Впереди всех он приказал идти Аманкаю.
Индеец уперся шестом в дно и легко скользнул в воду. Затем взялся за бамбук обеими руками и стал тихонько двигаться вперед, направляясь к толстенному гладкому бревну, чуть выступающему из воды в трех шагах от берега. Бревно, покрытое засохшим илом и спутавшимися водорослями, могло помешать нашему продвижению, и поэтому Аманкай, подняв шест, с силой оттолкнул им плавучее препятствие.
И тут произошло такое, о чем я буду вспоминать до глубокой старости, и всякий раз, когда перед моим мысленным взором вновь возникают события этих кошмарных мгновений, холодный пот выступает на лбу и мурашки страха бегут по телу. Гладкое бревно от толчка* индейца дугой изогнулось в воздухе, раздался оглушительный плеск, и мы увидели чудовищную красную пасть дракона. Миг — и перекушена, как соломина, крепкая жердь. С громким шипением, сверкая раскаленными углями злобных глаз, дракон уставился на остолбеневшего от ужаса индейца.
Я и сегодня не стыжусь признаться, что в те страшные мгновения у меня и в мыслях не было прийти на помощь бедному Аманкаю. С детства благоговел я. перед подвигом святого Георгия, который победил дракона, но увидев своими глазами чудище ада, я попросту окаменел. Вопль ужаса и отвращения вырвался у Хоанеса, уже готового было ступить в воду. Он отпрянул и упал на спину. Крестясь и дрожа, отступил от берега Муньос, попятился побледневший Хуан.
Шипящий дракон свернулся кольцом, с шумом ударил по воде хвостом и молнией ринулся на индейца. И в тот же миг наперерез чудовищу с берега стремительно прыгнул человек с мечом в руке. Мы увидели, как, падая в воду, он успел с силой рубануть стальным клинком пятнистую шею страшной змеи.
Казалось, проснувшийся вулкан забил со дна жалкого, мелеющего озера. Фонтаны брызг взметнулись в воздух, поднятые оглушительными ударами гигантского хвоста, вода будто закипела, забурлила водоворотами. Обезумевшее от боли страшилище оставило в покое несчастного индейца и яростно забилось в конвульсиях. Если бы оно задело Аманкая либо его отважного спасителя, участь их была бы решена: одним ударом хвоста дракон раздробил бы им кости. К счастью, этого не случилось: извиваясь, чудовище нырнуло на дно, появилось на поверхности озера шагах в тридцати и вскоре скрылось опять. Тем временем индеец и спасший его солдат благополучно выбрались на сушу.
Смельчака, который спас жизнь переводчику индейцу, звали Диего Мехия. Я плохо знал этого молчаливого и, безусловно, самого скромного солдата в нашем отряде. Признаться, незаметная фигура Диего раньше мало привлекала мое внимание: его низкое происхождение, необщительность и к тому же разница в возрасте — он был, по крайней мере, вдвое старше меня — не давали поводов для сближения. Сейчас, после всего происшедшего, я с восхищением смотрел на его невзрачную фигуру, на скуластое лицо с маленькими, глубоко запавшими глазами. Мне никак не верилось, что неказистый простолюдин оказался способным на столь героический подвиг.
Очнувшись от оцепенения, охватившего их при виде чудовища, солдаты громко восторгались поступком Диего, хлопали его по спине, дружески обнимали, трясли за плечи. Один лишь Хуан де Аревало хмуро смотрел в сторону озера. Я подошел к нему и заглянул в лицо: зубы его были стиснуты, глаза недобро сощурены.
— Что с тобою, друг мой? — негромко окликнул я его.
Хуан резко повернулся ко мне. Лицо его перекосила злая гримаса.
— Ты, я вижу, в восторге от геройства этого болвана, — холодно процедил он. — А я… Я презираю его, слышишь? Презираю! Как смел он, солдат короля, рисковать жизнью ради ничтожного индейца? Даже тысяча тысяч язычников не стоят одного испанского солдата, потому что на этой проклятой земле каждый из нас — посланец святой церкви… Ты пойми, Блас, пойми: нас — горстка, все мы зависим друг от друга, а их — легион. Они ненавидят нас… Эх!..
