Авалон замерла, ощущая, как медленно тает, растворяется в ее плоти сладостная истома, закрыла глаза, мечтая лишь о том, чтобы это длилось подольше…
«Я люблю тебя».
Авалон открыла глаза и встретилась взглядом с Маркусом.
Это он. Не шепоток химеры, не бестелесный шорох ветра — это его голос.
Смятение вспыхнуло в ней, поборов томительную плотскую сладость. Авалон порывисто села, отпрянула, прижимая к груди одеяло.
Неправда! Маркус вовсе не любит ее. Ему нужна невеста из легенды, а не настоящая Авалон. Он влюблен в это треклятое предание.
При этой мысли сердце Авалон сжалось от нестерпимой боли. Как могла она так забыться? Маркусу нужна не она, а дева-воин, спасительница проклятого клана.
— Авалон!
Маркус сидел рядом, протягивая к ней руку. Авалон отшатнулась. Он непонимающе нахмурился:
— Что с тобой? Тебе плохо?
— Нет, — сдавленно солгала она и опустила голову. Сердце рвалось от боли. Ну что же, и с болью можно жить и выжить. Даже если не очень хочется.
Авалон подняла голову и прямо, стараясь не дрогнуть, встретила его взгляд. Хочет смотреть на нее? Ну что же, пусть смотрит.
— Все хорошо, — опять солгала она.
Впрочем, чего же еще она ожидала? Только чудо могло бы отвлечь Маркуса от его заветной легенды, а она, Авалон, вовсе не чудо — обычная смертная женщина. Ей далеко до леди из легенды, перед которой склонялись кусты ежевики.
— Я должна вернуться в свою комнату, — отрешенно проговорила она.
— Почему?
Авалон поискала предлог и ухватилась за самый очевидный:
— Скоро придет служанка.
Маркус улыбнулся ей, и в этой улыбке было столько чувственности, что израненное сердце Авалон затрепетало.
— Мне жаль тебя разочаровывать, но, боюсь, служанка уже приходила и ушла. Видишь ли, обычно я встаю задолго до рассвета.
Авалон вздрогнула; и взгляд ее метнулся к валявшейся на полу одежде.
— Не тревожься, — продолжал Маркус, явно развеселившись. — Прошлой ночью я запер дверь.
Впрочем, полагаю, всему замку известно почему.
Авалон подвинулась к краю кровати, волоча за собой одеяло, но Маркус неторопливо потянулся к ней, перехватил ее руки, легко развернул к себе.
— Любовь моя, — сказал он, — не уходи. Нам нужно поговорить.
В глазах его сияли искры недавнего пламени, и Авалон дрогнула, понимая, что проиграла. Ее неудержимо влекло к нему. Покорившись, она позволила Маркусу вновь уложить себя на подушки. Он лег рядом и долго молчал, глядя на нее, перебирая пальцами ее спутанные серебристые волосы.
— Скажи, — наконец нарушил он молчание, — ты здесь счастлива?
Авалон понимала, что должна солгать и ответить «нет», но на это у нее не хватало духу. Что ж, пускай будет полуправда.
— Я… — Она чуть слышно кашлянула. — Я… да, счастлива. Отчасти.
— Почему же отчасти? — мягко спросил он.
Авалон помолчала, помимо воли глядя на его пальцы, которые все так же бережно перебирали ее волосы.
— Ну… так, как был бы счастлив всякий другой человек.
— Вот как? — Голос Маркуса не дрогнул. — Но тебе, верно, хотелось бы быть счастливее?
— Не знаю, — растерянно пробормотала она. — Да… наверное, да.
— И что же, по-твоему, могло бы сделать тебя счастливее?
Авалон никак не могла понять, к чему он клонит.
— Не знаю, — наконец повторила она, и собственный голос показался ей странным, чужим.
— Дом, — тихо сказал Маркус, все так же размеренно перебирая ее волосы. — Семья. Близкие.
— Место, где ты всегда будешь своей.
«И чтобы меня любили, — мысленно прибавила Авалон. — Чтобы ты любил меня».
— Да, — сказал Маркус тихо, словно отвечая на собственный вопрос. — Именно это.
И снова воцарилось молчание.
— Я мог бы дать тебе все это, — наконец сказал он. — Я дал бы тебе все, что угодно, лишь бы ты была счастлива.
Его пальцы наконец выскользнули из серебристой паутины ее волос. Взгляды их встретились.
— Только для этого ты должна выйти за меня, — сказал он. — Авалон, ты будешь моей женой?
«Да», — услышала она бесплотный шепот, и на миг ей показалось, что это шепчет прекрасная женщина из древней легенды, женщина, которая любила так сильно, что предпочла умереть, нежели предать свою любовь…
Авалон качнула головой, отгоняя наваждение.
