А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


ГЛАВА ШЕСТАЯ. Я СТАНОВЛЮСЬ ГЕРОЕМ
На двенадцатый день мая наши бригантины вошли в воды, омывающие берега провинций касика Мачапаро — могущественного индейского вождя, о котором нам немало рассказывали в Апариане. Мы издалека заметили белевшую на пологом берегу деревню и немало порадовались этому: во-первых, у нас кончились припасы, а во-вторых, очень хотелось хоть несколько деньков пожить на суше. Но не успели мы проплыть и четверти лиги, как стало очевидно, что нам здесь готовят совсем иной прием, нежели ранее. Множество каноэ — целая армада — встречала нас близ маленькой бухты, где мы намеревались пристать. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: на этот раз боя не избежать. Сотни вооруженных копьями индейцев, прикрываясь большими щитами из бугристой кожи аллигаторов, обкладывали на своих вертких лодках наши бригантины. Шум стоял страшный: рокот барабанов, рев деревянных индейских труб, озлобленные крики ярко разрисованных туземцев создавали невообразимо дикую какофонию.
Трудно было сдерживать волнение при виде столь свирепого полчища врагов. Пестрый хоровод, постепенно окружавший нас, не предвещал ничего хорошего. Правда, мы знали, что грохот и смертоносный свинец наших аркебуз сразу же обратят индейцев в бегство — в этих краях огнестрельного оружия, конечно, еще не видывали. Однако руки аркебузников и арбалетчиков дрожали: до начала жестокой битвы оставались считанные мгновения.
— Приготовиться! — громогласно крикнул капитан.
Солдаты нашей «Виктории» и подошедшего к ней почти вплотную «Сан-Педро» прицелились и замерли.
Индейские каноэ неумолимо приближались. Дикари потрясали копьями и пускали в нас тучи стрел. К счастью, они не могли пробить наши щиты и стальные доспехи. Я заметил, что среди наших врагов совсем нет юношей и молодых воинов — нас атаковали только зрелые мужчины, не моложе тридцати лет.
— Аркебузы, огонь! — скомандовал Орельяна.
Я невольно зажмурился, ожидая услышать грохочущие выстрелы, но ничего подобного не случилось: залпа не последовало.
— В чем дело?! — бешено крикнул капитан.
— Сеньор! Не стреляют! — в отчаянии завопил аркебузник Эрнандес. — Святой Яго! Порох отсырел!..
Солдаты, швыряя ненужные аркебузы, бросились от бортов. Их места поспешно занимали арбалетчики.
Всего несколько мгновений мы были в замешательстве, и этого оказалось достаточно, чтобы индейские каноэ подошли к бригантинам еще локтей на двадцать. Несколько солдат получили легкие ранения.
Наконец засвистели тяжелые стрелы наших арбалетчиков. Стреляли они мастерски — индейцы посыпались в воду один за другим. В стане врага появились признаки паники, два каноэ перевернулись, раздались жалобные крики тонущих. Когда метким выстрелом Контрераса был поражен огромного роста индеец, командовавший самым вместительным каноэ, дикари стали понемногу отступать. Но вот к ним на подмогу подошла еще одна флотилия лодок, и они снова ринулись на штурм бригантин, медленно, но неуклонно продвигавшихся к спасительной бухте.
Да, мы не отказались от мысли о высадке на берег— долго сражаться на воде мы были не в силах. Пятьдесят испанских мечей, которыми мы можем встретить врага на суше, — только на них мы теперь надеялись.
Несмотря на отчаянное сопротивление туземцев, нам удалось приблизиться к берегу. Но и там нас ожидали полчища врагов. Они приплясывали от возбуждения, вопили во всю мочь и были, по-видимому, готовы до последнего вздоха оборонять свои жилища.
Орельяна, прикрывая голову щитом, метался по бригантине и осипшим голосом отдавал приказания. Едва «Виктория» коснулась днищем мели, половина ее экипажа спрыгнула в воду и бросилась с поднятыми мечами на берег. Почти одновременно причалил и «Сан-Педро», с него тоже начали высадку.