Он с досадой махнул рукой и отвернулся. Я молчал. Я не верил своим ушам: слова Хуана казались мне чудовищными. Наконец, я твердо сказал:
— Хуан, опомнись! То, что ты говоришь, — бесчеловечно и подло. Мехия спас человеку жизнь, он великий смельчак и герой… А ты…
Он не дал мне закончить. Он схватил меня за руки и яростно выкрикнул прямо в лицо:
— Если бы речь шла о жизни человека — да! Я бы низко поклонился ему, твоему Мехии. Я знаю, Блас де Медина, что сердце твое подобно воску. Ты чувствителен, Блас, и слезлив. Но я не хочу быть таким, заруби это на своем коротком носу!..
Не помня себя от гнева, я оттолкнул своего лучшего друга и схватился за меч. Хуан отступил на шаг. Он смотрел мне в глаза, и я увидел в его взгляде сожаление и скорбь.
— Блас, — тихо сказал Хуан. — Оставь в покое меч. Подойди ко мне и обними меня, мой дорогой Блас. Мы не смеем так жестоко играть нашей дружбой. Прости меня, друг, и бог простит нас обоих…
Гнев мой остыл. Мы обнялись и остались друзьями. Но горький осадок от ссоры остался в наших сердцах. В молчании мы присоединились к отряду, который уже отправлялся в обход озера.
Мы прошли не более двухсот шагов, когда зоркий Агиляр заметил в прибрежных камышах вытянувшееся тело гигантской змеи . Убедившись, что она мертва, мы подошли поближе. Размеры ее потрясали: толщина туловища не уступала бочонку, длина превосходила тридцать походных шагов. В сгустившихся сумерках трудно было различить ее цвет — лишь два ряда черных пятен явственно проступали на блестящей шкуре. На шее змеи зияла глубокая рана: для дракона индейских лесов удар испанского меча оказался роковым.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. АПУАТИ
Вот уже двенадцатые сутки мы живем в индейской деревне в ожидании отставшего от нас войска Гонсало Писарро.
Десятью днями раньше мы вышли наконец к берегам Великой реки, она катила свои быстрые мутные воды на юго-восток. Не было пределов нашей радости: далекая страна Эльдорадо сразу приблизилась к нам, ведь мы знали, что она лежит где-то рядом, сразу за Великой рекой. Надежда придавала нам силы: даже самые обессилевшие и изверившиеся солдаты воспрянули духом. Но в первом же индейском селении нас постигло разочарование. Река, которой мы так радовались, не была заветной Великой рекой. Индейцы называли ее Напо и говорили, что где-то дальше, через много-много дневных переходов, она впадает в Великую реку, такую широкую, что другого ее берега не видно. Что ж, нам пришлось смириться и с этим.
Однако я несколько забежал вперед. Вернусь же к тому часу, когда мы впервые за много дней. вышли из зарослей на полянку и увидели невдалеке от себя круглые крыши индейских хижин.
Заметили нас не сразу. Полуденный зной и томительная духота загнали индейцев в жилища, и только несколько женщин, укрывшись в тени раскидистого дерева, ловко потрошили серебристую рыбу. Но вот одна из них, гибкая, как лозинка, девушка случайно взглянула в нашу сторону, всплеснула руками и вскочила. Тотчас же, побросав рыбу, женщины бросились по хижинам, из которых через мгновение стали выбегать обнаженные воины с копьями в руках. До нас доносились их тревожные крики, и мы видели, как воинственно и недружелюбно поглядывают они на нас, как горячо спорят о чем-то и размахивают оружием. Однако никаких попыток напасть на отряд они не предпринимали.
Капитан Франсиско Орельяна внимательно наблюдал за суетливой беготней в селенье. Затем поднял руку и повернулся к нам.
— Солдаты короля! — сказал он решительно и громко. — Быть может, сегодня мы, как никогда, близки к своей цели. Враги изведали, на что мы способны в бою. Но испанский солдат должен быть не только храбрым воином, но и мудрым политиком. Сейчас у нас нет необходимости начинать бой с дикарями. После тягот пути нам нужен отдых и сытная еда. Поэтому сделаем же попытку завязать с ними дружбу. Овьедо, подай мой мешок с подарками. Аманкай, вместе с тобою я подойду к ним. Алонсо де Роблес и Гарсия де Сория, зарядить аркебузы! Арбалетчики, приготовьтесь к бою! Если мир заключить не удастся, я взмахну шляпой, и тогда стреляйте в вождей…
С волнением наблюдали мы за нашим отважным капитаном и верным Аманкаем, которые медленно направились к селению. Когда до индейцев оставалось не более двадцати шагов, капитан остановился, наш переводчик выступил вперед и, жестикулируя, стал выкрикивать что-то по-индейски. Затем Орельяна вынул связки разноцветных бус и высоко поднял их над головой.
