— Не шути с этим, — прервал Филарх, посиневший от злости. — Тебе очень хорошо известно, что гласят наши законы. Если мы позволим этим ублюдкам взбунтоваться против нас, то вскоре будем иметь настоящий мятеж. Илоты представляют постоянную опасность для Спарты, вы знаете это. Разве вы не видели, как он пользовался этим пастушьим посохом? Должно быть, кто-то обучил его военным приемам. И вообще, во всем этом есть что-то очень странное.
— Ну, у тебя и воображение, Филарх! — парировал Бритос. — Все пастухи знают, как пользоваться своей палкой; они должны защищать отары от волков, выгонять лис из птичников. Даже если ты и прав в том, что этого калеку, возможно, кто-то обучил, то еще больше причин не убивать его. Теперь послушай меня, — добавил он, кладя руку на плечо взбешенного приятеля, — и ты тоже, Агиас, и все вы, друзья, пошевелите мозгами, если сможете. Если правда, что возникают какие-то подозрения по поводу того, как пастух владеет своей палкой, что за всем этим стоит какая-то военная подготовка, если я правильно вас понимаю, то, безусловно, мы не раскроем никакой тайны, убив его. Мертвые, как все мы знаем, не разговаривают, правда?
Остальные хранили молчание, как обычно сдерживаемые превосходством и авторитетом сына Аристарха.
— В день посвящения, — продолжал он, снова садясь в круг своих товарищей, — мы доказали, что мы одни из самых сильных юношей Спарты. А сейчас мы также и члены криптии, а это значит, что наши старшие верят, что мы можем использовать и наш разум, а не только кулаки. Вся эта история такова, что я сам позабочусь о ней, своим собственным способом. Разве вы можете сказать, что видели, как я дрожал или уклонился от какой-то бы ни было опасности? Во время всех наших совместных тренировок вы видели, что я способен гораздо на большее, чем просто пригвоздить к земле хромого ублюдка-илота, вооруженного только палкой.
— С другой стороны, если мы уведомим старших и сообщим им о наших намерениях устранить того пастуха, мы вынуждены будем дать какое-то объяснение, разве нет? Потому что, вполне возможно, он состоит на службе в одной из семей нашего города. Вы думаете, нам, волкам Спарты, сделает честь, что хромой илот, пользуясь всего лишь пастушьей палкой с крюком, заставил вас ткнуться носом в грязь?
Мальчики опустили глаза в землю.
— Не считая того обстоятельства, — упорно продолжал Бритос, — что если вы пойдете и убьете его, вы никогда не сможете узнать, нельзя ли было получить нечто большее от искалеченного пастуха. Я имею в виду бой на равных условиях!
— Бритос прав, — сказал один из юнцов. И затем, поворачиваясь к товарищу, добавил: — Хорошо, Бритос, но что же мы будем делать дальше?
— Вот именно, Еврит, помоги мне убедить эти ослиные головы! — Он задумался на мгновенье, затем продолжал:
— Послушайте, друзья, — сказал он, смягчая тон своего голоса, — я справлюсь со всем этим с вашей помощью, с помощью троих или двоих человек, не более. Мы заставим этого ублюдка понять, что он даже и мечтать не смеет о бунтарстве. Мы сделаем так, чтобы он даже никогда и не помышлял о том, чтобы поиграть в героя. Мы позаботимся о нем раз и навсегда. Агиас встал.
— Как хочешь, Бритос. Причины, заставляющие тебя стремиться сохранить жизнь негодяю, совершенно обоснованы и понятны. Хотя у меня и возникает ощущение, что существует и другая причина, известная только тебе одному, которую ты не раскрываешь нам.
Он накинул плащ и хлопнул дверью.
— Да, может быть, существует и другая причина, — пробормотал Бритос сам себе. — Но ты ошибаешься, Агиас, если думаешь, что я знаю, в чем она заключается.
***
После той ночи прошло два месяца, два ужасных месяца, в течение которых Талос оставался в подавленном состоянии из-за смерти деда, молчаливого горя матери, своих собственных мрачных раздумий о наследстве дедушки. Все дни, а иногда и ночи проходили в невеселых размышлениях. Ответственность, возложенная на него Критолаосом, была огромна; он мог судить об этом потому, как изменилось к нему отношение людей, живущих в горах.