Мой прыжок с борта «Виктории» был неудачным: я поскользнулся на илистом дне и шлепнулся в воду, погрузившись в нее с головой. Пока я поднимался, выливал воду из шлема и поправлял соскочивший с руки щит, наши воины уже начали бой на суше. Они наступали плечом к плечу, и, несмотря на огромный численный перевес, индейцы вынуждены были отступать — их бамбуковые копья казались игрушкой в сравнении с тяжелыми испанскими мечами. Когда я подоспел на помощь к своим, на земле валялось больше дюжины изрубленных индейцев — наши же солдаты отделались пока лишь царапинами. Дикари уже не пробовали, схватиться с нами врукопашную: соблюдая дистанцию шагов в пятнадцать-двадцать, они отходили к лесу и тщетно пытались остановить наше продвижение ураганом стрел. Вскоре мы окончательно выбили их из деревни. Чтобы не дать врагу опомниться, сеньор Франсиско приказал альфересу Алонсо де Роблесу отогнать индейцев подальше. Две дюжины солдат во главе с альфересом продолжили преследование, а остальные, исключая тех, кто охранял бригантины, окружили капитана.
Орельяна не был опьянен победой. Он сдержанно поздравил солдат с успехом и тут же отдал распоряжение осмотреть хижины и выставить посты. Затем капитан отправил десяток солдат в помощь товарищам, оставшимся на «Виктории» и «Сан-Педро», так как индейские каноэ, правда, немногочисленные, продолжали сновать вокруг бригантин. Де Роблес со своей дружиной вернулся очень скоро. Он принес хорошие вести: индейцы углубились в лес, а на окраине деревни были обнаружены огромные запасы всякой снеди — затоны и пруды с гигантскими черепахами, целые склады мяса, рыбы, сухих маисовых лепешек. По словам де Роблеса, такого количества пищи могло хватить нам на целый год. Тотчас же по приказу капитана мой дядя с десятком солдат отправился по следам альфереса, чтобы перенести часть провизии на бригантины.
Тем временем прекратился и бой на воде: понеся урон, индейцы уплыли на своих каноэ вниз по течению и больше не показывались. Это было как нельзя более кстати: мы были страшно утомлены и измучены. Теперь можно было и отдохнуть. Солдаты разбрелись по хижинам, некоторые из них сняли оружие и доспехи. Я тоже отцепил тяжелый меч и прилег на мягкой траве под раскидистыми пальмами рядом с задремавшим португальцем Гонсалесом. Хотелось есть, и я с нетерпением ожидал возвращения дяди.
Рано мы успокоились, рано!
Первым заметил опасность галисиец Родригес.
— Индей… — только и успел крикнуть он: метко брошенное копье опрокинуло его на землю. Нападение на лагерь было совершено с той стороны, откуда мы никак не могли его ожидать, — с южной окраины деревни, куда отправился Мальдонадо. Мы оглянуться не успели, как индейцы уже были возле нас. Мгновение — и четверо наших солдат были поражены копьями.
Атака индейцев на этот раз была бесшумной: большинство наших солдат находилось в жилищах и ничего не подозревало. Тревогу в хижинах поднял Кристобаль де Агиляр: услышав возглас Родригеса, он случайно выглянул наружу и тотчас же с яростным криком «Святой Яго!» бросился с обнаженным мечом на врага. Боевой клич поднял на ноги всех испанцев: хватая оружие, они выскакивали из хижин и тут же, у порога, вступали в неравный бой.
Да, бой был тяжелым для нас. По меньшей мере дюжина врагов приходилась на каждого испанского солдата. Они атаковали со всех сторон, и мы не могли противопоставить им, как бывало, свой сомкнутый железный строй. Приходилось отбиваться в одиночку, не надеясь на прикрытие товарищей с тыла.
Мне повезло: я мог не опасаться, что копье вонзится в спину — сзади надежным прикрытием были сросшиеся стволами пальмы. Четверо индейцев, от которых я отбивался, тщетно пытались достать меня копьями. Мой щит отбивал все их удары, а меч не давал возможности приблизиться вплотную. Вначале я только оборонялся. Но вот горячка боя захватила меня. Воспользовавшись неосторожностью одного из нападающих, подошедшего слишком близко, я стремительно прыгнул к нему, с силой рубанул его мечом по шее и затем коршуном набросился на его соседа. Оставшиеся двое были ошеломлены внезапностью атаки и не успели вовремя прийти на помощь молодому воину: мой меч глубоко вонзился ему в бок.
Теперь передо мною были только два индейца. Потрясенные мгновенной гибелью своих товарищей, они в ужасе побежали прочь.
Я бросил взгляд вокруг себя: и справа, и слева, и впереди кипела жестокая битва. В ее калейдоскопе я различил залитое кровью лицо широкобородого Муньоса, могучую фигуру Гонсало Диаса, отбивавшегося от десятка индейцев тяжелой дубиной, ярко-зеленый бархатный камзол де Ребольосо, прижатого врагами к хижине. Я заметил, что несколько наших солдат недвижимо лежат на земле среди многочисленных убитых и умирающих от ран индейцев, что сеньор Орельяна бьется без щита рядом с преподобным отцом Карвахалем, потерявшим в бою каску и сражающимся из последних сил.
