— Прозорливый муж твой дядя, да и твоя матушка, Изотта, тоже мудрая женщина, — сказал папа. — Но теперь я хочу знать, что было дальше, после смерти герцога Танкреда.Тогда Изотта рассказала следующее.Прошло немного времени, и самые скверные опасения дяди Изотты подтвердились. Святой отец заявил ему прямо и без околичностей, что Изотту — последний отпрыск страмбской ветви д'Альбула — он намерен послать в монастырь ди Торре де Спеккьо; хотя согласие между Ватиканом и Страмбой было полным, но Святой отец не хотел, чтобы Джованни Гамбарини укрепил свое новое положение браком с единственной дочерью последнего законного властителя, так, по крайней мере, Изоттин дядюшка-кардинал растолковал причину этого папского решения.— Он правильно его истолковал, — сказал папа, — но ты утверждаешь, дочь моя, что брак тем не менее был заключен. Это же не рассудительно и не умно, ведь ничего подобного не могло произойти.Однако Изотта настаивала на своем: Его Святейшество, может быть, вспомнит известный случай бракосочетания молодого герцога Феррарского с французской принцессой, которое состоялось в отсутствие жениха: это, по словам дядюшки-кардинала, будто бы произошло чуть ли не сорок лет назад и стало прецедентом целого ряда подобных браков.— Прецедент! — вскричал папа. — Как же я люблю эти прецеденты! Как только совершается новенькая подлость, эту подлость тут же нарекают прецедентом для совершения таких же подлостей. Ах, Боже милосердный, отчего у меня нет денег, ах, Боже праведный, чьим наместником я являюсь, отчего у меня нет Философского камня, о котором вспоминал этот молодой бездельник! О, продолжай, Изотта, рассказывай, что было дальше, пока у меня еще есть силы и пока меня не хватил удар.Изотта послушно рассказывала дальше.Кардинал Тиначчо воротился в свой дворец с потрясающей новостью о решении Его Святейшества как раз в ту минуту, когда туда добрался покрытый пылью гонец — еще один посыльный, который в последние дни преодолел расстояние от Страмбы до Рима верхом на беспрестанно погоняемом коне. Он доставил письмо, собственноручно написанное Джованни Гамбарини и адресованное матушке Изотты; молодой граф выражал герцогине Диане свое глубокое соболезнование по поводу тяжелой утраты, постигшей ее, и заверял в своей безграничной преданности и решимости вести политику страмбского государства в духе благородных традиций справедливости, мудрости и свободолюбия, чем доныне существовавшие правители Страмбы, в большинстве своем — сыны рода д'Альбула, навсегда запечатлены в благодарной памяти верного страмбского народа. Свое положение Джованни Гамбарини хочет еще более укрепить, почему и просит у герцогини руки ее дочери Изотты, которую он страстно полюбил с того самого момента, как только ему дано было ее лицезреть; горячая просьба, конечно, продиктована прежде всего любовью, но в данном случае речь идет не только о пламенном желании сердца, но и о значительной политической акции, потому что эта родственная связь с правящим в прошлом герцогским родом исключительно важна для того, чтобы убедить страмбский народ, что граф Гамбарини законно получил власть, без чего, то есть без распоряжения и поддержки своих подданных, он стал бы беспомощной игрушкой в руках папы, и потому он позволяет себе предложить, невзирая на соблюдение всех формальностей траура, совершить бракосочетание незамедлительно.Пока папа молчал, переводя дух, Петр использовал паузу в Изоттином повествовании и заметил:— Как видно, с этим письмом, в отличие от послания твоего отца, мамочка ознакомила тебя весьма подробно.— Да, подробно, потому что в нем, в отличие от последнего послания отца, речь шла о деле очень важном и существенном, — сказала Изотта своим противным развязным тоном избалованного ребенка. — Представлялись две возможности, — продолжала Изотта, — и обе весьма заманчивые. Первая — повести себя лояльно по отношению к Его Святейшеству и показать ему письмо молодого графа в качестве доказательства вероломства Гамбарини и испортить недавно приобретенную им репутацию, но эту возможность кардинал отверг, опасаясь, что Гамбарини, преданный таким образом, будет отрицать подлинность письма и объявит его подделкой.Поэтому дядюшка Изотты избрал вторую возможность, решив, как говорится, взять быка за рога, что означало без промедления вместе с Изоттой и герцогиней отправиться в Страмбу и как можно благосклоннее и любезнее исполнить желание молодого графа, поэтому он распорядился немедленно укладывать вещи и собираться в дорогу, пока еще не поздно.