— Нет, — сказала она.
Маркус не шелохнулся, даже не переменился в лице.
— Почему?
— Не могу.
— Я тебе не верю.
Авалон беспомощно взглянула на него, не зная, что на это сказать. Маркус протянул руку и накрыл ее ладонь своей.
— Придумай что-нибудь получше, Авалон, — мягко сказал он. — «Не могу» — это не причина.
Она отвернулась, села, и на этот раз он не стал ее удерживать.
— Я не могу выйти за тебя, — безнадежно повторила она.
— Ты не хочешь быть счастливой?
— Хочу, конечно. Просто…
— Просто ты не веришь, что я могу дать тебе счастье?
Авалон сказала себе, что это обман. Маркус говорит так из чувства долга. Потому что так велит легенда.
— Единственный человек, который может дать мне счастье, — это я сама, — наконец проговорила она. В ее голосе не было и тени резкости, только печаль.
Маркус окинул ее испытующим взглядом и едва заметно качнул головой.
— Я бы хотел попытаться, — просто сказал он. — Неужели я прошу так много?
Сердце Авалон разрывалось от боли, и эта боль была невыносима. Он не любит ее, не может любить…
Она вдруг поняла, что больше нельзя оставаться здесь, рядом с ним, и, спрыгнув с кровати, бросилась к валявшейся на полу одежде.
Маркус не двинулся с места, только молча следил за каждым ее движением.
Авалон кое-как натянула платье. На нем не хватало нескольких пуговиц. Она набросила на плечи тартан, словно плащ.
Солнечный луч, пронизав окно, на миг ослепил ее.
Мир за окном сиял безупречной, истинно зимней белизной. Должно быть, ночью, пока они спали, выпал снег, словно по волшебству, выбелив всю округу. Леса, озера, вершины гор — все искрилось свежим, девственно-чистым снегом.
Авалон отвернулась от окна и увидела, что Маркус стоит рядом, небрежно завернувшись в тартан. И смотрел он не на нее, а на снег за окном.
Только сейчас Авалон увидела то, что в сумраке ночи неизбежно ускользнуло от ее внимания. Спина Маркуса и бок, не прикрытый тартаном, были испещрены тонкими, длинными, извилистыми шрамами.
Авалон безотчетно протянула руку, провела пальцами по длинному бледному шраму, который тянулся от плеча до бедра. Дыхание Маркуса участилось, но он не шелохнулся.
Хлыст, подумала Авалон. Это следы хлыста. И тут ей живо вспомнился терзавший Маркуса сон.
Она взяла его руку, поднесла ближе к свету запястье — там были слабые, но все же заметные следы веревки.
Авалон склонила голову и, повинуясь непонятному порыву, прижалась губами к шраму на запястье Маркуса.
— Мне не нужна твоя жалость, — грубо бросил он и отдернул руку, все так же глядя в окно.
— Это не жалость, — тихо ответила Авалон.
Губы Маркуса искривила болезненная полуулыбка.
— А теперь ты выйдешь за меня, Авалон де Фаруш? Возьмешь ты в мужья такого мужчину, хотя бы из сострадания? Ну вот, — он коротко, горько рассмеялся, не давая ей вставить ни слова, — теперь мне уже и все равно, почему ты согласишься выйти за меня замуж.
— Нет, — сказала она. — Я не выйду за тебя из жалости.
Маркус наконец повернулся к ней, угрюмый и прекрасный, словно падший ангел.
— Что же я должен сделать, чтобы ты согласилась? Скажи — и я сделаю это!
Авалон заломила руки, моля бога послать то ли вдохновения, то ли помощи. Маркус не поймет ее, не сможет понять. И ужаснее всего то, что он и вправду мог бы сделать ее счастливой! Если б только он позабыл о легенде и принял ее такой, какова она есть!.. Если б только она, Авалон, могла позабыть, чей он сын!.. Но нет, похоже, оба они на это не способны. И потому она ответила единственное, что была в силах ответить:
— Я не могу выйти за тебя.
И, бросившись к двери, дрожащими пальцами принялась отпирать засов.
— Не можешь? — повторил у нее за спиной Маркус.
Наконец-то он что-то понял!
Авалон ничего не ответила. Засов никак ей не поддавался.
— Не можешь, — повторил Маркус, и голос его изменился, дрогнул от волнения. В отчаянии Авалон сильнее дернула засов. — Почему? Авалон, почему ты не можешь выйти за меня?
— Потому! — крикнула она.
В этот миг засов наконец упал, и Авалон, как была, босая, опрометью выбежала в коридор.