Индейцы стояли не шелохнувшись. Но вот самый высокий и наиболее светлокожий из них кинул через плечо несколько слов своим соплеменникам и в сопровождении трех воинов подошел на расстояние пяти шагов. Между ним и Аманкаем состоялся быстрый и немногословный разговор, после чего высокий индеец приблизился к Орельяне, обнял его и похлопал по спине. Капитан тоже похлопал дикаря и надел на шею вождю крупные стеклянные бусы.
Так был заключен мир. Мы поселились вместе с индейцами в их круглых хижинах, искусно сплетенных из трав и лозы.
Это были гостеприимные, общительные люди с веселым нравом и добрыми сердцами. Они очень понравились мне, хотя первое время я никак не мог привыкнуть к их странным черепам, имеющим форму груши. Потом я узнал, что омагуа — так называло себя это племя — в раннем возрасте стискивают детям верхнюю часть головы двумя дощечками и не снимают их долгое время. И правда, у многих ребятишек я видел это нелепое украшение, которое им ничуть не мешало резвиться и шалить подобно озорной детворе моего родного города Медина-дель-Кампо. Мужчины племени омагуа ходили безо всякой одежды, зато у женщин были передники, украшенные кусочками блестящих раковин. Жили они охотой и рыбной ловлей. Цвет кожи у них темен, напоминает старую бронзу, и только у нескольких человек, в том числе и у вождя племени, кожа значительно светлее.
Мы неукоснительно соблюдали строгий приказ сеньора капитана — ни в коем случае не ссориться с жителями селения. Надо признать, что многим из наших солдат выполнение приказа давалось нелегко: не потому, что индейцы относились к нам враждебно — нет, они были дружелюбны и даже ласковы с нами, — слишком трудно было храбрым конкистадорам якшаться с презренными язычниками.
Вместе с Хуаном, Альваресом и щуплым португальцем Эрнандесом я жил в просторной хижине старого индейца, одного из искуснейших охотников своего племени. Онкаонка — так звали моего хозяина — целыми днями пропадал в лесах, и не было случая, чтобы он возвратился с пустыми руками. Постоянной добычей его были мелкие обезьяны и птицы, но нередко он принимал участие и в совместной охоте индейцев на тапира либо на диких кабанов — пекари. Молчаливый и сдержанный, не в пример другим омагуа, он мало встречался с нами и предпочитал заниматься своим любимым делом — охотой. Зато его жена и дочь с лихвой возмещали неразговорчивость Онкаонки, и хотя их квартиранты ни слова не знали по-индейски, а они — по-испански, мы умудрялись отлично понимать друг друга.
Впрочем, общаться они предпочитали со мной. Альварес и Эрнандес целыми днями спали либо уходили к друзьям резаться в кости. Хуан же попросту не замечал индианок. Он стал немногословен и угрюм. Его мятежная душа рвалась навстречу подвигам и жарким битвам. А здесь он вынужден был есть обезьянье мясо и бесцельно шляться по скучной индейской деревне.
Я сочувствовал своему другу. Я тоже мечтал о славе и доблестных подвигах. Но в моей жизни появилось нечто такое, отчего мысль о скором продолжении похода причиняла мне боль.
…В тот день, когда мы вышли из лесу прямо к деревне омагуа и начали размещаться в их хижинах, сеньор капитан назначил меня охранять один из подходов к нашему новому лагерю — широкую тропу, которая уходила в глубь чащобы. Старательно замаскировав себя густыми ветвями кустарника и широкими узорчатыми листьями какого-то низкорослого дерева, я притаился в зарослях. Уверенный, что увидеть меня здесь невозможно, я был очень доволен своим укрытием, которое давало мне возможность обозревать местность впереди себя по крайней мере на двадцать шагов.
В лесу было тихо. Послеполуденный зной заставил спрятаться обитателей зеленого царства — только изредка сороконожка или какой-нибудь пестрый жучок быстро пробегали по веткам, за которыми я укрывался. Тропа оставалась пустынной. Прошло около часа, я заскучал и от нечего делать принялся ощипывать мохнатый ярко-розовый цветок, росший на высокой кочке.
Внезапно мной овладело смутное беспокойство. Я инстинктивно почувствовал, что рядом со мной есть еще кто-то, кого я не вижу. Я высунул голову из кустов, осмотрелся. Никого. Но ощущение опасности не проходило. Осторожно вынув из ножен меч, я напряг слух. Тишина…
И вдруг у меня за спиной аркебузным выстрелом прозвучал громкий и отчетливый хруст сломанной ветки.