Но было уже поздно. Сборы шли полным ходом, и тут около кардинальского дворца собрались сестры из монастыря, где Изотта должна была стать послушницей, чтобы взять ее под свою охрану и отвести в монастырь. Однако кардинал упросил аббатису немного подождать, пока принцесса подготовится и простится с матерью, и за это самое время в присутствии четырех свидетелей обвенчал Изотту с отсутствующим Гамбарини, причем жениха, по соображениям такта, заменял немой великан — черный евнух Броньоло. Кардинал убедительно просил Изотту никому ни слова не говорить об этом бракосочетании до тех пор, пока она не будет уведена из монастыря, чего недолго ждать, потому что Его Святейшество долго не протянут.Словно в подтверждение этого, лицо папы налилось кровью, став почти фиолетовым, и он захрипел.Но и если даже, продолжала Изотта, папа умрет не так скоро, то кардинал, как только все успокоится, поможет Изотте выбраться из монастыря; главное, что она уже выдана замуж за правителя Страмбы и для рода д'Альбула скипетр Страмбы не потерян. Потом кардинал отвел Изотту к аббатисе, чтобы она ее приняла и препроводила в монастырь, вполне возможно, что сразу же после этого дядюшка с герцогиней отправились в путь, потому что, когда Изотта с сестрами-монахинями покидала дворец, солдаты кардинала выводили из конюшни лошадей.Договорив до конца, Изотта, словно избавившись от бремени, которое сокрушало и пригнетало ее к земле, поднялась, скрестила на груди руки и склонила перед папой голову.— Я вполне сознаю, — проговорила она, — что моя история, которую я, по велению Вашего Святейшества, рассказала со всей достоверностью, огорчительна и что Ваше Святейшество не могут воспринять ее иначе как с неудовольствием. Но я прошу Ваше Святейшество учесть, что за всю мою жизнь я никогда не могла поступать по собственному усмотрению, авторитет моего дяди очень велик, и для меня была совершенно исключена возможность воспротивиться его решениям; кроме того, позвольте вам напомнить, что он, поступая так, как я рассказала, не знал, что выдает меня замуж за убийцу моего собственного отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— сказал он. — Тебя, юноша, вскормила не женщина, а тигрица.— Об этом мне ничего не известно, — сказал Петр с чистой улыбкой неискушенной молодости, — но мысль, что я уничтожаю не только табличку, но и подлую клевету, которая запятнала мое имя, удесятерила мои силы.Петр швырнул обрывки бумаги в камин, где тлело дубовое полено, после чего повернулся к Изотте и проговорил медленно, подчеркивая каждое слово:— Прими к сведению, Изотта, что твоего отца убил не я, а Джованни Гамбарини!Изотта вскрикнула.— Он, кажется, говорит правду, но это государственная тайна, — заметил папа.Изотта, побледнев, медленно опустилась на колени, словно земля уходила у нее из-под ног, и, стоя на коленях, опираясь обеими руками об пол, низко склонила голову, так что казалось, будто она превратилась в маленький несчастный серый комочек.— Что с тобой, Изотта? — воскликнул Петр. — Какое тебе дело до этого глупого трусливого негодяя, которому мы при первом удобном случае свернем его слабенькую цыплячью шею!— Джованни — мой супруг, — вымолвила Изотта. ЧТО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ, ЕСЛИ ПАПА РАЗГНЕВАЕТСЯ Кажется и, более того, даже очевидно, что после убийства герцога Танкреда между Страмбой и Римом началось оживленное движение. Мы уже прекрасно знаем, что как только в герцогском дворце отзвучали выстрелы, направленные против преданных герцогу людей, в путь к Вечному городу отправилиcь Петр из Кукани и капитан д'Оберэ с двумя солдатами. Нам также известно, что несколько часов спустя, быть может, под утро или несколько позднее, в том же направлении поскакал и посыльный банковского заведения Тремадзи, и хотя Петр и капитан имели перед ним преимущество во времени, он опередил их на пять минут. Из слов папы явствовало, что новоиспеченный правитель Страмбы, едва лишь он воцарился на троне и поогляделся, — отрядил в Ватикан гонца, вручившего Его Святейшеству искусно составленное послание, полное смирения и благочестивых намерений. Поскольку молодой граф Джованни Гамбарини был, мягко говоря, юношей нерассудительным и в политических делах несведущим, мы полагаем, что это послание, весьма укрепившее его положение и принесшее ему громадную пользу, было написано под диктовку мудрых наставников, вернее, одного из них, кого именно, мы тоже хорошо знаем; увы! — Джованни Гамбарини, безумец и сумасброд, вскоре после того, на сей раз действуя по собственному усмотрению, отправил в Рим еще одного гонца с другим письмом, которым и испортил все дело.