— Авалон! — кричал позади Маркус, и крик его был все ближе; он бежал следом, придерживая на бегу сползающий тартан. — Подожди, Авалон! Ответь!
В спешке она заблудилась и никак не могла вспомнить дорогу к своей комнате; хуже того — в коридорах уже было людно, и встречные провожали их изумленными взглядами. Авалон метнулась в первый попавшийся зал… и застыла как вкопанная, увидев накрытые столы и сидящих за завтраком людей.
Авалон ужаснулась, вспомнив, как она выглядит — раскрасневшаяся от бега, растрепанная, в наполовину расстегнутом платье. Все головы разом повернулись к ней, во всех взглядах ясно читалась одна и та же мысль — тем более что за ней в зал вбежал Маркус, который выглядел не лучше.
Господи! Авалон отчаянно захотелось провалиться сквозь пол. Хорошо бы земля разверзлась и поглотила ее, избавив от позора!
В зале воцарилась полная, оглушительная тишина. Никто не шелохнулся, не произнес ни слова, и слышно было лишь хриплое, тяжелое дыхание Маркуса.
— Почему ты не можешь выйти за меня? — громко и ясно спросил он.
Все, кто был в зале, разом повернулись к Авалон и затаив дыхание ждали ее ответа.
— Потому что… — Авалон запнулась, облизала губы.
В этой тишине ее слабый голос прозвучал особенно жалко. Маркус не сводил с нее горящих, широко раскрытых глаз.
— Потому что я поклялась, что никогда не стану твоей женой! — решившись, выкрикнула Авалон. — Потому что твой отец заставил меня возненавидеть тебя прежде, чем мы даже встретились! Потому что ты его сын!
Она смолкла, с силой сплетя пальцы. В горле стоял тугой комок.
— Потому что я боюсь, что ты станешь таким, как он, — совсем тихо, через силу закончила она.
Маркус, потрясенный до глубины души, смотрел на ее склоненную голову, на сплетенные в отчаянии пальцы.
Стать таким, как Хэнок? Превратиться в человека, которого он ненавидел почти всю жизнь?
— Нет, — сказал он искренне, покачав головой. — Нет, Авалон, такого со мной никогда не случится.
Тогда она подняла голову, и Маркус с болью увидел, что в ее чудесных глазах стоят слезы.
— Суженая, — сказал он тихо, не решаясь двинуться с места. — Любовь моя, жизнь моя, разве я мог бы тебя обидеть?
— Но ведь смог же! — Голос ее дрожал. — Смог! Ты похитил меня, привез сюда — ради себя самого, ради них… — Авалон движением руки обвела ошеломленных слушателей. — Но ведь на меня тебе было наплевать! Ты ведь даже не знаешь меня!
— Знаю, — возразил он, — правда знаю…
— Нет! Ты знаешь только свою легенду! Ты выучил ее наизусть и решил скроить меня по ее образу и подобию! Только я — не легенда!
Она отступила на шаг, словно хотела обратиться в бегство, но тут же упрямо вскинула голову — гордая, прекрасная и такая хрупкая, что Маркусу вдруг захотелось надавать себе пощечин.
— Ты хочешь взять меня в жены только потому, что так требует легенда! — Голос Авалон опасно зазвенел, как натянутая струна. — Я нужна тебе только для того, чтобы уничтожить проклятие. Если б я стала твоей женой, я перестала бы быть собой — и ты допустил бы это!
Она была не права, но Маркус ясно до боли понимал, что переубедить ее почти невозможно.
— Если б я вышла за тебя, — продолжала Авалон уже тише, и по лицу ее медленно покатились слезы, — тогда Хэнок победил бы, а ты… ты уничтожил бы меня. Этого я не могу допустить.
В зале воцарилась ошеломленная тишина — только эхо, полное боли, вторило ее горьким словам. Маркус медленно покачал головой.
— Что ж, хорошо, — сказал он и услышал, как вокруг зашептались. Сердце его сжалось от невыносимой муки, но он продолжал: — Если ты и вправду так думаешь, если считаешь, что я могу превратиться в Хэнока, что я люблю легенду, а не тебя, — тогда я больше не могу тебя здесь удерживать. Ты вольна покинуть Савер.
В зале поднялся шум. Люди кричали, спорили, молили его взять назад свои слова. Маркус вскинул руку, и нестройный гомон мгновенно стих.
Авалон в упор смотрела на него, и по воинственному блеску в ее глазах Маркус понял, что она не верит ему, ждет подвоха, хитроумного трюка…
— Ты была права, — сказал он. — Я не могу требовать, чтобы ты стала моей женой.
Дружный стон пронесся по залу, стон горя и ужаса. Авалон молчала, сжав перед собой руки. Маркус заставил себя отвести от нее взгляд, боясь, что выдаст свою боль.