Я круто обернулся, готовый встретить врага, лицом к лицу. И… опустил клинок. В двух шагах от себя я увидел молоденькую индианку. С радостным удивлением она рассматривала меня, переводя любопытный взгляд то на меч, то на обвитую листьями каску, то на мои высокие драные сапоги.
Это была та самая девушка, что сегодня утром первой заметила наше появление. Тогда я не успел как следует разглядеть ее, но теперь мог воочию убедиться, как она хороша. Правильный овал смуглого лица, чуть продолговатые глаза с длинными густыми ресницами, маленький, резко очерченный рот, тонкая и в то же время крепкая фигура… Индианка была похожа на юное лесное божество — так естественно и гармонично выглядела она среди буйной зелени и яркого разнообразия цветов.
Некоторое время мы с интересом смотрели друг на друга. Наконец, я вспомнил, что нахожусь на посту, и нахмурился.
— Уходи, -сказал я как можно строже. — Сюда нельзя.
Девушка тихо рассмеялась. Она ничуть не боялась меня.
— Сейчас же уходи, — еще суровей проговорил я и резким кивком указал ей в сторону деревни.
Теперь она поняла меня. Ее глаза погрустнели, губы обидчиво поджались. Вздохнув, она опустила голову и протянула руку, чтобы отвести ветви, которые мешали ей выбраться из моего тайника. Я почувствовал, что мне ужасно не хочется, чтобы она уходила. И не только потому, что мне было скучно в одиночестве: необыкновенная привлекательность индианки поразила меня. Но что я мог поделать? Долг солдата превыше всего.
Сделав шаг в глубину зарослей, девушка еще раз оглянулась на меня, и тут лицо ее осветилось лукавой улыбкой. Выхватив белый цветок из своих густых, струящихся по плечам волос, она ловко бросила его мне в руки и бесшумно скрылась в чаще.
Меня сменили, когда солнце уже клонилось к закату. Все это время индианка не шла у меня из ума, и, направляясь к лагерю, я все еще теребил в пальцах увядший, потускневший цветок. А в деревне меня ждала приятная неожиданность: оказалось, что хижина, в которой нам предстояло жить, принадлежит отцу Апуати — так звали девушку. С тех пор мы виделись с ней каждый день. И с каждым днем росла наша взаимная привязанность.
Нет, я не смею назвать свое чувство к Апуати любовью. Это было бы слишком нелепо: испанский дворянин, влюбленный в смуглокожую дикарку. Но всякий раз, когда я слышал ее заливистый смех, когда я смотрел в ее живые черные, как маслины, глаза, мне казалось, что нет в мире девушки прелестней и изящней, чем эта юная, жизнерадостная индианка. Ни одна изысканная сеньорита моей родины не могла равняться с Апуати стройностью талии и грациозностью движений. А ее ласковая заботливость, ее чуткость и нежность красноречиво говорили, что с прекрасной внешностью девушки чудесно гармонирует мягкий характер и великодушное доброе сердце. Даже взгляд всегда хмурого Хуана смягчался, когда он смотрел на нее.
Но счастье мое было неполным: я тяжело переживал свою «немоту». Мне так не хватало возможности беседовать с Апуати. В глазах девушки светился недюжинный ум, и я чувствовал, что, говори мы на одном языке, наша дружба с Апуати была бы еще крепче и в стократ чудесней. К счастью, в детстве я славился среди своих сверстников умением рисовать краской на камнях занимательные картинки: эту способность я получил «по наследству» от брата моей матери, художника, расписывавшего церкви. Вспомнив детское увлечение, я однажды полил водой и раскатал большой комок глины, а на получившейся пластинке палочкой нарисовал лес, горы и себя самого верхом на коне. Апуати не сразу поняла последний рисунок: девушка представления не имела о лошадях. Тогда я изобразил на глине фигурку хорошо знакомого ей тапира и рядом нарисовал коня. Апуати обрадованно захлопала в ладоши: ей стало ясно, что я хотел рассказать. Дальше пошло легче, и таким образом я в общих чертах смог поведать ей и о себе, и о корабле, на котором прибыл, и даже кое-что о своей родине и семье. Такие «беседы» мы вели с ней каждый день.