Но то, что я увидел в каких-нибудь десяти шагах от себя, заставило меня забыть и раненого Муньоса, и окруженного врагами Диаса, и слабеющего Карвахаля. Хуан де Аревало! Этот бой стал бы последним в его жизни, будь я в тот момент где-либо в другом месте. Мой друг сражался искусно и смело, его меч молнией опускался на тела и головы врагов. Но Хуан не видел, как рослый индеец с расписанным белыми разводами лицом залез на дерево и уже приготовился спрыгнуть к нему на плечи. Это видели индейцы, и они настойчиво шаг за шагом теснили Хуана к стволу, с которого должна обрушиться на его спину неотвратимая смерть.
— Берегись! Аревало, берегись! — во всю мощь своих легких заорал я и бросился другу на помощь. Но опоздал: тяжелая туша индейца с размаху плюхнулась на плечи Хуана и опрокинула его на пыльную землю.
Неистовство, граничащее с безумием, овладело мной. Я не думал о собственной безопасности, мне хотелось лишь колоть, рубить, уничтожать этих размалеванных бронзовотелых людей, которые были моими врагами и которых я в тот миг искренне ненавидел. Нанося яростные удары направо и налево, я бешеным волком ворвался в кольцо индейцев, в несколько мгновений разогнал их, а потом вместе с окровавленным, исцарапанным Хуаном снова бросился в гущу боя. Скольких я убил и ранил тогда, не знаю — помню только, что сильный удар древком копья выбил меч из моих рук и что мне пришлось сражаться дагой, подаренной Гарсией. Ирония судьбы: коротенькая шпага старого негодяя спасла жизнь человеку, которого он так невзлюбил и чьей смерти страстно желал. Да, Гарсия, конечно же, не мог предполагать, что его собственная дага окажет ему столь плохую услугу…
Мы победили в том неравном бою. Мы усеяли поле битвы трупами индейцев и заставили врага отступить. А когда перевели дух, вернулся со своими солдатами мой дядя Кристобаль де Сеговия, прозванный Мальдонадо. Его отряд попал в западню и едва отбился от индейцев, оставив им все запасы пищи. Дядя получил две раны — в лицо и в руку, тяжело ранены были еще пятеро его спутников. Всего пострадавших в бою набралось восемнадцать человек, в их числе и я — индейское копье пронзило мне ногу выше колена, не задев, к счастью, кости. Но крови из меня вытекло немало, и в тот день я по крайней мере трижды надолго терял сознание. Так что мне не довелось услышать великолепную, как рассказывали, речь сеньора капитана, которую он произнес перед тем, как отдать приказ об отправлении в путь. Не видел я и того, как солдаты грузили на бригантины небогатые запасы съестного, обнаруженные в хижинах. Очнулся я от острой боли в ноге: Мехия и португалец Гонсалес бережно заворачивали меня в плащ.
— Зачем вы это?.. — жалобно спросил я.
— Потерпи немножко, Блас, — серьезно ответил Гонсалес. — Мы отнесем тебя, будто ты мешок с маисом. Военная хитрость капитана. Пусть индейцы думают, что мы неуязвимы. Если они увидят тяжело раненных испанцев, они не будут бояться нас… И снова нападут.
— Не станут бояться, — тихо повторил я.
— Да, бояться, — эхом отозвался, Диего Мехия. Горечь, прозвучавшая в его голосе, удивила Гонсалеса. Португалец искоса взглянул на Мехию, хмыкнул и покрутил головой.
— Бери! — коротко бросил он Диего и решительно стянул концы плаща над моей головой.
…Едва бригантины успели отчалить от негостеприимных берегов, как на реке снова появилось множество индейских каноэ. Лежа на палубе «Виктории», я прислушивался к тысячеголосому реву и улюлюканью, раздававшемуся с суши, к свисту стрел и возгласам солдат, которые отбивали атаки с воды, и с обидой думал о том, что не могу принять участия в сражении. Рядом со мной стонали и кряхтели раненые, где-то сбоку скрипели уключины весел, плескалась вода, сверху миллионами враждебных глаз смотрело на меня черное индейское небо, чужое небо над чужой страной…
Всю ночь продолжался бой. Не кончился он и наутро. В полдень, когда атаки индейских лодок стали особенно дерзкими, а силы испанцев иссякли, Орельяна решил пристать к пустынному островку, чтобы дать солдатам передохнуть и приготовить пищу. Однако и там нам не дали покоя индейцы, которые собирались теперь напасть на пришельцев и с реки, и с суши. Попытка продолжить плавание протокой чуть не кончилась катастрофой: там нас поджидала засада, и бригантины едва-едва выбрались на речной простор. Лигу за лигой оставляли мы позади, но не было конца затянувшемуся сражению: всюду нас встречали индейские флотилии Мачапаро, и только поспешное бегство было нашим уделом.