— Я хотел только одного, — очень тихо сказал он, — чтобы ты была счастлива. Ты, Авалон, только ты. Мне не нужна никакая легенда. Только ты.
Маркус смолк, ожидая катастрофы. Сейчас она окончательно отвергнет его… и разрушит всю его жизнь, все надежды, которые он годами лелеял в сердце. Это было невыносимо — стоять и ждать смертного приговора своей любви.
Авалон наконец разжала сплетенные пальцы, уронила руки вдоль тела.
— Если ты меня когда-нибудь обидишь… — глухо проговорила она.
Маркус вскинул голову, боясь поверить собственным ушам. И прочел в ее глазах правду.
Медленно, очень медленно он покачал головой, стиснув зубы, чтобы не разразиться мольбами и рыданиями.
Авалон смотрела на него. Маркус увидел, как она перевела дыхание.
— Ладно, — сказала она. — Я буду твоей женой.
13.
Авалон смотрела, как при этих словах меняется лицо Маркуса, как безмерное отчаяние уступает место робкой, недоверчивой радости. А потом он улыбнулся — той победной, ослепительной улыбкой, которая прежде так пугала Авалон.
Вот только теперь при виде этой улыбки ее захлестнула волна безудержного, небывалого счастья.
Вокруг них бушевало, смеялось, кричало людское море, но Авалон видела только Маркуса — сильного надежного, непоколебимого.
— Ты уверена? — спросил он вполголоса, стоя вместе с ней среди этого радостно бушующего моря.
— Да! — ответила Авалон, и от счастья у нее перехватило дыхание.
Маркус неотрывно глядел на нее, и в его глазах Авалон видела отсвет собственной радости. Затем он обернулся и одним взглядом окинул ликующих сородичей.
— Мы поженимся немедленно! — громко объявил он.
И опять Авалон нисколько не испугалась, словно знала загодя, что Маркус не станет медлить, чтобы закрепить свою победу.
Эти слова внесли в восторженный хаос, царивший в зале, некоторую упорядоченность. Все еще смеясь и плача от счастья, люди принялись за дело. Они сдвигали к стенам столы, уносили прочь грязную посуду; мужчины возбужденно переговаривались с Маркусом и друг с другом, женщины обступили Авалон, ласково и робко касались ее, словно принимая в свой тесный круг.
Авалон позволила им привести ее в порядок. Так чудесно было стоять в окружении дружеских, сияющих лиц, принимая их трогательную заботу. На ней застегнули платье, поправили тартан, радостно щебеча что-то, расчесали волосы. Откуда только взялся гребешок? Заплетя две длинных косы, женщины уложили их венцом на голове Авалон.
Кто-то, кажется, Элен, вручил Авалон сосновую ветку, еще хрусткую от мороза, и зеленую пышную ветвь остролиста, сплошь усыпанную красными ягодами. Небольшие ветки остролиста вплели ей в косы, и в ее серебристых волосах зарделись рубины зимних ягод.
Авалон тихо засмеялась, сама не зная почему. Так странно и так уместно было стоять посреди зала с сосной и остролистом в руках, ожидая, когда брачный обет навсегда соединит ее с Маркусом. Она станет женой лэрда, как та женщина из легенды, и это будет так верно, так хорошо…
Женщины расступились, и Авалон увидела, что впереди, у ярко горящего очага, терпеливо стоит Бальта-зар.
Рядом с ним был и Маркус, плечистый, черноволосый, в тартане, уложенном строгими аккуратными складками. Отсветы огня играли на его смуглом бесстрастном лице.
Авалон, однако, знала, что в душе он вовсе не бесстрастен — мысли его лучились таким безмерным счастьем, что у нее защемило сердце. Маркус протянул к ней руки, и Авалон шагнула к нему, встала рядом. Всего лишь несколько шажков, но сердце у нее колотилось так, словно она полдня бежала сломя голову. На плече Маркуса, прикрепленная серебряной брошью, зеленела сосновая ветка.
— Леди, сделала ли ты свой выбор?
Ровный голос Бальтазара прозвучал так ясно, что его было слышно во всех уголках зала. Авалон взглянула на мага.
— Да, — сказала она.
Бальтазар чуть заметно кивнул и продолжал:
— Леди, я обязался беречь и защищать тебя и должен исполнить свое обязательство перед богом. Я могу вручить тебя лишь тому, кто достоин тебя, кто всегда будет надежен и верен. Тот ли это человек? — Бальтазар плавным жестом указал на замершего Маркуса.
— Да! — громко и ясно подтвердила Авалон.
Тогда Бальтазар взглянул на Маркуса.