Они приходили изо дня в день, и он чувствовал в них странную надежду, с постоянно возрастающей верой в него. Люди Тайгета теперь разговаривали с ним, как с одним из своих: они заставляли его понять их страдания, их бессильную ярость, их страхи и опасения. Но чего же они ждали от него? Насколько глубоко они понимали то, что, на самом деле Критолаос открыл ему?
В дополнение к этому, его до сих пор преследовали мысли о том, что случилось на равнине: он бросил вызов молодым спартанцам. Он не мог обманывать себя, полагая, что история на этом закончилась. Он боялся за свою мать, за Пелиаса, за Антинею; он как-то мельком видел ее однажды ночью на ферме по дороге в Амиклы.
Талос ужасно скучал по тем дням, которые прожил как простой пастух без забот или страхов, по тем длинным зимним вечерам, которые провел, слушая эти изумительные рассказы Критолаоса, по той эпохе, когда времена года, медленно и плавно переходящие одно в другое, отмечали перемены в его безмятежной жизни. Дни, которые сейчас ему казались такими далекими и утраченными безвозвратно…
Однажды в сумерках к нему в дом приехал крестьянин с равнины. Его послал Пелиас. Он прибыл, чтобы предупредить Талоса, чтобы тот был настороже: на краю леса замечены какие-то странные люди, а этой ночью луна будет закрыта облаками.
Талос поблагодарил своего осведомителя, но не придал этому должного значения; Пелиас часто беспокоился по пустякам. Обычные маневры какого-нибудь подразделения по подготовке воинов, или военные учения могли обеспокоить его.
Но Талос ошибался.
Они прибыли на поляну в полночь: четверо человек, закутанные в темные плащи, вооруженные лишь дротиками и кинжалами, лица закрыты забралами коринфских шлемов.
Талоса резко разбудил яростный лай Криоса. Он торопливо откинул на окне занавеску как раз в тот момент, когда раздалось отчаянное взвизгивание пса и затем последний судорожный вздох.
Бледный луч луны выглянул в просвет между сплошными тучами всего лишь на мгновенье, но Талос смог различить четыре тени на краю двора. Рядом с загоном для овец огромная молосская гончая рвала на части безжизненное тело малыша Криоса.
Талос вбежал во внутреннюю комнату и увидел около очага растрепанную и онемевшую от ужаса мать, которая пыталась зажечь лампу. В тот же момент дверь вышибли, срывая ее с петель страшным ударом, и четверо мужчины с закрытыми лицами ворвались в дом, и приставили дротики к его груди.
Талос понял, что пришел его час.
— Не трогайте ее! — воскликнул он, закрывая собой мать. — Я пойду с вами.
Они выволокли его наружу, оторвав от матери, которая цеплялась за сына. Двое из них держали его за руки, а третий жестоко избивал древком дротика по коленям, груди, животу.
Четвертый открыл загон, и перепуганные овцы выбежали с диким блеянием.
— Смотри! — заорал он, и голос зловеще отразился от бронзового шлема. А потом дал команду ожидающей собаке: — Давай, Мелас!
Черное чудовище кинулось в кольцо животных, как фурия. Оно кромсало перепуганных животных, пронзая зубами коленные сухожилия барана, пожирая ягнят своими ужасающими челюстями. Когда земля была покрыта трупами, мужчина отозвал зверя, пасть которого пенилась от крови.
— Ко мне, Мелас! Достаточно. Пошли!
И он жестом отозвал своего товарища, который древком дротика бил Талоса по груди с такой свирепостью, что мальчик свалился на землю без единого звука.
Крики матери поддерживали его в сознании еще несколько мгновений. Он почувствовал тяжесть сапога, давящего ему на грудь, и услышал голос:
— Будем надеяться, что ему этого вполне достаточно. Если он выживет… Давай убираться отсюда.
Талос увидел над собой молосса, почувствовал его горячее дыхание, затем его глаза заволокло кровью, и разум медленно погрузился в мертвую тишину.
Мучительная боль в животе внезапно заставила Талоса проснуться, он открыл глаза в темноте ночи и почувствовал, как чьи-то сильные руки подняли его и осторожно положили на подстилку. В слабом свете масляной лампы он различил широкое лицо с бородой, склонившееся над ним: это был пастух, который обращался к нему, когда он отошел от смертного одра Критолаоса двумя месяцами раньше. Талос попытался что-то сказать, но смог лишь выдавить из себя слабые стоны.
— Меня зовут Карас, — заговорил бородатый гигант. — Я пришел слишком поздно на этот раз, но этого не будет больше никогда. Начиная с этого момента, я всегда буду готов защищать тебя. Никакое зло больше никогда не должно коснуться тебя.