Все дальше и дальше на восток несло нас могучее течение Великой реки…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ТЯЖЕСТЬ СОМНЕНИЙ
Она снова со мной, милая Апуати. Сеньор капитан не отказал герою битвы с Мачапаро и дал согласие перевести юную индианку на «Викторию», где она могла бы преданно ухаживать за мной. Нога понемногу заживала — пахучая трава, найденная девушкой в лесу, в три дня стянула края раны. Однако ступать на больную ногу я не мог еще очень долго.
Несмотря на то, что Апуати была со мной по-прежнему ласкова и нежна, я не мог не заметить очевидного: она избегала смотреть мне в глаза. А когда наши взгляды случайно встречались, в ее зрачках я видел отчуждение и страх. Напрасно я пытался вызвать индианку на откровенный разговор — она стала замкнутой и молчаливой. Только однажды, когда я с особой настойчивостью стал требовать от нее объяснений, она уклончиво сказала:
— Ты не поймешь меня. Апуати — индианка. Блас — белый человек.
Я обиделся и промолчал. В тот день я больше ни разу не заговаривал с Апуати. Я попросту перестал ее замечать. Это было жестоко, но я решил показать характер и до тех пор не обращать на нее внимания, пока она не раскроет свою душу передо мной.
Расчет был верным. Апуати тяжело переживала мою холодность, плакала, вздыхала и, наконец, решилась.
— Ты убил много-много индейцев, — сказала она. — В бою ты был похож на ягуара, и за это тебя хвалил одноглазый господин. Я слышала, как ваш колдун Гаспар сказал, что бог доволен Бласом. Все радовались, а я плакала. Ты убивал моих братьев-индейцев, и я боялась, что больше не смогу любить тебя. Апуати любила ласкового и доброго Бласа, но теперь она видит, что он совсем другой. Мне жалко тех, кто больше не увидит солнца. Зачем ты убил их, Блас?..
— Послушай, это они напали на нас, — запальчиво возразил я.
Апуати грустно улыбнулась и покачала головой.
— Они мирные люди. А вы отнимаете у них всю еду и выгоняете из хижин. Вы отправляетесь на своих больших каноэ дальше, и они остаются совсем без маиса и дичи. Дети их будут плакать от голода, а женщины горевать по убитым воинам. Индейцам всегда плохо, когда к ним приходит белый человек.
Я не хотел сдаваться.
— Пойми же, — сказал я как можно более убедительно, — иначе и нельзя. Наш поход совершается по воле божьей и желанию короля. А мы — Хуан, Гарсия, мой дядя, я сам — мы только исполняем предначертанное свыше… Нет, не то, этого ты не поймешь. Как бы тебе попроще объяснить? Ну, скажем, король — это голова, бог — сердце, а мы, солдаты, — руки, обыкновенные руки. Ведь не могут же руки не послушать, если им приказывает сердце и голова, правда?
Апуати молчала. Глаза ее стали холодными, как льдинки.
— Твой бог — плохой бог, Блас, — произнесла она наконец. — Твой король — жадный и злой король. Я думала, у моего Бласа есть и голова, и сердце. Ты говоришь, что это не так. Все равно Апуати не поверит тебе…
Больше она не проронила в тот вечер ни слова. Но и того, что было сказано ею, оказалось достаточным, чтобы разбередить давно томившие меня сомнения. Кто же все-таки мы — благородные герои святой конкисты или подлые убийцы? Выходило и так и этак. Только что я гордился своим подвигом, совершенным в битве с Мачапаро, но, выслушав индианку, я невольно почувствовал жгучий стыд, будто меня уличили в низком преступлении. Мне хотелось определенности, я жаждал истины и потому поделился своими терзаниями с преподобным отцом Карвахалем и с новым моим другом Мехией. С Хуаном я уже не рисковал заговаривать на такие темы.
Патер Распар де Карвахаль повторил мне то, что я слышал от него ранее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22