— Тот ли ты человек, Кинкардин? Клянешься ли ты перед богом беречь и защищать эту женщину?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
«Я люблю тебя».
Авалон открыла глаза и встретилась взглядом с Маркусом.
Это он. Не шепоток химеры, не бестелесный шорох ветра — это его голос.
Смятение вспыхнуло в ней, поборов томительную плотскую сладость. Авалон порывисто села, отпрянула, прижимая к груди одеяло.
Неправда! Маркус вовсе не любит ее. Ему нужна невеста из легенды, а не настоящая Авалон. Он влюблен в это треклятое предание.
При этой мысли сердце Авалон сжалось от нестерпимой боли. Как могла она так забыться? Маркусу нужна не она, а дева-воин, спасительница проклятого клана.
— Авалон!
Маркус сидел рядом, протягивая к ней руку. Авалон отшатнулась. Он непонимающе нахмурился:
— Что с тобой? Тебе плохо?
— Нет, — сдавленно солгала она и опустила голову. Сердце рвалось от боли. Ну что же, и с болью можно жить и выжить. Даже если не очень хочется.
Авалон подняла голову и прямо, стараясь не дрогнуть, встретила его взгляд. Хочет смотреть на нее? Ну что же, пусть смотрит.
— Все хорошо, — опять солгала она.
Впрочем, чего же еще она ожидала? Только чудо могло бы отвлечь Маркуса от его заветной легенды, а она, Авалон, вовсе не чудо — обычная смертная женщина. Ей далеко до леди из легенды, перед которой склонялись кусты ежевики.
— Я должна вернуться в свою комнату, — отрешенно проговорила она.
— Почему?
Авалон поискала предлог и ухватилась за самый очевидный:
— Скоро придет служанка.
Маркус улыбнулся ей, и в этой улыбке было столько чувственности, что израненное сердце Авалон затрепетало.
— Мне жаль тебя разочаровывать, но, боюсь, служанка уже приходила и ушла. Видишь ли, обычно я встаю задолго до рассвета.
Авалон вздрогнула; и взгляд ее метнулся к валявшейся на полу одежде.
— Не тревожься, — продолжал Маркус, явно развеселившись. — Прошлой ночью я запер дверь.
Впрочем, полагаю, всему замку известно почему.
Авалон подвинулась к краю кровати, волоча за собой одеяло, но Маркус неторопливо потянулся к ней, перехватил ее руки, легко развернул к себе.
— Любовь моя, — сказал он, — не уходи. Нам нужно поговорить.
В глазах его сияли искры недавнего пламени, и Авалон дрогнула, понимая, что проиграла. Ее неудержимо влекло к нему. Покорившись, она позволила Маркусу вновь уложить себя на подушки. Он лег рядом и долго молчал, глядя на нее, перебирая пальцами ее спутанные серебристые волосы.
— Скажи, — наконец нарушил он молчание, — ты здесь счастлива?
Авалон понимала, что должна солгать и ответить «нет», но на это у нее не хватало духу. Что ж, пускай будет полуправда.
— Я… — Она чуть слышно кашлянула. — Я… да, счастлива. Отчасти.
— Почему же отчасти? — мягко спросил он.
Авалон помолчала, помимо воли глядя на его пальцы, которые все так же бережно перебирали ее волосы.
— Ну… так, как был бы счастлив всякий другой человек.
— Вот как? — Голос Маркуса не дрогнул. — Но тебе, верно, хотелось бы быть счастливее?
— Не знаю, — растерянно пробормотала она. — Да… наверное, да.
— И что же, по-твоему, могло бы сделать тебя счастливее?
Авалон никак не могла понять, к чему он клонит.
— Не знаю, — наконец повторила она, и собственный голос показался ей странным, чужим.
— Дом, — тихо сказал Маркус, все так же размеренно перебирая ее волосы. — Семья. Близкие.
— Место, где ты всегда будешь своей.
«И чтобы меня любили, — мысленно прибавила Авалон. — Чтобы ты любил меня».
— Да, — сказал Маркус тихо, словно отвечая на собственный вопрос. — Именно это.
И снова воцарилось молчание.
— Я мог бы дать тебе все это, — наконец сказал он. — Я дал бы тебе все, что угодно, лишь бы ты была счастлива.
Его пальцы наконец выскользнули из серебристой паутины ее волос. Взгляды их встретились.
— Только для этого ты должна выйти за меня, — сказал он. — Авалон, ты будешь моей женой?
«Да», — услышала она бесплотный шепот, и на миг ей показалось, что это шепчет прекрасная женщина из древней легенды, женщина, которая любила так сильно, что предпочла умереть, нежели предать свою любовь…
Авалон качнула головой, отгоняя наваждение.