Он обнажил распухший живот Талоса.
— Они пытались разорвать тебя, как открывают бурдюк с вином. Эти проклятые бешеные собаки!.. Но придет и их черед…
Талос повернулся к матери, которая сидела подавленная в углу, глаза ее покраснели и опухли.
— Они закрыли ее в доме, — прошептал Карас, — чтобы она не мешала им. Она думала, что ты умер, когда я принес тебя сюда. Сейчас она понемногу приходит в себя.
Карас сжал свои мозолистые руки, словно искал для них мишень, заскрежетал зубами, белыми, как клыки волка. Он повернулся к женщине:
— Приготовь ему что-нибудь, что заставит его уснуть. Сейчас больше ничего не требуется. Он выдержит, не беспокойся.
На следующий день Талос проснулся от солнечного света, который пробивался через приоткрытые ставни. Вошла мать с дымящимся снадобьем в деревянной кружке.
— Выпей это, сынок, — сказала она, — до того, как боль в животе снова даст знать о себе.
Пока он пил, она с любовью наблюдала за ним.
— Где Карас? — спросил он, вытирая рот.
— Он будет скоро здесь, — ответила женщина, опуская влажные от слез глаза. — Он в загоне для овец, собирает все, что можно, с наших убитых животных.
Вошел Карас в окровавленном фартуке и с ножом.
— Я снял шкуры с мертвых животных. Их, по меньшей мере, дюжина. Другие умрут от ран. Но не беспокойся, Талос, я передал весть другим пастухам с гор, твое стадо будет восполнено. Ты не будешь страдать от голода, по вине наших хозяев.
— Нет, это ни к чему, — запротестовал Талос.
— На этот раз несчастье постигло тебя, а не других. И будет только справедливо и правильно, если мы сможем помогать друг другу в тяжелые времена. Таков наш закон, ты знаешь это. Но скажи мне, каким образом они убили этих бедных животных? Кажется, что многие из них наполовину сожраны.
— Это была собака, невообразимо огромная гончая с громадными челюстями, черная как смоль, — ответил Талос.
— А, лаконианский молосс, древняя спартанская порода. Ужасный зверь; говорят, что три таких пса могут загрызть льва.
Талос вздрогнул, отчаянный вой Криоса вновь зазвучал у него в ушах.
— Мой пес погиб? — Он посмотрел на пастуха вопросительным взглядом.
— Да, — ответил тот. — У него разорвана глотка.
Малыш Криос, товарищ детских игр, больше никогда не пойдет с ним на пастбище, не будет приветствовать его по вечерам, виляя хвостом. Талос почувствовал, как в горле застревает комок.
— Похорони его рядом с Критолаосом, пожалуйста, — сказал он Карасу и закрыл руками лицо.
ГЛАВА 6
Периалла
Талос, не выходивший из дома в течение длительного времени, восстанавливая силы после нападения спартанцев, полноправных граждан Спарты, размышлял о том положении, в котором он оказался, о тех резких переменах, которые произошли в его жизни за такое короткое время. После смерти Критолаоса он унаследовал его духовный и моральный авторитет среди жителей Тайгета. И, возможно, не только среди них, как давал понять ему Карас, который стал неотлучным спутником Талоса.
Его многое ставило в тупик, многое было непонятно. Он знал о Карасе очень немногое: лишь только то, что тот пришел из Мессении с отарой овец и поселился в лачуге около верхнего ручья. Он тяжело переживал карательный налет криптии на свою семью и размышлял об этом; люди, принимавшие участие в налете, вероятно, были те же самые, с которыми он сражался на равнине, защищая Антинею. Он был уверен, что слышал, как один из них выкрикивал имя Бритоса.
У него не было никаких сомнений, что Бритос его наизлейший враг, но все же по какой-то неведомой причине спартанский юноша счел его не настолько опасным, чтобы убить; он мог бы избавиться от него тысячу раз, если бы хотел, что бы там ни говорил Карас.
Талос попытался привести в порядок свои путаные мысли… столько разных впечатлений, противоречивых чувств… Ведь что-то остановило руку Бритоса, там, тогда в долине, что-то руководило им, когда он не допустил, чтобы его спутники зверски убили Талоса, или этот кровожадный пес, которого Бритос привел с собой, разорвал на куски. Но сколько он ни мучился, размышляя об этом, все равно не мог понять, почему его пощадили.