Как-то утром, когда я, сидя на земле, с увлечением рисовал работающих на поле крестьян, а Апуати жадно следила за каждым моим движением, на глиняную пластинку упала чья-то тень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Индеец уперся шестом в дно и легко скользнул в воду. Затем взялся за бамбук обеими руками и стал тихонько двигаться вперед, направляясь к толстенному гладкому бревну, чуть выступающему из воды в трех шагах от берега. Бревно, покрытое засохшим илом и спутавшимися водорослями, могло помешать нашему продвижению, и поэтому Аманкай, подняв шест, с силой оттолкнул им плавучее препятствие.
И тут произошло такое, о чем я буду вспоминать до глубокой старости, и всякий раз, когда перед моим мысленным взором вновь возникают события этих кошмарных мгновений, холодный пот выступает на лбу и мурашки страха бегут по телу. Гладкое бревно от толчка* индейца дугой изогнулось в воздухе, раздался оглушительный плеск, и мы увидели чудовищную красную пасть дракона. Миг — и перекушена, как соломина, крепкая жердь. С громким шипением, сверкая раскаленными углями злобных глаз, дракон уставился на остолбеневшего от ужаса индейца.
Я и сегодня не стыжусь признаться, что в те страшные мгновения у меня и в мыслях не было прийти на помощь бедному Аманкаю. С детства благоговел я. перед подвигом святого Георгия, который победил дракона, но увидев своими глазами чудище ада, я попросту окаменел. Вопль ужаса и отвращения вырвался у Хоанеса, уже готового было ступить в воду. Он отпрянул и упал на спину. Крестясь и дрожа, отступил от берега Муньос, попятился побледневший Хуан.
Шипящий дракон свернулся кольцом, с шумом ударил по воде хвостом и молнией ринулся на индейца. И в тот же миг наперерез чудовищу с берега стремительно прыгнул человек с мечом в руке. Мы увидели, как, падая в воду, он успел с силой рубануть стальным клинком пятнистую шею страшной змеи.
Казалось, проснувшийся вулкан забил со дна жалкого, мелеющего озера. Фонтаны брызг взметнулись в воздух, поднятые оглушительными ударами гигантского хвоста, вода будто закипела, забурлила водоворотами. Обезумевшее от боли страшилище оставило в покое несчастного индейца и яростно забилось в конвульсиях. Если бы оно задело Аманкая либо его отважного спасителя, участь их была бы решена: одним ударом хвоста дракон раздробил бы им кости. К счастью, этого не случилось: извиваясь, чудовище нырнуло на дно, появилось на поверхности озера шагах в тридцати и вскоре скрылось опять. Тем временем индеец и спасший его солдат благополучно выбрались на сушу.
Смельчака, который спас жизнь переводчику индейцу, звали Диего Мехия. Я плохо знал этого молчаливого и, безусловно, самого скромного солдата в нашем отряде. Признаться, незаметная фигура Диего раньше мало привлекала мое внимание: его низкое происхождение, необщительность и к тому же разница в возрасте — он был, по крайней мере, вдвое старше меня — не давали поводов для сближения. Сейчас, после всего происшедшего, я с восхищением смотрел на его невзрачную фигуру, на скуластое лицо с маленькими, глубоко запавшими глазами. Мне никак не верилось, что неказистый простолюдин оказался способным на столь героический подвиг.
Очнувшись от оцепенения, охватившего их при виде чудовища, солдаты громко восторгались поступком Диего, хлопали его по спине, дружески обнимали, трясли за плечи. Один лишь Хуан де Аревало хмуро смотрел в сторону озера. Я подошел к нему и заглянул в лицо: зубы его были стиснуты, глаза недобро сощурены.
— Что с тобою, друг мой? — негромко окликнул я его.
Хуан резко повернулся ко мне. Лицо его перекосила злая гримаса.
— Ты, я вижу, в восторге от геройства этого болвана, — холодно процедил он. — А я… Я презираю его, слышишь? Презираю! Как смел он, солдат короля, рисковать жизнью ради ничтожного индейца? Даже тысяча тысяч язычников не стоят одного испанского солдата, потому что на этой проклятой земле каждый из нас — посланец святой церкви… Ты пойми, Блас, пойми: нас — горстка, все мы зависим друг от друга, а их — легион. Они ненавидят нас… Эх!..