О втором послании, сыгравшем столь роковую роль, папа узнал от принцессы Изотты, которая, то стоя на коленях, то смиренно сидя на полу, скорбным голосом рассказывала Его Святейшеству и Петру свою историю. Вот что она поведала.Как только известие о смерти герцога Танкреда настигло мать Изотты, герцогиню Диану, и ее дядюшку-кардинала, — первым, кто сообщил им об этом, был, по всей вероятности, сам Петр, если он говорил правду, — путешественники прервали путь и вернулись в Рим, в резиденцию кардинала на виа Альдобрандини, где Изотта была оставлена на попечение Мадонны Чинти, вдовы бывшего страмбского посла в Париже, и кардинальского евнуха мавра Броньоло, немого великана, который мог переломить подкову не только рукой, но и перекусить ее зубами — этот гигант разорвал бы табличку, над которой потрудился Петр, не на тридцать две, а на шестьдесят четыре части, и притом четырьмя пальцами.Ну так вот, дядюшка кардинал и герцогиня Диана вернулись из прерванной поездки вечером того же дня; кардинал был мрачен и встревожен, а герцогиня — неприветлива и раздражена, ибо, как только стало известно, что молодой граф Гамбарини неповинен в смерти герцога Танкреда, убитого предательской рукой Петра Куканя из Кукани, они преисполнились вполне обоснованных опасений, гадая, смирится ли Святой отец с этой новой ситуацией и признает ли Джованни Гамбарини в роли нового правителя Страмбы.Никогда еще Изотта не видела свою мать-герцогиню в столь мрачном настроении. Она то погружалась в апатию, плакала, молилась и клялась, если все обойдется благополучно, пожертвовать свои лучшие платья деве Марии де Монти, то ее вдруг снова охватывала дикая ярость, она рвала носовые платки и ожесточенно повторяла одну и ту же ненавистную Изотте фразу: «Я говорила, все время говорила, но никто меня не слушал».— Что же говорила твоя матушка? — спросил папа Изотту.— Да ничего, собственно, она же была в Риме, а отец в Страмбе, зато она слала ему письмо за письмом, — ответила Изотта. — И в письмах этих не переставала убеждать его испросить прощения у Вашего Святейшества, недовольного переменами в Страмбе, и вымолить у Вашего Святейшества нового capitano di giustizia, no возможности еще более сурового, нежели был тот, прежний, горбатый. И чтобы отец усмирил оппозицию, которая в Страмбе против него нарастала и которую возглавлял Гамбарини, пообещав ему мою руку. Ничего из этого не вышло, а когда все случилось так, как это известно, мама впала в исступление, а дядя хмурился, опасаясь, что наступают времена политических сумерек для нашего рода, а вместе с тем и конец его карьере.— Прозорливый муж твой дядя, да и твоя матушка, Изотта, тоже мудрая женщина, — сказал папа. — Но теперь я хочу знать, что было дальше, после смерти герцога Танкреда.Тогда Изотта рассказала следующее.Прошло немного времени, и самые скверные опасения дяди Изотты подтвердились. Святой отец заявил ему прямо и без околичностей, что Изотту — последний отпрыск страмбской ветви д'Альбула — он намерен послать в монастырь ди Торре де Спеккьо; хотя согласие между Ватиканом и Страмбой было полным, но Святой отец не хотел, чтобы Джованни Гамбарини укрепил свое новое положение браком с единственной дочерью последнего законного властителя, так, по крайней мере, Изоттин дядюшка-кардинал растолковал причину этого папского решения.— Он правильно его истолковал, — сказал папа, — но ты утверждаешь, дочь моя, что брак тем не менее был заключен. Это же не рассудительно и не умно, ведь ничего подобного не могло произойти.Однако Изотта настаивала на своем: Его Святейшество, может быть, вспомнит известный случай бракосочетания молодого герцога Феррарского с французской принцессой, которое состоялось в отсутствие жениха: это, по словам дядюшки-кардинала, будто бы произошло чуть ли не сорок лет назад и стало прецедентом целого ряда подобных браков.— Прецедент! — вскричал папа. — Как же я люблю эти прецеденты! Как только совершается новенькая подлость, эту подлость тут же нарекают прецедентом для совершения таких же подлостей. Ах, Боже милосердный, отчего у меня нет денег, ах, Боже праведный, чьим наместником я являюсь, отчего у меня нет Философского камня, о котором вспоминал этот молодой бездельник! О, продолжай, Изотта, рассказывай, что было дальше, пока у меня еще есть силы и пока меня не хватил удар.Изотта послушно рассказывала дальше.