— Нет, — сказала она.
Маркус не шелохнулся, даже не переменился в лице.
— Почему?
— Не могу.
— Я тебе не верю.
Авалон беспомощно взглянула на него, не зная, что на это сказать. Маркус протянул руку и накрыл ее ладонь своей.
— Придумай что-нибудь получше, Авалон, — мягко сказал он. — «Не могу» — это не причина.
Она отвернулась, села, и на этот раз он не стал ее удерживать.
— Я не могу выйти за тебя, — безнадежно повторила она.
— Ты не хочешь быть счастливой?
— Хочу, конечно. Просто…
— Просто ты не веришь, что я могу дать тебе счастье?
Авалон сказала себе, что это обман. Маркус говорит так из чувства долга. Потому что так велит легенда.
— Единственный человек, который может дать мне счастье, — это я сама, — наконец проговорила она. В ее голосе не было и тени резкости, только печаль.
Маркус окинул ее испытующим взглядом и едва заметно качнул головой.
— Я бы хотел попытаться, — просто сказал он. — Неужели я прошу так много?
Сердце Авалон разрывалось от боли, и эта боль была невыносима. Он не любит ее, не может любить…
Она вдруг поняла, что больше нельзя оставаться здесь, рядом с ним, и, спрыгнув с кровати, бросилась к валявшейся на полу одежде.
Маркус не двинулся с места, только молча следил за каждым ее движением.
Авалон кое-как натянула платье. На нем не хватало нескольких пуговиц. Она набросила на плечи тартан, словно плащ.
Солнечный луч, пронизав окно, на миг ослепил ее.
Мир за окном сиял безупречной, истинно зимней белизной. Должно быть, ночью, пока они спали, выпал снег, словно по волшебству, выбелив всю округу. Леса, озера, вершины гор — все искрилось свежим, девственно-чистым снегом.
Авалон отвернулась от окна и увидела, что Маркус стоит рядом, небрежно завернувшись в тартан. И смотрел он не на нее, а на снег за окном.
Только сейчас Авалон увидела то, что в сумраке ночи неизбежно ускользнуло от ее внимания. Спина Маркуса и бок, не прикрытый тартаном, были испещрены тонкими, длинными, извилистыми шрамами.
Авалон безотчетно протянула руку, провела пальцами по длинному бледному шраму, который тянулся от плеча до бедра. Дыхание Маркуса участилось, но он не шелохнулся.
Хлыст, подумала Авалон. Это следы хлыста. И тут ей живо вспомнился терзавший Маркуса сон.
Она взяла его руку, поднесла ближе к свету запястье — там были слабые, но все же заметные следы веревки.
Авалон склонила голову и, повинуясь непонятному порыву, прижалась губами к шраму на запястье Маркуса.
— Мне не нужна твоя жалость, — грубо бросил он и отдернул руку, все так же глядя в окно.
— Это не жалость, — тихо ответила Авалон.
Губы Маркуса искривила болезненная полуулыбка.
— А теперь ты выйдешь за меня, Авалон де Фаруш? Возьмешь ты в мужья такого мужчину, хотя бы из сострадания? Ну вот, — он коротко, горько рассмеялся, не давая ей вставить ни слова, — теперь мне уже и все равно, почему ты согласишься выйти за меня замуж.
— Нет, — сказала она. — Я не выйду за тебя из жалости.
Маркус наконец повернулся к ней, угрюмый и прекрасный, словно падший ангел.
— Что же я должен сделать, чтобы ты согласилась? Скажи — и я сделаю это!
Авалон заломила руки, моля бога послать то ли вдохновения, то ли помощи. Маркус не поймет ее, не сможет понять. И ужаснее всего то, что он и вправду мог бы сделать ее счастливой! Если б только он позабыл о легенде и принял ее такой, какова она есть!.. Если б только она, Авалон, могла позабыть, чей он сын!.. Но нет, похоже, оба они на это не способны. И потому она ответила единственное, что была в силах ответить:
— Я не могу выйти за тебя.
И, бросившись к двери, дрожащими пальцами принялась отпирать засов.
— Не можешь? — повторил у нее за спиной Маркус.
Наконец-то он что-то понял!
Авалон ничего не ответила. Засов никак ей не поддавался.
— Не можешь, — повторил Маркус, и голос его изменился, дрогнул от волнения. В отчаянии Авалон сильнее дернула засов. — Почему? Авалон, почему ты не можешь выйти за меня?
— Потому! — крикнула она.
В этот миг засов наконец упал, и Авалон, как была, босая, опрометью выбежала в коридор.
— Авалон! — кричал позади Маркус, и крик его был все ближе; он бежал следом, придерживая на бегу сползающий тартан. — Подожди, Авалон! Ответь!