Он с досадой махнул рукой и отвернулся. Я молчал. Я не верил своим ушам: слова Хуана казались мне чудовищными. Наконец, я твердо сказал:
— Хуан, опомнись! То, что ты говоришь, — бесчеловечно и подло. Мехия спас человеку жизнь, он великий смельчак и герой… А ты…
Он не дал мне закончить. Он схватил меня за руки и яростно выкрикнул прямо в лицо:
— Если бы речь шла о жизни человека — да! Я бы низко поклонился ему, твоему Мехии. Я знаю, Блас де Медина, что сердце твое подобно воску. Ты чувствителен, Блас, и слезлив. Но я не хочу быть таким, заруби это на своем коротком носу!..
Не помня себя от гнева, я оттолкнул своего лучшего друга и схватился за меч. Хуан отступил на шаг. Он смотрел мне в глаза, и я увидел в его взгляде сожаление и скорбь.
— Блас, — тихо сказал Хуан. — Оставь в покое меч. Подойди ко мне и обними меня, мой дорогой Блас. Мы не смеем так жестоко играть нашей дружбой. Прости меня, друг, и бог простит нас обоих…
Гнев мой остыл. Мы обнялись и остались друзьями. Но горький осадок от ссоры остался в наших сердцах. В молчании мы присоединились к отряду, который уже отправлялся в обход озера.
Мы прошли не более двухсот шагов, когда зоркий Агиляр заметил в прибрежных камышах вытянувшееся тело гигантской змеи . Убедившись, что она мертва, мы подошли поближе. Размеры ее потрясали: толщина туловища не уступала бочонку, длина превосходила тридцать походных шагов. В сгустившихся сумерках трудно было различить ее цвет — лишь два ряда черных пятен явственно проступали на блестящей шкуре. На шее змеи зияла глубокая рана: для дракона индейских лесов удар испанского меча оказался роковым.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. АПУАТИ
Вот уже двенадцатые сутки мы живем в индейской деревне в ожидании отставшего от нас войска Гонсало Писарро.
Десятью днями раньше мы вышли наконец к берегам Великой реки, она катила свои быстрые мутные воды на юго-восток. Не было пределов нашей радости: далекая страна Эльдорадо сразу приблизилась к нам, ведь мы знали, что она лежит где-то рядом, сразу за Великой рекой. Надежда придавала нам силы: даже самые обессилевшие и изверившиеся солдаты воспрянули духом. Но в первом же индейском селении нас постигло разочарование. Река, которой мы так радовались, не была заветной Великой рекой. Индейцы называли ее Напо и говорили, что где-то дальше, через много-много дневных переходов, она впадает в Великую реку, такую широкую, что другого ее берега не видно. Что ж, нам пришлось смириться и с этим.
Однако я несколько забежал вперед. Вернусь же к тому часу, когда мы впервые за много дней. вышли из зарослей на полянку и увидели невдалеке от себя круглые крыши индейских хижин.
Заметили нас не сразу. Полуденный зной и томительная духота загнали индейцев в жилища, и только несколько женщин, укрывшись в тени раскидистого дерева, ловко потрошили серебристую рыбу. Но вот одна из них, гибкая, как лозинка, девушка случайно взглянула в нашу сторону, всплеснула руками и вскочила. Тотчас же, побросав рыбу, женщины бросились по хижинам, из которых через мгновение стали выбегать обнаженные воины с копьями в руках. До нас доносились их тревожные крики, и мы видели, как воинственно и недружелюбно поглядывают они на нас, как горячо спорят о чем-то и размахивают оружием. Однако никаких попыток напасть на отряд они не предпринимали.
Капитан Франсиско Орельяна внимательно наблюдал за суетливой беготней в селенье. Затем поднял руку и повернулся к нам.
— Солдаты короля! — сказал он решительно и громко. — Быть может, сегодня мы, как никогда, близки к своей цели. Враги изведали, на что мы способны в бою. Но испанский солдат должен быть не только храбрым воином, но и мудрым политиком. Сейчас у нас нет необходимости начинать бой с дикарями. После тягот пути нам нужен отдых и сытная еда. Поэтому сделаем же попытку завязать с ними дружбу. Овьедо, подай мой мешок с подарками. Аманкай, вместе с тобою я подойду к ним. Алонсо де Роблес и Гарсия де Сория, зарядить аркебузы! Арбалетчики, приготовьтесь к бою! Если мир заключить не удастся, я взмахну шляпой, и тогда стреляйте в вождей…
С волнением наблюдали мы за нашим отважным капитаном и верным Аманкаем, которые медленно направились к селению. Когда до индейцев оставалось не более двадцати шагов, капитан остановился, наш переводчик выступил вперед и, жестикулируя, стал выкрикивать что-то по-индейски. Затем Орельяна вынул связки разноцветных бус и высоко поднял их над головой.