Кардинал Тиначчо воротился в свой дворец с потрясающей новостью о решении Его Святейшества как раз в ту минуту, когда туда добрался покрытый пылью гонец — еще один посыльный, который в последние дни преодолел расстояние от Страмбы до Рима верхом на беспрестанно погоняемом коне. Он доставил письмо, собственноручно написанное Джованни Гамбарини и адресованное матушке Изотты; молодой граф выражал герцогине Диане свое глубокое соболезнование по поводу тяжелой утраты, постигшей ее, и заверял в своей безграничной преданности и решимости вести политику страмбского государства в духе благородных традиций справедливости, мудрости и свободолюбия, чем доныне существовавшие правители Страмбы, в большинстве своем — сыны рода д'Альбула, навсегда запечатлены в благодарной памяти верного страмбского народа. Свое положение Джованни Гамбарини хочет еще более укрепить, почему и просит у герцогини руки ее дочери Изотты, которую он страстно полюбил с того самого момента, как только ему дано было ее лицезреть; горячая просьба, конечно, продиктована прежде всего любовью, но в данном случае речь идет не только о пламенном желании сердца, но и о значительной политической акции, потому что эта родственная связь с правящим в прошлом герцогским родом исключительно важна для того, чтобы убедить страмбский народ, что граф Гамбарини законно получил власть, без чего, то есть без распоряжения и поддержки своих подданных, он стал бы беспомощной игрушкой в руках папы, и потому он позволяет себе предложить, невзирая на соблюдение всех формальностей траура, совершить бракосочетание незамедлительно.Пока папа молчал, переводя дух, Петр использовал паузу в Изоттином повествовании и заметил:— Как видно, с этим письмом, в отличие от послания твоего отца, мамочка ознакомила тебя весьма подробно.— Да, подробно, потому что в нем, в отличие от последнего послания отца, речь шла о деле очень важном и существенном, — сказала Изотта своим противным развязным тоном избалованного ребенка. — Представлялись две возможности, — продолжала Изотта, — и обе весьма заманчивые. Первая — повести себя лояльно по отношению к Его Святейшеству и показать ему письмо молодого графа в качестве доказательства вероломства Гамбарини и испортить недавно приобретенную им репутацию, но эту возможность кардинал отверг, опасаясь, что Гамбарини, преданный таким образом, будет отрицать подлинность письма и объявит его подделкой.Поэтому дядюшка Изотты избрал вторую возможность, решив, как говорится, взять быка за рога, что означало без промедления вместе с Изоттой и герцогиней отправиться в Страмбу и как можно благосклоннее и любезнее исполнить желание молодого графа, поэтому он распорядился немедленно укладывать вещи и собираться в дорогу, пока еще не поздно.Но было уже поздно. Сборы шли полным ходом, и тут около кардинальского дворца собрались сестры из монастыря, где Изотта должна была стать послушницей, чтобы взять ее под свою охрану и отвести в монастырь. Однако кардинал упросил аббатису немного подождать, пока принцесса подготовится и простится с матерью, и за это самое время в присутствии четырех свидетелей обвенчал Изотту с отсутствующим Гамбарини, причем жениха, по соображениям такта, заменял немой великан — черный евнух Броньоло. Кардинал убедительно просил Изотту никому ни слова не говорить об этом бракосочетании до тех пор, пока она не будет уведена из монастыря, чего недолго ждать, потому что Его Святейшество долго не протянут.Словно в подтверждение этого, лицо папы налилось кровью, став почти фиолетовым, и он захрипел.Но и если даже, продолжала Изотта, папа умрет не так скоро, то кардинал, как только все успокоится, поможет Изотте выбраться из монастыря; главное, что она уже выдана замуж за правителя Страмбы и для рода д'Альбула скипетр Страмбы не потерян. Потом кардинал отвел Изотту к аббатисе, чтобы она ее приняла и препроводила в монастырь, вполне возможно, что сразу же после этого дядюшка с герцогиней отправились в путь, потому что, когда Изотта с сестрами-монахинями покидала дворец, солдаты кардинала выводили из конюшни лошадей.Договорив до конца, Изотта, словно избавившись от бремени, которое сокрушало и пригнетало ее к земле, поднялась, скрестила на груди руки и склонила перед папой голову.— Я вполне сознаю, — проговорила она, — что моя история, которую я, по велению Вашего Святейшества, рассказала со всей достоверностью, огорчительна и что Ваше Святейшество не могут воспринять ее иначе как с неудовольствием. Но я прошу Ваше Святейшество учесть, что за всю мою жизнь я никогда не могла поступать по собственному усмотрению, авторитет моего дяди очень велик, и для меня была совершенно исключена возможность воспротивиться его решениям; кроме того, позвольте вам напомнить, что он, поступая так, как я рассказала, не знал, что выдает меня замуж за убийцу моего собственного отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54