В спешке она заблудилась и никак не могла вспомнить дорогу к своей комнате; хуже того — в коридорах уже было людно, и встречные провожали их изумленными взглядами. Авалон метнулась в первый попавшийся зал… и застыла как вкопанная, увидев накрытые столы и сидящих за завтраком людей.
Авалон ужаснулась, вспомнив, как она выглядит — раскрасневшаяся от бега, растрепанная, в наполовину расстегнутом платье. Все головы разом повернулись к ней, во всех взглядах ясно читалась одна и та же мысль — тем более что за ней в зал вбежал Маркус, который выглядел не лучше.
Господи! Авалон отчаянно захотелось провалиться сквозь пол. Хорошо бы земля разверзлась и поглотила ее, избавив от позора!
В зале воцарилась полная, оглушительная тишина. Никто не шелохнулся, не произнес ни слова, и слышно было лишь хриплое, тяжелое дыхание Маркуса.
— Почему ты не можешь выйти за меня? — громко и ясно спросил он.
Все, кто был в зале, разом повернулись к Авалон и затаив дыхание ждали ее ответа.
— Потому что… — Авалон запнулась, облизала губы.
В этой тишине ее слабый голос прозвучал особенно жалко. Маркус не сводил с нее горящих, широко раскрытых глаз.
— Потому что я поклялась, что никогда не стану твоей женой! — решившись, выкрикнула Авалон. — Потому что твой отец заставил меня возненавидеть тебя прежде, чем мы даже встретились! Потому что ты его сын!
Она смолкла, с силой сплетя пальцы. В горле стоял тугой комок.
— Потому что я боюсь, что ты станешь таким, как он, — совсем тихо, через силу закончила она.
Маркус, потрясенный до глубины души, смотрел на ее склоненную голову, на сплетенные в отчаянии пальцы.
Стать таким, как Хэнок? Превратиться в человека, которого он ненавидел почти всю жизнь?
— Нет, — сказал он искренне, покачав головой. — Нет, Авалон, такого со мной никогда не случится.
Тогда она подняла голову, и Маркус с болью увидел, что в ее чудесных глазах стоят слезы.
— Суженая, — сказал он тихо, не решаясь двинуться с места. — Любовь моя, жизнь моя, разве я мог бы тебя обидеть?
— Но ведь смог же! — Голос ее дрожал. — Смог! Ты похитил меня, привез сюда — ради себя самого, ради них… — Авалон движением руки обвела ошеломленных слушателей. — Но ведь на меня тебе было наплевать! Ты ведь даже не знаешь меня!
— Знаю, — возразил он, — правда знаю…
— Нет! Ты знаешь только свою легенду! Ты выучил ее наизусть и решил скроить меня по ее образу и подобию! Только я — не легенда!
Она отступила на шаг, словно хотела обратиться в бегство, но тут же упрямо вскинула голову — гордая, прекрасная и такая хрупкая, что Маркусу вдруг захотелось надавать себе пощечин.
— Ты хочешь взять меня в жены только потому, что так требует легенда! — Голос Авалон опасно зазвенел, как натянутая струна. — Я нужна тебе только для того, чтобы уничтожить проклятие. Если б я стала твоей женой, я перестала бы быть собой — и ты допустил бы это!
Она была не права, но Маркус ясно до боли понимал, что переубедить ее почти невозможно.
— Если б я вышла за тебя, — продолжала Авалон уже тише, и по лицу ее медленно покатились слезы, — тогда Хэнок победил бы, а ты… ты уничтожил бы меня. Этого я не могу допустить.
В зале воцарилась ошеломленная тишина — только эхо, полное боли, вторило ее горьким словам. Маркус медленно покачал головой.
— Что ж, хорошо, — сказал он и услышал, как вокруг зашептались. Сердце его сжалось от невыносимой муки, но он продолжал: — Если ты и вправду так думаешь, если считаешь, что я могу превратиться в Хэнока, что я люблю легенду, а не тебя, — тогда я больше не могу тебя здесь удерживать. Ты вольна покинуть Савер.
В зале поднялся шум. Люди кричали, спорили, молили его взять назад свои слова. Маркус вскинул руку, и нестройный гомон мгновенно стих.
Авалон в упор смотрела на него, и по воинственному блеску в ее глазах Маркус понял, что она не верит ему, ждет подвоха, хитроумного трюка…
— Ты была права, — сказал он. — Я не могу требовать, чтобы ты стала моей женой.
Дружный стон пронесся по залу, стон горя и ужаса. Авалон молчала, сжав перед собой руки. Маркус заставил себя отвести от нее взгляд, боясь, что выдаст свою боль.