Индейцы стояли не шелохнувшись. Но вот самый высокий и наиболее светлокожий из них кинул через плечо несколько слов своим соплеменникам и в сопровождении трех воинов подошел на расстояние пяти шагов. Между ним и Аманкаем состоялся быстрый и немногословный разговор, после чего высокий индеец приблизился к Орельяне, обнял его и похлопал по спине. Капитан тоже похлопал дикаря и надел на шею вождю крупные стеклянные бусы.
Так был заключен мир. Мы поселились вместе с индейцами в их круглых хижинах, искусно сплетенных из трав и лозы.
Это были гостеприимные, общительные люди с веселым нравом и добрыми сердцами. Они очень понравились мне, хотя первое время я никак не мог привыкнуть к их странным черепам, имеющим форму груши. Потом я узнал, что омагуа — так называло себя это племя — в раннем возрасте стискивают детям верхнюю часть головы двумя дощечками и не снимают их долгое время. И правда, у многих ребятишек я видел это нелепое украшение, которое им ничуть не мешало резвиться и шалить подобно озорной детворе моего родного города Медина-дель-Кампо. Мужчины племени омагуа ходили безо всякой одежды, зато у женщин были передники, украшенные кусочками блестящих раковин. Жили они охотой и рыбной ловлей. Цвет кожи у них темен, напоминает старую бронзу, и только у нескольких человек, в том числе и у вождя племени, кожа значительно светлее.
Мы неукоснительно соблюдали строгий приказ сеньора капитана — ни в коем случае не ссориться с жителями селения. Надо признать, что многим из наших солдат выполнение приказа давалось нелегко: не потому, что индейцы относились к нам враждебно — нет, они были дружелюбны и даже ласковы с нами, — слишком трудно было храбрым конкистадорам якшаться с презренными язычниками.
Вместе с Хуаном, Альваресом и щуплым португальцем Эрнандесом я жил в просторной хижине старого индейца, одного из искуснейших охотников своего племени. Онкаонка — так звали моего хозяина — целыми днями пропадал в лесах, и не было случая, чтобы он возвратился с пустыми руками. Постоянной добычей его были мелкие обезьяны и птицы, но нередко он принимал участие и в совместной охоте индейцев на тапира либо на диких кабанов — пекари. Молчаливый и сдержанный, не в пример другим омагуа, он мало встречался с нами и предпочитал заниматься своим любимым делом — охотой. Зато его жена и дочь с лихвой возмещали неразговорчивость Онкаонки, и хотя их квартиранты ни слова не знали по-индейски, а они — по-испански, мы умудрялись отлично понимать друг друга.
Впрочем, общаться они предпочитали со мной. Альварес и Эрнандес целыми днями спали либо уходили к друзьям резаться в кости. Хуан же попросту не замечал индианок. Он стал немногословен и угрюм. Его мятежная душа рвалась навстречу подвигам и жарким битвам. А здесь он вынужден был есть обезьянье мясо и бесцельно шляться по скучной индейской деревне.
Я сочувствовал своему другу. Я тоже мечтал о славе и доблестных подвигах. Но в моей жизни появилось нечто такое, отчего мысль о скором продолжении похода причиняла мне боль.
…В тот день, когда мы вышли из лесу прямо к деревне омагуа и начали размещаться в их хижинах, сеньор капитан назначил меня охранять один из подходов к нашему новому лагерю — широкую тропу, которая уходила в глубь чащобы. Старательно замаскировав себя густыми ветвями кустарника и широкими узорчатыми листьями какого-то низкорослого дерева, я притаился в зарослях. Уверенный, что увидеть меня здесь невозможно, я был очень доволен своим укрытием, которое давало мне возможность обозревать местность впереди себя по крайней мере на двадцать шагов.
В лесу было тихо. Послеполуденный зной заставил спрятаться обитателей зеленого царства — только изредка сороконожка или какой-нибудь пестрый жучок быстро пробегали по веткам, за которыми я укрывался. Тропа оставалась пустынной. Прошло около часа, я заскучал и от нечего делать принялся ощипывать мохнатый ярко-розовый цветок, росший на высокой кочке.
Внезапно мной овладело смутное беспокойство. Я инстинктивно почувствовал, что рядом со мной есть еще кто-то, кого я не вижу. Я высунул голову из кустов, осмотрелся. Никого. Но ощущение опасности не проходило. Осторожно вынув из ножен меч, я напряг слух. Тишина…
И вдруг у меня за спиной аркебузным выстрелом прозвучал громкий и отчетливый хруст сломанной ветки.