Правда, спартиаты подсознательно восхищались теми, кто проявлял доблесть и мужество, но и это не объясняло то обстоятельство, что ему, илоту, мятежнику, осмелившемуся защищать женщину и напасть на спартанцев, позволили остаться в живых.
И все-таки что-то влекло его в город спартанцев, то же самое чувство, что заставило его отправиться на равнину, когда он был еще совсем мальчишкой. Время от времени в его воображении возникал образ воина с изображением дракона на щите. Сейчас он уже знал, без всякой тени сомнения, что тот воин был отцом его смертельного врага.
Любовь к Антинее, вот, что согревало сердце Талоса, когда он чувствовал себя совершенно одиноким. Он мечтал, чтобы она пришла навестить его, даже хотя понимал, что это может поставить под угрозу ее жизнь.
Однако кое-что ему стало абсолютно ясно и понятно: он не может никуда убежать. Перед ним стоит задача, которую он должен выполнить для своего народа, он обещал это Критолаосу на смертном одре. Но к тому же он не мог смириться и с мыслью о возможной потере Антинеи. И, наконец, глубоко и полностью осознал, что в тысячу раз лучше рисковать жизнью, оставаясь здесь, у себя, чем скрываться в каких-то далеких краях, чем стать человеком, которого выслеживают и на которого охотятся как на зверя, там, где не будет никого, с кем можно поговорить, на кого можно положиться, с кем можно поделиться своими страхами и опасениями.
И тогда Антинея все-таки пришла к нему, рано утром бесшумно появилась в комнате.
— Талос, мой бедняжка Талос, — сказала она, обнимая его.
Теплая волна согрела его, сердце бешено застучало. Он прижал ее к себе, и сразу же отпустил.
— Ты не должна была приходить, — солгал он. — Ты же знаешь, что лес полон опасностей, да и долина тоже.
— Нет, не стоит беспокоиться. Никто не угрожал мне, я пришла вместе с отцом. До нас дошли слухи о том, что произошло с тобой, и мы поспешили придти, чтобы помочь тебе. Я останусь здесь с тобой, сама буду пасти отару до тех пор, пока ты полностью не поправишься. Сейчас отец может обходиться и без меня. А через месяц, когда ты снова наберешься сил, ты сможешь придти к нам и помочь убрать урожай, хорошо?
— О, да, — отвечал Талос, одновременно смущенный и тронутый. — Конечно, я приду.
Он помедлил, словно пытаясь подобрать нужные слова.
— Антинея, — продолжал он, — я с нетерпением будут ждать времени уборки урожая… тогда мы снова сможем быть вместе.
Мгновенье он наблюдал за ней, а когда ее зеленые глаза загорелись от радости, почувствовал, что он растроган до глубины души.
— Антинея… Антинея, почему мы рабы? Почему я не могу не думать о тебе, не опасаясь, что с нами что-нибудь случится?
Девушка прикрыла рот рукой.
— Не говори так, Талос, для меня ты не раб, а я не рабыня для тебя. Для меня ты великий воин, самый доблестный, самый великодушный из мужчин. Ты не раб, Талос.
— Я знаю, — ответил юноша, крепче сжимая ее руку. — Я знаю, что ты имеешь в виду, Антинея, но я также знаю и тот страх, который охватывает меня. Мне известны и кошмары, которые будят меня по ночам. Моя жизнь предопределена. И все же я не знаю, куда она поведет меня, потому что она не в моих собственных руках. И если я свяжу твою жизнь со своей, я не знаю, где она закончится, или как… теперь ты понимаешь меня?
— Да, понимаю, — ответила девушка, опуская глаза. — И именно поэтому иногда я хотела бы, чтобы мы никогда не встретились.
Антинея подняла свои полные слез глаза к его лицу.
— Талос, я единственная дочь Пелиаса, крестьянина… и я знаю, что теперь наш народ смотрит на тебя, как на особенного, избранного, последователя и преемника Критолаоса.
Талос сел в постели.
— Ты права, Антинея, Критолаос подготовил меня для того, чтобы стать его преемником: он обучил меня всему, чему мог, и оставил мне тяжелое наследство, но я не знаю точно почему. Однажды, когда-нибудь возможно…
— Да, Талос, возможно, придет и этот день. Мы не можем призывать и принуждать десницу провидения. В божественной воле предусмотрено что-то особое для тебя, для нашего народа, и однажды ты узнаешь, когда наступит это время. А сейчас мы должны продолжать жить. — Она напряженно смотрела на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40