— Я хотел только одного, — очень тихо сказал он, — чтобы ты была счастлива. Ты, Авалон, только ты. Мне не нужна никакая легенда. Только ты.
Маркус смолк, ожидая катастрофы. Сейчас она окончательно отвергнет его… и разрушит всю его жизнь, все надежды, которые он годами лелеял в сердце. Это было невыносимо — стоять и ждать смертного приговора своей любви.
Авалон наконец разжала сплетенные пальцы, уронила руки вдоль тела.
— Если ты меня когда-нибудь обидишь… — глухо проговорила она.
Маркус вскинул голову, боясь поверить собственным ушам. И прочел в ее глазах правду.
Медленно, очень медленно он покачал головой, стиснув зубы, чтобы не разразиться мольбами и рыданиями.
Авалон смотрела на него. Маркус увидел, как она перевела дыхание.
— Ладно, — сказала она. — Я буду твоей женой.
13.
Авалон смотрела, как при этих словах меняется лицо Маркуса, как безмерное отчаяние уступает место робкой, недоверчивой радости. А потом он улыбнулся — той победной, ослепительной улыбкой, которая прежде так пугала Авалон.
Вот только теперь при виде этой улыбки ее захлестнула волна безудержного, небывалого счастья.
Вокруг них бушевало, смеялось, кричало людское море, но Авалон видела только Маркуса — сильного надежного, непоколебимого.
— Ты уверена? — спросил он вполголоса, стоя вместе с ней среди этого радостно бушующего моря.
— Да! — ответила Авалон, и от счастья у нее перехватило дыхание.
Маркус неотрывно глядел на нее, и в его глазах Авалон видела отсвет собственной радости. Затем он обернулся и одним взглядом окинул ликующих сородичей.
— Мы поженимся немедленно! — громко объявил он.
И опять Авалон нисколько не испугалась, словно знала загодя, что Маркус не станет медлить, чтобы закрепить свою победу.
Эти слова внесли в восторженный хаос, царивший в зале, некоторую упорядоченность. Все еще смеясь и плача от счастья, люди принялись за дело. Они сдвигали к стенам столы, уносили прочь грязную посуду; мужчины возбужденно переговаривались с Маркусом и друг с другом, женщины обступили Авалон, ласково и робко касались ее, словно принимая в свой тесный круг.
Авалон позволила им привести ее в порядок. Так чудесно было стоять в окружении дружеских, сияющих лиц, принимая их трогательную заботу. На ней застегнули платье, поправили тартан, радостно щебеча что-то, расчесали волосы. Откуда только взялся гребешок? Заплетя две длинных косы, женщины уложили их венцом на голове Авалон.
Кто-то, кажется, Элен, вручил Авалон сосновую ветку, еще хрусткую от мороза, и зеленую пышную ветвь остролиста, сплошь усыпанную красными ягодами. Небольшие ветки остролиста вплели ей в косы, и в ее серебристых волосах зарделись рубины зимних ягод.
Авалон тихо засмеялась, сама не зная почему. Так странно и так уместно было стоять посреди зала с сосной и остролистом в руках, ожидая, когда брачный обет навсегда соединит ее с Маркусом. Она станет женой лэрда, как та женщина из легенды, и это будет так верно, так хорошо…
Женщины расступились, и Авалон увидела, что впереди, у ярко горящего очага, терпеливо стоит Бальта-зар.
Рядом с ним был и Маркус, плечистый, черноволосый, в тартане, уложенном строгими аккуратными складками. Отсветы огня играли на его смуглом бесстрастном лице.
Авалон, однако, знала, что в душе он вовсе не бесстрастен — мысли его лучились таким безмерным счастьем, что у нее защемило сердце. Маркус протянул к ней руки, и Авалон шагнула к нему, встала рядом. Всего лишь несколько шажков, но сердце у нее колотилось так, словно она полдня бежала сломя голову. На плече Маркуса, прикрепленная серебряной брошью, зеленела сосновая ветка.
— Леди, сделала ли ты свой выбор?
Ровный голос Бальтазара прозвучал так ясно, что его было слышно во всех уголках зала. Авалон взглянула на мага.
— Да, — сказала она.
Бальтазар чуть заметно кивнул и продолжал:
— Леди, я обязался беречь и защищать тебя и должен исполнить свое обязательство перед богом. Я могу вручить тебя лишь тому, кто достоин тебя, кто всегда будет надежен и верен. Тот ли это человек? — Бальтазар плавным жестом указал на замершего Маркуса.
— Да! — громко и ясно подтвердила Авалон.
Тогда Бальтазар взглянул на Маркуса.
— Тот ли ты человек, Кинкардин? Клянешься ли ты перед богом беречь и защищать эту женщину?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28