Я круто обернулся, готовый встретить врага, лицом к лицу. И… опустил клинок. В двух шагах от себя я увидел молоденькую индианку. С радостным удивлением она рассматривала меня, переводя любопытный взгляд то на меч, то на обвитую листьями каску, то на мои высокие драные сапоги.
Это была та самая девушка, что сегодня утром первой заметила наше появление. Тогда я не успел как следует разглядеть ее, но теперь мог воочию убедиться, как она хороша. Правильный овал смуглого лица, чуть продолговатые глаза с длинными густыми ресницами, маленький, резко очерченный рот, тонкая и в то же время крепкая фигура… Индианка была похожа на юное лесное божество — так естественно и гармонично выглядела она среди буйной зелени и яркого разнообразия цветов.
Некоторое время мы с интересом смотрели друг на друга. Наконец, я вспомнил, что нахожусь на посту, и нахмурился.
— Уходи, -сказал я как можно строже. — Сюда нельзя.
Девушка тихо рассмеялась. Она ничуть не боялась меня.
— Сейчас же уходи, — еще суровей проговорил я и резким кивком указал ей в сторону деревни.
Теперь она поняла меня. Ее глаза погрустнели, губы обидчиво поджались. Вздохнув, она опустила голову и протянула руку, чтобы отвести ветви, которые мешали ей выбраться из моего тайника. Я почувствовал, что мне ужасно не хочется, чтобы она уходила. И не только потому, что мне было скучно в одиночестве: необыкновенная привлекательность индианки поразила меня. Но что я мог поделать? Долг солдата превыше всего.
Сделав шаг в глубину зарослей, девушка еще раз оглянулась на меня, и тут лицо ее осветилось лукавой улыбкой. Выхватив белый цветок из своих густых, струящихся по плечам волос, она ловко бросила его мне в руки и бесшумно скрылась в чаще.
Меня сменили, когда солнце уже клонилось к закату. Все это время индианка не шла у меня из ума, и, направляясь к лагерю, я все еще теребил в пальцах увядший, потускневший цветок. А в деревне меня ждала приятная неожиданность: оказалось, что хижина, в которой нам предстояло жить, принадлежит отцу Апуати — так звали девушку. С тех пор мы виделись с ней каждый день. И с каждым днем росла наша взаимная привязанность.
Нет, я не смею назвать свое чувство к Апуати любовью. Это было бы слишком нелепо: испанский дворянин, влюбленный в смуглокожую дикарку. Но всякий раз, когда я слышал ее заливистый смех, когда я смотрел в ее живые черные, как маслины, глаза, мне казалось, что нет в мире девушки прелестней и изящней, чем эта юная, жизнерадостная индианка. Ни одна изысканная сеньорита моей родины не могла равняться с Апуати стройностью талии и грациозностью движений. А ее ласковая заботливость, ее чуткость и нежность красноречиво говорили, что с прекрасной внешностью девушки чудесно гармонирует мягкий характер и великодушное доброе сердце. Даже взгляд всегда хмурого Хуана смягчался, когда он смотрел на нее.
Но счастье мое было неполным: я тяжело переживал свою «немоту». Мне так не хватало возможности беседовать с Апуати. В глазах девушки светился недюжинный ум, и я чувствовал, что, говори мы на одном языке, наша дружба с Апуати была бы еще крепче и в стократ чудесней. К счастью, в детстве я славился среди своих сверстников умением рисовать краской на камнях занимательные картинки: эту способность я получил «по наследству» от брата моей матери, художника, расписывавшего церкви. Вспомнив детское увлечение, я однажды полил водой и раскатал большой комок глины, а на получившейся пластинке палочкой нарисовал лес, горы и себя самого верхом на коне. Апуати не сразу поняла последний рисунок: девушка представления не имела о лошадях. Тогда я изобразил на глине фигурку хорошо знакомого ей тапира и рядом нарисовал коня. Апуати обрадованно захлопала в ладоши: ей стало ясно, что я хотел рассказать. Дальше пошло легче, и таким образом я в общих чертах смог поведать ей и о себе, и о корабле, на котором прибыл, и даже кое-что о своей родине и семье. Такие «беседы» мы вели с ней каждый день.
Как-то утром, когда я, сидя на земле, с увлечением рисовал работающих на поле крестьян, а Апуати жадно следила за каждым моим движением, на глиняную пластинку упала чья-то тень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22